• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Солженицын А.И. / Архипелаг ГУЛАГ

Архипелаг ГУЛАГ [7/38]

Скачать полное произведение

    ответ на них уже был получен? Или страшней еще то, что и тридцать лет спустя
    нам говорят: не надо об этом! если вспоминать о страданиях миллионов, это
    искажает историческую перспективу! если доискиваться до сути наших нравов,
    это затемняет материальный прогресс! Вспоминайте лучше о задутых домнах, о
    прокатных станах, о прорытых каналах... нет, о каналах не надо... тогда о
    колымском золоте, нет и о н?м не надо... Да обо всем можно, но -- умеючи, но
    прославляя...
     Непонятно, за что мы клян?м инквизицию? Разве кроме костров не бывало
    торжественных богослужений? Непонятно, чем нам уж так не нравится крепостное
    право? Ведь крестьянину не запрещалось ежедневно трудиться. И он мог
    колядовать на Рождество, а на Троицу девушки заплетали венки...
     ___
     Исключительность, которую теперь письменная и устная легенда
    приписывает 37-му году, видят в создании придуманных вин и в пытках.
     Но это неверно, неточно. В разные годы и десятилетия следствие по 58-й
    статье ПОЧТИ НИКОГДА и не было выяснением истины, а только и состояло в
    неизбежной грязной процедуре: недавнего вольного, иногда гордого, всегда
    неподготовленного человека -- согнуть, протащить через узкую трубу, где б
    ему драло бока крючьями арматуры, где б дышать ему было нельзя, так чтобы
    взмолился он о другом конце -- а другой-то конец вышвыривал его уже готовым
    туземцем Архипелага и уже на обетованную землю. (Несмышл?ныш вечно
    упирается, он думает, что из трубы есть выход и назад.)
     Чем больше миновало бесписьменных лет, тем труднее собрать рассеянные
    свидетельства уцелевших. А они говорят нам, что создание дутых дел началось
    еще в ранние годы органов, -- чтоб ощутима была их постоянная спасительная
    незаменимая деятельность, а то ведь со спадом врагов в час недобрый не
    пришлось бы Органам отмирать. Как видно из дела Косырева,3 положение ЧК
    пошатывалось даже в начале 1919 г. Читая газеты 1918 года я наткнулся на
    официальное сообщение о раскрытии страшного заговора группы в 10 человек,
    которые хотели (только ХОТЕЛИ еще!) втащить на крышу Воспитального дома
    (посмотрите, какая там высота) пушки -- и оттуда обстреливать Кремль. Их
    было десять человек (средь того может быть, женщины и подростки), неизвестно
    сколько пушек -- и откуда же пушки? калибра какого? и как поднимать их по
    лестнице на чердак? И как на наклонной крыше устанавливать? -- да чтоб не
    откатывались при стрельбе! Почему петербургские полицейские, борясь с
    февральской революцией, брали на крышу не тяжелее пулемета?.. А между тем
    эта фантазия, предвосхищающая построения 1937 года, ведь читалась же! и
    верили!.. Очевидно, нам еще докажут со временем, что дутым было
    "гумилевское" дело 1921 года.4 В том же году в рязанском ЧК вздули ложное
    дело о "заговоре" местной интеллигенции (но протесты смельчаков еще смогли
    достигнуть Москвы, и дело остановили). В том же 1921 году был расстрелян
    весь Сапропелиевый комитет, входивший в Комиссию Содействия Природным Силам.
    Достаточно зная склад и настроение русских ученых кругов того времени, и не
    загороженные от тех лет дымовой завесой фанатизма, мы, пожалуй, и без
    раскопок сообразим, какова тому ДЕЛУ цена.
