• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Солженицын А.И. / Раковый корпус

Раковый корпус [18/32]

Скачать полное произведение

    ВсЈ-таки он беспокоился, знает ли она о том, и что скажет сейчас.
     Но она не спешила переходить к тому, а ещЈ спрашивала о лечении, и что тут за врачи, и тумбочку его проверила, посмотрела, что он съел, а что испортилось, и заменила новым.
     -- Я тебе вина укрепляющего привезла, пей по рюмочке. Красной икрицы привезла, ведь хочешь? И апельсинчиков, московских.
     -- Да пожалуй.
     Тем временем она оглядела всю палату и кто тут в палате, и живым движением лба показала ему, что -- убожество невыносимое, но надо рассматривать это с юмористической точки зрения.
     Хотя никто их, как будто, не слушал, всЈ же она наклонилась к отцу близко, и так стали они говорить друг для друга только. {195}
     -- Да, папа это ужасно,-- сразу подступила Авиета к главному.-- В Москве это уже не новость, об этом много разговоров. Начинается чуть ли не массовый пересмотр судебных дел.
     -- Массовый?!
     -- Буквально. Это сейчас какая-то эпидемия. Шараханье! Как будто колесо истории можно повернуть назад! Да кто это может! И кто это смеет! Ну хорошо,-- правильно, неправильно их когда-то осудили,-- но зачем же теперь этих отдалЈнников возвращать сюда? Да пересаживать их сейчас в прежнюю жизнь -- это болезненный мучительный процесс, это безжалостно прежде всего по отношению к ним самим! А некоторые умерли -- и зачем же шевелить тени? Зачем и у родственников возбуждать необоснованные надежды, мстительные чувства?.. И потом, что значит само слово "реабилитирован"? Ведь это ж не может значить, что он полностью невиновен? Что-то обязательно там есть, только небольшое.
     Ах, какая ж умница! С какой горячностью правоты она говорила! ЕщЈ не дойдя до своего дела, Павел Николаевич уже видел, что в дочери он встретит поддержку всегда. Что Алла не могла откачнуться.
     -- И ты знаешь прямо случаи возвратов? Даже в Москву?
     -- Даже в Москву! -- вот именно. А они в Москву-то и лезут теперь, им там как мЈдом намазано. И какие бывают трагические случаи! Представляешь, один человек живЈт совершенно спокойно, вдруг его вызывают -- туда. На очную ставку! -- представляешь?..
     Павла Николаевича повело, как от кислого. Алла заметила, но она всегда доводила мысль до конца, она не могла остановиться.
     -- ...И предлагают повторить, что там было сказано двадцать лет назад, воображаешь? Кто это может помнить? И кому от этого тепло? Ну, если уж так вам приспичило -- так реабилитируйте, но без очных ставок! Но не треплите же нервы людям! Ведь человек вернулся домой -- и чуть не повесился!
     Павел Николаевич лежал в испарине. ЕщЈ эта только мысль ему не приходила в голову -- что с Родичевым или с Ельчанским, или ещЈ с кем-нибудь потребуют о ч н у ю с т а в к у!
     -- А кто этих дураков заставлял подписывать на себя небылицы! Пусть бы не подписывали! -- гибкая мысль Аллы охватывала все стороны вопроса.-- Да вообще как можно ворошить этот ад, не подумав о людях, кто тогда работал. Ведь о них-то надо было подумать! Как им перенести эти внезапные перемены!
     -- Тебе мама -- рассказала?..
     -- Да, папочка! Рассказала. И тебя здесь ничто не должно смутить! -- уверенными сильными пальцами она взяла отца за оба плеча.-- Вот хочешь, я скажу тебе, как понимаю: тот, кто идЈт и сигнализирует -- это передовой, сознательный человек! Он движим лучшими чувствами к своему обществу, и народ это ценит и понимает. В отдельных случаях такой человек может и ошибиться. Но не ошибается только тот, кто ничего не делает. Обычно же {196} он руководится своим классовым чутьем -- а оно никогда не подведЈт.
