• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Солженицын А.И. / Архипелаг ГУЛАГ

Архипелаг ГУЛАГ [20/38]

Скачать полное произведение

    человек4 (восемь тысяч триста восемьдесят девять), раскрыто
    контрреволюционных организаций -- 412 (фантастическая цифра, зная
    неспособность нашу к организации во всю нашу историю, да еще общую
    разрозненность и упадок духа тех лет), всего арестовано -- 87 тысяч.5 (А эта
    цифра отда?т преуменьшением.)
     С чем можно было бы сопоставить для оценки? В 1907 г. группа левых
    деятелей издала сборник статей "Против смертной казни",6 где приводится7
    поименный перечень всех приговоренных к казни с 1826 г. по 1906 г.
    Составители оговариваются, что он еще незаконченный, что этот список тоже
    неполон (однако, не ущербнее же данных Лациса, составленных в гражданскую
    войну). Он насчитывает 1397 имен, отсюда должны быть исключены 233 чел.,
    которым приговор был заменен и 270 чел. не разысканных (в основном --
    польских повстанцев, бежавших на Запад). Остается 894 чел. Эта цифра за 80
    лет не выдерживает сравнения с лацисовой за полтора года да еще не по всем
    губерниям. -- Правда, составители сборника тут же приводят и другую
    предположительную статистику, по которой приговорено к смерти (может быть и
    не казнено) за один лишь 1906 год -- 1310 ч., а всего с 1826 г. -- 3419 чел.
    Это -- как раз разгар пресловутой столыпинской реакции, и о н?м есть еще
    цифра8: 950 казней за 6 месяцев. (Они существовали столыпинские
    военно-полевые суды.) Жутко звучит, но для укрепившихся наших нервов не
    вытягивает и она: нашу-то цифирку на полгода пересчитав, вс? равно получим
    ВТРОЕ ГУЩЕ -- да это еще по 20 губерниям, да это еще б е з с у д о в ,
     б е з т р и б у н а л о в.
     Суды же действовали само собой еще с ноября 1917 г. При вс?м недосуге
    издали для них в 1919 г. "Руководящие начала уголовного права РСФСР" (мы их
    не читали, достать не могли, а знаем, что было там "лишение свободы на
    неопределенный срок", то есть -- до особого распоряжения).
     Суды были трех родов: народные, окружные и ревтрибуналы.
     Нарсуды занимались бытовыми и уголовными делами. Расстрела они давать
    не могли. До июля 1918 г. еще тянулось в юстиции левоэсеровское наследство:
    нарсуды, смешно сказать, не могли давать более двух лет. Лишь особым
    вмешательством правительства отдельные недопустимо-мягкие приговоры
    поднимались до двадцати лет.9 С июля 1918 г. отпустили нарсудам право на
    пять лет. Когда же утихли все военные грозы, в 1922 г. нарсуды получили
    право присуждать к десяти годам и потеряли право присуждать меньше, чем к
    шести месяцам.
     Окружные суды и ревтрибуналы постоянно имели право расстрела, но на
    короткое время лишались его: окружные в 1920-м, трибуналы -- в 1921-м. Тут
    много мелких зубчиков, проследить которые сумеет только подробный историк
    тех лет.
