• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Солженицын А.И. / Раковый корпус

Раковый корпус [30/32]

Скачать полное произведение

    Пройдя по улице, ещЈ в другой двор зашЈл он через такой же туннелик. И там всЈ было так же, ещЈ и молодая узбечка под лиловой накидкой с долгими тонкими чЈрными косами до самых бЈдер возилась с ребятишками. Олега она видела -- и не заметила. Он ушЈл.
     Это было совсем не по-русски. В русских деревнях и городках все окна красных комнат выходят именно на улицу, и через оконные цветы и занавески как из лесной засады высматривают хозяйки, кто новый идЈт по улице, кто к кому зашЈл и зачем. Но сразу понял Олег и принял восточный замысел: как ты живЈшь -- знать не хочу, и ты ко мне не заглядывай!
     После лагерных лет, всегда на виду, всегда ощупанный, просмотренный и подгляженный,-- какой лучший образ жизни мог выбрать для себя бывший арестант?
     ВсЈ больше ему нравилось в Старом городе.
     Уже раньше он видел в проломе между домами безлюдную чайхану с просыпающимся чайханщиком. Теперь попалась ещЈ одна на балконе, над улицей. Олег поднялся туда. Здесь уже сидело несколько мужчин в тюбетейках ковровой, бордовой и синей, и старик в белой чалме с цветной вышивкой. А женщины -- ни одной. И вспомнил Олег, что и прежде ни в какой чайхане он не видел женщины. Не было таблички, что женщинам воспрещено, но они не приглашались. {331}
     Олег задумался. ВсЈ было ново для него в этом первом дне новой жизни, всЈ надо было понять. Собираясь отдельно, хотят ли мужчины этим выразить, что их главная жизнь идЈт и без женщин?
     Он сел у перил. Отсюда хорошо было наблюдать улицу. Она оживлялась, но не было ни у кого торопливой городской побежки. Размеренно двигались прохожие. Бесконечно-спокойно сидели в чайхане.
     Можно было так считать, что сержант Костоглотов, арестант Костоглотов, отслуживши и отбыв, что хотели от него люди, отмучившись, что хотела от него болезнь,-- умер в январе. А теперь, пошатываясь на неуверенных ногах, вышел из клиники некий новый Костоглотов, "тонкий, звонкий и прозрачный", как говорили в лагере, вышел уже не на целую полную жизнь, но на жизнь-довесок -- как хлебный довесок, приколотый к основной пайке сосновою палочкой: будто и входит в ту же пайку, а нет -- кусочек отдельный.
     Вот эту маленькую добавочную другоданную жизнь сегодня начиная, хотел Олег, чтоб не была она похожа на прожитую основную. Он хотел бы теперь перестать ошибаться.
     Но уже чайник выбирая -- ошибся: надо было не мудрить и брать простой чЈрный, проверенный. А он для экзотики взял кок-чай, зелЈный. В нЈм не оказалось ни крепости, ни бодрости, вкус какой-то не чайный, и набиравшиеся в пиалу чаинки никак не хотелось глотать, а сплескивать.
     А между тем день разгорался, солнце поднималось, Олег уже не прочь был и поесть -- но в этой чайхане ничего не было кроме двух горячих чаЈв, да и то без сахара.
     Однако, перенимая бесконечно-неторопливую здешнюю манеру, он не встал, не пошЈл искать еды, а остался посидеть, ещЈ по-новому переставив стул. И тогда с балкона чайханы он увидел над соседним закрытым двором прозрачный розовый как бы одуванчик, только метров шесть в диаметре -- невесомый воздушный розовый шар. Такого большого и розового он никогда не видел в росте!
     Урюк??..
     Усваивал Олег: вот и награда за неторопливость. Значит: никогда не рвись дальше, не посмотрев рядом.
     Он к самым перилам подошЈл и отсюда, сверху, смотрел, смотрел на сквозистое розовое чудо.
     Он дарил его себе -- на день творения.
