• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Солженицын А.И. / Раковый корпус

Раковый корпус [5/32]

Скачать полное произведение

    И этот варварский расстрел крупными квантами, происходивший беззвучно и неощутимо для расстреливаемых тканей, за двенадцать сеансов вернул Костоглотову намерение жить, и вкус жизни, и аппетит, и даже весЈлое настроение. Со второго и третьего прострела освободясь от болей, делавших ему невыносимым существование, он потянулся узнать и понять, как же эти пронизывающие снарядики могут бомбить опухоль и не трогать остального тела. Костоглотов не мог вполне поддаться лечению, пока для себя не понял его идеи и не поверил в неЈ.
     И он постарался выведать идею рентгенотерапии от Веры Корнильевны, этой милой женщины, обезоружившей его предвзятость и настороженность с первой встречи под лестницей, когда {51} он решил, что пусть хоть пожарниками и милицией его вытаскивают, а доброй волей он не уйдЈт.
     -- Вы не бойтесь, объясните,-- успокаивал еЈ.-- Я как тот сознательный боец, который должен понимать боевую задачу, иначе он не воюет. Как это может быть, чтобы рентген разрушал опухоль, а остальных тканей не трогал?
     Все чувства Веры Корнильевны ещЈ прежде глаз выражались в еЈ отзывчивых лЈгких губах. И колебание выразилось в них же.
     (Что она могла ему рассказать об этой слепой артиллерии, с тем же удовольствием лупцующей по своим, как и по чужим?)
     -- Ох, не полагается... Ну, хорошо. Рентген, конечно, разрушает всЈ подряд. Только нормальные ткани быстро восстанавливаются, а опухолевые нет.
     Правду ли, неправду ли сказала, но Костоглотову это понравилось.
     -- О! На таких условиях я играю. Спасибо. Теперь буду выздоравливать!
     И, действительно, выздоравливал. Охотно ложился под рентген и во время сеанса ещЈ особо внушал клеткам опухоли, что они -- разрушаются, что им -- х а н а.
     А то и вовсе думал под рентгеном о чЈм попало, даже дремал.
     Сейчас вот он обошЈл глазами многие висящие шланги и провода и хотел для себя объяснить, зачем их столько, и если есть тут охлаждение, то водяное или масляное. Но мысль его на этом не задержалась и ничего он себе не объяснил.
     Он думал, оказывается, о Вере Гангарт. Он думал, что вот такая милая женщина никогда не появится у них в Уш-Тереке. И все такие женщины обязательно замужем. Впрочем, помня этого мужа в скобках, он думал о ней вне этого мужа. Он думал, как приятно было бы поболтать с ней не мельком, а долго-долго, хоть бы вот походить по двору клиники. Иногда напугать еЈ резкостью суждения -- она забавно теряется. Милость еЈ всякий раз светит в улыбке как солнышко, когда она только попадЈтся в коридоре навстречу или войдЈт в палату. Она не по профессии добра, она просто добра. И -- губы...
     Трубка зудела с лЈгким призвоном.
     Он думал о Вере Гангарт, но думал и о Зое. Оказалось, что самое сильное впечатление от вчерашнего вечера, выплывшее и с утра, было от еЈ дружно подобранных грудей, составлявших как бы полочку, почти горизонтальную. Во время вчерашней болтовни лежала на столе около них большая и довольно тяжЈлая линейка для расчерчивания ведомостей -- не фанерная линейка, а из струга ной досочки. И весь вечер у Костоглотова был соблазн -- взять эту линейку и положить на полочку еЈ грудей -- проверить: соскользнЈт или не соскользнЈт. Ему казалось, что -- не соскользнЈт.
     ЕщЈ он с благодарностью думал о том тяжЈлом просвинцован-ном коврике, который кладут ему ниже живота. Этот коврик давил на него и радостно подтверждал: "Защищу, не бойся!" {52}
     А может быть, нет? А может, он недостаточно толст? А может, его не совсем аккуратно кладут?