     -- Ну, спасибо, Алла! Спасибо! -- Павел Николаевич почувствовал даже, что слезы подходят к горлу, но освобождающие, добрые слезы.-- Это хорошо ты сказала: народ -- ценит, народ -- понимает.
     Только глупая привычка пошла -- искать н а р о д где-то обязательно в н и з у.
     Потной кистью он погладил прохладную кисть дочери.
     -- Это очень важно, чтобы молодые поняли нас, не осудили. Скажи, а как ты думаешь... А в законе не найдут такой статьи, чтоб ещЈ теперь нас же... вот, меня... привлекать, значит, за... ну, неправильные показания?
     -- Представь себе,-- очень живо отозвалась Алла,-- в Москве случайно я была свидетельницей разговора, где обсуждались вот... подобные же опасения. И был юрист, и он объяснил, что статья за так называемые ложные показания и всего-то гласит до двух лет, а с тех пор два раза уже была под амнистией -- и совершенно исключено, чтобы кто-нибудь кого-нибудь привлЈк за ложные показания! Так что Родичев и не пикнет, будь уверен!
     Павлу Николаевичу показалось даже, что опухоль у него ещЈ посвободнела.
     -- Ах, ты моя умница! -- счастливо облегчЈнно говорил он.-- И всЈ ты всегда знаешь! И везде ты всегда успеваешь. Сколько ты мне сил вернула!
     И уже двумя руками взяв руку дочери, поцеловал еЈ благоговейно. Павел Николаевич был бескорыстный человек. Интересы детей всегда были для него выше своих. Он знал, что сам ничем не блещет, кроме преданности, аккуратности и настойчивости. Но истинный расцвет он переживал в дочери -- и согревался в еЈ свете.
     Алле надоело всЈ время удерживать на плечах условный белый халатик, он сваливался, и теперь она, рассмеявшись, бросила его на спинку кровати сверх температурного графика отца. Ни врачи, ни сестры не входили, такое было время дня.
     И осталась Алла в своЈм бордовом свитере -- новом, в котором отец еЈ ещЈ не видел. Широкий белый весЈлый зигзаг шЈл по этому свитеру с обшлага на обшлаг через два рукава и грудь, и очень приходился этот энергичный зигзаг к энергичным движениям Аллы.
     Никогда отец не ворчал, если деньги шли на то, чтоб хорошо одевалась Алла. Доставали вещи с рук, и импортные,-- и была одета Алла смело, гордо, вполне выявляя свою крупную ясную привлекательность, так совмещЈнную с твЈрдым ясным умом.
     -- Слушай,-- тихо спрашивал отец,-- а помнишь, я тебя просил узнать: вот это странное выражение... нет-нет да встретится в чьей-нибудь речи или статье -- культ личности?.. Это -- неужели намекают на...?
     Даже воздуха не хватало Павлу Николаевичу вымолвить ещЈ слово дальше. {197}
     -- Боюсь, что да, папа... Боюсь, что да... На писательском съезде, например, несколько раз так говорили. И главное, никто не говорит прямо -- а все делают вид, что понимают.
     -- Слушай, но это же просто -- кощунство!.. Как же смеют, а?
     -- Стыд и позор! Кто-то пустил -- и вот вьЈтся, вьЈтся... Ну, правда, говорят и "культ личности", но одновременно говорят и "великий продолжатель". Так что надо не сбиться, ни туда ни сюда. Вообще, папа, нужно гибко смотреть. Нужно быть отзывчивым к требованиям времени. Я огорчу тебя, папа, но -- нравится нам, не нравится -- а каждому новому периоду мы должны быть созвучны! Я там сейчас насмотрелась! Я побывала в писательской среде, и немало,-- ты думаешь, писателям легко перестраиваться, вот за эти два года?
     Оч-чень сложно! Но какой это опытный, какой это тактичный народ, как многому у них научишься!
     За четверть часа, что Авиета сидела перед ним и быстрыми точными своими репликами разила мрачных чудовищ прошлого и освобождала светлый простор впереди, Павел Николаевич зримо поздоровел, подбодрился, и ему совсем сейчас не хотелось разговаривать о своей постылой опухоли, и казалось уже ненужным хлопотать о переводе в другую клинику,-- а только хотелось слушать радостные рассказы дочери, вдыхать этот порыв ветра, исходящий от неЈ.