     Как в комнате северного дома стоит украшенная Јлка со свечами, так в этом замкнутом глиняными стенами и только небу открытом дворике, где жили как в комнате, стоял единственным деревом цветущий урюк, и под ним ползали ребятишки, и рыхлила землю женщина в чЈрном платке с зелЈными цветами.
     Олег разглядывал. Розовость -- это было общее впечатление. Были на урюке бордовые бутоны как свечи, цветки при раскрытии имели поверхность розовую, а раскрывшись -- просто были белы, {332} как на яблоне или вишне. В среднем же получалась немыслимая розовая нежность -- и Олег старался в глаза еЈ всю вобрать, чтобы потом вспоминать долго, чтобы Кадминым рассказать.
     Чудо было задумано -- и чудо нашлось.
     ЕщЈ много разных радостей ждало его сегодня в только что народившемся мире!..
     А ладьи-луны совсем уже не было видно.
     Олег сошЈл по ступенькам на улицу. Непокрытую голову начинало напекать. Надо было грамм четыреста хлеба чЈрного купить, улопать его всухомятку и ехать в центр. Вольная ли одежда его так подбадривала, но его не тошнило, и ходил он совсем свободно.
     Тут Олег увидел ларЈк, вставленный в уступ дувала так, что не нарушал черты улицы. Навесное полотнище ларька было поднято как козырЈк и поддерживалось двумя откосинами. Из-под козырька тянуло сизым дымком. Олегу пришлось сильно нагнуть голову, чтобы подойти под козырЈк, а там стать не распрямляя шеи.
     Длинная железная жаровня шла по всему прилавку. В одном месте еЈ калился огонь, вся остальная была полна белым пеплом. ПоперЈк жаровни над огнЈм лежало полтора десятка длинных заострЈнных алюминиевых палочек с нанизанными кусочками мяса.
     Олег догадался: это и был шашлык! -- ещЈ одно открытие сотворЈнного мира, тот шашлык, о котором столько рассказывали в тюремных гастрономических разговорах. Но самому Олегу за тридцать четыре года жизни никогда не приходилось видеть его собственными глазами: ни на Кавказе, ни в ресторанах он никогда не бывал, а в нарпитовских довоенных столовых давали голубцы и перловую кашу.
     Шашлык!
     Затягивающий был запах -- этот смешанный запах дыма и мяса! Мясо на палочках не только не было обуглено, но даже не было смугло-коричневым, а в том нежном розово-сером цвете, в котором оно доспевает. Неторопливый ларЈчник с кругло-жирным лицом одни палочки поворачивал, другие передвигал с огня в сторону пепла.
     -- ПочЈм? -- спросил Костоглотов.
     -- Три,-- сонно ответил ларЈчник.
     Не понял Олег: что три? Три копейки было слишком мало, три рубля слишком много. Может быть, три палочки на рубль? Эта неловкость всюду настигала его с тех пор, как он вышел из лагеря: он никак не мог уразуметь масштаба цен.
     -- Сколько на три рубля? -- догадался вывернуться Олег. ЛарЈчнику лень было говорить, он одну палочку приподнял . за конец, помахал ею Олегу как ребЈнку и опять положил жариться.
     Одна палочка! -- три рубля?.. Олег покрутил головой. Это было из круга других величин. На пять рублей он должен был {333} проживать день. Но как хотелось отпробовать! Глазами он осматривал каждый кусочек и выбирал палочку. Да на каждой палочке было чем заманиться.
     Близко ждали трое шоферов, их грузовики стояли тут же на улице. Подошла и ещЈ женщина, но ей ларЈчник сказал по-узбекски, и она недевольная отошла. А ларЈчник вдруг стал все палочки класть на одну тарелку и насыпал поверх, прямо пальцами, нарезанного лука и ещЈ из бутылочки брызгал. И Олег понял, что шофера забирают весь этот шашлык, каждый по пять стержней!
     Это опять были те неуяснимые двухэтажные цены и двухэтажные заработки, которые царствовали всюду, но Олег ни вообразить не мог второго этажа, ни тем более забраться туда. Эти шофера запросто перекусывали за пятнадцать рублей каждый -- и ещЈ, может быть, это был не главный их завтрак. Зарплаты на такую жизнь хватить не могло, да и не тем продавался шашлык, кто получает зарплату.
