• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Дюма А. / Граф Монте-Кристо

Граф Монте-Кристо [60/83]

Скачать полное произведение

    Доктор медленно налил несколько капель лимонада из графина в чашку, и в ту же секунду соп на дне чашки помутнел; сначала он сделался синим, как сапфир, потом стал опаловым, а из опалового - изумрудным и таким и остался.
     Произведенный опыт не оставлял сомнений.
     - Несчастный Барруа отравлен лжеангостурой или орехом святого Игна- тия, - сказал д'Авриньи, - теперь я готов поклясться в этом перед богом и людьми.
     Вильфор ничего не сказал. Он воздел руки к небу, широко открыл полные ужаса глаза и, сраженный, упал в кресло.
    
    
     III. ОБВИНЕНИЕ
    
     Д'Авриньи довольно быстро привел в чувство коровского прокурора, казавшегося в этой злополучной комнате вторым трупом.
     - Мой дом стал домом смерти! - простонал Вильфор.
     - И преступления, - сказал доктор.
     - Я не могу передать вам, что я сейчас испытываю, - воскликнул Вильфор, - ужас, боль, безумие.
     - Да, - сказал д'Авриньи спокойно и внушительно, - но нам пора действовать; мне кажется, пора преградить путь этому потоку смертей. Лно я больше не в силах скрывать такую тайну, не имея надежды, что попранные законы и невинные жертвы будут отмщены.
     Вильфор окинул комнату мрачным взглядом.
     - В моем доме! - прошептал он. - В моем доме!
     - Послушайте, Вильфор, - сказал д'Авриньи, - будьте мужчиной. Блюсти- тель закона, честь ваша требует, чтобы вы принесли эту жертв
     - Страшное слово, доктор. Принести себя в жертву!
     - Об этом и ет речь.
     - Значит, вы кого-нибудь подозреваете?
     - Я никого не подозреваю. Смерть стучится в вашу дверь, она входит, она идет, не слепо, а обдуманно, из комнаты в комнату, а я иду по ее следу, вижу ее путь. Я верен мудрости древних; я бреду ощупью; ведь моя дружба к вашей семье и мое уважение к вам - это две повязки, закрывающие мне глаза; и вот...
     - Говорите, доктор, я готов выслушать вас.
     - В вашем доме, быть может в вашей семье, скрывается одно из тех чу- довищ, которые рождаются раз в столетие. Локуста и Агриппина жили в одно время, но это исключительный случай, он доказывает, с какой Яростью про- видение хотело истребить Римскую империю, запятнанную столькими злодея- ниями. Брунгильда и Фредегонда - следствие мучительных усилий, с которы- ми нарождающаяся цивилизация стремись к познанию Духа, хотя бы с по- мощью посланца тьмы. И все эти женщины были молоды и прекрасны. На их челе лежала когда-то та же печать невинности, которая лежит и на челпреступницы, живущей в вашем доме.
     Вильфор вскрикнул, стиснул руки с мольбой посмотрел на доктора.
     Но тот безжалостно продолжал:
     - Ищи, кому преступление выгодно, - гласит одна из аксиом юридической науки.
     - Доктор! - воскликнул Вильфор. - Сколько раз уже человеческое право- судие было обмануто этими роковыми словами! Я не знаю, но мне кажется, что это преступление...
     Так вы признаете, что это преступление?
     - Да, признаю. Что еще мне остается? Но дайте мне досказать. Я чувствую, что я - главная жертва этого преступления. За всеми этими за- гадочными смертями таится моя собственная гибель.
     - Человек, - прошепл д'Авриньи, - самое эгоистичное из всех живот- ных, самое себялюбивое из всех живых созданий! Он уверен, что только для него одного светит солнце, вертится земля и косит смерть. Муравей, прок- линающий бога, взобравшись на травинку! А те, кого лишили жизни? Маркиз де Сен-Меран, маркиза, господин Нуартье...
     - Как? Господин Нуартье?
     - Да! Неужели вы думаете, что покушались на этого несчастного слугу? Нет, как Полоний у Шекспира, он умер вместо другого. Нуартье - вот кто лжен был выпить лимонад. Нуартье и пил его; а тот выпил случайно; хотя умер Барруа, но умереть должен был Нуартье.