     -- Ну говори же, говори,-- просил он.-- Ну, что в Москве? Как ты съездила?
     -- Ах! -- Алла покружила головой, как лошадь от слепня.-- Разве Москву можно передать? В Москве нужно жить! Москва -- это другой мир! В Москву съездишь -- как заглянешь на пятьдесят лет вперЈд! Ну, во-первых, в Москве все сидят смотрят телевизоры...
     -- Скоро и у нас будут.
     -- Скоро!.. Да это ж не московская программа будет, что это за телевизоры! Ведь прямо жизнь по Уэльсу: сидят, смотрят телевизоры! Но я тебе шире скажу, у меня такое ощущение, я это быстро схватываю, что подходит полная революция быта! Я даже не говорю о холодильниках, или стиральных машинах, гораздо сильнее всЈ изменится. То там, то здесь какие-то сплошь стеклянные вестибюли. В гостиницах ставят столики низкие -- совсем низкие, как у американцев, вот так. Сперва даже не знаешь, как к нему приладиться. Абажуры матерчатые, как у нас дома -- это теперь позор, мещанство, только стеклянные! Кровати со спинками -- это теперь стыд ужасный, а просто -- низкие широкие софы или тахты... Комната принимает совсем другой вид. Вообще, меняется весь стиль жизни... Ты этого не можешь представить. Но мы с мамой уже говорили -- придЈтся многое нам решительно менять. Да ведь у нас и не купишь, из Москвы ж и везти... Ну, есть конечно, и очень вредные моды, достойные только осуждения. Лохматые причЈски, прямо нарочно лохматые, как будто с постели только встала.
     -- Это всЈ Запад! Хочет нас растлить. {198}
     -- Ну конечно. Но это отражается сразу и в культурной сфере, например в поэзии.
     По мере того, как от вопросов сокровенных Авиета переходила к общедоступным, она говорила громче, нестеснЈнно, и еЈ слышали все в палате. Но из этих всех один только ДЈмка оставил свои занятия и, отвлекаясь от нылой боли, всЈ неотменнее тянущей его на операционный стол, слушал Авиету в оба уха. Остальные не выказывали внимания или не было их на койках, и ещЈ лишь Вадим Зацырко иногда поднимал глаза от чтения и смотрел в спину Авиете. Вся спина еЈ, выгнутая прочным мостом, крепко обтянутая неразношенным свитером, была равномерно густо-бордовая и только одно плечо, на которое падал вторичный солнечный зайчик, отблеск открытого где-то окна,-- плечо было сочно-багряное.
     -- Да ты о себе больше! -- просил отец.
     -- Ну, папа, я съездила -- очень удачно. Мой стихотворный сборник обещают включить в план издательства!! Правда, на следующий год. Но быстрей -- не бывает. Быстрей представить себе нельзя!
     -- Да что ты! Что ты, Алка? Да неужели через год мы будем в руках держать..?
     Лавиной радостей засыпала его сегодня дочь. Он знал, что она повезла в Москву стихи, но от этих машинописных листиков до книги с надписью Алла Русанова казалось непроходимо далеко.
     -- Но как же тебе это удалось? Довольная собой, твердо улыбалась Алла.
     -- Конечно, если пойти просто так в издательство и предложить стихи -- кто там с тобой будет разговаривать? Но меня Анна Евгеньевна познакомила с М*, познакомила с С*, я прочла им два-три стиха, им обоим понравилось -- ну, а дальше там кому-то звонили, кому-то записку писали, всЈ было очень просто.
     -- Это замечательно,-- сиял Павел Николаевич. Он нашарил на тумбочке очки и надел их, как если бы прямо сейчас предстояло ему взглянуть на заветную книгу.
     Первый раз в жизни ДЈмка видел живого поэта, да не поэта даже, а поэтессу. Он и рот раскрыл.