     -- Больше нету,-- сказал ларЈчник Олегу.
     -- Как нету? Вообще нету?? -- очень огорчился Олег. Как он ещЈ мог раздумывать! Может быть это был первый и последний случай в жизни!
     -- Сегодня не привозили.-- ЛарЈчник убирал остатки своей работы и, кажется, собирался опускать козырЈк. И тогда Олег взмолился к шоферам:
     -- Братцы! Уступите мне одну палочку! Братцы -- палочку! Один из шоферов, сильно загоревший, но льноволосый паренЈк, кивнул:
     -- Ну бери.
     Они ещЈ не платили, и зелЈную бумажку, которую Олег достал из кармана, заколотого английской булавкой, ларЈчник даже не в руку принял, а смахнул с прилавка в ящик, как смахивал крошки и мусор.
     Но палочка-то была Олегова! Покинув солдатский вещмешок на пыльной земле, он двумя руками взял алюминиевый стержень и, посчитав кусочки -- их было пять, а шестой половинка,-- стал зубами отъедать их с палочки, да не сразу целыми, а помалу. Он вдумчиво ел, как пЈс свою долю, отнесенную в безопасный угол, и размышлял над тем, как легко раздразнить человеческое желание и как трудно насытить раздразнЈнное. Сколько лет был ему из высших даров земли ломоть чЈрного хлеба! Только сейчас он собирался пойти купить его себе на завтрак -- но вот потянуло сизым дымком жаркого, и дали Олегу обглодать палочку -- и уже его надмевало презрение к хлебу.
     Шофера кончили по пять палочек, завели машины, уехали -- а Олег всЈ ещЈ досасывал свою долю. Он испытывал губами и языком каждый кусочек -- как сочится нежное мясо, как пахнет, как оно в меру дошло и ничуть не пережарено, сколько первородного притяжения ещЈ таится, ещЈ не убито в каждом таком кусочке. И чем больше он вникал в этот шашлык и чем глубже {334} наслаждался, тем холодней перед ним захлопывалось, что -- к Зое нет ему пути. Сейчас трамвай повезЈт его мимо -- а он не сойдЈт. Это именно над палочкой шашлыка ему стало ясно до предела.
     И прежней дорогой в центр города поволок его трамвай, теперь только сильно набитый. Олег узнал Зоину остановку и миновал ещЈ две. Он не знал, какая ему остановка лучше, какая хуже. Вдруг в окно их вагона снаружи снизу женщина стала продавать газеты, и Олегу захотелось посмотреть -- как это, он газетчиков уличный не видел с детства (вот когда последний раз: когда застрелился Маяковский, и мальчишки бегали с экстренным выпуском). Но тут была пожилая русская женщина, совсем не расторопная, не сразу находившая сдачу, а всЈ-таки придумка помогала, и каждый новый трамвай успевал у неЈ сколько-нибудь купить. Олег постоял, убедился, как это у неЈ идЈт.
     -- А милиция не гоняет? -- спросил он.
     -- Не спохватились,-- утЈрлась газетчица.
     Он себя самого не видел, забыл каков. Присмотрись к ним, милиционер бы документы потребовал с него первого, а не с газетчицы.
     Уличные электрические часы показывали только девять, но день уже был настолько жарок, что Олег стал расстЈгивать верхние крючки шинели. Не спеша, давая себя обгонять и толкать, Олег шЈл по солнечной стороне около площади, щурился и улыбался солнцу.
     ЕщЈ много радостей ожидало его сегодня!..
     Это было солнце той весны, до которой он не рассчитывал дожить. И хотя вокруг никто не радовался возврату Олега в жизнь, никто даже не знал -- но солнце-то знало, и Олег ему улыбался. Хотя б следующей весны и не наступило никогда, хотя б эта была последняя -- но ведь и то лишняя весна! и за то спасибо!
