Войти... Регистрация
Поиск Расширенный поиск



Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Солженицын А.И. / Раковый корпус

Раковый корпус [2/32]

  Скачать полное произведение

    Но и этими мыслями не отвлЈкся он и не оживился. Кольнуло под шеей -- и опухоль, глухая, бесчувственная, вдвинулась и {16} заслонила весь мир. И опять: бюджет, тяжЈлая промышленность, животноводство и реорганизации -- всЈ это осталось по т у сторону опухоли. А по эту -- Павел Николаевич Русанов. Один.
     В палате раздался приятный женский голосок. Хотя сегодня ничто не могло быть приятно Павлу Николаевичу, но этот голосок был просто лакомый:
     -- Температурку померим! -- будто она обещала раздавать конфеты.
     Русанов стянул полотенце с лица, чуть приподнялся и надел очки. Счастье какое! -- это была уже не та унылая чЈрная Мария, а плотненькая подобранная и не в косынке углом, а в шапочке на золотистых волосах, как носили доктора.
     -- Азовкин! А, Азовкин! -- весело окликала она молодого человека у окна, стоя над его койкой. Он лежал ещЈ странней прежнего -- наискось кровати, ничком, с подушкой под животом, упершись подбородком в матрас, как кладЈт голову собака, и смотрел в прутья кровати, отчего получался как в клетке. По его обтянутому лицу переходили тени внутренних болей. Рука свисала до полу.
     -- Ну, подберитесь! -- стыдила сестра.-- Силы у вас есть. Возьмите термометр сами.
     Он еле поднял руку от пола, как ведро из колодца, взял термометр. Так был он обессилен и так углубился в боль, что нельзя было поверить, что ему лет семнадцать, не больше.
     -- Зоя! -- попросил он стонуще.-- Дайте мне грелку.
     -- Вы -- враг сам себе,-- строго сказала Зоя.-- Вам давали грелку, но вы ее клали не на укол, а на живот.
     -- Но мне так легчает,-- страдальчески настаивал он.
     -- Вы себе опухоль так отращиваете, вам объясняли. В онкологическом вообще грелки не положены, для вас специально доставали.
     -- Ну, я тогда колоть не дам.
     Но Зоя уже не слушала и, постукивая пальчиком по пустой кровати Оглоеда, спросила:
     -- А где Костоглотов?
     (Ну надо же! -- как Павел Николаевич верно схватил! Костог-глод -- Оглоед -- точно!)
     -- Курить пошЈл,-- отозвался ДЈмка от двери. Он всЈ читал.
     -- Он у меня докурится! -- проворчала Зоя.
     Какие же славные бывают девушки! Павел Николаевич с удовольствием смотрел на еЈ тугую затянутую кругловатость и чуть на выкате глаза -- смотрел с бескорыстным уже любованием и чувствовал, что смягчается. Улыбаясь, она протянула ему термометр. Она стояла как раз со стороны опухоли, но ни бровью не дала ронять, что ужасается или не видела таких никогда.
     -- А мне никакого лечения не прописано? -- спросил Русанов.
     -- Пока нет,-- извинилась она улыбкой.
     -- Но почему же? Где врачи?
     -- У них рабочий день кончился. {17}
     На Зою нельзя было сердиться, но кто-то же был виноват, что Русанова не лечили! И надо было действовать! Русанов презирал бездействие и слякотные характеры. И когда Зоя пришла отбирать термометры, он спросил:
     -- А где у вас городской телефон? Как мне пройти? В конце концов можно было сейчас решиться и позвонить товарищу Остапенко! Простая мысль о телефоне вернула Павлу Николаевичу его привычный мир. И мужество. И он почувствовал себя снова борцом.
     -- Тридцать семь,-- сказала Зоя с улыбкой и на новой температурной карточке, повешенной в изножье его кровати, поставила первую точку графика.-- Телефон -- в регистратуре. Но вы сейчас туда не пройдЈте. Это -- с другого парадного.
     -- Позвольте, девушка! -- Павел Николаевич приподнялся и построжел.-- Как может в клинике не быть телефона? Ну, а если сейчас что-нибудь случится? Вот со мной, например.
     -- Побежим -- позвоним,-- не испугалась Зоя.
     -- Ну, а если буран, дождь проливной? Зоя уже перешла к соседу, старому узбеку, и продолжала его график.
