• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Солженицын А.И. / Архипелаг ГУЛАГ

Архипелаг ГУЛАГ [21/38]

Скачать полное произведение

    Годелюк потряс?нно раскаивается, что мог оболгать ЧК, и просит бумагу и
    пишет письменное отречение: вс? неправда, в ч?м он оболгал Косырева и других
    комиссаров ЧК, и что было застенографировано через занавеску -- тоже
    неправда!41
     "А кто пропуска ему выписал?" -- настаивает Крыленко, пропуска для
    Мещерской не из воздуха взялись? Нет, обвинитель "не хочет говорить, что
    Соловь?в к этому делу причастен, потому что... нет достаточных данных", но
    предполагает он, что "оставшиеся на свободе граждане с рыльцем в пушку"
    могли послать Соловь?ва в Таганку.
     Тут бы в самый раз допросить Либерта и Роттенберга и вызваны они! -- но
    не явились! Вот так просто, не явились, уклонились. Так позвольте, Мещерскую
    же допросить! Представьте, и эта затруханная аристократка тоже имела
    смелость не явиться в Ревтрибунал! И нет сил е? принудить! А Годелюк отр?кся
    -- и умирает. А Косырев ничего не призна?т! И Соловь?в ни в ч?м не виноват!
    И допрашиваеть некого...
     Зато какие свидетели по собственной доброй воле приехали в Трибунал! --
    зам. пред. ВЧК товарищ Петерс -- и даже сам Феликс Эдмундович прибыл,
    встревоженный. Его продолговатое сожигающее лицо подвижника обращено к
    замершему трибуналу, и он проникновенно свидетельствует в защиту ни в ч?м не
    виновного Косырева, в защиту его высших моральных, революционных и деловых
    качеств. Показания эти, увы, не приведены нам, но Крыленко так переда?т:
    "Соловьев и Дзержинский расписывали прекрасные качества Косырева"42 (Ах,
    неосторожный прапорщик! -- через 20 лет припомнят тебе на Лубянке этот
    процесс!) Легко догадаться, что' мог говорить Дзержинский: что Косырев --
    железный чекист, беспощадный к врагам; что он -- хороший товарищ. Горячее
    сердце, холодная голова, чистые руки.
     И из хлама клеветы восстает перед нами бронзовый рыцарь Косырев. К тому
    ж и биография его выявляет недюжинную волю. До революции он был судим
    несколько раз -- и вс? больше за убийство: за то, что (г. Кострома) обманным
    образом с целью грабежа проник к старушке Смирновой и удушил е? собственными
    руками. Потом -- за покушение на убийство своего отца и за убийство
    сотоварища с целью воспользоваться его паспортом. В остальных случаях
    Косырев судился за мошеничество, а в общем много лет провел на каторге
    (понятно его стремление к роскошной жизни!) и только царские амнистии его
    выручали.
     Тут строгие справедливые голоса крупнейших чекистов прервали
    обвинителя, указали ему, что все те предыдущие суды были
    помещичье-буржуазные и не могут быть приняты во внимание нашим новым
    обществом. Но что это? Зарвавшийся прапорщик с обвинительной кафедры
    Ревтрибунала отколол в ответ такую идейно-порочную тираду, что даже
    негармонично нам приводить е? здесь, в стройном изложении трибунальских
    процессов:
     "Если в старом царском суде было что-нибудь хорошее, чему мы могли
    доверять, так это только суд присяжных... К решению присяжных можно было
    всегда относиться с доверием, и там наблюдался минимум судебных ошибок".