     Никто из прохожих не радовался Олегу, а он -- всем им был рад! Он рад был вернуться к ним! И ко всему, что было на улицах! Ничто не могло показаться ему неинтересным, дурным или безобразным в его новосотворЈнном мире! Целые месяцы, целые годы жизни не могли сравняться с одним сегодняшним вершинным днЈм.
     Продавали мороженое в бумажных стаканчиках. Уж не помнил Олег, когда такие стаканчики и видел. ЕщЈ полтора рубля, порхайте! Мешок, прожжЈнный и прострелянный -- за спиной, обе руки свободны, и, отделяя холодящие слои палочкой, Олег пошЈл ещЈ медленней.
     Тут попалась ему фотография с витриной, и в тени. Олег облокотился о железные перила и застрял надолго, рассматривая ту очищенную жизнь и улучшенные лица, которые были выставлены в витрине, а особенно, конечно, девушек, их там больше всего и было. Сперва каждая из них оделась в своЈ лучшее, потом фотограф крутил ей голову и десять раз переставлял свет, потом {335} сделал несколько снимков и отобрал из них лучший, и ретушировал его, потом из десяти таких девушек ещЈ отбирали по одной -- и так составилась эта витрина, и Олег знал -- и все приятно было ему смотреть и верить, что из таких вот девушек и состоит жизнь. За все упущенные годы, и за все, которых он не доживЈт, и за всЈ, чего он был теперь лишЈн -- он насматривался и насматривался бесстыдно.
     Кончилось мороженое и надо было выбросить стаканчик, но такой он был чистенький, гладенький, что сообразил Олег: в пути из него пить хорошо. И сунул в вещмешок. Спрятал и палочку -- тоже может пригодиться.
     А дальше попалась аптека. Аптека -- тоже очень интересное учреждение! Костоглотов завернул в неЈ тотчас же. Прямоугольники еЈ чистых прилавков, один за другим, можно было рассматривать целый день. Предметы, выставленные здесь, были все диковинны для лагерного глаза, они десятилетиями не встречались в том мире, а какие из них Олег и видел когда-то в вольной жизни, то сейчас затруднялся назвать или вспомнить, для чего они. С дикарским почтением рассматривал он никелированные, стеклянные и пластмассовые формы. А потом шли травы в пакетиках с объяснением их действия. В травы Олег очень верил,-- но где была та трава, где?.. А потом тянулись витрины таблеток, и сколько тут было названий новых, никогда в жизни не слыханных. В общем одна эта аптека открывала Олегу целую вселенную наблюдений и размышлений. Но он вздохнул от витрины к витрине и только спросил, по заказу Кадминых, термометр для воды, соду и марганцовку. Термометра не было, соды не было, а за марганцовку послали платить три копейки в кассу.
     Потом Костоглотов стал в очередь в рецептурный отдел и постоял минут двадцать, уже сняв мешочек со спины и тяготясь духотой. ВсЈ-таки было у него колебание -- может лекарство-то взять? Он положил в окошечко один из трЈх одинаковых рецептов, переданных ему вчера Вегой. Он надеялся, что лекарства не будет, и отпадЈт вся проблема. Но оно нашлось. Подсчитали в окошечке и написали ему пятьдесят восемь рублей с копейками.
     Олег даже рассмеялся облегчЈнно и отошЈл. Что на каждом шагу в жизни его преследует цифра "пятьдесят восемь" -- этому он ничуть не удивился. Но что ему надо сто семьдесят пять рубликов положить за три рецепта -- это уж было сверх. На такие деньги он мог месяц питаться. Хотел он тут же порвать рецепты в плевательницу, но подумал, что Вега может о них спросить -- и спрятал.
     Жалко было уходить от аптечных зеркальных поверхностей. Но день разгорался и звал его, день его радостей.
     ЕщЈ много радостей ждало его сегодня.
     Он не спешил отшагивать. Он переходил от витрины к витрине, цепляясь как репейник за каждый выступ. Он знал, что неожиданности ждут его на каждом шагу.