     Впрочем, за эти двенадцать дней Костоглотов не просто вернулся к жизни -- к еде, движению и весЈлому настроению. За эти двенадцать дней он вернулся и к ощущению, самому красному в жизни, но которое за последние месяцы в болях совсем потерял. И, значит, свинец держал оборону!
     А всЈ-таки надо было выскакивать из клиники, пока цел.
     Он и не заметил, как прекратилось жужжание, и стали остывать розовые нити. Вошла сестра, стала снимать с него щитки и простыни. Он спустил ноги с топчана и тут хорошо увидел на своЈм животе фиолетовые клетки и цифры.
     -- А как же мыться?
     -- Только с разрешения врачей.
     -- Удобненькое устройство. Так это что мне -- на месяц заготовили?
     Он пошЈл к Донцовой. Та сидела в комнате короткофокусных аппаратов и смотрела на просвет большие рентгеновские плЈнки. Оба аппарата были выключены, обе форточки открыты, и больше не было никого.
     -- Садитесь,-- сказала Донцова сухо.
     Он сел.
     Она ещЈ продолжала сравнивать две рентгенограммы.
     Хотя Костоглотов с ней и спорил, но всЈ это была его оборона против излишеств медицины, разработанных в инструкции. А сама Людмила Афанасьевна вызывала у него доверие -- не только мужской решительностью, чЈткими командами в темноте у экрана, и возрастом, и безусловной преданностью работе одной, но больше всего тем, как она с первого дня уверенно щупала контур опухоли и шла точно-точно по нему. О правильности прощупа ему говорила сама опухоль, которая тоже что-то чувствовала. Только больной может оценить, верно ли врач понимает опухоль пальцами. Донцова так щупала его опухоль, что ей и рентген был не нужен.
     Отложив рентгенограммы и сняв очки, она сказала:
     -- Костоглотов. В вашей истории болезни существенный пробел. Нам нужна точная уверенность в природе вашей первичной опухоли.-- Когда Донцова переходила на медицинскую речь, еЈ манера говорить очень убыстрялась: длинные фразы и термины проскакивали одним дыханием.-- То, что вы рассказываете об операции в позапрошлом году, и положение нынешнего метастаза сходятся к нашему диагнозу. Но всЈ-таки не исключаются и другие возможности. А это нам затрудняет лечение. Взять пробу сейчас из вашего метастаза, как вы понимаете, невозможно.
     -- Слава Богу. Я бы и не дал.
     -- Я всЈ-таки не понимаю -- почему мы не можем получить стЈкол с первичным препаратом. Вы-то сами вполне уверены, что гистологический анализ был?
     -- Да, уверен.
     -- Но почему в таком случае вам не объявили результата? -- {53} строчила она скороговоркой делового человека. О некоторых словах надо было догадываться.
     А вот Костоглотов торопиться отвык:
     -- Результата? Такие у нас были бурные события, Людмила Афанасьевна, такая обстановочка, что, честное слово... Просто стыдно было о моей биопсии спрашивать. Тут головы летели. Да я и не понимал, зачем биопсия.-- Костоглотов любил, разговаривая с врачами, употреблять их термины.
     -- Вы не понимали, конечно. Но врачи-то должны были понять, что этим не играют.
     -- Вра-чи?
     Он посмотрел на сединку, которую она не прятала и не закрашивала, охватил собранное деловое выражение еЈ несколько скуластого лица.
     Как идЈт жизнь, что вот сидит перед ним его соотечественница, современница и доброжелатель -- и на общем их родном русском языке он не может объяснить ей самых простых вещей. Слишком издалека начинать надо, что ли. Или слишком рано оборвать.
     -- И врачи, Людмила Афанасьевна, ничего поделать не могли. Первый хирург, украинец, который назначил мне операцию и подготовил меня к ней, был взят на этап в самую ночь под операцию.
     -- И что же?
     -- Как что? Увезли.
     -- Но позвольте, когда его предупредили, он мог... Костоглотов рассмеялся откровеннее.
     -- Об этапе никто не предупреждает, Людмила Афанасьевна. В том-то и смысл, чтобы выдернуть человека внезапно.
     Донцова нахмурилась крупным лбом. Костоглотов говорил какую-то несообразицу.