     Тем более обидно слышать подобное от товарища Крыленки, что за три
    месяца перед тем на процессе провокатора Р. Малиновского, бывшего любимцем
    партийного руководства, несмотря на четыре уголовных судимости в прошлом,
    кооптированного в ЦК и назначенного в Думу, Обвинительная Власть занимала
    классово-безупречную позицию:
     "В наших глазах каждое преступление есть продукт данной социальной
    системы, и в этом смысле уголовная судимость по законам капиталистического
    общества и царского времени не является в наших глазах тем фактом, который
    кладет раз навсегда несмываемое пятно... Мы знаем много примеров, когда в
    наших рядах находились лица, имевшие в прошлом подобные факты, но мы никогда
    не делали отсюда вывода, что необходимо изъять такого человека из нашей
    среды. Человек, который знает наши принципы, не может опасаться, что наличие
    судимости в прошлом угрожает поставить вне рядов революционеров...43
     Вот как умел партийно говорить т. Крыленко! А тут, благодаря его
    порочному рассуждению, затемнялся образ рыцаря Косырева. И создалась на
    трибунале такая обстановка, что товарищ Дзержинский вынужден был сказать: "У
    меня на секунду (ну, на секунду только! -- А. С.) возникла мысль, не падает
    ли гражданин Косырев жертвой политических страстей, которые в последнее
    время разгорелись вокруг Чрезвычайной Комиссии?"44
     Спохватился Крыленко: "Я не хочу и никогда не хотел, чтобы настоящий
    процесс стал процессом не Косырева и Успенской, а процессом над ЧК. Этого я
    не только не могу хотеть, я должен всеми силами бороться против этого!" --
    "Во главе Чрезвычайной Комиссии были поставлены наиболее ответственные,
    наиболее честные и выдержанные товарищи, которые брали на себя тяжелый долг
    разить, хотя бы с риском совершить ошибку... За это Революция обязана
    сказать свое спасибо... Я подчеркиваю эту сторону для того, чтобы мне...
    никто не мог потом сказать: "он оказался орудием политической измены".45
    (Скажут!..)
     Вот по какому лезвию ходил верховный обвинитель! Но, видно, были у него
    какие-то контакты, еще из подпольных времен, откуда он узнавал, как
    повернется завтра. Это заметно по нескольким процессам, и здесь тоже.
    Какие-то были веяния в начале 1919 года, что -- х в а т и т! пора обуздать
    ВЧК! Да был тот момент и "прекрасно выражен в статье Бухарина, когда он
    говорит, что на место законной революционности должна стать революционная
    законность."46
     Диалектика, куда ни ткни! И вырывается у Крыленки: "Ревтрибунал
    призывается стать на смену чрезвычайным комиссиям" (НА СМЕНУ??..) Он впрочем
    "должен быть... не менее страшным в смысле осуществления системы устрашения,
    террора и угрозы, чем была Чрезвычайная Комиссия".
     Б ы л а?.. Да он е? уже похоронил?!.. Позвольте, вы -- на смену, а куда
    же чекистам? Грозные дни! Поспешишь и свидетелем в длинной до пят шинели.
     Но, может быть, ложные у вас источники, товарищ Крыленко?
     Да, затмилось небо над Лубянкой в те дни. И могла бы иначе пойти эта
    книга. Но так я предполагаю, что съездил железный Феликс к Владимиру Ильичу,
    потолковал, объяснил. И -- разотмилось. Хотя через два дня, 17 февраля 1919
    г., особым постановлением ВЦИК и была ЧК лишена е? судебных прав, -- "но н е
     н а д о л г о"!47
     А наше однодневное разбирательство еще тем осложнилось, что
    отвратительно вела себя негодница Успенская. Даже со скамьи подсудимых она
    "забросала грязью" еще других видных чекистов, не затронутых процессом, и
    даже самого товарища Петерса! (Оказывается, она использовала его чистое имя
    в своих шантажных операциях; она уже запросто сиживала у Петерса в кабинете
    при его разговорах с другими разведчиками.) Теперь она намекает на какое-то
    темное дореволюционное прошлое т. Петерса в Риге. Вот какая змея выросла из
    не? за 8 месяцев, несмотря на то, что эти восемь месяцев она находилась
    среди чекистов! Что делать с такой? Тут Крыленко вполне сомкнулся с мнением
    чекистов: "пока не установится прочный строй, а до этого еще далеко (??
    разве?).. в интересах защиты Революции... -- нет и не может быть никакого
    другого приговора для гражданки Успенской, кроме уничтожения е?. Не
    расстрела, так и сказал: уничтожения! да ведь девчонка-то молоденькая,
    гражданин Крыленко! Ну, дайте ей десятку, ну -- четвертную, к тому-то
    времени строй уже будет прочный? Увы: "Другого ответа нет и не может быть в
    интересах общества и Революции -- и иначе нельзя ставить вопроса. Никакое
    изолирование в данном случае не принесет плодов!"