     - Почему же не погиб мой отец?
     - Я вам уже объяснял в тот вечер, в саду, когда умерла госпожа де Сен-Меран: потому что его организм привык к употреблению ого самого яда. Потому что доза, недостаточная для него, смертельна для всякого другого. Словом, потому что никто на свете, даже убийца, не знает, что вот уже год, как я лечу господина Нуартье бруцином, между тем как убийце известно, да он убедился и на опыте, что бруцин - сильно йствующий яд.
     - Боже! - прошептал Вильфор, ломая руки.
     - Прослете действия преступника: он убивает маркиза...
     - Доктор!
     - Я готов присягнуть в этом. То, что мне говорили о его смерти, слиш- ком точно совпадает с тем, что я видел собственными глазами.
     Вильфор уже не спорил. Он глухо застонал.
     - Он убивает маркиза, - повторил доктор, - он убивает маркизу. Это сулит двойное наследство.
     Вильфор отер пот, струившийся по его лбу.
     - Слушайте внимательно.
     - Я ловлю каждое ваше слово, - прошептал Вильфор.
     - Господин Нуартье, - безжалостно продолжал д'Авриньи, - в своем за- вещании отказал все, что имеет, бедным, тем самым обделив вас и вашу семью. Господина Нуартье пощадили, от него нечего было ждать. Но едва он уничтожил свое первое завещание, едва успел составить второе, как прес- тупник, по-видимому опасаясь, что он может составить и третье, го от- равляет. Ведь завещание, если не ошибаюсь, составлено позавчера. Как ви- де, времени не теряли.
     - Пощадите, д'Авриньи!
     - Никакой пощады, сударь. У врача есть священный долг, и во имя его он восходит к источникам жизни и спускается в таинвенный мрак смерти. Когда преступление совершено и бог в ужасе отвращает свой взор от прес- тупника, долг врача сказать: это он!
     - Пощадите мою дочь! - прошептал Вильфор.
     - Вы сами назвали ее - вы, отец.
     - Пощадите Валентину! Нет, это невозмно. Я скорее обвинил бы самого себя! Валентина, золотое сердце, сама невинность!
     - Пощады быть не может, господин королевский прокурор. Улики налицо: мадемуазель де Вильфор сама упаковывала лекарства, которые были посланы маркизу де Сен-Меран, и маркиз умер.
     Мадемуазель де Вильфор приготовляла питье для маркизы де Сен-Меран, и маркиза умерла.
     Мадемуазель де Вильфор взяла из рук Барруа графин с лимонадом, кото- рый господин Нуартье обычно весь выпивает утром, и старик спасся только чудом.
     Мадемуазель де Вильфор - вот преступница, вот отравительница! Госпо- дин королевский прокурор, я обвиняю мадемуазель де Вильфор, исполняйте свой дол
     - Доктор, я не спорю, не защищаюсь, я верю вам, но не губите меня, не губите мою честь!
     - Господин Вильфор, - продолжал доктор с возрастающей силой, - есть обстоятельства, в которых я отказываюсь считаться с глупыми условностя- ми. Если бы ваша дочь совершила только одно преступление и я думал бы, что она замышляет второе, я сказал бы вам: предостерегите ее, накажите, пусть она проведет остаток жизни где-нибудь в монастыре, в слезах зама- ливая свой грех. Если бы она совершила второе преступление, я сказал бы вам: слушайте, Вильфор, вот вам яд, от которого нет противоядия, быст- рый, как мысль, мгновенный, как молния, разящий, как гром; дайте ей это- го яду, поручив душу ее милости божьей, и таким образом спасите свою честь и свою жизнь, ибо она покушается на вас. Я вижу, как она подходит к вашему изголовью с лицемерной улыбкой и нежными словами! Горе вам, ес- ли вы не поразите ее первый! Вот что сказал бы я вам, если бы она убила только двух человекНо она присутствовала при трех агониях, она видела трех умирающих, она опускалась на колени около трех трупов. В руки пала- ча отравительницу, в руки палача! Вы говорите о чести; сделайте то, что я вам говорю, и вы обессмертите свое имя!
     Вильфор упал на колени.
     - У меня нет вашей силы воли, - сказал он, - но и у вас ее не было бы, если бы дело шло не о моей дочери, а о вашей.