     Тот историк может быть разыщет документы, развернет нам свиток
    трибунальских приговоров, выложит и статистику. (Хотя вряд ли. Чего не
    уничтожило время и события, то уничтожили заинтересованные.) А мы только
    знаем, что ревтрибуналы не дремали, судили кипуче. Что каждое взятие города
    в ходе гражданской войны отмечалось не только ружейными дымками во дворе ЧК,
    но и бессонными заседаниями трибунала. И для того, чтоб эту пулю получить,
    не надо было непременно быть белым офицером, сенатором, помещиком, монахом,
    кадетом, эсером или анархистом. Лишь белых мягких немозолистых рук в те годы
    было совершенно довольно для расстрельного приговора. Но можно догадаться,
    что в Ижевске или Воткинске, Ярославле или Муроме, Козлове или Тамбове
    мятежи недешево обошлись и корявым рукам. В тех свитках -- внесудебном и
    трибунальском -- если они когда-нибудь перед нами опадут, удивительнее всего
    будет число простых крестьян. Потому что нет числа крестьянским волнениям и
    восстаниям с 18-го по 21-й год, хотя не украсили они цветных листов "Истории
    гражданской войны", никто не фотографировал и для кино не снимал
    возбужденных толп с кольями, вилами и топорами, идущих на пулеметы, а потом
    со связанными руками -- десять за одного! -- в шеренги построенных для
    расстрела. Сапожковское восстание так и помнят в одном Сапожке, пителинское
    -- в одном Пителине. Из того же обзора Лациса за те же полтора года по 20
    губерниям узнаем и число подавленных восстаний -- 344.10 (Крестьянские
    восстания еще с 1918 года обозначали словом "кулацкие", ибо не могли же
    крестьяне восставать против рабоче-крестьянской власти! Но как объяснить,
    что всякий раз восставало не три избы в деревне, а вся деревня целиком?
    Почему масса бедняков своими такими же вилами и топорами не убивала
    восставших "кулаков", а вместе с ними шла на пулеметы? Лацис: "прочих
    крестьян <кулак> обещаниями, клеветой и угрозами заставлял принимать участие
    в этих восстаниях".11 Но уж куда обещательней, чем лозунги комбеда! куда
    угрозней, чем пулеметы ЧОНа!)12
     А сколько еще затягивало в те жернова совсем случайных, ну совсем
    случайных людей, уничтожение которых составляет неизбежную половину сути
    всякой стреляющей революции?
     Вот рассказанное очевидцем заседание рязанского ревтрибунала в 1919 г.
    по делу толстовца И. Е-ва.
     При обявлении всеобщей обязательной мобилизации в Красную армию (через
    год после: "Долой войну! Штык в землю! По домам!") в одной только Рязанской
    губернии до сентября 1919 г. было "выловлено и отправлено на фронт 54697
    дезертиров"13 (а сколько-то еще на месте пристреляно для примера.) Е-в же не
    дезертировал вовсе, а открыто отказывался от военной службы по религиозным
    соображениям. Он мобилизован насильно, но в казармах не бер?т оружия, не
    ходит на занятия. Возмущенный комиссар части переда?т его в ЧК с запискою:
    "не призна?т советской власти". Допрос. За столом трое, перед каждым по
    нагану. "Видели мы таких героев, сейчас на колени упадешь! Немедленно
    соглашайся воевать, иначе тут и застрелим!" Но Е-в тверд: он не может
    воевать, он -- приверженец свободного христианства. Переда?тся его дело в
    ревтрибунал.
     Открытое заседание, в зале -- человек сто. Любезный старенький адвокат.
    Ученый обвинитель (слово "прокурор" запрещено до 1922 г.) Никольский, тоже
    старый юрист. Один из заседателей пытается выяснить у подсудимого его
    воззрения ("как же вы, представитель трудящегося народа, можете разделять
    взгляды аристократа графа Толстого?"), председатель трибунала обрывает и не
    да?т выяснить. Ссора.
     Заседатель: -- Вот вы не хотите убивать людей и отговариваете других.
    Но белые начали войну, а вы нам мешаете защищаться. Вот мы отправим вас к
    Колчаку, проповедуйте там свое непротивление!
     Е-в: -- Куда отправите, туда и поеду.
     Обвинитель: -- Трибунал должен заниматься не всяким уголовным деянием,
    а только контрреволюционным. По составу преступления требую передать это
    дело в народный суд.
     Председатель: -- Ха! Деяние! Ишь, ты, какой законник! Мы
    руководствуемся не законами, а нашей революционной совестью!
     Обвинитель: -- Я настаиваю, чтобы вы внесли мое требование в протокол.
     Защитник: -- Я присоединяюсь к обвинителю. Дело должно слушаться в
    обычном суде.
     Председатель: -- Вот старый дурак! Где его выискали?
     Защитник: -- Сорок лет работаю адвокатом, а такое оскорбление слышу
    первый раз. Занесите в протокол.