     Вот насолила... Значит, знает много...
     А Косыревым пришлось пожертвовать тоже. Расстреляли. Будут другие
    целе'й.
     И неужели когда-нибудь мы будем читать старые лубянские архивы? Нет,
    сожгут. Уже сожгли.
     Как видит читатель, это был процесс малозначный, на н?м можно было и не
    задерживаться. А вот
     г) Дело "церковников" (11-16 января 1920 г.) займет по мнению Крыленки
    "соответствуующее место в анналах русской революции". Прямо-таки в анналах.
    То-то Косырева за один день свернули, а этих мыкали пять дней.
     Вот основные подсудимые: А. Д. Самарин (известное в России лицо, бывший
    обер-прокурор Синода, старатель освобождения церкви от царской власти, враг
    Распутина и вышиблен им с поста;48 Кузнецов, профессор церковного права
    Московского университета; московские протоиереи Успенский и Цветков. (О
    Цветкове сам же обвинитель: "крупный общественный деятель, быть может лучший
    из тех, кого могло дать духовенство, филантроп").
     А вот их вина: они создали "Московский Совет Объединенных Приходов", а
    тот создал (из верующих сорока-восьмидесяти лет) добровольную охрану
    патриарха (конечно, безоружную), учредив в его подворье постоянные дневные и
    ночные дежурства с такой задачей: при опасности патриарху от властей --
    собирать народ набатом и по телефону, и всей толпой потом идти за
    патриархом, куда его повезут, и п р о с и т ь (вот она, контрреволюция!)
    Совнарком отпустить патриарха!
     Какая древнерусская, святорусская затея! -- по набату собраться и
    валить толпой с челобитьем!..
     Удивляется обвинитель: а какая опасность грозит патриарху? зачем
    придумано его защищать?
     Ну, в самом деле: только того, что уже два года, как ЧК ведет
    внесудебную расправу с неугодными; только того, что незадолго в Киеве
    четверо красноармейцев убили митрополита; только того, что уже на патриарха
    "дело закончено, остается пересылать его в Ревтрибунал", и "Только из
    бережного отношения к широким рабоче-крестьянским массам, еще находящимся
    под влиянием клерикальной пропаганды, мы оставляем этих наших классовых
    врагов пока в покое"49 -- и какая же тревога православным о патриархе? Все
    два года не молчал патриарх Тихон -- слал послания народным комиссарам, и
    священству, и пастве; его послания (вот где первый Самиздат!) не взятые
    типографиями, печатались на машинках; обличал уничтожение невинных,
    разорение страны -- и какое ж теперь беспокойство за жизнь патриарха?
     А вот вторая вина подсудимых. По всей стране идет опись и реквизиция
    церковного имущества (это уже -- сверх закрытия монастырей, сверх отнятых
    земель и угодий, это уже о блюдах, чашах и паникадилах речь) -- Совет же
    приходов распространял воззвание к мирянам: сопротивляться и реквизициям,
    бья в набат. (Да ведь естественно! Да ведь и от татар защищали храмы так
    же!)
     И третья вина: наглая непрерывная подача заявлений в СНК о глумлениях
    местных работников над церковью, о грубых кощунствах и нарушениях закона о
    свободе совести. Заявления же эти, хоть и не удовлетворенные (показания
    Бонч-Бруевича, управделами СНК), приводили к дискредитации местных
    работников.
     Обозрев теперь все вины подсудимых, что' и можно потребовать за эти
    ужасные преступления? Не подскажет ли и читателю революционная совесть? Да
    ТОЛЬКО РАССТРЕЛ! Как Крыленко и потребовал (для Самарина и Кузнецова).