     -- ДнЈм и прямо ходим, а сейчас заперто.
     Приятная-приятная, а дерзкая: не дослушав, уже перешла к казаху. Невольно повышая голос ей вослед, Павел Николаевич воскликнул:
     -- Так должен быть другой телефон! Не может быть, чтоб не было!
     -- Он есть,-- ответила Зоя из присядки у кровати казаха.-- Но в кабинете главврача.
     -- Ну, так в чЈм дело?
     -- ДЈма... Тридцать шесть и восемь... А кабинет заперт, Низамутдин Бахрамович не любит...
     И ушла.
     В этом была логика. Конечно, неприятно, чтобы без тебя ходили в твой кабинет. Но в больнице как-то же надо придумать...
     На мгновение болтнулся проводок к миру внешнему -- и оборвался. И опять весь мир закрыла опухоль величиной с кулак, подставленный под челюсть.
     Павел Николаевич достал зеркальце и посмотрел. Ух, как же еЈ разносило! Посторонними глазами и то страшно на неЈ взглянуть -- а своими?! Ведь такого не бывает! Вот кругом ни у кого же нет! Да за сорок пять лет жизни Павел Николаевич ни у кого не видел такого уродства!..
     Не стал уж он определять -- ещЈ выросла или нет, спрятал зеркало да из тумбочки немного достал-пожевал.
     Двух самых грубых -- Ефрема и Оглоеда, в палате не было, ушли. Азовкин у окна ещЈ по-новому извернулся, но не стонал. Остальные вели себя тихо, слышалось перелистывание страниц, некоторые легли спать. Оставалось и Русанову заснуть. Скоротать ночь, не думать -- а уж утром дать взбучку врачам. {18}
     И он разделся, лЈг под одеяло, накрыл голову полотенцем и попробовал заснуть.
     Но в тишине особенно стало слышно и раздражало, как где-то шепчут и шепчут -- и даже прямо в ухо Павлу Николаевичу. Он не выдержал, сорвал полотенце с лица, приподнялся, стараясь не сделать больно шее, и обнаружил, что это шепчет его сосед узбек -- высохший, худенький, почти коричневый старик с клинышком маленькой чЈрной бородки и в коричневой же потЈртой тюбетейке.
     Он лежал на спине, заложив руки за голову, смотрел в потолок и шептал -- молитвы, что ли, старый дурак?
     -- Э! аксакал! -- погрозил ему пальцем Русанов.-- Перестань! Мешаешь!
     Аксакал смолк. Опять Русанов лЈг и накрылся полотенцем. Но уснуть всЈ равно не мог. Теперь он понял, что успокоиться ему мешает режущий свет двух подпотолочных ламп -- не матовых и плохо закрытых абажурами. Даже через полотенце ощущался этот свет. Павел Николаевич крякнул, опять на руках приподнялся от подушки, ладя, чтоб не кольнула опухоль.
     Прошка стоял у своей кровати близ выключателя и начинал раздеваться.
     -- Молодой человек! Потушите-ка свет! -- распорядился Павел Николаевич.
     -- Та ще... лекарства нэ принэсли...-- замялся Прошка, но приподнял руку к выключателю.
     -- Что значит -- "потушите"? -- зарычал сзади Русанова Оглоед.-- Укоротитесь, вы тут не один.
     Павел Николаевич сел как следует, надел очки и, поберегая опухоль, визжа сеткой, обернулся:
     -- А вы п о в е ж л и в е й можете разговаривать?
     Грубиян скорчил кривоватую рожу и ответил низким голосом:
     -- Не оттягивайте, я не у вас в аппарате. Павел Николаевич метнул в него сжигающим взглядом, но на Оглоеда это не подействовало ничуть.
     -- Хорошо, а зачем нужен свет? -- вступил Русанов в мирные переговоры.
     -- В заднем проходе ковырять,-- сгрубил Костоглотов. Павлу Николаевичу стало трудно дышать, хотя, кажется, уж он обдышался в палате. Этого нахала надо было в двадцать минут выписать из больницы и отправить на работу! Но в руках не было никаких конкретных мер воздействия.
     -- Так если почитать или что другое -- можно выйти в коридор,-- справедливо указал Павел Николаевич.-- Почему вы присваиваете себе право решать за всех? Тут -- разные больные, и надо делать различия...