     Д'Авриньи побледнел.
     - Доктор, всякий человек, рожденный женщиной, обречен на страдания и смерть; я буду страдать и, страдая, ждать смтного часа.
     - Берегитесь, - сказал д'Авриньи, - он не скоро наступит; он настанет только после того, как на ваших глазах погибнут ваш отец, ваша жена, ваш сын, быть может.
     Вильфор, задыхаясь, схватил доктора за руку.
     - Пожалей меня, - воскликнул он, - помогите мне... Нет, моя дочь невиновна. Поставьте нас перед лицом суда, и я снова скажу: нет, моя дочь невовна... В моем доме не было преступления... Я не хочу, вы слы- шите, чтобы в моем доме было преступление... Потому что если в чей-ни- будь дом вошло преступление, то оно, как смерть, никогда не приходит од- но. Послушайте, что вам до того, если я паду жертвою убийства?.. Разве вы мне друг? Разве вы человек? Разве у вас есть сердце?.. Нет, вы врач!.. И я вам говорю: нет, я не предам свою дочь в руки палача!.. Эта мысль гложет меня, я, как безумец, юторазрывать себе грудь ногтями!.. Что, если вы ошибаетесь, доктор? Если эго кто-нибудь другой, а не моя дочь? Если в один прекрасный день, бледный, как призрак, я приду к вам и скажу: убийца, ты убил мою дочь!.. Если бы это случилось... я христиа- нин, д'Авриньи, но я убил бы себя.
     - Хорошо, - сказал доктор после краткого раздумья, - я подожду.
     Вильфор недоверчиво посмотрел на пего.
     - Но только, - торжественно пролжал д'Авриньи, - если в вашем доме кто-нибудь заболеет, если вы сами почувствуете, что удар поразил вас, не посылайте за мной, я не приду. Я согласен делить с вами эту страшную тайну, но я не желаю, чтобы стыд и раскаяние поселились в моей душе, вы- растали и множились в ней так жекак злодейство и горе в вашем доме.
     - Вы покидаете меня, доктор?
     - Да, ибо нам дальше не по пути, я дошел с вами до подножья эшафота. Еще одноазоблачение - и этой ужасной трагедии настанет конец. Прощай- те.
     Доктор, умоляю вас!
     - Все, что я вижу здесь, оскверняет мой ум. М ненавистен ваш дом. Прощайте, сударь!
     - Еще слово, одно только слово, доктор! Вы оставляете меня одного в этом ужасном положении, еще более ужасном от того, что вы мне сказали. Но что скажут о внезапной смерти несчастного Барруа?
     - Вы правы, - сказал д'Авриньи, - проводите меня.
     Доктор вышел первым, Вильфор шел следом за ним; встревоженные слуги толпились в коридоре и на лестнице, по которой должен был пройти доктор.
     - Сударь, - громко сказал д'Авриньи Вильфору, так, чтобы все слышали, - бедняга Барруа в последние годы вел слишком сидячий образ жизни; он так привык разъезжать вместе со своим хозяином, то верхом, то в экипаже, по всей Европе, что уход за прикованн к креслу больным погубил его. Кровь застоялась, человек он был тучный, с короткой толстой шеей, его сразил апоплексический удар, а меня позвали слишком поздно. Кстати, - прибавил он шепотом, - не забудьте выплеснуть в печку фиалковый сироп.
     И доктор, не протянув Вильфору руки, ни словом не воращаясь к ска- занному, вышел из дома, провожаемый слезами и причитаниями слуг.
     В тот же вечер все слуги Вильфоров, собравшись на кухне и потолкав между собой, отправились к г-же де Вильфор с просьбой отпустить их. Ни уговоры, ни предложение увеличить жалованье не привели ни к чему; они твердили одно:
     - Мы хотим уйти, потому что в этом доме смерть.
     И они, невзирая на все просьбы, покинули дом, уверяя, что им очень жаль расставаться с такими добрыми хозяевами и особенно с мадемуазель лентиной, такой доброй, такой отзывчивой и ласковой.
     Вильфор при эх словах взглянул на Валентину.
     Она плакала.