     И правда, попалась почта, а в окне реклама: "Пользуйтесь {336} фототелеграфом!" Поразительно! О чЈм десять лет назад писали в фантастических романах -- вот уже предлагалось прохожим. Олег зашЈл. Тут висел список -- десятка три городов, куда можно посылать фототелеграммы. Стал Олег перебирать -- кому и куда бы? Но во всех этих больших городах, раскинутых по шестой части суши, не мог он вспомнить ни одного такого человека, кому доставил бы радость своим почерком.
     ВсЈ же, чтоб отведать ближе, он подошЈл к окошечку и попросил показать ему бланк и какой размер букв должен быть.
     -- Сейчас испортился,-- ответила ему женщина.-- Не работает.
     Ах, не работает! Ну, леший с ним. Так и привычней. Спокойней как-то.
     ШЈл он дальше, читал афиши. Был цирк и было несколько кино. В каждом что-то шло на дневных сеансах, но вот на это не мог он тратить дня, подаренного ему, чтоб рассмотреть вселенную. Вот если б, действительно, остаться пожить немного в городе, так даже и в цирк пойти не грешно: ведь он как ребЈнок, ведь он родился только что.
     Время было такое, что, пожалуй, уже удобно идти к Веге.
     Если вообще идти...
     А как можно не пойти? Она -- друг. Она приглашала искренно. И смущЈнно. Она -- единственная родная душа во всЈм городе -- и как же не пойти?
     Ему-то самому, затаЈнно, только этого одного и хотелось -- идти к ней. Даже не осмотрев городской вселенной -- к ней.
     Но что-то удерживало, и подбрасывало доводы: может ещЈ рано? Она могла ещЈ не вернуться или там не прибраться.
     Ну, позже...
     На каждом перекрЈстке он останавливался, размышляя: как бы не прогадать, куда лучше идти? Он никого не спрашивал и улицы выбирал по прихоти.
     И так набрЈл на винную лавку -- не магазин с бутылками, а именно лавку с бочками: полутЈмную, полусырую, с особенным кисловатым воздухом. Какая-то старая таверна! Вино наливали из бочек -- в стаканы. И стакан дешЈвого стоил два рубля. После шашлыка это была действительно дешЈвка! И Костоглотов из глубинного кармана потащил на размен очередной червонец.
     Вкуса никакого особенного не оказалось, но ослабевшую его голову стало вскруживать уже на допитии. А когда он пошЈл из лавки, и дальше -- то ещЈ полегчала жизнь, хотя и с утра была к нему благосклонна. Так стало легко и приятно, что, кажется, уже ничто не могло б его расстроить. Потому что всЈ плохое в жизни, что только есть, он уже испытал, отбыл,-- а остальное было лучше.
     Сегодня много радостей он себе ещЈ ожидал.
     Пожалуй, если б ещЈ одна винная лавка встретилась -- можно бы ещЈ стакан выпить.
     Но лавка не попадалась. {337}
     Вместо этого густая толпа запрудила весь тротуар, так что еЈ обходили по проезжей части. Олег решил: что-нибудь случилось на улице. Нет, все стояли лицом к широким ступеням и большим дверям и ждали. Костоглотов задрал голову и прочЈл: "Центральный универмаг". Это было как раз вполне понятно: что-то важное должны были давать. Но -- что именно? Он спросил у одного у другой, у третьей, но все жались, никто толком не отвечал. Лишь узнал Олег, что как раз подходит время открытия. Ну что ж, судьба. Втеснился и Олег в ту толпу.
     Через несколько минут двое мужчин раскрыли широкие двери и испуганно-удерживающим движением пытались умерить первый ряд,-- но отскочили в стороны как от конницы. Ожидающие мужчины и женщины, в первых рядах молодые, с такой прытью затопали в двери и дальше по прямой лестнице на второй этаж, как могли б они только покидать это здание, если б оно горело. Втиснулась и прочая толпа, и каждый, в меру своего возраста и сил, бежал по ступенькам. Оттекала какая-то струйка и по первому этажу, но главная била на второй. В этом атакующем порыве невозможно было подниматься спокойно, и черно-взлохмаченный Олег с вещмешком за спиной, тоже побежал (в толчее его бранили "солдатом").
