Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
/ Полные произведения / Дюма А. / Виконт де Бражелон или десять лет спустя
Виконт де Бражелон или десять лет спустя [19/123]
Этот комплимент, не похожий на лесть, очень понравился человеку, которого вся Европа считала героем и который пресытился похвалами.
- Очень жаль, граф, что вы оставили службу, - произнес принц Конде. - Скоро королю придется вести войну с. Голландией или с Англией. Представится много случаев отличиться такому человеку, как вы, знающему Англию, как Францию.
- Могу сказать вашему высочеству, что я, кажется, не ошибся, оставив службу, - отвечал Атос с улыбкой. - Франция и Англия будут отныне жить в мире, как две сестры, если верить моему предчувствию.
- Вашему предчувствию?
- Да, прислушайтесь к тому, о чем говорят за столом кардинала.
В это время кардинал приподнялся на постели и подозвал знаком брата короля.
- Ваше высочество, - сказал Мазарини, - прикажите взять это золото.
И он указал на огромную кучу тусклых и блестящих монет, которую выиграл граф де Гиш.
- Оно мое? - вскричал герцог Анжуйский.
- Здесь пятьдесят тысяч экю... Они ваши...
- Вы дарите их мне?
- Я играл для вашего высочества, - отвечал кардинал все более и более слабеющим голосом, как будто усилие, которое он сделал, чтобы подарить деньги, истощило все его силы, телесные и умственные.
- Боже мой! - прошептал Филипп вне себя от радости. - Какой счастливый день!
Он проворно сгреб деньги со стола и положил в кармины... Более трети кучки осталось еще на столе.
- Шевалье, - обратился Филипп к своему любимцу де Лоррену, - поди сюда.
Тот подошел.
- Возьми, - приказал герцог, указывая на оставшиеся деньги.
Эту необычную сцену все присутствующие приняли как трогательный семейный праздник. Кардинал вел себя как отец французских принцев: оба принца выросли под его крылом. Никто не счел щедрости первого министра гордостью или даже дерзостью, как нашли бы в наше время.
Придворные только завидовали... Король отвернулся.
- Никогда еще не было у меня таких денег, - весело сказал Филипп, проходя со своим любимцем к выходу, чтобы уехать. - Никогда! Какие они тяжелые, эти сто пятьдесят тысяч ливров!
- Но почему господин кардинал подарил вдруг герцогу столько денег? - шепотом спросил принц Конде у графа де Ла Фер. - Верно, он очень болен?
- Да, ваше высочество, болен. У него, как вы могли заметить, скверный вид.
- Но ведь он умрет от этого! Сто пятьдесят тысяч ливров! Непостижимо! Скажите, граф, почему он их подарил? Найдите причину.
- Прошу ваше высочество не спешить с выводами. Вот герцог Анжуйский идет к нам вместе с шевалье де Лорреном. Послушайте, о чем они говорят.
Шевалье говорил герцогу вполголоса:
- Неестественно, что кардинал подарил столько денег вашему высочеству... Осторожнее, ваше высочество, не растеряйте... Чего же хочет от вас кардинал?
- Слышите? - сказал Атос на ухо принцу. - Вот ответ на ваш вопрос.
- Скажите же, ваше высочество, - нетерпеливо спрашивал де Лоррен, стараясь угадать по тяжести денег, оттягивающих его карман, какая сумма досталась на его долю.
- Это свадебный подарок, любезный шевалье!
- Как?
- Да, я женюсь, - продолжал герцог Анжуйский, не замечая, что он в эту минуту проходил мимо принца и Атоса, которые низко поклонились ему.
Де Лоррен бросил на молодого герцога такой странный и полный ненависти взгляд, что граф де Ла Фер вздрогнул.
- Вы женитесь? Вы! - повторил де Лоррен. - Это невозможно! Неужели вы решитесь на такую глупость?
- Не я решаюсь на эту глупость, а меня принуждают к ней, - отвечал герцог Анжуйский. - Но пойдем скорей, повеселимся на эти деньги.
Провожаемый поклонами придворных, он вышел со своим приятелем, радостно улыбаясь.
- Так вот в чем секрет! - тихо сказал принц Атосу. - Он женится на сестре Карла Второго?
- По-видимому, да.
Принц Конде задумался на минуту, глаза его блеснули.
- Вот оно что, - медленно произнес он, словно разговаривая с самим собою, - значит, шпаги долго еще но будут выниматься из ножен!..
И он вздохнул.
Один Атос слышал этот вздох и угадал все, что он в себе таил: подавленные честолюбивые стремления, разрушенные мечты, обманутые надежды...