     И странно: несмотря на волнение, охватившее его при виде этих слез, он взглянул также и на г-жу де Вильфор, и ему показалось, что на ее тон- ких губах мелькнула мимолетная мрачная усмешка, подобно зловещему метео- ру, пролетающему среди туч в глубине грозового неба.
    
    
     IV. ЛИЩЕ БУЛОЧНИКА НА ПОКОЕ
    
     Вечером того дня, когда граф де Морсер вышел оДанглара вне себя от стыда и бешенства, вполне объяснимых оказанным ему холодным приемом, Андреа Кавальканти, завитой и напомаженный, с закрученными усами, в туго натянутых белых перчатках, почти стоя в своем фтоне, подкатил к дому банкира на Шоссе-д'Антен.
     Повертевшись немго в гостиной, он улучил удобную минуту, отвел Данглара к окну и там, после искусного вступления, завел речь о тревол- нениях, постигших его после отъезда его благородного отца. Со времени этого отъезда, говорил он, в семье банкира, где его приняли, как родного сына, он нашел все, что служит залогом счастья, которое всякий человек должен ставить выше, чем прихоти страсти, а что касается страсти, то на его долю выпало счастье обрести ее в чудных глазах мадемуазель Данглар.
     Данглар слушал с глубочайшим вниманием; он уже несколько дней ждал этого объяснения, и когда оно, наконец, произошло, лицо его в той жме- ре просияло, в какой оно нахмурилось, когда он слушал Морсера.
     Все же раньше чем принять предложение молодого человека, он счел нуж- ным высказать ему некоторые сомнения.
     - Виконт, - сказал он, - не слишком ли вы молоды, чтобы помышлять о браке?
     - Нисколько, сударь, - возразил Кавальканти. - В Италии в знатных семьях приняты ранние браки; этобычай разумный Жизнь так изменчива, что надо ловить счастье, пока оно дается в руки.
     - Допустим, - сказал Данглар, - что ваше предложение, которым я очень польщен, будет благосклонно принято моей женой и дочерью, - с кем мы бу- дем обсуждать деловую сторону. По-моему, этот важный вопрос могут разре- шить должным образом только отцы на благо своим детям.
     - Мой отец человек мудрый и рассудительный, он предвидел, что я, быть может, захочу жениться во Франции; и поэтому, уезжая, он оставил мне вместе с документами, удостоверяющими моюичность, письмо, в котором он обязуется в случае, если он одобрит мойыбор, выдавать мне ежегодно сто пятьдесят тысяч ливров, считая со дняоей свадьбы. Это составляет, нас- колько я могу судить, четвертую часть доходов моего отца.
     - А я, - сказал Данглар, - всегда намеревался дать в приданоемоей дочери пятьсот тысяч франков; к тому же она моя единственная наследница.
     - Вот видите, - сказал Андреа, - как все хорошо складывается, если предположить, что баронесса Данглар и мадемуазель Эжени не отвергнут мо- его предложения. В нашем распоряжении будет сто семьдят пять тысяч го- дового дохода. Предположим еще, что мне удастся убедить маркиза, чтобы он не выплачивал мне ренту, а отдал в мое распоряжение самый капитал (это будет нелегко, я знаю, но, может быть, это и удастся); тогда вы пустите наши два-три миллиона в оборот, а такая сумма в опытных руках всегда принесет десять процентов.
     - Я никогда не плачуольше четырех процентов, - сказал банкир, - или, вернее, трех с половиной. Но моему зятю я ал бы платить пять, а прибыль мы бы делили пополам.
     - Ну и чудно, папаша, - раззно сказал Кавальканти: врожденная вульгарность по временам, несмотря на все его старания, прорывалась сквозь тщательно наводимый аристократический лоск.
     Но, тут же спохватившись, он добавил:
     - Простите, барон, вы видите, уже одна надежда почти лишает меня рас- судка; что же, если она осуществится?
     - Однако надо полагать, - сказал Данглар, не замечая, как быстро эта беседа, вначале бескорыстная, обратилась в деловой разговор, - существу- ет и такая часть вашего имущества, в которой ваш отец не может вам отка- зать?
     - Какая именно? - спросил Андреа.
     - Та, что принадлежала вашей матери.
     - Да, разумеется, та, что принадлежала моей матери, Оливе Корсини.
     - А как велика эта часть вашего имущества?