     -- Но если у него был операционный больной?..
     -- Ха! Там принесли ещЈ почище меня. Один литовец проглотил алюминиевую ложку, столовую.
     -- Как это может быть?!
     -- Нарочно. Чтоб уйти из одиночки. Он же не знал, что хирурга увозят.
     -- Ну, а... потом? Ведь ваша опухоль быстро росла?
     -- Да, прямо-таки от утра до вечера, серьЈзно... Потом дней через пять привезли с другого лагпункта другого хирурга, немца, Карла ФЈдоровича. Во-от... Ну, он осмотрелся на новом месте и ещЈ через денЈк сделал мне операцию. Но никаких этих слов: "злокачественная опухоль", "метастазы" -- никто мне не говорил. Я их и не знал.
     -- Но биопсию он послал?
     -- Я тогда ничего не знал, никакой биопсии. Я лежал после операции, на мне -- мешочки с песком. К концу недели стал учиться спускать ногу с кровати, стоять -- вдруг собирают из лагеря ещЈ этап, человек семьсот, называется "бунтарей". И в этот этап попадает мой смирнейший Карл ФЈдорович. Его взяли из жилою барака, не дали обойти больных последний раз. {54}
     -- Дикость какая!
     -- Да это ещЈ не дикость.-- Костоглотов оживился больше обычного.-- Прибежал мой дружок, шепнул, что я тоже в списке на тот этап, начальница санчасти мадам Дубинская дала согласие. Дала согласие, зная, что я ходить не могу, что у меня швы не сняты, вот сволочь!.. Простите... Ну, я твердо решил: ехать в телячьих вагонах с неснятыми швами -- загноится, это смерть. Сейчас за мной придут, скажу: стреляйте тут, на койке, никуда не поеду. Твердо! Но за мной не пришли. Не потому, что смиловалась мадам Дубинская, она ещЈ удивлялась, что меня не отправили. А разобрались в учЈтно-распределительной части: сроку мне оставалось меньше года. Но я отвлЈкся... Так вот я подошЈл к окну и смотрю. За штакетником больницы -- линейка, метров двадцать от меня, и на неЈ уже готовых с вещами сгоняют на этап. Оттуда Карл ФЈдорыч меня в окне увидал и кричит: "Костоглотов! Откройте форточку!" Ему надзор: "Замолчи, падло!" А он: "Костоглотов! Запомните! Это очень важно! Срез вашей опухоли я направил на гистологический анализ в Омск, на кафедру патанатомии, запомните!" Ну и... угнали их. Вот мои врачи, ваши предшественники. В чЈм они виноваты?
     Костоглотов откинулся в стуле. Он разволновался. Его охватило воздухом той больницы, не этой.
     Отбирая нужное от лишнего (в рассказах больных всегда много лишнего), Донцова вела своЈ:
     -- Ну, и что ж ответ из Омска? Был? Вам объявили? Костоглотов пожал остроуглыми плечами.
     -- Никто ничего не объявлял. Я и не понимал, зачем мне это Карл ФЈдорович крикнул. Только вот прошлой осенью, в ссылке, когда меня уж очень забрало, один старичок-гинеколог, мой друг, стал настаивать, чтоб я запросил. Я написал в свой лагерь. Ответа не было. Тогда написал жалобу в лагерное управление. Месяца через два ответ пришЈл такой: "При тщательной проверке вашего архивного дела установить анализа не представляется возможности." Мне так тошно уже становилось от опухоли, что переписку эту я бы бросил, но поскольку всЈ равно и лечиться меня комендатура не выпускала,-- я написал наугад и в Омск, на кафедру патанатомии. И оттуда быстро, за несколько дней, пришЈл ответ -- вот уже в январе, перед тем, как меня выпустили сюда.
     -- Ну вот, вот! Этот ответ! Где он?!