     Вот вспоминает о 1921 годе Е. Дояренко: лубянская приемная арестантов,
    40-50 топчанов, всю ночь ведут и ведут женщин. Никто не знает своей вины,
    общее ощущение: хватают ни за что. Во всей камере одна единственная знает --
    эсерка. Первый вопрос Ягоды: "итак за что вы сюда попали?" т.е. сам скажи,
    помоги накручивать! И АБСОЛЮТНО ТО ЖЕ рассказывают о рязанском ГПУ 1930-го
    года! Сплошное ощущение, что все сидят ни за что. Настолько не в чем
    обвинять, что И. Д. Т-ва обвинили... в ложности его фамилии. (И хотя была
    она самая доподлинная, а врезали ему по ОСО 58-10, 3 года.) Не зная, к чему
    бы придраться, следователь спрашивал: "Кем работали?" "Плановиком" --
    "Пишите объяснительную записку: "Планирование на заводе и как оно
    осуществляется". Потом узнаете, за что арестовали". (Он в записке найдет
    какой-нибудь конец.)
     Это как с Ковенской крепостью в 1912 году: решено было упразднить е? за
    ненадобностью -- она перестала выполнять боевую задачу. Тогда встревоженное
    командование подстроило "ночную стрельбу" по крепости -- чтобы только
    доказать свою пользу и остаться на местах!..
     Впрочем и теоретический взгляд на ВИНУ подследственного был с самого
    начала очень свободный. В инструкции по красному террору чекист М. Я. Лацис
    писал: "...не ищите на следствии материала и доказательств того, что
    обвиняемый действовал словом или делом против советской власти. Первый
    вопрос: к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, образования
    (вот он, Сапропелиевый комитет! -- А. С.), воспитания. Эти вопросы и должны
    определить судьбу обвиняемого". -- 13 ноября 1920 года Дзержинский в письме
    в ВЧК упоминает, что в ЧК "часто да?тся ход клеветническим заявлениям".
     Да не приучили ли нас за столько десятилетий, что ОТТУДА не
    возвращаются? Кроме короткого сознательного попятного движения 1939 года,
    лишь редчайшие одиночные рассказы можно услышать об освобождении человека в
    результате следствия. Да и то: либо этого человека вскоре посадили снова,
    либо выпускали для слежки. Так создалась традиция, что у Органов нет брака в
    работе. А как же тогда с невинными?..
     В "Толковом словаре" Даля проводится такое различие: "дознание разнится
    от следствия тем, что делается для предварительного удостоверения, есть ли
    основание приступить к следствию".
     О, святая простота! Вот уж Органы никогда не знали никакого дознания!
    Присланные сверху списки, или первое подозрение, донос сексота или даже
    анонимный донос5 влекли за собой арест и затем неминуемое обвинение.
    Отпущенное же для следствия время шло не на распутывание преступления, а в
    девяносто пяти случаях на то, чтобы утомить, изнурить, обессилить
    подследственного и хотелось бы ему хоть топором отрубить, только бы поскорее
    конец.
     Уже в девятнадцатом году главный следовательский прием был: наган на
    стол.
     Так шло не только политическое, так шло и "бытовое" следствие. На
    процессе Главтопа (1921) подсудимая Махровская пожаловалась, что е? на
    следствии подпаивали кокаином. Обвинитель6 парирует: "если б она заявила,
    что с ней грубо обращались, грозили расстрелом, всему этому с грехом пополам
    еще можно было бы поверить". Наган пугающе лежит, иногда наставляется на
    тебя, и следователь не утомляет себя придумыванием, в ч?м ты виноват, но:
    "рассказывай, сам знаешь!" Так и в 1927 году следователь Хайкин требовал от
    Скрипниковой, так в 1929 году требовали от Витковского. Ничего не изменилось
    и через четверть столетия. В 1952 году вс? той же Анне Скрипниковой, уже в
    е? пятую посадку, начальник следственного отдела орджоникидзевского МГБ
    Сиваков говорит: "Тюремный врач да?т нам сводки, что у тебя давление
    240/120. Этого мало, сволочь (ей шестой десяток лет), мы доведем тебя до
    трехсот сорока, чтобы ты сдохла, гадина, без всяких синяков, без побоев, без
    переломов. Нам только спать тебе не давать!" И если Скрипникова после ночи
    допроса закрывала днем в камере глаза, врывался надзиратель и орал: "Открой
    глаза, а то стащу за ноги с койки, прикручу к стенке стоймя!"