     - Признаться, - сказал Андреа, - я никогда не задумывался над этим, но полагаю, что она ставляет по меньшей мере миллиона два. У Данглара от радости захватило дух. Он чувствовал себя, ак скупец, отыскавший утерянное сокровище, или утопающий, который вдруг ощутил под ногами твердую почву.
     - Итак, барон, - сказал Андреа, умильно и почтительно кланяясь банки- ру, - смею ли я надеяться...
     - Виконт, - отвечал Данглар, - вы можете надеяться; и поверьте, что если с вашей стороны не явится препятствий, то это вопрос решенный.
     - О, как я счастлив, барон! - сказал Андреа.
     - Но, - задумчиво продолжал Данглар, - почему же граф Монте-Кристо, ваш покровитель в парижском свете, не явился вместе с вами поддержать ваше предложение?
     Андреа едва заметно поаснел.
     - Я прямо от графа, - сказал он, - это, бесспорно, очаровательный че- ловек, но большой оригинал. Он вполне одобряет мой выбор; он даже выра- зил уверенность, что мой отец согласится отдать мне самый капитал вместо доходов с него; он обещал употребить свое влияние, чтобы убедить его; но заявил мне, что он никогда не брал и никогда не возьмет на себя от- ветственности просить для кого-нибудь чьей-либо руки. Но я должен оать ему справедливость, он сделал мне честь, добавив, что если он когда-либо сожалел о том, что взял себе это за правило, то именно в данном случае, ибо он уверен, что этот брак будет счастливым. Впрочем, если он офици- ально и не принимает ни в ч участия, он оставляет за собой право выс- казать вам свое мнение, если вы пожелаете с ним переговорить.
     - Прекрасно.
     - А теперь, - сказал с очаровательнейшей улыбкой Андреа, - разговор с тестем кончен, и я обращаюсь к банкиру.
     - Что же вам от него угодно? - сказал, засмеявшись, Данглар.
     - Посзавтра мне следует получить у вас что-то около четырех тысяч франков; но граф понимает, что в этом месяце мне, вероятно, предстоят значительные траты и моих скромн холостяцких доходов может не хватить; поэтому он предложил мне чек на двадцать тысяч франков, - вот он. На нем, как видите, стоит подпись графа. Этого достаточно?
     - Принесите мне таких на миллион, и я приму их, - сказал Данглар, пряча чек в карман. - Назначьте час, который вам завтра будет удобен, мой кассир зайдет к вам, вы распишетесь в получении дваати четырех ты- сяч франков.
     - В десять часов утра, если это удобно; чем раньше, тем лучше; я хо- тел бы завтра уехать за город.
     - Хорошо, в десять часов. В гостинице Принцев, как всегда?
     - Да.
     На следующий день, с пунктуальностью, делавшей честь банкиру, двад- цать четыре тысячи франков были вручены Кавальканти, и он вышел из дому, оставив двести франков для Кадрусса.
     Андреа уходил главным образом для того, чтобы избежать встречи со своим опасным другом; по той же причине он вернулся домой как можно поз- же. Но едва он вошел во двор, как перед ним очутился швейцар гостиницы, ожидавший его с фуражкой в руке.
     - Сударь, - сказал он, - этот человек приходил.
     - Какой человек- небрежно спросил Андреа, делая вид, что совершенно забыл о том, о ком, напротив, прекрасно помнил.
     - Тот, которому ваше сиятельство выдает маленькую пенсию.
     - Ах, да, - сказал Андреа, - старый слуга моего отц Вы ему отдали двести франков, которые я для него оставил?
     - Отдал, ваше сиятельство.
     По желанию Андреа, слуги называли его "ваше сиятельство".
     - Но он их не взял, - продолжал швейцар.
     Андреа побледнел; но так как было очень тно, никто этого не заме- тил.
     - Как? Не взял? - сказал он дрогнувшим голосом.
     - Нет; он хотел видеть ваше сиятельство. Я сказал ему, что вас нет дома; он настаивал. Наконец, он мне повил и оставил для вас письмо, которое принес с собой запечатанным.
     - Дайте сюда, - сказал Андреа.
     И он прочел при свете фонаря фаэтона:
     "Ты знаешь, где я живу, я жду тебя завтра в девять утра".