     -- Людмила Афанасьевна, я сюда уезжал -- у меня... Безразлично всЈ. Да и бумажка без печати, без штампа, это просто письмо от лаборанта кафедры. Она любезно пишет, что именно от той даты, которую я называю, именно из того посЈлка поступил препарат, и анализ был сделан и подтвердил вот... подозреваемый вами вид опухоли. И что тогда же ответ был послан запрашивающей больнице, то есть нашей лагерной. И вот это очень похоже на тамошние порядки, я вполне верю: ответ пришЈл, никому не был нужен, и мадам Дубинская...
     Нет, Донцова решительно не понимала такой логики! Руки еЈ {55} были скрещены, и она нетерпеливо прихлопнула горстями повыше локтей.
     -- Да ведь из такого ответа следовало, что вам немедленно нужна рентгенотерапия!
     -- Ко-го? -- Костоглотов шутливо прижмурился и посмотрел на Людмилу Афанасьевну.-- Рентгенотерапия?
     Ну вот, он четверть часа рассказывал ей -- и что же рассказал? Она снова ничего не понимала.
     -- Людмила Афанасьевна! -- воззвал он.-- Нет, чтоб тамошний мир вообразить... Ну, о нЈм совсем не распространено представление! Какая рентгенотерапия! ЕщЈ боль у меня не прошла на месте операции, вот как сейчас у Ахмаджана, а я уже был на общих работах и бетон заливал. И не думал, что могу быть чем-то недоволен. Вы не знаете, сколько весит глубокий ящик с жидким бетоном, если его вдвоЈм поднимать?
     Она опустила голову.
     -- Ну пусть. Но вот теперь этот ответ с кафедры патанатомии -- почему же он без печати? Почему он -- частное письмо?
     -- ЕщЈ спасибо, что хоть частное письмо! -- уговаривал Костоглотов.-- Попался добрый человек. ВсЈ-таки добрых людей среди женщин больше, чем среди мужчин, я замечаю... А частное письмо -- из-за нашей треклятой секретности! Она и пишет дальше: однако препарат опухоли был прислан к нам безымянно, без указания фамилии больного. Поэтому мы не можем дать вам официальной справки и стЈкла препарата тоже не можем выслать.-- Костоглотов начал раздражаться. Это выражение быстрее других завладевало его лицом.-- Великая государственная тайна! Идиоты! Трясутся, что на какой-то там кафедре узнают, что в каком-то лагере томится некий узник Костоглотов. Брат Людовика! Теперь анонимка будет там лежать, а вы будете голову ломать, как меня лечить. Зато тайна!
     Донцова смотрела твердо и ясно. Она не уходила от своего.
     -- Что ж, и это письмо я должна включить в историю болезни.
     -- Хорошо. Вернусь в свой аул -- и сейчас же вам его вышлю.
     -- Нет, надо быстрей. Этот ваш гинеколог не найдЈт, не вышлет?
     -- Да найти-то найдЈт... А сам я когда поеду? -- Костоглотов смотрел исподлобья.
     -- Вы поедете тогда,-- с большим значением отвесила Донцова,-- когда я сочту нужным прервать ваше лечение. И то на время.
     Этого мига и ждал Костоглотов в разговоре! Его-то и нельзя было пропускать без боя!
     -- Людмила Афанасьевна! Как бы нам установить не этот тон взрослого с ребЈнком, а -- взрослого со взрослым? СерьЈзно. Я вам сегодня на обходе...
     -- Вы мне сегодня на обходе,-- погрознело крупное лицо Донцовой,-- устроили позорную сцену. Что вы хотите? -- будоражить больных? Что вы им в голову вколачиваете?
     -- Что я хотел? -- Он говорил не горячась, тоже со значением, {56} и стул занимал прочно, спиной о спинку.-- Я хотел только напомнить вам о своЈм праве распоряжаться своей жизнью. Человек -- может распоряжаться своей жизнью, нет? Вы признаЈте за мной такое право?
     Донцова смотрела на его бесцветный извилистый шрам и молчала. Костоглотов развивал:
     -- Вы сразу исходите из неверного положения: раз больной к вам поступил, дальше за него думаете вы. Дальше за него думают ваши инструкции, ваши пятиминутки, программа, план и честь вашего лечебного учреждения. И опять я -- песчинка, как в лагере, опять от меня ничего не зависит.