     Наверху же поток сразу разделялся: бежали в три разных стороны, осторожно заворачивая по скользкому паркетному полу. Мгновение было у Олега, чтобы выбрать. Но как он мог рассудить? Он побежал наудачу за самыми уверенными бегунами.
     И оказался в растущем хвосте около трикотажного отдела. Продавщицы в голубых халатиках так спокойно, однако, ходили и зевали, будто никакой этой давки не видели и предстоял им скучный пустой день.
     Отдышавшись, узнал Олег, что ожидаются не то дамские кофточки, не то свитеры. Он матюгнулся шЈпотом и отошЈл.
     Куда ж побежали те другие два потока -- сейчас он не мог найти. Уже во все стороны было движение, у всех прилавков люди. У одного погуще толпились, и он решил -- может быть здесь. Тут ожидались дешЈвые глубокие тарелки. Вот и ящики с ними распаковывались. Это дело. В Уш-Тереке не было глубоких тарелок, Кадмины ели из надбитых. Привезти в Уш-Терек дюжину таких тарелок было дело! Да ничего б не довЈз он, кроме черепков.
     Дальше стал Олег гулять по двум этажам универмага произвольно. Посмотрел фотоотдел. Аппараты, которых до войны достать было невозможно, и все принадлежности к ним теперь забивали прилавки, дразня и требуя денег. Это была ещЈ одна детская несбывшаяся мечта Олега -- заниматься фотографией.
     Очень ему понравились мужские плащи. После войны он мечтал купить гражданский плащ, ему казалось это самым красивым на мужчине. Но сейчас надо было положить триста пятьдесят рубликов, месячную зарплату. ПошЈл Олег дальше.
     Нигде он ничего не покупал, а настроение у него было как {338} будто с тугим карманом, да только без всяких нужд. ЕщЈ и вино в нЈм весело испарялось.
     Продавались рубашки штапельные. Слово "штапель" Олег знал: все уштерекские женщины, услышав это слово, бежали в раймаг. Посмотрел Олег рубашки, пощупал, ему понравились. И одну -- зелЈную в белую полоску, в мыслях своих взял. (А стоила она шестьдесят рублей, он взять еЈ не мог.)
     Пока он размышлял над рубашками, подошЈл мужчина в хорошем пальто, но не к этим рубашкам, а к шЈлковым, и вежливо спросил продавщицу:
     -- Скажите, а вот этот пятидесятый номер у вас есть с тридцать девятым воротничком?
     И как передЈрнуло Олега! Нет, как будто его напильниками теранули сразу по двум бокам! Он дико обернулся и посмотрел на этого чисто-выбритого, нигде не поцарапанного мужчину в хорошей фетровой шляпе, в галстуке на белой сорочке, так посмотрел, как если б тот его в ухо ударил и сейчас не миновать было кому-то лететь с лестницы.
     Как?? Люди кисли в траншеях, людей сваливали в братские могилы, в мелкие ямки в полярной мерзлоте, людей брали по первому, по второму, по третьему разу в лагерь, люди коченели в этапах-краснушках, люди с киркой надрывались, зарабатывая на латаную телогрейку, а этот чистоплюй не только помнит номер своей рубашки, но и номер своего воротничка?!
     Вот этот номер воротничка добил Олега! Никак не мог бы он подумать, что у воротничка ещЈ есть отдельный номер! Скрывая свой раненый стон, он ушЈл от рубашек прочь. ЕщЈ и номер воротничка! Зачем такая изощрЈнная жизнь? Зачем в неЈ возвращаться? Если помнить номер воротничка -- то ведь что-то надо забыть! Поважнее что-то!
     Он просто ослабел от этого номера воротничка...
     В хозяйственном отделе Олег вспомнил, что Елена Александровна, хотя и не просила его привозить, но мечтала иметь облегчЈнный паровой утюг. Олег надеялся, что такого не окажется, как всего, что нужно, и совесть его, и плечи его будут разом освобождены от тяжести. Но продавщица покачала ему на прилавке такой утюг.
     -- А это -- точно облегчЈнный, девушка? -- Костоглотов недоверчиво вывешивал утюг в руке.