     Андреа осмотрел печать, проверяя, не вскрывал ли ктонибудь письмо и не познакомился ли чей-нибудь нескромный взор с его содержанием. Но оно было так хитроумно сложено, что, для того чтобы прочитать его, пришлось бы сорвать печать, а печать была в полной сохранности.
     - Хорошо, - сказал Андреа. - Бедняга! Он очень славный малый.
     Швейцар вполне удовлетворился этими словами и не знал, кем больше восхищаться, молодым господином или старым слугой.
     - Поскорее распрягайте и поднимитесь ко мне, - сказал Андреа своему груму.
     В два прыжка он очутился в своей комнате и сжег письмо Кадрусса, при- чем уничтожил даже самый пепел.
     Не успел он это сделать, как вошел грум.
     - Ты одного роста со мной, Пьер, - сказал ему Андреа.
     - Имею эту честь, - отвечал грум.
     - Тебе должны были вчера принести новую ливрею.
     - Да, сударь.
     - У меня интрижка с одной гризеткой, которой я не хочу открывать ни моего титула, ни положения. Одолжи мне ливрею и дай мне свои бумаги, чтобы я мог в случае надобности переночевать в трактире.
     Пьер повиновался.
     Пять минут спустя Андреа, совершенно нзнаваемый, вышел из гостини- цы, нанял кабриолет и велел отвезти себя в трактир под вывеской "Красная лошадь", в Пикнюсе.
     На следующий день он ушел из трактира, так же никем не замеченный, как и в гостинице Принцев, прошел предместье Сент-Антуан, бульваром до- шел до улицы Менильмонтан и, остановившись у двери третьего дома по ле- вой руке, стал искать, у кого бы ему, за отсутствием привратника, навес- ти справки.
     - Кого вы ищете, красавчик? - спросила торговка фруктами с порога своей лавки.
     - Господина Пайтена, толстуха, - отвечал Андреа.
     - Бывшего булочника? - спросила торговка.
     - Его самого.
     - В конце двора, налево, четвертый этаж.
     Андреа пошел в указанном направлении, поднялся на четвертый этаж и сердито дернул заячью лапку на двери Колокольчик отчаянно зазвонил.
     Через секунду за решеткой, вделанной в дверь, появилось лицо Кадрус- са.
     - Ты точен! - сказал он.
     И он отодвинул засовы.
     - Еще бы! - сказал Андреа, входя.
     И он так швырнул свою фуражку, что она, не попав на стул, упала на пол и покатилась по кнате.
     - Ну, ну, малыш, не сердись! - сказал Кадрусс. - Видишь, как я о тебе забочусь, вон какой завтрак я тебе приготовил; все твои любимые кушанья, черт тебя возьми!
     Андреа действительно почувствовал запах стряпни, грубые ароматы кото- рой были не лишены прелести для голодного желудка; это была та смесь свежего жира и чесноку,оторой отличается простая провансальская кухня; пахло и жареной рыбой, а надо всем стоял пряный дух мускатного ореха и гвоздики. Все это исходило из двух глубоких блюд, поставленных на кон- форки и покрытых крышками, и из кастрюли, шипевшей в духовке чугунной печки.
     Кроме того, в соседней комнате Андреа увидел опрятный стол, на кото- ром красовались два прибора, две бутылки вина, запечатанные одна - зеле- ным, другая - желтым сургучом, графинчик водки и нарезанные фрукты, ис- кусно разложенные поверх капустного листа на фаянсовой тарелке.
     - Ну, что скажешь, малыш? - спросил Кадрусс. - Недурно пахнет? Ты же знаешь, я был хороший повар: помнишь, как вы все пальчики облизывали? И ты первый, ты больше всех полакомился моими соусами и, помнится, не брезгал ими.
     И Кадруссринялся чистить лук.
     - Да ладно, ладно, - с досадой сказал Андреа, - если ты только ради завтрака побеспокоил меня, так пошел к черту!
     - Сын мой, - наставительно сказал Кадрусс, - за едой люди беседуют; и потом, неблагодарная душа, разве ты не рад повидаться со старым другом? У меня так прямо слезы текут.
     Кадрусс в самом деле плакал; трудно было только решить, что по- действовало на слезную железу бывшего трактирщика, радость или лук.