     -- Клиника берЈт с больных письменное согласие перед операцией,-- напомнила Донцова.
     (К чему это она об операции?.. Вот уж на операцию он ни за что!)
     -- Спасибо! За это -- спасибо, хотя она так делает для собственной безопасности. Но кроме операции -- ведь вы ни о чЈм не спрашиваете больного, ничего ему не поясняете! Ведь чего стоит один рентген!
     -- О рентгене -- где это вы набрались слухов? -- догадывалась Донцова.-- Не от Рабиновича ли?
     -- Никакого Рабиновича я не знаю! -- уверенно мотнул головой Костоглотов.-- Я говорю о принципе.
     (Да, именно от Рабиновича он слышал эти мрачные рассказы о последствиях рентгена, но обещал его не выдавать. Рабинович был амбулаторный больной, уже получивший двести с чем-то сеансов, тяжело переносивший их и с каждым десятком приближавшийся, как он ощущал, не к выздоровлению, а к смерти. Там, где жил он -- в квартире, в доме, в городе, никто его не понимал: здоровые люди, они с утра до вечера бегали и думали о каких-то удачах и неудачах, казавшихся им очень значительными. Даже своя семья уже устала от него. Только тут, на крылечке противоракового диспансера, больные часами слушали его и сочувствовали. Они понимали, что это значит, когда окостенел подвижный треугольник "дужки" и сгустились рентгеновские рубцы по всем местам облучения.)
     Скажите, он говорил о принципе!.. Только и не хватало Донцовой и еЈ ординаторам проводить дни в собеседованиях с больными о принципах лечения! Когда б тогда и лечить!
     Но такой дотошный любознательный упрямец, как этот, или как Рабинович, изводивший еЈ выяснениями о ходе болезни, попадались на пятьдесят больных один, и не миновать было тяжкого жребия иногда с ними объясняться. Случай же с Костоглотовым был особый и медицински: особый в том небрежном, как будто заговорно-злобном ведении болезни до неЈ, когда он был допущен, дотолкнут до самой смертной черты -- и особый же в том крутом исключительно-быстром оживлении, которое под рентгеном у него началось.
     -- Костоглотов! За двенадцать сеансов рентген сделал вас живым {57} человеком из мертвеца -- и как же вы смеете руку заносить на рентген? Вы жалуетесь, что вас в лагере и ссылке не лечили, вами пренебрегали -- и тут же вы жалуетесь, что вас лечат и о вас беспокоятся. Где логика?
     -- Получается, логики нет,-- потряс чЈрными кудлами Костоглотов.-- Но может быть, еЈ и не должно быть, Людмила Афанасьевна? Ведь человек же -- очень сложное существо, почему он должен быть объяснЈн логикой? или там экономикой? или физиологией? Да, я приехал к вам мертвецом, и просился к вам, и лежал на полу около лестницы -- и вот вы делаете логический вывод, что я приехал к вам спасаться л ю б о й ц е н о й. А я не хочу -- любой ценой!! Такого и на свете нет ничего, за что б я согласился платить любую цену! -- Он стал спешить, как не любил, но Донцова клонилась его перебить, а ещЈ тут много было высказать.-- Я приехал к вам за облегчением страданий! Я говорил: мне очень больно, помогите! И вы помогли! И вот мне не больно. Спасибо! Спасибо! Я -- ваш благодарный должник. Только теперь -- отпустите меня! Дайте мне, как собаке, убраться к себе в конуру и там отлежаться и отлизаться.
     -- А когда вас снова подопрЈт -- вы опять приползЈте к нам?
     -- Может быть. Может быть, опять приползу.
     -- И мы должны будем вас принять?
     -- Да!! И в этом я вижу ваше милосердие! А вас беспокоит что? -- процент выздоровления? отчЈтность? Как вы запишете, что отпустили меня после пятнадцати сеансов, если Академия медицинских наук рекомендует не меньше шестидесяти?
     Такой сбивчивой ерунды она ещЈ никогда не слышала. Как раз с точки зрения отчЈтности очень выгодно было сейчас его выписать с "резким улучшением", а через пятьдесят сеансов этого не будет.