     И ночные допросы были главными в 1921 г. И тогда же наставлялись
    автомобильные фары в лицо (рязанское ЧК, Стельмах). И на Лубянке в 1926 г.
    (свидетельство Берты Гандаль) использовалось амосовское отопление для подачи
    в камеру то холодного, то вонючего воздуха. И была пробковая камера, где и
    так нет воздуха и еще поджаривают. Кажется, поэт Клюев побывал в такой,
    сидела и Берта Гандаль. Участник Ярославского восстания 1918 г. Василий
    Александрович Касьянов рассказывал, что такую камеру раскаляли, пока из пор
    тела не выступала кровь; увидев это в глазок, клали арестанта на носилки и
    несли подписывать протокол. Известны "жаркие" (и "соленые") приемы
    "золотого" периода. А в Грузии в 1926 г. подследственным прижигали руки
    папиросами; в Метехской тюрьме сталкивали их в темноте в бассейн с
    нечистотами.
     Такая простая здесь связь: раз надо обвинить во что бы то ни стало --
    значит неизбежны угрозы, насилия, и пытки, и чем фантастичнее обвинение, тем
    жесточе должно быть следствие, чтобы вынудить признание. И раз дутые дела
    были всегда -- то насилия и пытки тоже были всегда, это не принадлежность
    1937 года, это длительный признак общего характера. Вот почему странно
    сейчас в воспоминаниях бывших зеков иногда прочесть, что "пытки были
    разрешены с весны 1938 года".7 Духовно-нравственных преград, которые могли
    бы удержать Органы от пыток не было никогда. В первые послереволюционные
    годы в "Еженедельнике ВЧК", "Красном мече" и "Красном терроре" открыто
    дискутировалась применимость пыток с точки зрения марксизма. И, судя по
    последствиям, ответ был извлеч?н положительный, хотя и не всеобщий.
     Вернее сказать о 1938 годе так: если до этого года для применения пыток
    требовалось какое-то оформление, разрешение для каждого следственного дела
    (пусть и получалось оно легко), -- то в 1937-38-м в виду чрезвычайной
    ситуации (заданные миллионные поступления на Архипелаг требовалось в
    заданный сжатый срок прокрутить через аппарат индивидуального следствия,
    чего не знали массовые потоки, "кулаческий" и национальные) насилия и пытки
    были разрешены следователям неограниченно, на их усмотрение, как требовала
    их работа и заданный срок. Не регламентировались при этом и виды пыток,
    допускалась любая изобретательность.
     В 1939-м году такое всеобщее широкое разрешение было снято, снова
    требовалось бумажное оформление на пытку и может быть не такое легкое
    (впрочем, простые угрозы, шантаж, обман, выматывание бессонницей и карцером
    не запрещались никогда). Но уже с конца войны и в послевоенные годы были
    декретированы определенные к а т е г о р и и арестантов, по отношению к
    которым заранее разрешался широкий диапазон пыток. Сюда попали националисты,
    особенно -- украинцы и литовцы, и особенно в тех случаях, где была или
    мнилась подпольная цепочка и надо было е? всю вымотать, все фамилии добыть
    из уже арестованных. Например, в группе Скирюса Ромуальдаса Прано было около
    пятидесяти литовцев. Они обвинялись в 1945 году в том, что расклеивали
    антисоветские листовки. Из-за недостатка в то время тюрем в Литве их
    отправили в лагерь близ Вельска Архангельской области. Одних там пытали,
    другие не выдерживали двойного следственно-рабочего режима, но результат
    таков: все пятьдесят человек до единого признались. Прошло некоторое время и
    из Литвы сообщили, что найдены настоящие виновники листовок, А ЭТИ ВСЕ НЕ
    ПРИ ЧЕМ! -- В 1950 г. я встретил на Куйбышевской пересылке украинца из
    Днепропетровска, которого в поисках "связи" и лиц пытали многими способами,
    включая стоячий карцер с жердочкой, просовываемой для опоры (поспать) на 4
    часа в сутки. После войны же истязали членкора Академии наук Левину -- из-за
    того, что у не? были общие знакомые с Аллилуевыми.