     - Молчал бы лучше, лицемер! - сказал Андреа. - Будто ты меня любишь?
     - Да, представь, люблю, - сказал Кадрусс, - это м слабость, но тут уж ничего не поделаешь.
     - Что не мешает тебе вызвать меня, чтобы сообщить какую-нибудь га- дость.
     - Брось! - сказал Кадрусс, вытирая о передник свой большой кухонный нож. - Если бы я не любил тебя, разве я согласился бы вести ту несчаст- ную жизнь, на которую ты меня обрек? Ты посмотри: на тебе ливрея твоего слуги, стало быть, у тебя есть слуга; у меня нет слуг, и я принужден собственноручно чистить овощи; ты брезгаешь моей стряпней, потому что обедаешь за табльдотом в гостинице Принцев или в Кафе-де-Пари. А ведь я тоже мог бы иметь слугу и коляску, я тоже мог бы обедать, где вздумает- ся; а почему я лишаю себя всего этого? Чты не огорчать моего маленько- го Бенедетто. Признай по крайней мере, что я прав.
     И недвусмысленный взгляд Кадрусса подкрепил эти слова.
     - Ладно, - сказал Андреа, - допустим, что ты меня любишь. Но зачем тебе понадобилось, чтобы я пришел завтракать?
     - Да чтобы видеть тебя, малыш.
     - Чтобы видеть меня, а зачем? Ведь мы с тобой обо всем уже услови- лись.
     - Эх, милый друг, - сказал Кадрусс, - разве бывают завещания без при- писок? Но прежде всего давай позавтракаем. Садись, иачнем с сардинок и свежего масла, которое я в твою честь положил на виноградные листья, злючка ты этакий. Но я вижу, ты рассматриваешь мою комнату, мои соломен- ные стулья, грошовые картинки на стенах. Что прикажешь, здесь не гости- ница Принцев!
     - Вот ты уже жалуешься, ты недоволен, а сам ведь мечтал о том, чтобы жить, как булочник на покое.
     Кадрусс вздохнул.
     - Ну, что скажешь? Ведь твоя мечта сбылась.
     - Скажу, что это только мечта; булочник на покое, милый Бенедетто, человек богатый, имеет доходы.
     - И у тебя есть доходы.
     - У меня?
     - Да, у тебя, ведь я же принес тебе твои двести франков.
     Кадрусс пожал плечами.
     - Это унизительно, - сказал он, - получать деньги, которые даются так нехотя, неверные деньги, которых я в любую минуту могу лишиться. Ты сам понимаешь, что мне приходится откладывать на случай, если твоему благо-олучию придет конец. Эх, друг мой! счастье непостоянно, как говорил священник у нас... в полку. Впрочем, я знаю, что твое благополучие не имеет границ, негодяй: ты женишься на дочери Данглара.
     - Что? Данглара?
     - Разумеется, Данглара! Или нужно сказать: барона Данглара? Это все равно, как если бы я сказал: графа Бенедетто! Ведь мы с Дангларом прия- тели, и не будь у него такая плохая память, ему следовало бы пригласить меня на твою свадьбу... ведь был же он на моей... да, да, да, на моей! Да-с, в те времена он не был таким гордецом; это был маленький служащий у господина Морреля. Не один раз обедал я вместе с ним и с графом де Морсер... Видишь, какие у меня знатные знакомства, и если бы я пожелал их поддерживать, мы с тобой встрелись бы в одних и тех же гостиных.
     - Ты от зависти совсем заврался, Кадрусс.
     - Ладно, Benedetto mio. Я знаю, что говорю. Быть может, в один прек- расный день мы тоже напялим на себя праздничный наряд и скажем у како- го-нибудь богатого подъезда: "Откройте, пожалуйста!" А пока садись и да- вай завтракать.
     Кадрусс показал пример и с аппетитом принялся за еду, расхваливая все блюда, которыми он угощал своего гостя. Тот, по-видимому, покорился не- обходимости, бодро раскупорил бутылки и принялся за буайбес и треску, жаренную в прованском масле с чесноком.
     - А, приятель, - сказал Кадрусс, - ты как будто идешь на мировую со своим старым варом?
     - Каюсь, - ответил Андреа, молодой, здоровый аппетит которого на вре- мя одержал верх над всеми другими соображениями.