     Но пока возились с проклятой законностью, да выслушивали слишком
    длинные речи слишком многочисленных буржуазных адвокатов (не приводимые нам
    по техническим соображениям), стало известно, что... отменена смертная
    казнь! Вот тебе раз! Не может быть, как так? Оказывается, Дзержинский
    распорядился по ВЧК (ЧК -- и без расстрела?..) А на трибуналы СНК
    распространил? Еще нет. И воспрял Крыленко. И продолжал требовать расстрела,
    обосновывая так:
     "Если бы даже полагать, что укрепляющееся положение Республики
    устраняет непосредственную опасность от таких лиц, вс? же мне представляется
    несомненным, что в этот период созидательной работы... чистка... от старых
    деятелей-хамелеонов... является требованием революцонной необходимости".
    "Постановлением ВЧК об отмене расстрелов разрешен раз навсегда... во все
    времена Советской власти"50
     Очень пророчески! Вернут расстрел, вернут и весьма вскоре! Ведь еще
    какую вереницу надо ухлопать! (Еще самого Крыленко, и многих классовых
    братьев его...)
     Что ж, послушался трибунал, приговорил Самарина и Кузнецова к
    расстрелу, но подогнал под амнистию: в концентрационный лагерь до полной
    победы над мировым империализмом! (И сегодня б еще им там сидеть..) А
    "лучшему, кого могло дать духовенство" -- 15 лет с заменой на пятерку.
     Были и другие подсудимые, прист?гнутые к процессу, чтоб хоть немного
    иметь вещественного обвинения: монахи и учителя Звенигорода, обвин?нные по
    звенигородскому делу лета 1918 года, но почему-то полтора года не сужденные
    (а может быть уже разок и сужденные, а теперь еще разок, поскольку
    целесообразно). В то лето в звенигородский монастырь явились совработники к
    игумену Ионе51 велели ("поворачивайся живей!") выдать хранимые мощи
    преподобного Саввы. Совработники при этом не только курили в храме
    (очевидно, и в алтаре) и уж конечно не снимали шапок, но тот, который взял в
    руки череп Саввы, стал в него плевать, подчеркивая мнимость святости. Были и
    другие кощунства. Это и привело к набату, народному мятежу и убийству
    кого-то из совработников. Остальные потом отперлись, что не кощунствовали и
    не плевали, и Крыленке достаточно их заявления.52 Так вот теперь судили и...
    этих совработников? Нет, -- этих монахов.
     Мы просим читателя сквозно иметь в виду: еще с 1918 г. определился
    такой наш судебный обычай, что каждый московский процесс (разумеется, кроме
    несправедливого процесса над ЧК) не есть отдельный суд над случайно стекшими
    обстоятельствами, нет: это -- сигнал судебной политики; это -- витринный
    образец, по которому со склада отпускают для провинции; это -- тип, это --
    перед разделом арифметического задачника одно образцовое решение, по
    которому ученики дальше сообразят сами.
     Так, если сказано -- "процесс церковников", то поймем во
    многомножественном числе. Да впрочем и сам верховный обвинитель охотно
    разъясняет нам: "почти по всем трибуналам Республики п р о к а т и л и с ь
    "53 (словечко-то) подобные процессы. Совсем недавно были они в
    Северо-двинском, Тверском, Рязанском трибуналах; в Саратове, Казани, Уфе,
    Сольвычегодске, Царевококшайске судилось духовенство, псаломщики церкви,
    освобожденной Октябрьской революцией."
     Читателю помнится тут противоречие: почему же многие эти процессы ранее
    московского образца? Это -- лишь недостаток нашего изложения. Судебное и
    внесудебное преследование освобожденной церкви началось еще в 1918 г. и,
    судя по звенигородскому делу, уже тогда достигло остроты. В октябре 1918 г.
    патриарх Тихон писал в послании Совнаркому, что нет свободы церковной
    проповеди, что "уже заплатили кровью мученичества многие смелые церковные
    проповедники... Вы наложили руку на церковное достояние, собранное
    поколениями верующих людей и не задумались нарушить их посмертную волю".