     -- Вообще, я насмотрелась на их жизнь. Какие у них простые между собой отношения! Лауреаты -- а друг друга по именам. И какие сами они люди не чванные, прямодушные. Мы представляем себе, что писатель -- это сидит где-то там за облаками, бледный лоб, не подойди! А -- ничего подобного. Всем радостям жизни они открыты, любят выпить, закусить, прокатиться -- и всЈ это в компании. Разыгрывают друг друга, да сколько смеха! Я бы сказала, они именно
     в е с е л о живут. А подходит время писать роман -- замыкаются на даче, два-три месяца и, пожалуйста, получите! Нет, я все усилия приложу, чтобы попасть в Союз!
     -- А что ж, по специальности и работать не будешь? -- немного встревожился Павел Николаевич.
     -- Папа! -- Авиета снизила голос: -- У журналиста что за жизнь? Как хочешь, лакейская должность. Дают задание -- вот {199} так и так надо, никакого простора, бери интервью с разных этих... знатных людей. Да разве можно сравнить!..
     -- Алла, всЈ-таки я боюсь: а вдруг у тебя не получится?
     -- Да как может не получиться? Ты наивный. Горький говорил: любой человек может стать писателем! Трудом можно достичь всего! Ну, а в крайнем случае стану детским писателем.
     -- Вообще это очень хорошо- обдумывал Павел Николаевич.-- Вообще это замечательно. Конечно, надо, чтоб литературу брали в руки морально-здоровые люди.
     -- И фамилия у меня красивая, не буду псевдонима брать. Да и внешние качества у меня для литературы исключительные!
     Но была и ещЈ опасность, которой дочь в порыве могла недооценивать.
     -- А представь себе -- критика начнЈт тебя ругать? Ведь это у нас как бы общественное порицание, это опасно!
     Но с откинутыми прядями шоколадных волос бесстрашно смотрела Авиета в будущее:
     -- То есть, очень серьЈзно меня ругать никогда не будут, потому что у меня не будет идейных вывихов! По художественной части -- пожалуйста, пусть ругают. Но важно не пропускать повороты, какими полна жизнь. Например, говорили: "конфликтов быть не должно"! А теперь говорят: "ложная теория бесконфликтности". ПричЈм, если б одни говорили по-старому, а другие по-новому, заметно было бы, что что-то изменилось. А так как все сразу начинают говорить по-новому, без перехода -- то и не заметно, что поворот. Вот тут не зевай! Самое главное -- быть тактичной и отзывчивой к дыханию времени. И не попадЈшь под критику... Да! Ты ж книг просил, папочка, я тебе книг принесла. Сейчас тебе и почитать, а то когда же?
     И она стала доставать из сумки.
     -- Ну вот, "У нас уже утро", "Свет над землЈй", "Труженики мира", "Горы в цвету"...
     -- Подожди, "Горы в цвету" я уже, вроде, читал...
     -- Ты читал "Земля в цвету", а это -- "Горы в цвету". И вот ещЈ -- "Молодость с нами", это обязательно, прямо с этого начинай. Тут названия сами поднимают сердце, я уж тебе такие подбирала.
     -- Это хорошо,-- сказал Павел Николаевич.-- А чувствительного ничего не принесла?
     -- Чувствительного? Нет, папочка. Но я думала... у тебя такое настроение...
     -- Это я всЈ сам знаю,-- двумя пальцами махнул Павел Николаевич на стопку.-- Ты мне чего-нибудь поищи, ладно?
     Она собралась уже уходить.
     Но ДЈмка, который в своЈм углу долго мучился и хмурился, то ли от неперетихающих болей в ноге, то ли от робости вступить в разговор с блестящей девушкой и поэтессой,-- теперь отважился и спросил. Спросил непрочищенным горлом, ещЈ откашлявшись посреди фразы:
     -- Скажите, пожалуйста... А как вы относитесь к требованиям искренности в литературе? {200}
     -- Что, что? -- живо обернулась к нему Авиета, но с дарящей полуулыбкой, потому что хриплость голоса достаточно выказывала ДЈмкину робость.-- И сюда эта искренность пролезла? Целую редакцию за эту искренность разогнали, а она опять тут?
     Авиета посмотрела на ДЈмкино непросвещЈнное неразвитое лицо. Не оставалось у неЈ времени, но и под дурным влиянием оставлять этого пацана не следовало.