     -- Сделают,-- оклычился тот.-- Вам некролог напишут, член с такого-то года, а нас -- ногами вперЈд.
     Такого необузданного неподчинения, такого неконтролируемого своеволия Павел Николаевич никогда не встречал, не помнил. {19}
     И он даже терялся -- что можно противопоставить? Не жаловаться же этой девчЈнке. Приходилось пока самым достойным образом прекратить разговор. Павел Николаевич снял очки, осторожно лЈг и накрылся полотенцем.
     Его разрывало от негодования и тоски, что он поддался и лЈг в эту клинику. Но не поздно будет завтра же и выписаться.
     На часах его было начало девятого. Что ж, он решил теперь всЈ терпеть. Когда-нибудь же они успокоятся.
     Но опять началась ходьба и тряска между кроватями -- это, конечно, Ефрем вернулся. Старые половицы комнаты отзывались на его шаги и передавались Русанову через койку и подушку. Но уж решил Павел Николаевич замечания ему не делать, терпеть.
     Сколько ещЈ в нашем населении неискоренЈнного хамства! И как его с этим грузом вести в новое общество!
     Бесконечно тянулся вечер! Начала приходить сестра -- один раз, второй, третий, четвЈртый, одному несла микстуру, другому порошок, третьего и четвЈртого колола. Азовкин вскрикивал при уколе, опять клянчил грелку, чтоб рассасывалось. Ефрем продолжал топать туда-сюда, не находил покоя. Ахмаджан разговаривал с Прошкой, и каждый со своей кровати. Как будто все только сейчас и оживали по-настоящему, как будто ничто их не заботило и нечего было лечить. Даже ДЈмка не ложился спать, а пришЈл и сел на койку Костоглотова, и тут, над самым ухом Павла Николаевича, они бубнили.
     -- Побольше стараюсь читать,-- говорил ДЈмка,-- пока время есть. В университет поступить охота.
     -- Это хорошо. Только учти: образование ума не прибавляет. (Чему учит ребЈнка, Оглоед!)
     -- Как не прибавляет?!
     -- Так вот.
     -- А что ж прибавляет?
     -- Ж-жизнь.
     ДЈмка помолчал, ответил:
     -- Я не согласен.
     -- У нас в части комиссар такой был, Пашкин, он всегда говорил: образование ума не прибавляет. И звание -- не прибавляет. Иному добавят звЈздочку, он думает -- и ума добавилось. Нет.
     -- Так что ж тогда -- учиться не надо? Я не согласен.
     -- Почему не надо? Учись. Только для себя помни, что ум -- не в этом.
     -- А в чЈм же ум?
     -- В чЈм ум? Глазам своим верь, а ушам не верь. На какой же ты факультет хочешь?
     -- Да вот не решил. На исторический хочется, и на литературный хочется.
     -- А на технический?
     -- Не-а.
     -- Странно. Это в наше время так было. А сейчас ребята все технику любят. А ты -- нет? {20}
     -- Меня... общественная жизнь очень разжигает.
     -- Общественная?.. Ох, ДЈмка, с техникой -- спокойней жить. Учись лучше приЈмники собирать.
     -- А чего мне -- покойней!.. Сейчас вот если месяца два тут полежу -- надо за девятый класс подогнать, за второе полугодие.
     -- А учебники?
     -- Да два у меня есть. Стереометрия очень трудная.
     -- Стереометрия?! А ну, тащи сюда! Слышно было, как пацан пошЈл и вернулся.
     -- Так, так, так... Стереометрия КиселЈва, старушка... Та же самая... Прямая и плоскость, параллельные между собой... Если прямая параллельна какой-нибудь прямой, расположенной в плоскости, то она параллельна и самой плоскости... ЧЈрт возьми, вот книжечка, ДЈмка! Вот так бы все писали! Толщины никакой, да? А сколько тут напихано!
     -- Полтора года по ней учат.
     -- И я по ней учился. Здорово знал!
     -- А когда?
     -- Сейчас тебе скажу. Тоже вот так девятый класс, со второго полугодия... значит, в тридцать седьмом и в тридцать восьмом. Чудно в руках держать. Я геометрию больше всего любил.
     -- А потом?
     -- Что потом?
     -- После школы.
     -- После школы я на замечательное отделение поступил -- геофизическое.