    (Наркомы, конечно, послания не читали, а управделы вот уж хохотали: нашел,
    чем корить -- посмертная воля! Да с... мы хотели на наших предков! -- мы
    только на потомков работаем.) "Казнят епископов, священников, монахов и
    монахинь, ни в ч?м не повинных, а просто по огульному обвинению в какой-то
    расплывчатой и неопределенной контрреволюционности". Правда, с подходом
    Деникина и Колчака остановились, чтоб облегчить православным защиту
    революции. Но едва гражданская война стала спадать -- снова взялись за
    церковь, и вот прокатилось по трибуналам, и в 1920 г. ударили и по
    Троицко-Сергиевской лавре, добрались до мощей этого шовиниста Сергея
    Радонежского, перетряхнули их в московский музей.54
     И был циркуляр Наркомюста (25 августа 1920 г.) о ликвидации всяких
    вообще мощей, ибо именно они затрудняли нам светоносное движение к новому
    справедливому обществу.
     Следуя дальше за выбором Крыленки, оглядим и рассмотренное в Верхтрибе
    (так мило сокращают они между собой, а для нас-то, букашек, как рявкнут:
    встать! суд идет!)
     д) Дело "Тактического центра" (16-20 августа 1920 г.) -- 28 подсудимых
    и еще сколько-то обвиняемых заочно по недоступности.
     Голосом, еще не охрипшим в начале страстной речи, весь осветленный
    классовым анализом, поведывает нам верховный обвинитель, что кроме помещиков
    и капиталистов "существовал и продолжает существовать еще один общественный
    слой, над социальным бытием которого давно задумываются представители
    революционного социализма. (То есть: быть ему или не быть? -- А. С.)... Этот
    слой -- так называемой интеллигенции... В этом процессе мы будем иметь дело
    с судом истории над деятельностью русской интеллигенции"55 и с судом
    революции над ней.
     Специальная узость нашего исследования не да?т возможности охватить,
    к а к ж е и м е н н о ЗАДУМЫВАЛИСЬ представители революционного социализма
    над судьбой так называемой интеллигенции и что же именно они для не?
    надумали? Однако, нас утешает, что материалы эти опубликованы, всем доступны
    и могут быть собраны с любой подробностью. Поэтому лишь для ясности общей
    обстановки в Республике напомним мнение Председателя Совета Народных
    Комиссаров тех лет, когда все эти трибунальские заседания происходят.
     В письме Горькому 15 сентября 1919 г. (мы его уже цитировали) Владимир
    Ильич отвечает на хлопоты Горького по поводу арестов интеллигенции (среди
    них, очевидно, и часть подсудимых этого процесса) и об основной массе
    тогдашней русской интеллигенции ("околокадетской") пишет: "на деле это не
    мозг нации, а говно".56 В другой раз он говорит Горькому: "это е?
    <интеллигенции> будет вина, если мы разобьем слишком много горшков". Если
    она ищет справедливости -- почему она не идет к нам?.. "Мне от интеллигенции
    и попала пуля"57 (т. е. от Каплан.)
     При таком ощущении он выражался об интеллигенции недоверчиво,
    враждебно: гнило-либеральная; "благочестивая"; "разгильдяйство, столь
    обычное у "образованных" людей"58; считал, что она всегда недомысливает, что
    она изменила рабочему делу. (Но именно рабочему делу -- диктатуре рабочих --
    когда она присягала?)
     Эту насмешку над интеллигенцией, это презрение к ней потом уверенно
    перехватили публицисты 20-х годов, и газеты 20-х годов, и быт, и наконец --
    сами интеллигенты, проклявшие свое вечное недомыслие, вечную двойственность,
    вечную беспозвоночность, и безнадежное отставание от эпохи.
     И справедливо же! Вот рокочет под сводами Верхтриба голос Обвинительной
    Власти и возвращает нас на скамью:
     "Этот общественный слой... подвергся за эти годы испытанию всеобщей
    переоценки". Да-да, переоценки, так часто говорилось тогда. И как же прошла
    переоценка? А вот: "Русская интеллигенция, войдя в горнило Революции с
    лозунгами народовластия (а вс?-таки было что-то!), вышла из не? союзником
    черных (даже не белых!) генералов, наемным (!) и послушным агентом
    европейского империализма. Интеллигенция попрала свои знам?на (как в армии,
    да?) и забросала их грязью".59
     Ну, как нам не надорваться в раскаянии? Ну, как нам не расцарапать
    грудь когтями?..