     -- Слушайте, мальчик! -- звонко, сильно, как с трибуны объявила она.-- Искренность никак не может быть главным критерием книги. При неверных мыслях или чуждых настроениях искренность только усиливает вредное действие произведения, искренность -- в р е д н а! Субъективная искренность может оказаться против правдивости показа жизни -- вот эту диалектику вы понимаете?
     Трудно доходили мысли до ДЈмки, он взморщил весь лоб.
     -- Не совсем,-- сказал он.
     -- Ну хорошо, я вам объясню.-- У Авиеты широко были расставлены руки, и белый зигзаг, как молния, бежал с руки на руку через грудь.-- Нет ничего легче взять унылый факт, как он есть, и описать его. Но надо глубоко вспахать, чтобы показать те ростки будущего, которые не видны.
     -- Ростки...
     -- Что??
     -- Ростки сами должны прорасти,-- торопился вставить ДЈм-ка,-- а если их пропахать, они не вырастут.
     -- Ну хорошо, мы не о сельском хозяйстве говорим. Мальчик! Говорить народу правду -- это совсем не значит говорить плохое, тыкать в недостатки. Можно бесстрашно говорить о хорошем -- чтоб оно стало ещЈ лучше! Откуда это фальшивое требование так называемой "суровой правды"? Да почему вдруг правда должна быть суровой? Почему она не должна быть сверкающей, увлекательной, оптимистической! Вся литература наша должна стать праздничной! В конце концов людей обижает, когда об их жизни пишут мрачно. Им нравится, когда о ней пишут, украшая еЈ.
     -- Вообще с этим можно согласиться,-- раздался сзади приятный чистый мужской голос.-- А зачем, правда, уныние нагонять?
     Авиета не нуждалась, конечно, ни в каком союзнике, но по удачливости своей знала, что если кто что и выскажет, то будет в еЈ пользу. Она обернулась, сверкнув и к окну, навстречу зайчику, разворотом белого зигзага. Выразительный молодой человек, еЈ сверстник, постукивал о зубы кончиком чЈрного гранЈного автокарандаша.
     -- А для чего литература? -- размышлял он то ли для ДЈмки, то для Аллы.-- Литература -- чтобы развлечь нас, когда у нас настроение плохое.
     -- Литература -- учитель жизни,-- прогудел ДЈмка, и сам же покраснел от неловкости сказанного.
     Вадим закачнулся головой на затылок:
     -- Ну уж, и учитель, скажешь! В жизни мы как-нибудь и без {201} неЈ разберЈмся. Что ж, писатели умней нас, практиков, что ли?
     Он и Алла померились взглядами. Во взглядах они были равны: хоть подходили по возрасту, и не могли не понравиться друг другу наружностью, но каждый из них настолько шЈл своей уставленной дорогой жизни, что ни в каком случайном взгляде не мог искать начала приключения.
     -- Роль литературы вообще сильно преувеличивают,-- рассуждал Вадим.-- Превозносят книги, которые того не заслуживают. Например -- "Гаргантюа и Пантагрюэль". Не читавши, думаешь -- это что-то грандиозное. А прочтЈшь -- одна похабщина, потерянное время.
     -- Эротический момент есть и у современных авторов. Он не лишний,-- строго возразила Авиета.-- В сочетании и с самой передовой идейностью.
     -- Лишний,-- уверенно отвЈл Вадим.-- Не для того печатное слово, чтобы щекотать страсти. Возбуждающее в аптеках продают.
     И, не глядя больше на бордовой свитер, не ожидая, что она его переубедит, опустил голову в книгу.
     Авиету всегда огорчало, когда людские мысли не делились на две чЈтких группы верных и неверных доводов, а расползались, расползались по неожиданным оттенкам, вносящим только идейную путаницу, и вот, как сейчас, нельзя было понять: что ж этот молодой человек -- за неЈ или против? спорить с ним или оставить так?