     -- Это где?
     -- Там же, в Ленинграде.
     -- И что?
     -- Первый курс кончил, а в сентябре тридцать девятого вышел указ брать в армию с девятнадцати, и меня загребли.
     -- А потом?
     -- Потом действительную служил.
     -- А потом?
     -- А потом -- не знаешь, что было? Война?
     -- Вы-офицер были?
     -- Не, сержант.
     -- А почему?
     -- А потому что если все в генералы пойдут, некому будет войну выигрывать... Если плоскость проходит через прямую, параллельную другой плоскости, и пересекает эту плоскость, то линия пересечения... Слушай, ДЈмка! Давай я с тобой каждый день буду стереометрией заниматься? Ох, двинем! Хочешь?
     -- Хочу.
     (Этого ещЈ не хватало, над ухом.)
     -- Буду уроки тебе задавать.
     -- Задавай.
     -- А то, правда, время пропадает. Прямо сейчас и начнЈм. РазберЈм вот эти три аксиомы. Аксиомы эти, учти, на вид простенькие, {21} но они потом в каждой теореме скрытно будут содержаться, и ты должен видеть -- где. Вот первая: если две точки прямой принадлежат плоскости, то и каждая точка этой прямой принадлежит ей. В чЈм тут смысл? Вот пусть эта книжка будет плоскость, а карандаш -- прямая, так? Теперь попробуй расположить...
     Заладили и долго ещЈ гудели об аксиомах и следствиях. Но Павел Николаевич решил терпеть, демонстративно повЈрнутый к ним спиной. Наконец, замолчали и разошлись. С двойным снотворным заснул и умолк Азовкин. Так тут начал кашлять аксакал, к которому Павел Николаевич повернут был лицом. И свет уже потушили, а он, проклятый, кашлял и кашлял, да так противно, подолгу, со свистом, что, казалось, задохнЈтся.
     Повернулся Павел Николаевич спиной и к нему. Он снял полотенце с головы, но настоящей темноты всЈ равно не было: падал свет из коридора, там слышался шум, хождение, гремели плевательницами и вЈдрами.
     Не спалось. Давила опухоль. Такая счастливая, такая полезная жизнь была на обрыве. Было очень жалко себя. Одного маленького толчка не хватало, чтоб выступили слезы.
     И толчок этот не упустил добавить Ефрем. Он и в темноте не унялся и рассказывал Ахмаджану по соседству идиотскую сказку:
     -- А зачем человеку жить сто лет? И не надо. Это дело было вот как. Раздавал, ну, Аллах жизнь и всем зверям давал по пятьдесят лет, хватит. А человек пришЈл последний, и у Аллаха осталось только двадцать пять.
     -- Четвертная, значит? -- спросил Ахмаджан.
     -- Ну да. И стал обижаться человек: мало! Аллах говорит: хватит. А человек: мало! Ну, тогда, мол, пойди сам спроси, может у кого лишнее, отдаст. ПошЈл человек, встречает лошадь. "Слушай,-- говорит,-- мне жизни мало. Уступи от себя." -- "Ну, на, возьми двадцать пять." ПошЈл дальше, навстречу собака. "Слушай, собака, уступи жизни!" "Да возьми двадцать пять!" ПошЈл дальше. Обезьяна. Выпросил и у неЈ двадцать пять. Вернулся к Аллаху. Тот и говорит: "Как хочешь, сам ты решил. Первые двадцать пять лет будешь жить как человек. Вторые двадцать пять будешь работать как лошадь. Третьи двадцать пять будешь гавкать как собака. И ещЈ двадцать пять над тобой, как над обезьяной, смеяться будут..." -------- 3
     Хотя Зоя была толкова, проворна и очень быстро сновала по своему этажу от стола к кроватям и снова к столу, она увидела, что не успевает выполнить к отбою всех назначений. Тогда она подогнала, чтоб кончить и погасить в мужской палате и в малой женской. В большой же женской -- огромной, где стояло больше тридцати коек, женщины никогда не угоманивались вовремя, гаси им свет или не гаси. Многие там лежали подолгу, утомились от {22} больницы, сон у них был плох, душно, постоянно шЈл спор -- держать ли балконную дверь открытой или закрытой. А было и несколько изощрЈнных любительниц поговорить из угла в угол. До полуночи и до часу ночи тут всЈ обсуждали то цены, то продукты, то мебель, то детей, то мужей, то соседок -- и до самых бесстыжих разговоров.