     И только потому "нет нужды добивать отдельных е? представителей", что
    "эта социальная группа отжила свой век".
     На раскрыве ХХ столетия! Какая мощь предвидения! О, научные
    революционеры! (Добивать однако пришлось. Еще все 20-е годы добивали и
    добивали.)
     С неприязнью осматриваем мы 28 лиц союзников черных генералов,
    наемников европейского империализма. Особенно шибает нам в нос этот Центр --
    тут и Тактический Центр, тут и Национальный Центр, тут и Правый Центр (а в
    память из процессов двух десятилетий лезут Центры, Центры и Центры, то
    инженерные, то меньшевистские, то троцкистско-зиновьевские, то
    право-бухаринские, и все разгромлены, и все разгромлены, и только потому мы
    с вами еще живы). Уж где Центр, там конечно рука империализма.
     Правда, от сердца несколько отлегает, когда мы слышим далее, что
    судимый сейчас Тактический Центр не был организацией, что у него не было: 1.
    устава; 2. программы; 3. членских взносов. А что же было? Вот что: они
    в с т р е ч а л и с ь! (Мурашки по спине.) Встречаясь же, ознакамливались с
    точкой зрения друг друга! (Ледяной холод.)
     Обвинения очень тяжелые и поддержаны уликами: на 28 обвиняемых 2 (две)
    улики.60 Это -- два письма отсутствующих (они за границей) деятелей:
    Мякотина и Федорова. Отсутствующих, но до Октября состоявших в тех же разных
    Комитетах, что и присутствующие, и это да?т нам право отождествить
    отсутствующих и присутствующих. А письма вот о ч?м: о расхождениях с
    Деникиным по таким маленьким вопросам, как крестьянский (нам не говорят, но
    очевидно: советуют Деникину отдать землю крестьянам), еврейский (очевидно:
    не возвращаться к прежним стеснениям), федеративно-национальный (уже ясно),
    административного управления (демократия, а не диктатура) и другие. И какой
    же вывод из улик? Очень простой: тем самым доказана переписка и единство
    присутствующих с Деникиным! (Б-р-р... гав-гав!)
     Но есть и прямые обвинения присутствующим: обмен информацией со своими
    знакомыми, проживавшими на окраинах (в Киеве, например), не подвластных
    центральной советской власти! То есть, допустим, раньше это была Россия, а
    потом в интересах мировой революции мы тот бок уступили Германии, а люди
    продолжают записочки посылать: как там, Иван Иваныч, живете?.. а мы вот
    как... И М. М. Кишкин (член ЦК кадетов) даже со скамьи подсудимых нагло
    оправдывается: "человек не хочет быть слепым и стремится узнать вс?, что
    делается всюду".
     Узнать ВС?, что делается ВСЮДУ??.. Не хочет быть слепым?.. Так
    справедливо же квалифицирует их действие обвинитель как предательство!
    предательство по отношению к Советской Власти!
     Но вот самые страшные их действия: в разгар гражданской войны они...
    писали труды, составляли записки, проекты. Да, "знатоки государственного
    права, финансовых наук, экономических отношений, судебного дела и народного
    образования", они писали труды! (И, как легко догадаться, нисколько при этом
    не опираясь на предшествующие труды Ленина, Троцкого и Бухарина...) Проф. С.
    А. Котляревский -- о федеративном устройстве России, В. И. Стемпковский --
    по аграрному вопросу (и, вероятно, без коллективизации...), В. С. Муралевич
    -- о народном образовании в будущей России, Н. Н. Виноградарский -- об
    экономике. А (великий) биолог Н. К. Кольцов (ничего не видавший от родины,
    кроме гонений и казни) разрешал этим буржуазным китам собираться для бесед у
    него в институте. (Сюда же угодил и Н. Д. Кондратьев, которого в 1931 г.
    окончательно засудят по ТКП.)
     Обвинительное наше сердце так и прыгает из груди опережая приговор. Ну,
    какую такую кару вот этим генеральским подручным? Одна им кара --
    р а с с т р е л! Это не требование обвинителя -- это уже приговор трибунала!