     -- А зачем я вас буду обманывать? -- перекривила губы продавщица. Она вообще смотрела как-то метафизически, углублЈнная во что-то дальнее, будто здесь перед ней не реальные покупатели слонялись, а скользили их безразличные тени.
     -- Ну, не то, что обманывать, но может быть вы ошибаетесь? -- предположил Олег.
     Против воли возвращаясь к бренной этой жизни и совершая невыносимое для себя усилие переноса материального предмета, продавщица поставила перед ним другой утюг. И уже не осталось у неЈ сил что-нибудь объяснить словами. Она опять взлетела в область метафизическую. {339}
     Что ж, сравнением постигается истина. ОблегчЈнный был действительно, на килограмм полегче. Долг требовал его купить.
     Как ни обессилела девушка от переноса утюга, но ещЈ утомлЈнными пальцами она должна была выписать ему чек, и ещЈ произнести слабеющими губами: "на контроле" (какой ещЈ контроль? кого проверять? Олег совсем забыл. О, как трудно было возвращаться в этот мир!) -- да ещЈ и не ей ли, касаясь пола ногами, надо было теперь перетянуть этот облегчЈнный утюг в контроль? Олег чувствовал себя просто виноватым, что отвлЈк продавщицу от еЈ дремлющего размышления.
     Когда утюг лЈг в мешок, плечи сразу почувствовали. Уже становилось душно ему в шинели, и надо было скорей выходить из универмага.
     Но тут он увидел себя в огромном зеркале от пола до потолка. Хотя неудобно мужчине останавливаться себя рассматривать, но такого большого зеркала не было во всЈм Уш-Тереке. Да в таком зеркале он себя десять лет не видел. И пренебрегая, что там подумают, он осмотрел себя сперва издали, потом ближе, потом ещЈ ближе.
     Ничего уже военного, как он себя числил, в нЈм не осталось. Только отдалЈнно была похожа эта шинель на шинель и эти сапоги на сапоги. К тому ж и плечи давно ссутуленные, и фигура, не способная держаться ровно. А без шапки и без пояса он был не солдат, а скорее арестант беглый или деревенский парень, приехавший в город купить и продать. Но для того нужна хоть лихость, а Костоглотов выглядел замученным, зачуханным, запущенным.
     Лучше б он себя не видел. Пока он себя не видел, он казался себе лихим, боевым, на прохожих смотрел снисходительно, и на женщин как равный. А теперь, ещЈ с этим мешком ужасным за спиной, не солдатским давно, а скорее сумою нищенской, ему если стать на улице и руку протянуть -- будут бросать копейки.
     А ведь ему надо было к Веге идти... Как же идти к ней таким?
     Он переступил ещЈ -- и попал в отдел галантерейный или подарочный, а в общем -- женских украшений.
     И тогда между женщинами, щебетавшими, примерявшими, перебиравшими и отвергавшими, этот полусолдат-полунищий со шрамом по низу щеки, остановился и тупо застыл, рассматривая.
     Продавщица усмехнулась -- что он там хотел купить своей деревенской возлюбленной? -- и поглядывала, чтоб чего не спЈр.
     Но он ничего не просил показать, ничего не брал в руки. Он стоял и тупо рассматривал.
     Этот отдел, блистающий стЈклами, камнями, металлами и пластмассой, стал перед его опущенным быковатым лбом как шлагбаум, намазанный фосфором. Шлагбаума этого лоб Костоглотова не мог перешибить.
     Он -- понял. Он понял, как это прекрасно: купить женщине украшение и приколоть к груди, набросить на шею. Пока не знал, не помнил -- он был не виноват. Но сейчас он так пронзительно {340} это понял, что с этой минуты, кажется, уже не мог прийти к Веге, ничего ей не подаря.
     А и подарить ей он не мог бы и не смел бы -- ничего. На дорогие вещи нечего было и смотреть. А о дешЈвых -- что он знал? Вот эти брошки-не брошки, вот эти узорные навесики на булавках, и особенно вот эта шестиугольная со многими искрящимися стекляшками -- ведь хороша же?