     А он всЈ толок своЈ:
     -- С меня довольно, что вы опухоль попятили. И остановили. Она -- в обороне. И я в обороне. Прекрасно. Солдату лучше всего живЈтся в обороне. А вылечить "до конца" вы всЈ равно не сможете, потому что никакого конца у ракового лечения не бывает. Да и вообще все процессы природы характеризуются асимптотическим насыщением, когда большие усилия приводят уже к малым результатам. Вначале моя опухоль разрушалась быстро, теперь пойдЈт медленно -- так отпустите меня с остатками моей крови.
     -- Где вы этих сведений набрались, интересно? -- сощурилась Донцова.
     -- А я, знаете, с детства любил подчитывать медицинские книги.
     -- Но чего именно вы боитесь в нашем лечении?
     -- Чего мне бояться -- я не знаю, Людмила Афанасьевна, я не врач. Это, может быть, знаете вы, да не хотите мне объяснить. Вот например. Вера Корнильевна хочет назначить мне колоть глюкозу...
     -- Обязательно. {58}
     -- А я -- не хочу.
     -- Да почему же?
     -- Во-первых, это неестественно. Если мне уж очень нужен виноградный сахар -- так давайте мне его в рот! Что это придумали в двадцатом веке: каждое лекарство -- уколом? Где это видано в природе? у животных? ПройдЈт сто лет -- над нами как над дикарями будут смеяться. А потом -- как колют? Одна сестра попадЈт сразу, а другая истычет весь этот вот... локтевой сгиб. Не хочу! Потом я вижу, что вы подбираетесь к переливанию мне крови...
     -- Вы радоваться должны! Кто-то отдаЈт вам свою кровь! Это -- здоровье, это -- жизнь!
     -- А я не хочу! Одному чечену тут при мне перелили, его потом на койке подбрасывало три часа, говорят: "неполное совмещение". А кому-то ввели кровь мимо вены, у него шишка на руке вскочила. Теперь компрессы и парят целый месяц. А я не хочу.
     -- Но без переливания крови нельзя давать много рентгена.
     -- Так не давайте!! Почему вообще вы берЈте себе право решать за другого человека? Ведь это -- страшное право, оно редко ведЈт к добру. Бойтесь его! Оно не дано и врачу.
     -- Оно именно дано врачу! В первую очередь -- ему! -- убеждЈнно вскрикнула Донцова, уже сильно рассерженная.-- А без этого права не было б и медицины никакой!
     -- А к чему это ведЈт? Вот скоро вы будете делать доклад о лучевой болезни, так?
     -- Откуда вы знаете? -- изумилась Людмила Афанасьевна.
     -- Да это легко предположить...
     (Просто лежала на столе толстая папка с машинописными листами. Надпись на папке приходилась Костоглотову вверх ногами, но за время разговора он прочЈл еЈ и обдумал.)
     -- ... легко догадаться. Потому что появилось новое название и, значит, надо делать доклады. Но ведь и двадцать лет назад вы облучали какого-нибудь такого Костоглотова, который отбивался, что боится лечения, а вы уверяли, что всЈ в порядке, потому что ещЈ не знали лучевой болезни. Так и я теперь: ещЈ не знаю, чего мне надо бояться, но -- отпустите меня! Я хочу выздоравливать собственными силами. Вдруг да мне станет лучше, а?
     Есть истина у врачей: больного надо не пугать, больного надо подбодрять. Но такого назойного больного, как Костоглотов, надо было, напротив, ошеломить.
     -- Лучше? Н е с т а н е т! Могу вас заверить,-- она прихлопнула четырьмя пальцами по столу как хлопушкой муху,-- не станет! Вы -- она ещЈ соразмеряла удар, -- у м р Ј т е!
     И смотрела, как он вздрогнет. Но он только затих.