    (Увы, смягчили потом: концентрационный лагерь до конца гражданской войны.)
     В том-то и вина подсудимых, что они не сидели по своим углам, посасывая
    четвертушку хлеба, "они столковывались и сговаривались между собой, каков
    должен быть государственный строй после падения советского?"
     На современном научном языке это называется: они изучали альтернативную
    возможность.
     Грохочет голос обвинителя, но какая-то трещинка слышится нам, как будто
    он глазами шнырнул по кафедре, ищет еще бумажку? цитатку? Мгновение! надо на
    цирлах подать! из другого процесса? неважно! не эту ли, Николай Васильич,
    пожайлуста:
     "для нас... понятие истязания заключается уже в самом факте содержания
    политических заключ?нных в тюрьме..."
     Вот что! Политических держать в тюрьме -- это истязание! И это говорит
    обвинитель! -- какой широчайший взгляд! Восходит новая юрисдикция! Дальше,
     "...Борьба с царским правительством была их <политических> второй
    натурой и не бороться с царизмом они не могли!"61
     Как не могли не изучать альтернативных возможностей?.. Может быть,
    мыслить -- это первая натура интеллигента?
     Ах, не ту цитату подсунули по неловкости! Вот конфуз!.. Но Николай
    Васильевич уже в своей руладе:
     "И даже если бы обвиняемые здесь, в Москве, не ударили пальцем о палец
    -- (оно как-то похоже, что так и было...) -- вс? равно: ...в такой момент
    даже разговоры за чашкой чая, какой строй должен сменить падающую якобы
    Советскую власть, является контрреволюционным актом... Во время гражданской
    войны преступно не только действие <против советской власти>... преступно
    само бездействие."62
     Ну вот теперь понятно, теперь вс? понятно. Их приговорят к расстрелу --
    за бездействие. За чашку чая.
     Например, петроградские интеллигенты решили в случае прихода Юденича
    "прежде всего озаботиться созывом демократической городской думы" (т. е.,
    чтобы отстоять е? от генеральской диктатуры.)
     Крыленко: -- Мне хотелось бы им крикнуть: "Вы обязаны были думать
    прежде всего -- как бы лечь костьми, но не допустить Юденича!!"
     А они -- не легли.
     (Впрочем, и Николай Васильевич не лег.)
     А еще также есть подсудимые, кто был осведомлен! и -- молчал. ("Знал-не
    сказал" по-нашенскому.)
     А вот уже не бездействие, вот уже активное преступное действие: через
    Л. Н. Хрущеву, члена политического Красного Креста (тут же и она, на
    скамье), другие подсудимые помогали бутырским заключ?нным деньгами (можно
    себе представить этот поток капиталов -- на тюремный ларек!) и вещами (да
    еще, гляди, шерстяными?).
     Нет меры их злодеяниям! Да не будет же удержу и пролетарской каре!
     Как при падающем киноаппарате, косой неразборчивой лентой проносятся
    перед нами двадцать восемь дореволюционных мужских и женских лиц. Мы не
    заметили их выражения! -- они напуганы? презрительны? горды?
     Ведь их ответов нет! ведь их последних слов нет! -- по техническим
    соображениям... Покрывая эту недостачу, обвинитель напевает нам: "Это было
    сплошное самобичевание и раскаяние в совершенных ошибках. Политическая
    невыдержанность и промежуточная природа интеллигенции... -- (да-да, еще вот
    это: промежуточная природа!) -- ...в этом факте всецело оправдала ту
    марксистскую оценку интеллигенции, которая всегда давалась ей
    большевиками."63
     Не знаю. Может быть, самобичевались. Может быть нет. Может УЖЕ
    поддались жажде сохранить жизнь во что бы то ни стало. Может ЕЩЕ сохранили
    старое достоинство интеллигенции. Не знаю.
     А кто эта женщина молодая промелькнула?
     Это -- дочь Толстого, Александра. Спросил Крыленко: что она делала на
    этих беседах? Ответила: "Ставила самовар!" -- Три года концлагеря!