     Она оставила так, и докончила опять ДЈмке:
     -- Так вот, мальчик, пойми. Описывать то, что е с т ь, гораздо легче, чем описывать то, чего нет, но ты знаешь, что оно б у д е т. То, что мы видим простыми глазами сегодня -- это не обязательно правда. Правда -- то, что д о л ж н о б ы т ь, что будет завтра. Наше чудесное "завтра" и нужно описывать!..
     -- А что ж будут завтра описывать? -- морщил лоб туповатый мальчишка.
     -- Завтра?.. Ну, а завтра будут описывать послезавтра. Авиета уже поднялась и стояла в проходе -- крепкая, ладная, здоровая русаковская порода. Павел Николаевич с удовольствием послушал и всю еЈ лекцию, прочтЈнную ДЈмке.
     Уже поцеловав отца, Алла ещЈ теперь бодро подняла расставленную пятерню:
     -- Ну, отец, борись за здоровье! Борись, лечись, сбрасывай опухоль- и н и о ч Ј м не беспокойся! ВсЈ-всЈ-всЈ будет отлично! {202}
     ЧАСТЬ ВТОРАЯ
    --------
    22
     3 марта 1955
     Дорогие Елена Александровна и Николай Иваныч! Вот вам загадочная картинка, что это и где? На окнах -- решЈтки (правда, только на первом этаже, от воров, и фигурные -- как лучи из одного угла, да и намордников нет). В комнатах -- койки с постельными принадлежностями. На каждой койке -- перепуганный человечек. С утра -- пайка, сахар, чай (нарушение в том, что ещЈ и завтрак). Утром -- угрюмое молчание, никто ни с кем разговаривать не хочет, зато вечерами -- гул и оживлЈнное общее обсуждение. Споры об открытии и закрытии форточек, и кому ждать лучшего, и кому худшего, и сколько кирпичей в Самаркандской мечети. ДнЈм "дЈргают" поодиночке -- на беседы с должностными лицами, на процедуры, на свидания с родственниками. Шахматы, книги. Приносят и передачи, получившие -- гужуются с ними. Выписывают кой-кому и дополнительное, правда -- не стукачам (уверенно говорю, потому что сам получаю). Иногда производят шмоны, отнимают личные вещи, приходится утаивать их и бороться за право прогулки. Баня -- крупнейшее событие и одновременно бедствие: будет ли тепло? хватит ли воды? какое бельЈ получишь? Нет смешней, когда приводят новичка, и он начинает задавать наивные вопросы, ещЈ не представляя, что его ждЈт...
     Ну, догадались?.. Вы, конечно, укажете, что я заврался: для пересыльной тюрьмы -- откуда постельные принадлежности? а для следственной -- где же ночные допросы? Предполагая, что это письмо будут проверять на уш-терекской почте, уж я не вхожу в иные аналогии.
     Вот такого житья-бытья в раковом корпусе я отбыл уже пять недель. Минутами кажется, что опять вернулся в прежнюю жизнь, и нет ей конца. Самое томительное то, что сижу -- без срока, до особого распоряжения. (А от комендатуры разрешение только ведь на три недели, формально я уже просрочил, и могли бы меня судить как за побег.) Ничего не говорят, когда выпишут, ничего не обещают. Они по лечебной инструкции должны, очевидно, выжать из больного всЈ, что выжимается, и отпустят только когда кровь уже будет совсем "не держать". {203}
     И вот результаты: то лучшее, как вы его в прошлом письме назвали -- "эвфорическое" состояние, которое было у меня после двух недель лечения, когда я просто радостно возвращался к жизни -- всЈ ушло, ни следа. Очень жалею, что не настоял тогда выписаться. ВсЈ полезное в моЈм лечении кончилось, началось одно вредное.