     - И что же, вкусно, мошник?
     - Очень вкусно! Не понимаю, как человек, который стряпает и ест такие лакомые блюда, может быть недоволен своей жизнью.
     - Видишь ли, - сказал Кадрусс, - все мое счастье отравлено одной мыслью.
     - Какой?
     - А той, что я живу за счет друга, - я, который всегда честно зараба- тывал себе на пропитание.
     - Нашел о чем беспокоиться, - сказал Андреа, - у меня хватит на дво- их, не стесняйся.
     - Нет, право, верь не верь, но к концу каждого месяца меня мучает со- весть.
     - Полно, Кадрусс!
     - Так мучает, что вчера я даже не взял этих двухсот франков.
     - Да, ты хотел меня видь; но разве из-за угрызений совести?
     - Именно поэтому. Кроме того, мнеришла мысль.
     Андреа вздрогнул; его всегда бросало в дрожь от мыслей Кадрусса.
     - Видишь ли, - продолжал тот, - это отвратительно - постоянно жить в ожидании первого числа.
     - Эх, - философски заметил Андреа, решив доискаться, куда клонит его собеседник, - разве вся жизнь не проходит в ожидании? А я как живу? Я просто терпеливо жду.
     - Да, потому что, вместо того чтобы ждать какие-то несчастные двести франков, ты ждешь пять или шесть тысяч, а то и десять, а то и двенад- цат Ведь ты у нас хитрец. У тебя всегда водились какие-то кошельки, килки, которые ты прятал от бедного Кадрусса. К счастью, у этого само- го Кадрусса был хороший нюх.
     - Опять ты чепуху мелешь, - сказал Андреа, - все о прошлом да о прош- лом - к чему это, скажи на милость?
     - Тебе только двадцать один год, тебе нетрудно забыть прошлое; а мне пятьдесят, и я волей-неволей возвращаюсь к нему. Но поговорим о делах.
     - Наконец-то.
     - Будь я на твоем месте...
     - Ну?
     - Я реализовал бы свой капитал.
     - Реализовал?
     - Да, я попросил бы деньги за полгода вперед, под тем предлогом, что хочу купить недвижимость и приобрести избирательные права. А получив деньги, я удрал бы.
     - Так, так, так! - сказал Андреа. - Это, пожалуй, неплохая мысль!
     - Милый друг, - сказал Кадрусс, - ешь мою стряпню и следуй моим сове- там: от этого ты только выиграешь душой и телом.
     - А почему ты сам не воспользуешься своим советом? - сказал Андреа. - Почему ты не реализуешь деньги за полгода, даже за год, и не уедь в Брюссель? Вместо того чтобы изображать бывшего булочника, ты имел бы вид настоящо банкрота. Это теперь модно.
     - Но что же я сделаю, имея в кармане тысячу двести франков?
     - Какой ты стал требовательный, Кадрусс! - сказал Андреа. - Два меся- ца тому назад ты помирал с голоду.
     - Аппетит приходит во время еды, - сказал Кадрусс, скаля зубы, как смеющаяся обезьяна или как рычащий тигр. - Поэтому я и наметил себе план, - прибавил он, впиваясь своими белыми и острыми, невзирая на воз- раст, зубами в огромный ломоть хлеба.
     Планы Кадрусса приводили Андреа в е больший ужас, чем его мысли: мысли были только зародышами, а план уже грозил осуществлением.
     - Что же это за план? - сказал он. - Могсебе представить!
     - А что? Кто придумал план, благодаря которому мы покинули некое за- ведение? Как будто я. От этого он не стал хуже, мне кажется, иначе мы с тобой не сидели бы здесь!
     - Да я не спорю, - сказал Андреа, - ты иной раз говоришь дело. Но ка- кой же у тебя план?
     - Послушай, - продолжал Кадрусс, - можешь ли ты, не выложив ни одного су, добыть мне тысяч пятнадцать франков... нет, пятнадцати тысяч мало, я не согласен сделаться порядочным человеком меньше чем за тридцать тысяч франков.

/ Полные произведения / Дюма А. / Граф Монте-Кристо

Смотрите также по произведению "Граф Монте-Кристо":

• Сочинения
• Краткое содержание
• Характеристика героев