     А сегодня там ещЈ мыла пол санитарка Нэлля -- крутозадая горластая девка с большими бровями и большими губами. Она давно уже начала, но никак не могла кончить, встревая в каждый разговор. Между тем ждал своей ванночки Сибгатов, чья кровать стояла в вестибюле перед входом в мужскую палату. Из-за этих вечерних ванночек, а также стесняясь дурного запаха от своей спины, Сибгатов добровольно оставался лежать в вестибюле, хотя он был здесь издавнее всех старожилов -- уж будто и не больной, а на постоянной службе.
     Быстро мелькая по женской палате, Зоя сделала Нэлле одно замечание и второе, но Нэлля только огрызнулась, а подвигалась медленно. Она была не моложе Зои и считала обидой подчиняться девчЈнке. Зоя пришла сегодня на работу в праздничном настроении, но это сопротивление санитарки раздражало еЈ. Вообще Зоя считала, что всякий человек имеет право на свою долю свободы и, приходя на работу, тоже не обязательно должен выложиться до изнемоги, но где-то была разумная мера, а тем более находясь при больных.
     Наконец, и Зоя всЈ раздала и кончила, и Нэлля дотЈрла пол, потушили свет у женщин, потушили и в вестибюле верхний, был уже двенадцатый час, когда Нэлля развела тЈплый раствор на первом этаже и оттуда принесла Сибгатову в его постоянном тазике.
     -- О-о-ой, уморилась,-- громко зевнула она.-- Закачусь я минуток на триста. Слушай, больной, ты ведь целый час будешь сидеть, тебя не дождЈшься. Ты потом сам снеси тазик вниз, вылей, а?
     (В этом крепком старом здании с просторными вестибюлями не было наверху слива.)
     Каким Шараф Сибгатов был раньше -- уж теперь нельзя было догадаться, не по чему судить: страдание его было такое долгое, что от прежней жизни уже как бы ничего и не осталось. Но после трЈх лет непрерывной гнетучей болезни этот молодой татарин был самый кроткий, самый вежливый человек во всей клинике. Он часто слабо-слабо улыбался, как бы извиняясь за долгие хлопоты с собой. За свои четырЈх- и шестимесячные лежанья он тут знал всех врачей, сестЈр и санитарок как своих, и они его знали. А Нэлля была новенькая, несколько недель.
     -- Мне тяжело будет,-- тихо возразил Сибгатов.-- Если куда отлить, я бы по частям отнЈс.
     Но Зоин стол был близко, она слышала, и прискочила:
     -- Как тебе не стыдно! Ему спину искривлять нельзя, так он тебе таз понесЈт, да?
     Она это всЈ как бы выкрикнула, но полушЈпотом, никому кроме {23} них троих не слышно. А Нэлля спокойно отозвалась, но на весь второй этаж:
     -- А чего стыдно? Я тоже как сучка затомилась.
     -- Ты на дежурстве! Тебе деньги платят! -- ещЈ приглушЈнней возмущалась Зоя.
     -- Хой! Платят! Разве эт деньги? Я на текстильном и то больше заработаю.
     -- Тш-ш! Тише ты можешь?
     -- 0-о-ой,-- вздохнула-простонала на весь вестибюль широ-кокудрая Нэлля.-- Милая подружка подушка! Спать-то как хо-чется-а... Ту ночь с шоферянами прогуляла... Ну ладно, больной, ты тазик потом подсунь под кровать, я утром вынесу.
     Глубоко-затяжно зевнув, не покрывая рта, в конце зевка сказала Зое:
     -- Тут я, в заседаниях буду, на диванчике.
     И, не дожидаясь разрешения, пошла к угловой двери -- там была с мягкой мебелью комната врачебных заседаний и пятиминуток.
     Она оставляла ещЈ многую недоделанную работу, невычищенные плевательницы, и в вестибюле можно было помыть пол, но Зоя посмотрела ей в широкую спину и сдержалась. Не так давно и сама она работала, но начинала понимать этот досадный принцип: кто не тянет, с того и не спросишь, а кто тянет -- и за двоих потянет. Завтра с утра заступит Елизавета Анатольевна, она вычистит и вымоет за Нэллю и за себя.