     И еще было бы неверно приписывать 37-му году то "открытие", что личное
    признание обвиняемого важнее всяких доказательств и фактов. Это уже в 20-х
    годах сложилось. А к 1937-му лишь приспело блистательное учение следователям
    и прокурорам для их моральной твердости, мы же, все прочие, узнали о н?м еще
    двадцатью годами позже -- узнали, когда оно стало обругиваться в придаточных
    предложениях и второстепенных абзацах газетных статей как широко и давно
    всем известное.
     Оказывается, в тот грознопамятный год в своем докладе, ставшем в
    специальных кругах знаменитым, Андрей Януарьевич (так и хочется обмолвиться
    Ягуарьевич) Вышинский в духе гибчайшей диалектики (которой мы не разрешаем
    ни государственным подданным, ни теперь электронным машинам, ибо для них да
    есть да, а нет есть нет), напомнил, что для человечества никогда не возможно
    установить абсолютную истину, а лишь относительную. И отсюда он сделал шаг,
    на который юристы не решались две тысячи лет, что, стало быть, и истина,
    устанавливаемая следствием и судом, не может быть абсолютной, а лишь
    относительной. Поэтому, подписывая приговор о расстреле, мы все равно
    никогда не можем быть абсолютно уверены, что казним виновного, а лишь с
    некоторой степенью приближения, в некоторых предположениях, в известном
    смысле.8 Отсюда -- самый деловой вывод: что напрасной тратой времени были бы
    поиски абсолютных улик (улики относительны), несомненных свидетелей (они
    могут и разноречить). Доказательства же виновности относительные,
    приблизительные, следователь может найти и без улик и без свидетелей, не
    выходя из кабинета, "опираясь не только на свой ум, но и на свое партийное
    чуть?, свои нравственные силы" (то есть на преимущества выспавшегося, сытого
    и неизбиваемого человека) "и на свой харакатер" (то есть, волю к
    жестокости)!
     Конечно, это оформление было куда изящнее, чем инструкция Лациса. Но
    суть та же.
     И только в одном Вышинский не дотянул, отступил от диалектической
    логики: почему-то ПУЛЮ он оставил АБСОЛЮТНОЙ...
     Так, развиваясь по спирали, выводы передовой юрисдикции вернулись к
    доантичным или средневековым взглядам. Как средневековые заплечные мастера,
    наши следователи, прокуроры и судьи согласились видеть главное
    доказательство виновности в признании е? подследственным.9
     Однако, простодушное Средневековье, чтобы вынудить желаемое признание,
    шло на драматические картинные средства: дыбу, колесо, жаровню, ерша,
    посадку на кол. В двадцатом же веке, используя и развитую медицину и немалый
    тюремный опыт (кто-нибудь пресерьезно защитил на этом диссертации), признали
    такое сгущение сильных средств излишним, при массовом применении --
    громоздким. И кроме того...
     И кроме того, очевидно еще было одно обстоятельство: как всегда, Сталин
    не выговаривал последнего слова, подчин?нные сами должны были догадаться, а
    он оставлял себе шакалью лазейку отступить и написать "Головокружение от
    успехов". Планомерное истязание миллионов предпринималось вс?-таки впервые в
    человеческой истории и при всей силе своей власти Сталин не мог быть
    абсолютно уверен в успехе. На огромном материале опыт мог пройти иначе, чем
    на малом. Мог произойти непредвиденный взрыв, геологический сброс или хотя
    бы всемирное разглашение. Во всех случаях Сталин должен был остаться в
    ангельски-чистых ризах.