     Глушат меня рентгеном по два сеанса в день, каждый двадцать минут, триста "эр" -- и хотя я давно забыл боли, с которыми уезжал из Уш-Терека, но узнал рентгеновскую тошноту (а может быть и от уколов, тут всЈ складывается). Вот разберЈт грудь-и часами! Курить, конечно, бросил -- само бросилось. И такое противное состояние -- не могу гулять, не могу сидеть, одно только хорошее положение выискал (в нЈм и пишу вам сейчас, оттого карандашом и не очень ровно): без подушки, навзничь, ноги чуть приподнять, а голову даже чуть свесить с койки. Когда зовут на сеанс, то, входя в аппаратную, где "рентгеновский" запах густой, просто боишься извергнуться. ЕщЈ от этой тошноты помогают солЈные огурцы и квашеная капуста, но ни в больнице, ни в мед-городке их конечно не достать, а из ворот больных не выпускают. Пусть, мол, вам родные приносят. Родные!.. Наши родные в красноярской тайге на четвереньках бегают, известно! Что остаЈтся бедному арестанту? Надеваю сапоги, перепоясываю халат армейским ремнЈм и крадусь к такому месту, где стена мед-городка полуразрушена. Там перебираюсь, перехожу железную дорогу -- и через пять минут на базаре. Ни на прибазарных улочках, ни на самом базаре мой вид ни у кого не вызывает удивления или смеха. Я усматриваю в этом духовное здоровье нашего народа, который ко всему привык. По базару хожу и хмуро торгуюсь, как только зэки, наверно, умеют (на жирную бело-жЈлтую курицу прогундосить: "и сколько ж, тЈтка, за этого туберкулЈзного цыплЈнка просишь?"). Какие у меня рублики? а достались как?.. Говорил мой дед: копейка рубль бережЈт, а рубль -- голову. Умный был у меня дед.
     Только огурцами и спасаюсь, ничего есть не хочется. Голова тяжЈлая, один раз кружилась здорово. Ну, правда, и опухоли половины не стало, края мягкие, сам еЈ прощупываю с трудом. А кровь тем временем разрушается, поят меня специальными лекарствами, которые должны повысить лейкоциты (а что-то ж и испортить!) и хотят "для провокации лейкоцитоза" (так у них и называется, во язычок!) делать мне... молочные уколы! Ну чистое же варварство! Да вы поднесите мне кружечку парного так! Ни за что не дамся колоть.
     А ещЈ грозятся кровь переливать. Тоже отбиваюсь. Что меня спасает -- группа крови у меня первая, редко привозят.
     Вообще, с заведующей лучевым отделением у меня отношения натянутые, что ни встреча -- то спор. Крутая очень женщина. Последний раз стали щупать мне грудь и уверять, что "нет реакции на синэстрол", что я избегаю уколов, обманываю еЈ. Я натурально возмутился (а на самом деле, конечно, обманываю). {204}
     А вот с лечащим врачом мне труднее твЈрдость проявить -- и почему? Потому что она мягкая очень. (Вы, Николай Иваныч, начали мне как-то объяснять, откуда это выражение -- "мягкое слово кость ломит". Напомните, пожалуйста!) Она не только никогда не прикрикнет, но и бровей-то схмурить как следует не умеет. Что-нибудь против моей воли назначает -- и потупляется. И я почему-то уступаю. Да некоторые детали нам с ней и трудно обсуждать: она ещЈ молодая, моложе меня, как-то неловко спросить до конца. Кстати, и миловидная очень.
     Да и школярство в ней сидит, она тоже непрошибаемо верит в их установленные методы лечения, и я не могу заставить еЈ усумниться. Вообще, никто не снисходит до обсуждения этих методов со мной, никто не хочет взять меня в разумные союзники. Мне приходится вслушиваться в разговоры врачей, догадываться, дополнять несказанное, добывать медицинские книги -- и вот так выяснять для себя обстановку.
     И всЈ равно трудно решить: как же мне быть? как поступить правильно? Вот щупают часто над ключицами, а насколько это вероятно, что там обнаружатся метастазы? Для чего они простреливают меня этими тысячами и тысячами рентгеновских единиц? -- действительно ли чтоб опухоль не начала снова расти? или на всякий случай, с пятикратным и десятикратным запасом прочности, как строятся мосты? или только в исполнение бесчувственной инструкции, отойти от которой они не могут, иначе лишатся работы? Но я-то мог бы и отойти! Я-то мог бы и разорвать этот круг, только скажите мне истину!.. -- не говорят.