     Председатель (хохочет): -- Занесем! Занесем!
     Смех в зале. Суд удаляется на совещание. Из совещательной комнаты
    слышны крики раздора. Вышли с приговором: р а с с т р е л я т ь!
     В зале шум возмущения.
     Обвинитель: -- Я протестую против приговора и буду жаловаться в
    комиссариат юстиции!
     Защитник: -- Я присоединяюсь к обвинителю!
     Председатель: -- Очистить зал!!!
     Повели конвоиры Е-ва в тюрьму и говорят: "Если бы, браток, все такие
    были, как ты -- добро! Никакой бы войны не было, ни белых, ни красных!"
    Пришли к себе в казарму, собрали красноармейское собрание. Оно осудило
    приговор. Написали протест в Москву.
     Ожидая каждый день смерти и воочию наблюдая расстрелы из окна, Е-в
    просидел 37 дней. Пришла замена: 15 лет строгой изоляции.
     Поучительный пример. Хотя революционная законность отчасти и победила,
    но сколько усилий это потребовало от председателя трибунала! Сколько еще
    расстроенности, недисциплинированности, несознательности! Обвинение --
    заодно с защитой, конвоиры лезут не в свое дело слать резолюцию. Ох, не
    легко становиться диктатуре пролетариата и новому суду! Разумеется, не все
    заседания такие разболтанные, но и такое же не одно! Сколько еще уйдет лет,
    пока выявится, направится и утвердится нужная линия, пока защита станет
    заодно с прокурором и судом, и с ними же заодно подсудимый, и с ними же
    заодно все резолюции масс!
     Проследить этот многолетний путь -- благодарная задача историка. А нам
    -- как двигаться в том розовом тумане? Кого опрашивать? Расстрелянные не
    расскажут, рассеянные не расскажут. Ни подсудимых, ни адвокатов, ни
    конвоира, ни зрителей, хоть бы они и сохранились, нам искать не дадут.
     И, очевидно, помочь нам может только обвинение.
     Вот попал к нам от доброхотов неуничтоженный экземпляр книги
    обвинительных речей неистового революционера, первого рабоче-крестьянского
    наркомвоена, Главковерха, потом -- зачинателя Отдела Исключительных Судов
    Наркомюста (готовился ему персональный пост Трибуна, но Ленин этот термин
    отменил),14 славного обвинителя величайших процессов, а потом разоблаченного
    лютого врага народа Н. В. Крыленко.15 И если вс?-таки хотим мы провести наш
    краткий обзор гласных процессов, если затягивает нас искус глотнуть
    судебного воздуха первых послереволюционных лет -- нам надо суметь прочесть
    эту книгу. Другого не дано. А недостающее вс?, а провинциальное вс? надо
    восполнить мысленно.
     Разумеется предпочли бы мы увидеть стенограммы тех процессов, услышать
    загробно драматические голоса тех первых подсудимых и тех первых адвокатов,
    когда еще никто не мог предвидеть, в каком неумолимом череду будет вс? это
    проглатываться -- и с этими ревтрибунальцами вместе.
     Однако, объясняет Крыленко, издать стенограммы "было неудобно по ряду
    технических соображений",16 удобно же только его обвинительные речи да
    приговоры трибуналов, уже тогда вполне совпадавшие с требованиями
    обвинителя.
     Мол, архивы московского и верховного ревтрибуналов оказались (к 1923
    году) "далеко не в таком порядке... По ряду дел стенограмма... оказалась
    настолько невразумительно записанной, что приходилось либо вымарывать целые
    страницы, либо восстанавливать текст по памяти" (!) А "ряд крупнейших
    процессов" (в том числе -- по мятежу левых эсеров, по делу адмирала
    Щастного) "прошел вовсе без стенограммы".17
     Странно. Осуждение левых эсеров была не мелочь -- после Февраля и
    Октября это был третий исходный узел нашей истории, переход к однопартийной
    системе в государстве. И расстреляли немало. А стенограмма не велась.