     -- У вас будет судьба Азовкина. Видели, да? Ведь у вас с ним одна болезнь и запущенность почти одинаковая. Ахмаджана мы спасаем -- потому что его стали облучать сразу после операции. А у вас потеряно два года, вы думайте об этом! И нужно было сразу делать вторую операцию -- ближнего по ходу следования лимфоузла, а вам пропустили, учтите. И метастазы потекли! Ваша опухоль {59}
     -- из самых опасных видов рака! Она опасна тем, что скоротечна и резко-злокачественна, то есть очень быстро даЈт метастазы. ЕЈ смертность совсем недавно составляла девяносто пять процентов, вас устраивает? Вот, я вам покажу...
     Она вытащила папку из груды и начала рыться в ней. Костоглотов молчал. Потом заговорил, но тихо, совсем не так уверенно, как раньше:
     -- Откровенно говоря, я за жизнь не очень-то держусь. Не только впереди у меня еЈ нет, но и сзади не было. И если проглянуло мне пожить полгодика -- надо их и прожить. А на десять-двадцать лет планировать не хочу. Лишнее лечение -- лишнее мучение. НачнЈтся рентгеновская тошнота, рвоты -- зачем?..
     -- Нашла! Вот! Это наша статистика.-- И она повернула к нему двойной тетрадный листик. Через весь развЈрнутый лист шло название его опухоли, а потом над левой стороной: "Уже умерли", над правой: "ЕщЈ живы". И в три колонки писались фамилии -- в разное время, карандашами, чернилами. В левой стороне помарок не было, а в правой -- вычЈркивания, вычЈркивания, вычЈркивания...-- Так вот. При выписке мы записываем каждого в правый список, а потом переносим в левый. Но всЈ-таки есть счастливцы, которые остаются в правом, видите?
     Она дала ему ещЈ посмотреть список и подумать.
     -- Вам кажется, что вы выздоровели! -- опять приступила энергично.-- Вы -- больны, как и были. Каким пришли к нам, такой и остались. Единственное, что выяснилось -- что с вашей опухолью можно бороться! Что не всЈ ещЈ погибло. И в этот момент вы заявляете, что уйдЈте? Ну, уходите! Уходите! Выписывайтесь хоть сегодня! Я сейчас дам распоряжение... А сама занесу вас вот в этот список. ЕщЈ не умерших.
     Он молчал.
     -- А? Решайте!
     -- Людмила Афанасьевна,--примирительно выдвинул Костоглотов.-- Ну, если нужно какое-то разумное количество сеансов -- пять, десять...
     -- Не пять и не десять! Ни одного! Или -- столько, сколько нужно! Например, с сегодняшнего дня -- по два сеанса, а не по одному. И все виды лечения, какие понадобятся! И курить бросите! И ещЈ обязательное условие: переносить лечение не только с верой, но и с р а д о с т ь ю! С радостью! Вот только тогда вы вылечитесь!
     Он опустил голову. Отчасти-то сегодня он торговался с запросом. Он опасался, как бы ему не предложили операцию -- но вот и не предлагали. А облучиться ещЈ можно, ничего. В запасе у Костоглотова было секретное лекарство -- иссык-кульский корень, и он рассчитывал уехать к себе в глушь не просто, а полечиться корнем. Имея корень, он вообще-то приезжал в этот раковый диспансер только для пробы.
     А доктор Донцова, видя, что победила, сказала великодушно:
     -- Хорошо, глюкозы давать вам не буду. Вместо неЈ -- другой укол, внутримышечный. {60}
     Костоглотов улыбнулся:
     -- Ну, это я вам уступаю.
     -- И пожалуйста: ускорьте пересылку омского письма. Он шЈл от неЈ и думал, что идЈт между двумя вечностями. С одной стороны -- список обречЈнных умереть. С другой стороны в е ч н а я ссылка. Вечная, как звЈзды. Как галактики. -------- 7
     А вот начни б он допытываться, что это за укол, какая цель его и нужен ли он действительно и оправдан ли морально; если б Людмиле Афанасьевне пришлось объяснять Костоглотову смысл и возможные последствия этого нового лечения,-- очень может быть, что он бы и окончательно взбунтовался.
     Но именно тут, исчерпав свои блестящие доводы, он сдал.