     Поэтому надо думать, не существовало такого перечня пыток и
    издевательств, который в типографски отпечатанном виде вручался бы
    следователям. А просто требовалось, чтобы каждый следственный отдел в
    заданный срок поставлял трибуналу заданное число во вс?м сознавшихся
    кроликов. А просто говорилось (устно, но часто), что все меры и средства
    хороши, раз они направлены к высокой цели; что никто не спросит со
    следователя за смерть подследственного; что тюремный врач должен как можно
    меньше вмешиваться в ход следствия. Вероятно, устраивали товарищеский обмен
    опытом, "учились у передовых"; ну, и объявлялась "материальная
    заинтересованность" -- повышенная оплата за ночные часы, премиальные за
    сжатие сроков следствия; ну, и предупреждалось, что следователи, которые с
    заданием не справятся... А теперь если бы в каком-нибудь ОблНКВД произошел
    бы провал, то и его начальник был бы чист перед Сталиным: он не давал прямых
    указаний пытать! И вместе с тем обеспечил пытки!
     Понимая, что старшие страхуются, часть рядовых следователей (не те, кто
    остервенело упиваются) тоже старались начинать с методов более слабых, а в
    наращивании избегать тех, которые оставляют слишком явные следы: выбитый
    глаз, оторванное ухо, перебитый позвоночник, да даже и сплошную синь тела.
     Вот почему в 1937 году мы не наблюдаем -- кроме бессонницы -- сплошного
    единства приемов в разных областных управлениях, у разных следователей
    одного управления.10 Общее было вс? же то, что преимущество отдавалось
    средствам так сказать легким (мы сейчас их увидим), и это был путь
    безошибочный. Ведь истинные пределы человеческого равновесия очень узки и
    совсем не нужна дыба или жаровня, чтобы среднего человека сделать
    невменяемым.
     Попробуем перечесть некоторые простейшие приемы, которые сламывают волю
    и личность арестанта, не оставляя следов на его теле.
     Начнем с методов психических. Для кроликов, никогда не уготовлявших
    себя к тюремным страданиям -- это методы огромной и даже разрушительной
    силы. Да будь хоть ты и убежден, так тоже не легко.
     1. Начнем с самих ночей. Почему это н о ч ь ю происходит вс? главное
    обламывание душ? Почему это с ранних своих лет Органы выбрали н о ч ь?
    Потому что ночью, вырванный изо сна (даже еще не истязаемый бессонницей),
    арестант не может быть уравновешен и трезв по-дневному, он податливей.
     2. Убеждение в искреннем тоне. Самое простое. Зачем игра в кошки-мышки?
    Посидев немного среди других подследственных, арестант ведь уже усвоил общее
    положение. И следователь говорит ему лениво-дружественно: "Видишь сам, срок
    ты получишь все равно. Но если будешь сопротивляться, то здесь, в тюрьме,
    дойдешь, потеряешь здоровье. А поедешь в лагерь -- увидишь воздух, свет...
    Так что лучше подписывай сразу". Очень логично. И трезвы те, кто соглашаются
    и подписывают, если... Если речь идет только о них самих! Но -- редко так. И
    борьба неизбежна.
     Другой вариант убеждения для партийца. "Если в стране недостатки и даже
    голод, то как большевик вы должны для себя решить: можете ли вы допустить,
    что в этом виновата вся партия? или советская власть? -- "Нет, конечно!" --
    спешит ответить директор льноцентра. "Тогда имейте мужество и возьмите вину
    на себя!" И он бер?т!
     3. Грубая брань. Нехитрый прием, но на людей воспитанных, изнеженных,
    тонкого устройства может действовать отлично. Мне известны два случая со
    священниками, когда они уступали простой брани. У одного из них (Бутырки,
    1944 год) следствие вела женщина. Сперва он в камере не мог нахвалиться,
    какая она вежливая. Но однажды пришел удрученный и долго не соглашался
    повторить, как изощренно она стала загибать, заложив колено за колено.
    (Жалею, что не могу привести здесь одну е? фразочку.)
     4. Удар психологическим контрастом. Внезапные переходы: целый допрос
    или часть его быть крайне любезным, называть по имени отчеству, обещать все
    блага. Потом вдруг размахнуться пресс-папье: "У, гадина! Девять грамм в
    затылок!" и, вытянув руки, как для того, чтобы вцепиться в волосы, будто
    ногти еще иголками кончаются, надвигаться (против женщин прием этот очень
    хорош).