     А "военный заговор" 1919 года "ликвидирован ВЧК в порядке внесудебной
    расправы",18 так тем более "доказано его наличие".19 (Там всего арестовано
    было больше 1000 человек20 -- так неужто на всех суды заводить?)
     Вот и рассказывай ладком да порядком о судебных процессах тех лет...
     Но важные принципы мы вс?-таки узна?м. Например, сообщает нам верховный
    обвинитель, что ВЦИК имеет право вмешиваться в любое судебное дело. "ВЦИК
    милует и казнит по своему усмотрению неограниченно"21 (курсив наш. -- А. С.)
    Например, приговор к 6 месяцам заменял на 10 лет (и, как понимает читатель,
    для этого весь ВЦИК не собирался на пленум, а поправлял приговор, скажем,
    Свердлов в кабинете). Вс? это, объясняет Крыленко, "выгодно отличает нашу
    систему от фальшивой теории разделения властей",22 теории о независимости
    судебной власти. (Верно, говорил и Свердлов: "Это хорошо, что у нас
    законодательная и исполнительная власть не разделены, как на Западе, глухой
    стеной. Все проблемы можно быстро решать. "Особенно по телефону.)
     Еще откровеннее и точнее в своих речах, прозвеневших на тех трибуналах,
    Крыленко формулирует общие задачи советского суда, когда суд был
    "одновеременно и т в о р ц о м п р а в а (разрядка Крыленко) и
    о р у д и е м п о л и т и к и"23 (разрядка моя. -- А.С.)
     Творцом права -- потому что 4 года не было никаких кодексов: царские
    отбросили, своих не составили. "И пусть мне не говорят, что наш уголовный
    суд должен действовать, опираясь исключительно на существующие писанные
    нормы. Мы живем в процессе Революции..."24 "Трибунал -- это не тот суд, в
    котором должны возродиться юридические тонкости и хитросплетение... Мы
    творим новое право и новые этические нормы"25 -- Сколько бы здесь ни
    говорили о вековечном законе права, справедливости и так далее -- мы
    знаем... как дорого они нам обошлись".26
     (Да если В А Ш И сроки сравнивать с Н А Ш И М И, так может не так и
    дорого? Может с вековечной справедливостью -- поуютнее?..)
     Потому не нужны юридические тонкости, что не приходится выяснять --
    виновен подсудимый или невиновен: понятие виновности, это старое буржуазное
    понятие, вытравлено теперь.27
     Итак, мы услышали от т. Крыленки, что трибунал -- это не тот суд! В
    другой раз мы услышим от него, что трибунал -- это вообще не суд: "Трибунал
    есть орган классовой борьбы рабочих, направленный против их врагов" и должен
    действовать "с точки зрения интересов революции.., имея в виду наиболее
    желательные для рабочих и крестьянских масс результаты"28 (курсив всюду мой.
    -- А. С.)
     Люди не есть люди, а "определенные носители определенных идей"29 Каковы
    бы ни были индивидуальные качества <подсудимого>, к нему может быть применим
    только один метод оценки: это -- оценка с точки зрения классовой
    целесообразности."30
     То есть, ты можешь существовать только если это целесообразно для
    рабочего класса. А "если эта целесообразность потребует, чтобы карающий меч
    обрушился на головы подсудимых, то никакие... убеждения словом не помогут"31
    (ну, там доводы адвокатов и т. д.) "В нашем революционном суде мы
    руководствуемся не статьями и не степенью смягчающих обстоятельств; в
    Трибунале мы должны исходить из соображений целесообразности."32
     В те годы многие вот так: жили-жили, вдруг узнали, что существование их
    НЕЦЕЛЕСООБРАЗНО.
     Следует понимать: не то ложится тяжестью на подсудимого, что он уже
    сделал, а то, что он СМОЖЕТ сделать, если его теперь же не расстреляют. "Мы
    охраняем себя не только от прошлого, но и от будущего".33
     Ясны и всеобщи декларации товарища Крыленко. Уже во вс?м рельефе они
    надвигают на нас весь тот судебный период. Через весенние испарения вдруг
    прорезается осенняя прозрачность. И может быть -- не надо дальше? не надо
    перелистывать процесс за процессом? Вот эти декларации и будут непреклонно
    применены.