     А она нарочно схитрила, сказала, как о пустяке, потому что устала уже от этих объяснений, а знала твердо, что именно теперь, когда проверено было на больном воздействие рентгена в чистом виде, пришла пора нанести опухоли ещЈ новый удар, очень рекомендуемый для данного вида рака современными руководствами. Прозревая нерядовую удачу в лечении Костоглотова, она не могла послабить его упрямству и не обрушить на него всех средств, в которые верила. Правда, не было стЈкол с первичным препаратом, но вся интуиция еЈ, наблюдательность и память подсказывали, что опухоль -- та самая, именно та, не тератома и не саркома.
     По этому самому типу опухолей с этим именно движением метастазов, доктор Донцова писала кандидатскую диссертацию. То есть, не то чтобы писала постоянно, а когда-то начинала, бросала, опять писала, и друзья убеждали, что всЈ отлично получится, но, заставленная и задавленная обстоятельствами, она уже не предвидела когда-нибудь еЈ защитить. Не потому, что у неЈ не хватало опыта или материала, но слишком много было того и другого, и повседневно они звали еЈ то к экрану, то в лабораторию, то к койке, а заниматься подбором и описанием рентгеноснимков, и формулировками, и систематизацией, да ещЈ сдачей кандидатского минимума -- не было сил человеческих. Можно было получить научный отпуск на полгода,-- но никогда не было в клинике таких благополучных больных и того первого дня, с которого можно было прекратить консультации трЈх молодых ординаторов и уйти на полгода.
     Людмила Афанасьевна слышала, будто бы Лев Толстой сказал про своего брата: он имел все способности писателя, но не имел недостатков, делающих писателем. Наверное, и она не имела тех недостатков, которые делают людей кандидатами наук. Ей, в общем, не было надо слышать шЈпот позади: "она не просто врач, она кандидат медицинских наук". Или чтобы перед статьЈй еЈ (второй десяток их уже печатался, маленьких, но всЈ по делу) шли эти дополнительные, {61} мелкие, но такие весомые буквочки. Правда, деньги лишние -- никогда не лишние. Но уж раз не получилось, так не получилось.
     Тою, что называется научно-общественная работа, полно было и без диссертации. В их диспансере бывали клинико-анатомические конференции с разбором ошибок в диагностике и лечении, с докладами о новых методах-обязательно было их посещать и обязательно активно участвовать (правда, лучевики и хирурги и без того каждый день советовались, и разбирались в ошибках, и применяли новые методы,--но конференции были сами собой). А ещЈ было городское научное общество рентгенологов -- с докладами и демонстрациями. А ещЈ недавно образовалось и научное общество онкологов, где Донцова была не только участник, но и секретарь, и где, как со всяким новым делом, суета была повышенная. А ещЈ был Институт усовершенствования врачей. А ещЈ была переписка с рентгенологическим Вестником, и онкологическим Вестником, и Академией меднаук, и информационным центром,-- и получалось, что хотя Большая Наука была как будто вся в Москве и в Ленинграде, а они тут как будто просто лечили, но дня не проходило, чтоб досталось только лечить, а о науке не хлопотать.
     Так и сегодня. Ей надо было звонить председателю общества рентгенологов насчЈт своего близкого доклада. И надо было срочно просмотреть две маленькие журнальные статьи. И ответить на одно письмо в Москву. И на одно письмо в глухой онкопункт, откуда спрашивали разъяснения.
     А скоро старший хирург, закончив операционный день, должна была, по уговору, показать Донцовой для консультации одну свою гинекологическую больную. А ещЈ надо было к концу амбулаторного приЈма пойти посмотреть с одной из своих ординаторов этого больного из Ташауза с подозрением на опухоль тонкого кишечника. И сама же она на сегодня назначила разобраться с рентгенолаборантами, как им уплотнить работу установок, чтобы больше пропускать больных. И эмбихинный укол Русанову не надо было упустить из памяти, подняться проведать; таких больных они лишь недавно стали лечить сами, до сих пор отсылали в Москву.

/ Полные произведения / Солженицын А.И. / Раковый корпус

Смотрите также по произведению "Раковый корпус":

• Краткое содержание