     Так восходило солнце нашей свободы. Таким упитанным шалуном рос наш
    октябр?нок-Закон.
     Мы теперь совсем не помним этого.
     1 Этого птенца с твердеющим клювом своим отогревал Троцкий: "Устрашение
    является могущественным средством политики, и надо быть ханжей, чтобы этого
    не понимать". И Зиновьев ликовал, еще не предвидя своего конца: "Буквы ГПУ,
    как и буквы ВЧК, самые популярные в мировом масштабе".
     2 М. Н. Лацис (Судрабс) -- Два года борьбы на внутреннем фронте. --
    ГИЗ, М. 1920.
     3 стр. 74.
     4 стр. 75.
     5 Лацис, стр. 76.
     6 Под ред. Гернета, изд. 2-е.
     7 стр. 385-423.
     8 Журнал "Былое" N2/14, февраль 1907 г.
     9 См. Часть III, гл. 1.
     10 Лацис, стр. 75.
     11 Там же, стр. 70
     12 Части Особого Назначения.
     13 стр. 74
     14 Ленин, 5 изд., т.36, стр. 210.
     15 Н. В. Крыленко. -- "За пять лет (1918-1922)" Обвинительные речи по
    наиболее крупным процессам, заслушанным в московском и Верховном
    революционных трибуналах. -- ГИЗ, М. -- Пд, 1923. Тираж 7000.
     16 стр. 4
     17 стр. 4-5
     18 Крыленко "За пять лет..." стр. 7
     19 стр. 44
     20 Лацис -- "Два года...", стр. 46
     21 Крыленко, стр. 13
     22 стр. 14.
     23 стр. 3
     24 стр. 408
     25 стр. 22, курсив мой.
     26 стр. 505
     27 стр. 318.
     28 стр. 73
     29 стр. 83
     30 Крыленко, стр. 79
     31 стр. 81
     32 стр. 524
     33 стр. 82.
     34 стр. 296
     36 стр. 507
     37 Крыленко, стр. 513, курсив мой.
     38 стр. 507
     39 Чтобы утишить возмущение читателя: этого Якулова, пьявистого змея, к
    моменту суда над Косыревым уже посадили под стражу, нашли ему д е л о.
    Свидетельствовать его приводили под конвоем, а вскоре, надо надеяться,
    расстреляли. (И теперь мы удивляемся: как дошло до беззакония? Почему никто
    не боролся?)
     40 Крыленко, стр. 14
     41 О, сколько сюжетов! О, где Шекспир? Сквозь стены прошел Соловьев,
    слабые камерные тени, Годелюк отрекается слабеющей рукой -- а нам в театрах,
    нам в кино только уличным пением "Вихрей враждебных" передают революционные
    годы...
     42 Крыленко, стр. 522
     43 Крыленко, стр. 509
     44 Крыленко, стр. 509
     45 стр. 509-510, курсив мой А. С.
     46 стр. 511
     47 Крыленко, стр. 14.
     48 Но обвинитель считает: что Самарин, что Распутин -- какая разница?
     49 Крыленко, стр. 61.
     50 Крыленко, стр. 81
     51 Бывший гвардеец-кавалергард Фиргуф, который "потом вдруг духовно
    переродился, вс? раздал нищим и ушел в монастырь, -- и, впрочем, не знаю,
    была ли действительно эта раздача". Да ведь если допустить духовные
    перерождения, -- что ж остается от классовой теории?
     52 Да кто же не помнит этих сцен? Первое впечатление всей моей жизни,
    мне было, наверно, года три-четыре: как в кисловодскую церковь входят
    о с т р о г о л о в ы е (чекисты в буд?новках), прорезают обомлевшую
    онемевшую толпу молящихся и прямо в шишаках, прерывая богослужение -- в
    алтарь.
     53 Крыленко, стр. 61
     54 Патриарх цитирует Ключевского: "Ворота лавры Преподобного затворятся

/ Полные произведения / Солженицын А.И. / Архипелаг ГУЛАГ

Смотрите также по произведению "Архипелаг ГУЛАГ":

• Сочинения
• Краткое содержание