     Только, зажмурившись, представить судебный залик, еще не украшенный
    золотом. Истолюбивых трибунальцев в простеньких френчах, худощавых, с еще не
    разъеденными ряжками. А на обвинительной власти (так любит называть себя
    Крыленко) пиджачок гражданский распахнут и в воротном вырезе виден уголок
    тельняшки.
     По-русски верховный обвинитель изъясняется так: "мне интересен вопрос
    факта!"; "конкретизуйте момент тенденции!"; " мы оперируем в плоскости
    анализа объективной истины". Иногда, глядишь, блеснет и латинской пословицей
    (правда, из процесса в процесс одна и та же пословица, через несколько лет
    появляется другая). Ну да ведь и то сказать -- за всей революционной
    беготней два факультета кончил. Что к нему располагает -- выражается о
    подсудимых от души: "профессиональные мерзавцы!" И нисколько не лицемерит.
    Вот не нравится ему улыбка подсудимой, он ей и выляпывает грозно, еще до
    всякого приговора: "А вам, гражданка Иванова, с вашей усмешкой, мы найдем
    цену и найдем возможность сделать так, чтобы вы не смеялись больше
    никогда!"34
     Так что пустимся?..
     а) Дело "Русских Ведомостей". Этот суд, из самых первых и ранних, --
    суд над с л о в о м. 24 марта 1918 года эта известная "профессорская" газета
    напечатала статью Савинкова "С дороги". Охотнее схватили бы самого
    Савинкова, но дорога проклятая, где его искать? Так закрыли газету и
    приволокли на скамью подсудимых престарелого редактора П. В. Егорова,
    предложили ему объяснить: как посмел? ведь 4 месяца уже Новой Эры, пора
    привыкнуть!
     Егоров наивно оправдывается, что статья -- "видного политического
    деятеля, мнения которого имеют общий интерес, независимо от того,
    разделяются ли редакцией". Далее: он не увидел клеветы в утверждении
    Савинкова "не забудем что Ленин, Натансон и Кo приехали в Россию через
    Берлин, т.е. что немецкие власти оказали им содействие при возвращении на
    родину" -- потому что на самом деле так и было, воюющая кайзеровская
    Германия помогла т. Ленину вернуться.
     Восклицает Крыленко, что он и не будет вести обвинения по клевете
    (почему же?..), газету судят за попытку воздействия на умы! (А разве смеет
    газета иметь такую цель?!)
     Не ставится в обвинение газете и фраза Савинкова: "надо быть
    безумцем-преступником, чтобы серьезно утверждать, что международный
    пролетариат нас поддержит" -- потому что он ведь нас еще поддержит...
     За попытку же воздействия на умы приговор: газету, издаваемую с 1864
    г., перенесшую все немыслимые реакции -- Лорис-Меликова, Победоносцева,
    Столыпина, Кассо и кого там еще, -- ныне закрыть навсегда! А редактору
    Егорову... стыдно сказать, как в какой-то Греции... три месяца одиночки. (Не
    так стыдно, если подумать: ведь это только 18-й год! ведь если выживет
    старик -- опять же посадят, и сколько раз еще посадят!)
     Как ни странно, но в те громовые годы так же ласково давались и брались
    взятки, как отвеку на Руси, как довеку в Союзе. И даже и особенно неслись
    даяния в судебные органы. И, робеем добавить, -- в ЧК. Красно переплетенные
    с золотым тиснением тома истории молчат, но старые люди, очевидцы
    вспоминают, что, в отличие от сталинского времени, судьба арестованных
    политических в первые годы революции сильно зависела от взяток: их
    нестеснительно брали и по ним честно выпускали. И вот Крыленко, отобрав лишь
    дюжину дел за пятилетие, сообщает нам о двух таких процессах. Увы, и
    московский и Верховный трибуналы продирались к совершенству непрямым путем,
    грязли в неприличии.
     б) Дело трех следователей московского ревтрибунала. (апрель 1918 г.)