     Теперь, когда Сибгатова оставили одного, он обнажил крестец, в неудобном положении опустился в тазик на полу около кровати -- и так сидел, очень тихо. Ото всякого неосторожного движения ему было больно в кости, но ещЈ бывало паляще больно и от касания к поврежденному месту, даже от постоянного касания бельЈм. Что там у него сзади, он не видел никогда, только иногда нащупывал пальцами. В позапрошлом году в эту клинику его внесли на носилках -- он не мог вставать и ногами двигать. Его смотрели тогда многие доктора, но лечила всЈ время Людмила Афанасьевна. И за четыре месяца боль совсем прошла! -- он свободно ходил, наклонялся и ни на что не жаловался. При выписке он руки целовал Людмиле Афанасьевне, а она его только предупреждала: "Будь осторожен, Шараф! Не прыгай, не ударяйся!" Но на такую работу его не взяли, а пришлось опять экспедитором. Экспедитору -- как не прыгать из кузова на землю? Как не помочь грузчику и шофЈру? Но всЈ было ничего до одного случая -- покатилась с машины бочка и ударила Шарафа как раз в больное место. И на месте удара загноилась рана. Она не заживала. И с тех пор Сибгатов стал как цепью прикован к раковому диспансеру.
     С непроходящим чувством досады Зоя села за стол и ещЈ раз проверяла, все ли процедуры исполнила, дочЈркивая расплывающимися чернильными чЈрточками по дурной бумаге уже расплывшиеся чернильные строки. Писать рапорт было бесполезно. Да и не в натуре Зои. Надо бы самой справиться, но именно с Нэллей она справиться не умела. Поспать -- ничего плохого нет. При хорошей санитарке Зоя и сама бы полночи поспала. А теперь надо сидеть. {24}
     Она смотрела в свою бумажку, но слышала, как подошЈл мужчина и стал рядом. Зоя подняла голову. Стоял Костоглотов -- неукладистый, с недочЈсанной угольной головой, большие руки почти не влезали в боковые маленькие карманчики больничной куртки.
     -- Давно пора спать,-- вменила Зоя.-- Что расхаживаете?
     -- Добрый вечер, Зоенька,-- выговорил Костоглотов, как мог мягче, даже нарастяг.
     -- Спокойной ночи,-- летуче улыбнулась она.-- Добрый вечер был, когда я за вами с термометром бегала.
     -- То на службе было, не укоряйте. А сейчас я к вам в гости пришЈл.
     -- Вот как? -- (Это уж там само получалось, что подбрасывались ресницы или широко открывались глаза, она этого не обдумывала.) -- Почему вы думаете, что я принимаю гостей?
     -- А потому что по ночным дежурствам вы всегда зубрили, а сегодня учебников не вижу. Сдали последний?
     -- Наблюдательны. Сдала.
     -- И что получили? Впрочем, это неважно.
     -- Впрочем, всЈ-таки четвЈрку. А почему неважно?
     -- Я подумал: может быть тройку, и вам неприятно говорить. И теперь каникулы?
     Она мигнула с весЈлым выражением лЈгкости. Мигнула -- и прониклась: чего она, в самом деле, расстроилась? Две недели каникул, блаженство! Кроме клиники -- больше никуда! Сколько свободного времени! И на дежурствах -- можно книжечку почитать, можно вот поболтать.
     -- Значит, я правильно пришЈл в гости?
     -- Ну, садитесь.
     -- Скажите, Зоя, но ведь каникулы, если я не забыл, раньше начинались 25-го января.
     -- Так мы осенью на хлопке были. Это каждый год.
     -- И сколько ж вам лет осталось учиться?
     -- Полтора.
     -- А куда вас могут назначить? Она пожала кругленькими плечами.
     -- Родина необъятна.
     Глаза еЈ с выкатком, даже когда она смотрела спокойно, как будто под веками не помещались, просились наружу.
     -- Но здесь не оставят?
     -- Не-ет, конечно.
     -- И как же вы семью бросите?
     -- Какую семью? У меня бабушка одна. Бабушку -- с собой.
     -- А папа-мама? Зоя вздохнула.
     -- Мама моя умерла.
     Костоглотов посмотрел на неЈ и об отце не спросил.
     -- А вообще, вы -- здешняя?