     В виде варианта: меняются два следователя, один рвет и терзает, другой
    симпатичен, почти задушевен. Подследственный, входя в кабинет, каждый раз
    дрожит -- какого увидит? По контрасту хочется второму все подписать и
    признать даже, чего не было.
     5. Унижение предварительное. В знаменитых подвалах ростовского ГПУ
    ("тридцать третьего номера") под толстыми ст?клами уличного тротуара (бывшее
    складское помещение) заключ?нных в ожидании допроса клали на несколько часов
    ничком в общем коридоре на пол с запретом приподнимать голову, издавать
    звуки. Они лежали так, как молящиеся магометане, пока выводной не трогал их
    за плечо и не вел на допрос. Александра О-ва не давала на Лубянке нужных
    показаний. Е? перевели в Лефорово. Там на приеме надзирательница велела ей
    раздеться, якобы для процедуры унесла одежду, а е? в боксе заперла голой.
    Тут пришли надзиратели мужчины, стали заглядывать в глазок, смеяться и
    обсуждать е? стати. -- Опрося, наверно много еще можно собрать примеров. А
    цель одна: создать подавленное состояние.
     6. Любой прием, приводящий подследственного в смятение. Вот как
    допрашивался Ф. И. В. из Красногорска Московской области (сообщил И. А.
    П-ев). Следовательница в ходе допроса сама обнажалась перед ним в несколько
    приемов (стрип-тиз!), но вс? время продолжала допрос, как ни в ч?м не
    бывало, ходила по комнате и к нему подходила и добивалась уступить в
    показаниях. Может быть это была е? личная потребность, а может быть и
    хладнокровный расчет: у подследственного мутится разум, и он подпишет! А
    грозить ей ничего не грозило: есть пистолет, звонок.
     7. Запугивание. Самый применяемый и очень разнообразный метод. Часто в
    соединении с заманиванием, обещанием -- разумеется лживым. 1924-й год: "Не
    сознаетесь? Придется вам проехаться в Соловки. А кто сознается, тех
    выпускаем". 1944-й год: "От меня зависит, какой ты лагерь получишь. Лагерь
    лагерю рознь. У нас теперь и каторжные есть. Будешь искренен -- пойдешь в
    легкое место, будешь запираться -- двадцать пять лет в наручниках на
    подземных работах!" -- Запугивание другой, худшею тюрьмой: "Будешь
    запираться, перешлем тебя в Лефортово (если ты на Лубянке), в Сухановку
    (если ты в Лефортово), там с тобой не так будут разговаривать". А ты уже
    привык: в этой тюрьме как будто режим и НИЧЕГО, а что за пытки ждут тебя
    ТАМ? да переезд... Уступить?
     Запугивание великолепно действует на тех, кто еще не арестован, а
    вызван в Большой Дом пока по повестке. Ему (ей) еще много чего терять, он
    (она) всего боится -- боится, что сегодня не выпустят, боится конфискации
    вещей, квартиры. Он готов на многие показания и уступки, чтобы избежать этих
    опасностей. Она, конечно, не знает уголовного кодекса, и уж как самое малое
    в начале допроса подсовывается ей листок с подложной выдержкой из кодекса:
    "Я предупреждена, что за дачу ложных показний... 5 (пять) лет заключения"
    (на самом деле -- статья 95 -- до двух лет)... за отказ от дачи показаний --
    5 (пять) лет... (на самом деле статья 92 -- до трех месяцев). Здесь уже
    вошел и все время будет входить еще один следовательский метод:
     8. Ложь. Лгать нельзя нам, ягнятам, а следователь лжет вс? время, и к
    нему эти все статьи не относятся. Мы даже потеряли мерку спросить: а что ему
    за ложь? Он сколько угодно может класть перед нами протоколы с подделанными
    подписями наших родных и друзей -- и это только изящный следовательский
    прием.