     В марте 18 г. был арестован Беридзе, спекулянт золотыми слитками. Жена
    его, как это было принято, стала искать путей выкупить мужа. Ей удалось
    найти цепочку знакомства к одному из следователей, тот привлек еще двоих, на
    тайной встрече они потребовали с не? 250 тысяч, после торговли скинули до 60
    тысяч, из них половину вперед, а действовать через адвоката Грина. Вс?
    обошлось бы безвестно, как проходили гладко сотни сделок, и не попало бы
    дело в крыленковскую летопись, и в нашу (и на заседание Совнаркома даже!),
    если бы жена не стала жаться с деньгами, не привезла бы Грину только 15
    тысяч аванса вместо тридцати, а главное по женской суетливости не перерешила
    бы за ночь, что адвокат не солиден, и утром не бросилась бы к новому --
    присяжному поверенному Якулову. Не сказано, кто именно, но видимо Якулов и
    решил защемить следователей.
     В этом процессе интересно, что все свидетели, начиная со злополучной
    жены, стараются давать показания в пользу подсудимых и смазывать обвинение
    (что невозможно на процессе политическом!). Крыленко объясняет так: это из
    обывательских соображений, они чувствуют себя чужими нашему Революционному
    Трибуналу. (Мы же осмелимся обывательски предположить: а не научились ли
    свидетели боятся за полгода диктатуры пролетариата? Ведь большая дерзость
    нужна -- топить следователей ревтрибунала. А -- что' потом с тобой?..)
     Интересна и аргументация обвинителя. Ведь месяц назад подсудимые были
    его сподвижники, соратники, помощники, это были люди, безраздельно преданные
    интересам Революции, а один из них, Лейст, был даже "суровым обвинителем,
    способным метать громы и молнии на всякого, кто посягнет на основы", -- и
    что ж теперь о них говорить? откуда искать порочащее? (ибо взятка сама по
    себе порочит недостаточно). А понятно, откуда: прошлое! анкета!
     "Если присмотреться" к этому Лейсту, то "найдутся чрезвычайно
    любопытные сведения". Мы заинтригованы: это давний авантюрист? Нет, но --
    сын профессора Московского университета! А профессор-то не простой, а такой,
    что за двадцать лет уцелел черезо все реакции из-за безразличия к
    политической деятельности! (Да ведь несмотря на реакцию и у Крыленки тоже
    экстерном принимали...) Удивляться ли, что сын его -- двурушник?
     А Подгайский -- тот сын судейского чиновника, безусловно --
    черносотенца, иначе как бы отец двадцать лет служил царю? А сынишка тоже
    готовился к судебной деятельности. Но случилась революция -- и шнырнул в
    ревтрибунал. Еще вчера это рисовалось благородно, но теперь это
    отвратительно!
     Гнуснее же их обоих, конечно, -- Гугель. Он был издателем -- и что же
    предлагал рабочим и крестьянам в качестве умственной пищи? -- он "питал
    широкие массы недоброкачественной литературой", не Марксом, а книгами
    буржуазных профессоров с мировыми именами (тех профессоров мы тоже вскоре
    встретим на скамье подсудимых).
     Гневается и диву да?тся Крыленко -- что' за людишки пролезли в
    трибунал? (Недоумеваем и мы: из кого ж состоят рабоче-крестьянские
    трибуналы? почему пролетариат поручил разить своих врагов именно такой
    публике?)
     А уж адвокат Грин, "свой человек" в следственной комиссии, который кого
    угодно может освободить -- это "типичный представитель той разновидности
    человеческой породы, которую Маркс назвал пиявками капиталистического строя"
    и куда входят кроме всех адвокатов еще все жандармы, священники и...
    нотариусы...35
     Кажется, не пожалел сил Крыленко, требуя беспощадного жестокого
    приговора без внимания к "индивидуальным оттенкам вины", -- но какая-то
    вязкость, какое-то оцепенение охватило вечно-бодрый трибунал, и еле
    промямлил он: следователям по шести месяцев тюрьмы, а с адвоката -- денежный
    штраф. (Лишь пользуясь правом ВЦИК "казнить неограниченно", Крыленко добился
    там, в Метрополе, чтобы следователям врезали по 10 лет, а пьявке-адвокату --
    5 с полной конфискацией. Крыленко прогремел бдительностью и чуть-чуть не
    получил своего Трибуна.)