     -- Нет, из Смоленска. {25}
     --Во-о! И давно оттуда?
     -- В эвакуацию, когда ж.
     -- Это вам было... лет девять?
     -- Ага. Два класса там кончила... А потом здесь с бабушкой застряли.
     Зоя потянулась к большой хозяйственной ярко-оранжевой сумке на полу у стены, достала оттуда зеркальце, сняла врачебную шапочку, чуть всклочила стянутые шапочкой волосы и начесала из них редкую, лЈгкой дугой подстриженную золотенькую чЈлку.
     Золотой отблик отразился и на жЈсткое лицо Костоглотова. Он смягчился и следил за ней с удовольствием.
     -- А ваша где бабушка?-пошутила Зоя, кончая с зеркальцем.
     -- Моя бабушка,-- вполне серьЈзно принял Костоглотов,-- и мама моя... умерли в блокаду.
     -- Ленинградскую?
     -- У-гм. И сестрЈнку снарядом убило. Тоже была медсестрой. Козявка ещЈ.
     -- Да-а,-- вздохнула Зоя.-- Сколько погибло в блокаду! Проклятый Гитлер!
     Костоглотов усмехнулся:
     -- Что Гитлер -- проклятый, это не требует повторных доказательств. Но всЈ же ленинградскую блокаду я на него одного не списываю.
     -- Как?! Почему?
     -- Ну, как! Гитлер и шЈл нас уничтожать. Неужели ждали, что он приотворит калиточку и предложит блокадным: выходите по одному, не толпитесь? Он воевал, он враг. А в блокаде виноват некто другой.
     -- Кто же?? -- прошептала поражЈнная Зоя. Ничего подобного она не слышала и не предполагала. Костоглотов собрал чЈрные брови.
     -- Ну, скажем, тот или те, кто были готовы к войне, даже если бы с Гитлером объединились Англия, Франция и Америка. Кто получал зарплату десятки лет и предусмотрел угловое положение Ленинграда и его оборону. Кто оценил степень будущих бомбардировок и догадался спрятать продовольственные склады под землю. Они-то и задушили мою мать -- вместе с Гитлером.
     Просто это было, но как-то очень уж ново.
     Сибгатов тихо сидел в своей ванночке позади них, в углу.
     -- Но тогда..? тогда их надо... судить? -- шЈпотом предположила Зоя.
     -- Не знаю.-- Костоглотов скривил губы, и без того угловатые.-- Не знаю.
     Зоя не надевала больше шапочки. Верхняя пуговица еЈ халата была расстЈгнута, и виднелся ворот платья иззолота-серый.
     -- Зоенька. А ведь я к вам отчасти и по делу.
     -- Ах, вот как! -- прыгнули еЈ ресницы.-- Тогда, пожалуйста, в дневное дежурство. А сейчас -- спать! Вы просились -- в гости? {26}
     -- Я -- и в гости. Но пока вы ещЈ не испортились, не стали окончательным врачом -- протяните мне человеческую руку.
     -- А врачи не протягивают?
     -- Ну, у них и рука не такая... Да и не протягивают. Зоенька, я всю жизнь отличался тем, что не любил быть мартышкой. Меня здесь лечат, но ничего не объясняют. Я так не могу. Я у вас видел книгу -- "Патологическая анатомия". Так ведь?
     -- Так.
     -- Это и есть об опухолях, да?
     -- Да.
     -- Так вот будьте человеком -- принесите мне еЈ! Я должен еЈ полистать и кое-что сообразить. Для себя. Зоя скруглила губы и покачала головой:
     -- Но больным читать медицинские книги противопоказано. Даже вот когда мы, студенты, изучаем какую-нибудь болезнь, нам всегда кажется...
     -- Это кому-нибудь другому противопоказано, но не мне! -- прихлопнул Костоглотов по столу большой лапой.-- Я уже в жизни пуган-перепуган и отпугался. Мне в областной больнице хирург-кореец, который диагноз ставил, вот под Новый год, тоже объяснять не хотел, а я ему -- "говорите!" "У нас, мол, так не положено!" "Говорите, я отвечаю! Я семейными делами должен распорядиться!" Ну, и он мне лепанул: "Три недели проживЈте, больше не ручаюсь!"
     -- Какое ж он имел право!..