     Запугивание с заманиванием и ложью основной прием воздействия на
    родственников арестованного, вызванных для свидетельских показаний. "Если вы
    не дадите таких (какие требуются) показаний ему будет хуже... Вы его совсем
    погубите... (каково это слышать матери?)11 Только подписанием этой
    (подсунутой) бумаги вы можете его спасти" (погубить).
     9. Игра на привязанности к близким -- прекрасно работает и с
    подследственным. Это даже самое действенное из запугиваний, на привязанности
    к близким можно сломить бесстрашного человека (о, как это провидено: "враги
    человеку домашние его"!). Помните того татарина, который вс? выдержал -- и
    свои муки, и женины, а -- муки дочерни не выдержал?.. В 1930-м
    следовательница Рималис угрожала так:" Арестуем вашу дочь и посадим в камеру
    с сифилитичками!" Женщина!..
     Угрожают посадить всех, кого вы любите. Иногда со звуковым
    сопровождением: твоя жена уже посажена, но дальнейшая е? судьба зависит от
    твоей искренности. Вот е? допрашивают в соседней комнате, слушай! И
    действительно, за стеной женский плач и визг (а ведь они все похожи друг на
    друга, да еще через стену, да и ты-то взвинчен, ты же не в состоянии
    эксперта; иногда это просто проигрывают пластинку с голосом "типовой жены"
    -- сопрано или контральто, чье-то рацпредложение). Но вот уже без подделки
    тебе показывают через стеклянную дверь, как она идет безмолвная, горестно
    опустив голову -- да! твоя жена! по коридорам госбезопасности! ты погубил е?
    своим упрямством! она уже арестована! (а е? просто вызвали по повестке для
    какой-нибудь пустячной процедуры, в уговоренную минуту пустили по коридору,
    но велели: головы не подымайте, иначе отсюда не выйдете!) -- А то дают
    читать тебе е? письмо, точно е? почерком: я отказываюсь от тебя! после того
    мерзкого, что мне о тебе рассказали, ты мне не нужен! (А так как и ж?ны
    такие, и письма такие в нашей стране отчего ж не возможны, то остается тебе
    сверяться только с душой: такова ли и твоя жена?)
     От В. А. Корнеевой следователь Гольдман (1944) вымогал показания на
    других людей угрозами: "дом конфискуем, а твоих старух выкинем на улицу".
    Убежденная и твердая в вере Корнеева нисколько не боялась за себя, она
    готова была страдать. Но угрозы Гольдмана были вполне реальны для наших
    законов, и она терзалась за близких. Когда к утру после ночи отвергнутых и
    изорванных протоколов Гольдман начинал писать какой-нибудь четвертый
    вариант, где обвинялась только уже одна она, Корнеева подписывала с радостью
    и ощущением душевной победы. Уж простого человеческого инстинкта --
    оправдаться и отбиться от ложных обвинений -- мы себе не уберегаем, где там!
    Мы рады, когда уда?тся всю вину принять на себя.12
     Как никакая классификация в природе не имеет жестких перегородок, так и
    тут нам не уда?тся четко отделить методы психические от физических. Куда,
    например, отнести такую забаву:
     10. Звуковой способ. Посадить подследственного метров за шесть -- за
    восемь и заставлять все громко говорить и повторять. Уже измотанному
    человеку это нелегко. Или сделать два рупора из картона и вместе с пришедшим
    товарищем следователем, подступая к арестанту вплотную, кричать ему в оба
    уха: "Сознавайся, гад!" Арестант оглушается, иногда теряет слух. Но это
    неэкономичный способ, просто следователям в однообразной работе тоже хочется
    позабавиться, вот и придумывают кто во что горазд.
     11. Щекотка. -- тоже забава. Привязывают или придавливают руки и ноги и
    щекочут в носу птичьим пером. Арестант взвивается, у него ощущение, будто
    сверлят в мозг.
     12. Гасить папиросу о кожу подследственного (уже названо выше).
     13. Световой способ. Резкий круглосуточный электрический свет в камере
    или боксе, где содержится арестант, непомерная яркая лампочка для малого
    помещения и белых стен (электричество, сэкономленное школьниками и
    домохозяйками!). Воспаляются веки, это очень больно. А в следственном
    кабинете на него снова направляют комнатные прожектора.