     Мы созна?м, что как среди революционных масс тогда, так и среди наших
    читателей сегодня этот несчастный процесс не мог не подорвать веры в
    святость трибунала. И с тем большей робостью переходим к следующему
    процессу, касательно к учреждению, еще более возвышенному.
     в) Дело Косырева. (15 февраля 1919 г.) Ф. М. Косырев и дружки его
    Либерт, Роттенберг и Соловь?в прежде служили в комиссии снабжения Восточного
    фронта (еще против войск Учредительного Собрания, до Колчака). Установлено,
    что там они находили способы получать зараз от 70 тысяч до 1 миллиона
    рублей, разъезжали на рысаках, кутили с с?страми милосердия. Их Комиссия
    приобрела себе дом, автомобиль, их артельщик кутил в "Яре". (Мы не привыкли
    представлять таким 1918 год, но так свидетельствует ревтрибунал.)
     Впрочем, не в этом состоит дело: никого из них за Восточный фронт не
    судили и даже вс? простили. Но диво! -- едва лишь была расформирована их
    комиссия по снабжению, как все четверо с добавлением еще Назаренко, бывшего
    сибирского бродяги, дружка Косырева по уголовной каторге, были приглашены
    составить... Контрольно-Ревизионную Коллегию ВЧК!
     Вот что это была за Коллегия: она имела полномочия проверять
    закономерность действий всех остальных органов ВЧК, кроме только Президиума
    ВЧК!!!36 Немаловато! -- вторая власть в ВЧК после Президиума! -- в следующем
    ряду за Дзержинским-Урицким-Петерсом-Лацисом-Менжинским-Ягодой!
     Образ жизни сотоварищей при этом остался прежний, они нисколько не
    возгордились, не занеслись: с каким-то Максимычем, Л?нькой, Рафаильским и
    Мариупольским, "не имеющими никакого отношения к коммунистической
    организации", они на частных квартирах и в гостинице Савой устраивают
    "роскошную обстановку... там царят карты (в банке по тысяче рублей), выпивка
    и дамы". Косырев же обзаводится богатой обстановкой (70 тысяч), да не
    брезгует тащить из ВЧК столовые серебряные ложки, серебряные чашки (а в ВЧК
    они откуда?..), да даже и просто стаканы. "Вот куда, а не в идейную
    сторону... направляется его внимание, вот что берет он для себя от
    революционного движения". (Отрекаясь теперь от полученных взяток, этот
    ведущий чекист не смаргивает солгать, что у него... лежит 200 тыс. рублей
    наследства в Чикагском банке!.. Такую ситуацию он, видимо, реально
    представляет наряду с мировой революцией!)
     Как же правильно использовать свое надчеловеческое право кого угодно
    арестовать и кого угодно освободить? Очевидно, надо намечать ту рыбку, у
    которой икра золотая, а такой в 1918 г. было немало в сетях. (Ведь революцию
    делали слишком впопыхах, всего не доглядели, и сколько же драгоценных
    камней, ожерелий, браслетов, колец, серег успели попрятать буржуазные
    дамочки.) А потом искать контакты с родственниками арестованных через
    кого-то подставного.
     Такие фигуры тоже проходят перед нами на процессе. Вот 22-х летняя
    Успенская, она окончила петербургскую гимназию, а на высшие курсы не попала,
    тут -- власть Советов, и весной 18-го года Успенская явилась в ВЧК
    предложить свои услуги в качестве осведомительницы. По наружности она
    подходила, е? взяли.