     -- Молодец! Человек! Я ему руку пожал. Я знать должен! Да если я полгода до этого мучился, а последний месяц не мог уже ни лежать, ни сидеть, ни стоять, чтобы не болело, в сутки спал несколько минут -- так я уже что-то ведь передумал! За эту осень я на себе узнал, что человек может переступить черту смерти, ещЈ когда тело его не умерло. ЕщЈ что-то там в тебе кровообращается или пищеварится -- а ты уже, психологически, прошЈл всю подготовку к смерти. И пережил саму смерть. ВсЈ, что видишь вокруг, видишь уже как бы из гроба, бесстрастно. Хотя ты не причислял себя к христианам и даже иногда напротив, а тут вдруг замечаешь, что ты-таки уже простил всем обижавшим тебя и не имеешь зла к гнавшим тебя. Тебе уже просто всЈ и все безразличны, ничего не порываешься исправить, ничего не жаль. Я бы даже сказал: очень равновесное состояние, естественное. Теперь меня вывели из него, но я не знаю -- радоваться ли. Вернутся все страсти -- и плохие, и хорошие.
     -- Да уж чего задаЈтесь! ЕщЈ бы не радоваться! Когда вы сюда поступили... Сколько это дней?..
     -- Двенадцать.
     -- И вот тут, в вестибюле, на диванчике крутились -- на вас смотреть было страшно, лицо покойницкое, не ели ничего, температура тридцать восемь и утром, и вечером,-- а сейчас? Ходите в гости... Это же чудо -- чтоб человек за двенадцать дней так ожил! У нас так редко бывает. {27}
     В самом деле -- тогда на лице его были как зубилом прорублены глубокие, серые, частые морщины от постоянного напряжения. А сейчас их стало куда меньше, и они посветлели.
     -- ВсЈ счастье в том, что оказалось -- я хорошо переношу ренген.
     -- Это далеко не часто! Это удача! -- с тЈплым сердцем сказала Зоя.
     Костоглотов усмехнулся:
     -- Жизнь моя так была бедна удачами, что в этой рентгеновской есть своя справедливость. Мне и сны сейчас стали сниться какие-то расплывчато-приятные. Я думаю -- это признак выздоровления.
     -- Вполне допускаю.
     -- Так тем более мне надо понять и разобраться! Я хочу понять, в чЈм состоит метод лечения, какие перспективы, какие осложнения. Мне настолько полегчало, что, может, нужно лечение остановить? Это надо понять. Ни Людмила Афанасьевна, ни Вера Корнильевна мне ничего не объясняют, лечат, как обезьяну. Принесите книжечку, Зоя, прошу вас! Я вас не продам. Он говорил так настоятельно, что оживился. Зоя в колебании взялась за ручку ящика в столе.
     -- Она у вас здесь? -- догадался Костоглотов.-- Зоенька, дайте! -- И уже руку вытянул.-- Когда вы следующий раз дежурите?
     -- В воскресенье днЈм.
     -- И я вам отдам! ВсЈ! Договорились!
     Какая она славная была, незаносчивая, с этой чЈлкой золотенькой, с этими чуть выкаченными глазками.
     Он только себя не видел, как во всех направлениях были закручены угловатые вихры на его собственной голове, отлЈжанные так на подушке, а из-под курточки, недостЈгнутой до шеи, с больничною простотой высовывался уголок казЈнной бязевой сорочки.
     -- Так-так-так,-- листал он книгу и лез в оглавление.-- Очень хорошо. Тут я всЈ найду. Вот спасибо. А то чЈрт его знает, ещЈ может перелечат. Им ведь только графу заполнить. Я ещЈ, может, оторвусь. И хорошая аптека убавит века.


1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ] [ 15 ] [ 16 ] [ 17 ] [ 18 ] [ 19 ] [ 20 ] [ 21 ] [ 22 ] [ 23 ] [ 24 ] [ 25 ] [ 26 ] [ 27 ] [ 28 ] [ 29 ] [ 30 ] [ 31 ] [ 32 ]

/ Полные произведения / Солженицын А.И. / Раковый корпус


Смотрите также по произведению "Раковый корпус":


2003-2024 Litra.ru = Сочинения + Краткие содержания + Биографии
Created by Litra.RU Team / Контакты

 Яндекс цитирования
Дизайн сайта — aminis