     14. Такая придумка. Чеботар?ва в ночь под 1 мая 1933 года в Хабаровском
    ГПУ всю ночь, двенадцать часов -- не допрашивали, нет: -- водили на допрос!
    Такой-то -- руки назад! Вывели из камеры, быстро вверх по лестнице, в
    кабинет к следователю. Выводной ушел. Но следователь не только не задав ни
    единого вопроса, а иногда не дав Чеботар?ву и присесть, бер?т телефонную
    трубку: заберите из 107-го! Его берут, приводят в камеру. Только он лег на
    нары, гремит замок: Чеботар?в! На допрос! Руки назад! А там: заберите из
    107-го!
     Да вообще методы воздействия могут начинаться задолго до следственного
    кабинета.
     15. Тюрьма начинается с бокса, то есть ящика или шкафа. Человека,
    только что схваченного с воли, еще в л?те его внутреннего движения, готового
    выяснять, спорить, бороться,-- на первом же тюремном шаге захлопывают в
    коробку, иногда с лампочкой и где он может сидеть, иногда темную и такую,
    что он может только стоять, еще и придавленный дверью. И держат его здесь
    несколько часов, полусуток, сутки. Часы полной неизвестности! -- может, он
    замурован здесь на всю жизнь? Он никогда ничего подобного в жизни не
    встречал, он не может догадаться! Идут эти первые часы, когда вс? в н?м еще
    горит от неостановленного душевного вихря. Одни падают духом -- и вот тут-то
    делать им первый допрос! Другие озлобляются -- тем лучше, они сейчас
    оскорбят следователя, допустят неосторожность -- и легче намотать им дело.
     16. Когда не хватало боксов, делали еще и так. Елену Струтинскую в
    новочеркасском НКВД посадили на шесть суток в коридоре на табуретку -- так,
    чтобы она ни к чему не прислонялась, не спала, не падала и не вставала. Это
    на шесть суток! А вы попробуйте просидите шесть часов!
     Опять-таки в виде варианта можно сажать заключ?нного на высокий стул,
    вроде лабораторного, так чтоб ноги его не доставали до пола, они хорошо
    тогда затекают. Дать посидеть ему часов 8-10.
     А то во время допроса, когда арестант весь на виду, посадить его на
    обыкновенный стул, но вот как: на самый кончик, на ребрышко сидения (еще
    вперед! еще вперед!), чтоб он только не сваливался, но чтоб ребро больно
    давило его весь допрос. И не разрешать ему несколько часов шевелиться.
    Только и всего? Да, только и всего. Испытайте!
     17. По местным условиям бокс может заменяться дивизионной ямой, как это
    было в Гороховецких армейских лагерях во время Великой Отечественной войны.
    В такую яму, глубиною три метра, диаметром метра два, арестованный
    сталкивался, и там несколько суток под открытым небом, часом и под дождем,
    была для него и камера и уборная. А триста граммов хлеба и воду ему туда
    спускали на веревочке. Вообразите себя в этом положении, да еще только что
    арестованного, когда в тебе вс? клокочет.
     Общность ли инструкций всем Особым Отделам Красной Армии или сходство
    их бивуачного положения привели к большой распространенности этого приема.
    Так, в 36-й мотострелковой дивизии, участнице Халхин-Гола, стоявшей в 1941
    году в монгольской пустыне, свежеарестованному, ничего не объясняя, давали
    (начальник Особого Отдела Самул?в) в руки лопату и велели копать яму точных
    размеров могилы (уже пересечение с методом психологическим!). Когда
    арестованный углублялся больше, чем по пояс, копку приостанавливали, и
    велели ему садиться на дно: голова арестованного уже не была при этом видна.

/ Полные произведения / Солженицын А.И. / Архипелаг ГУЛАГ

Смотрите также по произведению "Архипелаг ГУЛАГ":

• Сочинения
• Краткое содержание