     Само стукачество (тогда -- сексотство) Крыленко комментирует так, что
    для себя "Мы в этом ничего зазорного не видим, мы это считаем своим
    долгом;... не самый факт работы позорит; раз человек призна?т что эта работа
    необходима в интересах революции -- он должен идти."37 Но, увы, Успенская,
    оказывается, не имеет политического кредо! -- вот что ужасно. Она так и
    отвечает: "я согласилась, чтобы мне платили определенные проценты" по
    раскрытым делам и еще "пополам делиться" с кем-то, кого Трибунал обходит,
    велит не называть. Своими словами Крыленко так выражает: "Успенская "не
    проходила по личному составу ВЧК и работала поштучно."38 Ну да впрочем,
    по-человечески е? понимая, объясняет нам обвинитель: она привыкла не считать
    денег, что' такое ей несчастные 500 рублей зарплаты в ВСНХ, когда одно
    вымогательство (посодействовать купцу, чтоб сняли пломбы с его магазина)
    да?т ей пять тысяч рублей, другое -- с Мещерской-Гревс, жены арестованного
    -- 17 тысяч. Впрочем, Успенская недолго оставалась простой сексоткой, с
    помощью крупных чекистов она через несколько месяцев была уже коммунисткой и
    следователем.
     Однако, никак мы не доберемся до сути дела. Этой Мещерской-Гревс
    Успенская устроила свидание на частной квартире с неким Годелюком,
    закадычным другом Косырева, чтобы договориться о цене выкупа мужа
    (потребовала с не?... 600 тысяч рублей!) Но к несчастью каким-то
    необъясненным на суде путем это тайное свидание стало известно опять-таки
    присяжному поверенному Якулову -- тому самому, который уже завалил
    следователей-взяточников и, видимо, имел классовую ненависть ко всей системе
    пролетарского судо- и бессудо-производства. Якулов донес в московский
    ревтрибунал,39 а председатель трибунала (помня ли гнев СНК по поводу
    следователей?) тоже совершил классовую ошибку: вместо того, чтобы просто
    предупредить товарища Дзержинского и вс? уладить по-семейному, -- посадил за
    занавеску стенографистку. Итак, застенографированы были все ссылки Годелюка
    на Косырева, на Соловь?ва, на других комиссаров, все его рассказы, кто в ВЧК
    сколько тысяч бер?т, и под стенограмму же получил Годелюк 12 тысяч авансу, а
    Мещерский выдал пропуска для прохода в ВЧК, уже выписанные
    Контрольно-Ревизионной Комиссией, Либертом и Роттенбергом (там, в ЧК, торг
    должен был состояться). И тут -- был накрыт! И в растерянности дал
    показания! (А Мещерская успела побывать и в Контрольно-Ревизионной Комиссии,
    и уже затребовано туда для проверки дело е? мужа.)
     Но позвольте! Но ведь такое разоблачение пятнает небесные одежды ЧК! Да
    в уме ли этот председатель московского ревтрибунала? Да своим ли делом он
    занимается?
     А таков был, оказывается, м о м е н т -- момент, вовсе скрытый от нас в
    складках нашей величественной Истории! Оказывается, первый год работы ЧК
    произвел несколько отталкивающее впечатление даже на партию пролетариата,
    еще к тому не привыкшую. Всего только первый год, первый шаг славного пути
    был пройден ВЧК, а уже, как не совсем внятно пишет Крыленко, возник "спор
    между судом и его функциями -- и внесудебными функциями ЧК... спор,
    разделявший в то время партию и рабочие районы на два лагеря".40 Потому-то
    дело Косырева и могло возникнуть (а до той поры всем сходило), и могло
    подняться даже до всегосударственного уровня.
     Надо было спасать ВЧК! Спасать ВЧК! Соловьев просит Трибунал допустить
    его в Таганскую тюрьму к посаженному (увы, не на Лубянку) Годелюку --
    побеседовать. Трибунал отказывает. Тогда Соловьев проникает в камеру
    Годелюка и безо всякого трибунала. И вот совпадение: как-раз тут Годелюк
    тяжело заболевает, да. ("Едва ли можно говорить о наличии злой воли
    Соловьева", -- расшаркивается Крыленко.) И, чувствуя приближение смерти,

/ Полные произведения / Солженицын А.И. / Архипелаг ГУЛАГ

Смотрите также по произведению "Архипелаг ГУЛАГ":

• Сочинения
• Краткое содержание