     А может быть -- совсем пошла, базарна?.. Может, женщина со вкусом постыдится даже в руки такую принять?.. Может таких давно уже не носят, из моды вышли?.. Откуда знать ему, что носят, что не носят?
     И потом как это -- прийти ночевать и протянуть, коснея, краснея, какую-то брошку?
     Недоумения одно за другим сшибали его как городошные палки.
     И сгустилась перед ним вся сложность этого мира, где надо знать женские моды, и уметь выбирать женские украшения, и прилично выглядеть перед зеркалом, и помнить номер своего воротничка... А Вега жила именно в этом мире, и всЈ знала, и хорошо себя чувствовала.
     И он испытал смущение и упадок. Если уж идти к ней -- то самое время идти сейчас, сейчас!
     А он -- не мог. Он -- потерял порыв. Он -- боялся.
     Их разделил -- Универмаг...
     И из этого проклятого капища, куда недавно вбегал он с такой глупой жадностью, повинуясь идолам рынка,-- Олег выбрел совсем угнетЈнный, такой измученный, как будто на тысячи рублей здесь купил, будто в каждом отделе что-то примерял, и ему заворачивали, и вот он нЈс теперь на согбенной спине гору этих чемоданов и свЈртков.
     А всего только -- утюг.
     Он так устал, словно уже многие часы покупал и покупал суетные вещи,-- и куда ж делось то чистое розовое утро, обещавшее ему совсем новую прекрасную жизнь? Те перистые облака вечной выделки? И ныряющая ладья луны?..
     Где ж разменял он сегодня свою цельную утреннюю душу? В Универмаге... ЕщЈ раньше -- пропил с вином. ЕщЈ раньше проел с шашлыком.
     А ему надо было посмотреть цветущий урюк -- и сразу же мчаться к Веге...
     Стало тошно Олегу не только глазеть на витрины и вывески, но даже и по улицам толкаться среди густеющего роя озабоченных и весЈлых людей. Ему хотелось лечь где-нибудь в тени у речки и лежать-очищаться. А в городе куда он мог ещЈ пойти -- это в зоопарк, как ДЈмка просил.
     Мир зверей ощущал Олег как-то более понятным, что ли. Более на своЈм уровне.
     ЕщЈ оттого угнетался Олег, что в шинели ему стало жарко, но и тащить еЈ отдельно не хотелось. Он стал расспрашивать, {341} как идти в зоопарк. И повели его туда добротные улицы -- широкие, тихие, с тротуарными каменными плитами, с раскидистыми деревьями. Ни магазинов, ни фотографий, ни театров, ни винных лавок -- ничего тут этого не было. И трамваи гремели где-то в стороне. Здесь был добрый тихий солнечный день, насквозь греющий через деревья. Прыгали "в классы" девочки на тротуарах. В палисадниках хозяйки что-то сажали или вставляли палочки для вьющихся.
     Близ ворот зоопарка было царство детворы -- ведь каникулы и день какой!
     Войдя в зоопарк, кого Олег увидел первым -- был винторогий козЈл. В его вольере высилась скала с крутым подъЈмом и потом обрывом. И вот именно там, передними ногами на самом обрыве, неподвижно, гордо стоял козЈл на тонких сильных ногах, а с рогами удивительными: долгими, изогнутыми и как бы намотанными виток за витком из костяной ленты. У него не борода была, но пышная грива, свисающая низко по обе стороны до колен, как волосы русалки. Однако достоинство было в козле такое, что эти волосы не делали его ни женственным, ни смешным.
     Кто ждал у клетки винторогого, уже отчаялся увидеть какое-нибудь передвижение его уверенных копытец по этой гладкой скале. Он давно стоял совершенно как изваяние, как продолжение этой скалы; и без ветерка, когда и космы его не колыхались, нельзя было доказать, что он -- жив, что это -- не надувательство.
     Олег простоял пять минут и с восхищением отошЈл: так козЈл и не пошевелился! Вот с таким характером можно переносить жизнь!

/ Полные произведения / Солженицын А.И. / Раковый корпус

Смотрите также по произведению "Раковый корпус":

• Краткое содержание