     Да я б разругался с ними и уехал давно -- но тогда я теряю
     с п р а в о ч к у от них -- Богиню Справку! -- а она ой-ой-ой как нужна ссыльному! Может быть завтра комендант или опер захотят заслать меня ещЈ на триста километров в пустыню дальше -- а справочкой-то я и зацеплюсь: нуждается в постоянном наблюдении, лечении,-- извините, пожалуйста, гражданин начальник! Как старому арестанту отказываться от медицинской справки? -- немыслимо!
     И значит -- опять хитрить, прикидываться, обманывать, тянуть -- и надоело же за целую жизнь!.. (Кстати, от слишком большой хитрости устаЈм мы и ошибаемся. Сам же я всЈ и накликал письмом омской лаборантки, которое просил вас прислать. Отдал -- схватили его, подшили в историю болезни, и с опозданием я понял, что на этом меня обманули: теперь они с уверенностью дают гормонотерапию, а то бы, может, сомневались.) Справочку, справочку получить -- и оторваться отсюда по-хорошему, не ссорясь.
     А вернусь в Уш-Терек, и чтоб опухоль никуда метастазов не кинула -- прибью еЈ ещЈ иссык-кульским корешком. Что-то есть благородное в лечении сильным ядом: яд не притворяется невинным лекарством, он так и говорит: я -- яд! берегись! или -- или! И мы знаем, на что идЈм.
     Ведь не прошу же я долгой жизни! -- и что загадывать вдаль?.. То я жил всЈ время под конвоем, то я жил всЈ время под болями,-- {205} теперь я хочу немножечко прожить и без конвоя, и без болей, одновременно без того и без другого -- и вот предел моих мечтаний. Не прошу ни Ленинграда, ни Рио-де-Жанейро, хочу в нашу заглушь, в наш скромный Уш-Терек. Скоро лето, хочу это лето спать под звЈздами на топчане, так чтоб ночью проснуться -- и по развороту Лебедя и Пегаса знать, который час. Только вот это одно лето пожить так, чтобы видеть звЈзды, чтоб не засвечивали их зонные фонари -- а после мог бы я и совсем не просыпаться. Да, и ещЈ хочу, Николай Иваныч, с вами (и с Жуком, разумеется, и с Тобиком), когда будет спадать жара, ходить степною тропочкой на Чу и там, где глубже, где воды выше колена, садиться на песчаное дно, ноги по течению, и долго-долго так сидеть, неподвижностью соревноваться с цаплей на том берегу.
     Наша Чу не дотягивает ни до какого моря, ни озера, ни до какой большой воды. Река, кончающая жизнь в песках! Река, никуда не впадающая, все лучшие воды и лучшие силы раздарившая так, по пути и случайно,-- друзья! разве это не образ наших арестантских жизней, которым ничего не дано сделать, суждено бесславно заглохнуть,-- и всЈ лучшее наше -- это один плЈс, где мы ещЈ не высохли, и вся память о нас -- в двух ладоньках водица, то, что протягивали мы друг другу встречей, беседой, помощью.
     Река, впадающая в пески!.. Но и этого последнего плЈса врачи хотят меня лишить. По какому-то праву (им не приходит в голову спросить себя о праве) они без меня и за меня решаются на страшное лечение -- такое, как гормонотерапия. Это же -- кусок раскалЈнного железа, которое подносят однажды -- и делают калекой на всю жизнь. И так это буднично выглядит в будничном быте клиники!
     Я и раньше давно задумывался, а сейчас особенно, над тем: какова, всЈ-таки, верхняя цена жизни? Сколько можно за неЈ платить, а сколько нельзя? Как в школах сейчас учат: "Самое дорогое у человека -- это жизнь, она даЈтся один раз." И значит -- любой ценой цепляйся за жизнь... Многим из нас лагерь помог установить, что предательство, что губленье хороших и беспомощных людей -- цена слишком высокая, того наша жизнь не стоит. Ну, об угодничестве, лести, лжи -- лагерные голоса разделялись, говорили, что цена эта -- сносная, да может так и есть.

/ Полные произведения / Солженицын А.И. / Раковый корпус

Смотрите также по произведению "Раковый корпус":

• Краткое содержание