Принц вскоре стал прощаться. Король тоже собрался уходить. Атос сделал Раулю знак, подтверждавший его прежнее приглашение.
Мало-помалу спальня опустела. Мазарини остался один, терзаемый своими страданиями, которых уже не скрывал.
- Бернуин! - произнес он слабым голосом.
- Что угодно, монсеньер?
- Позвать Гено!.. Поскорее!.. Мне кажется, я умираю, - сказал кардинал.
Испуганный Бернуин побежал в переднюю, отдал приказ, и верховой, поскакавший за доктором, обогнал карету короля Людовика XIV на улице Сент-Оноре.
XLIII. ГЕНО
Приказание кардинала было спешное, и Гено не заставил себя ждать.
Он нашел больного в постели, с посиневшим лицом, распухшими ногами, с судорогами в желудке. У кардинала был жестокий приступ подагры. Он мучился ужасно и проявлял нетерпение, как человек, не привыкший к страданиям. Увидев Гено, он воскликнул:
- Ну, теперь я спасен!
Гено был человек очень ученый и очень осторожный, который не нуждался в критике Буало, чтобы заслужить подобную репутацию. Когда он встречался с болезнью, закрадись она хоть в тело самого короля, он обращался с больным без всякой пощады. Он не сказал, таким образом, Мазарини, как ждал министр: "Врач пришел, прощай болезнь". Напротив, осмотрев больного с весьма мрачным видом, он воскликнул только:
- О!
- В чем дело, Гено? И что за лицо у вас?
- У меня такое лицо, какое должно быть, чтобы лечить ваш недуг. У вас очень серьезная болезнь, монсеньер.
- Подагра... О да, подагра.
- С осложнением, монсеньер.
Мазарини приподнялся на локте и спросил с беспокойством:
- Неужели я болен опаснее, чем думаю?
- Господин кардинал, - ответил Гено, садясь у постели, - вы много потрудились в своей жизни, вы много страдали.
- Но я еще, кажется, не стар. Подумайте, мне только пятьдесят два года.
- О господин кардинал, вам гораздо больше... Сколько лет продолжалась Фронда?
- Зачем вы спрашиваете об этом?
- Из медицинских соображений.
- Да почти десять лет.
- Хорошо. Считайте каждый год Фронды за три года... Выходит тридцать лет, значит, лишних двадцать. Двадцать и пятьдесят два - семьдесят два года. Стало быть, вам семьдесят два года, а это уже старость.
Говоря это, он щупал пульс больного. Пульс показался ему таким плохим, что он тотчас прибавил, несмотря на возражения Мазарини:
- Если считать каждый год Фронды за четыре года, то вам будет восемьдесят два.
Мазарини, побледнев, спросил еле слышным, голосом:
- Вы говорите серьезно?
- Да, к сожалению, - отвечал медик.
Кардинал дышал так тяжело, что даже неумолимый доктор сжалился бы над ним.
- Болезни бывают разные, - промолвил Мазарини. - С некоторыми можно справиться.
- Это правда, монсеньер. И по отношению к человеку такого ума и мужества, как ваше высокопреосвященство, не следует прибегать к уверткам.
- Не правда ли? - воскликнул Мазарини почти весело. - Ибо в конечном счете для чего существует власть, сила воли? Для чего существует талант, ваш талант, Гено? И чему в конце концов служат наука и искусство, если больной, обладающий всем этим, не может избежать угрожающей ему опасности?
Гено пытался вставить слово, но Мазарини, не дав ему открыть рта, продолжал:
- Вспомните, что я самый послушный из ваших больных. Я слепо повинуюсь вам...
- Знаю, знаю, - кивнул Гено.
- Так я выздоровею?
- Господин кардинал, ни сила, ни воля, ни могущество, ни гений, ни наука не могут остановить болезни, которую бог насылает на свое создание. Когда болезнь неизлечима, она убивает, и тут ничего не поделаешь.
- Так моя болезнь... смертельна? - спросил Мазарини.
- Да, монсеньер.
Кардинал упал в изнеможении, как человек, раздавленный огромной тяжестью. Но у Мазарини была закаленная душа и мощный ум.
- Гено, - сказал он, приподнимаясь, - вы позволите мне проверить ваше решение? Я соберу ученейших врачей всей Европы и посоветуюсь с ними... Я хочу жить с помощью каких бы то ни было лекарств!
- Вы напрасно думаете, - отвечал Гено, - что я один решился бы произнести приговор такой драгоценной жизни, как ваша. Я опрашивал ученейших медиков Европы и Франции... двенадцать человек.
- И что же?
- Они считают, что болезнь ваша смертельна; в моем портфеле протокол консультации, подписанный ими. Если вам угодно прочесть эту бумагу, вы увидите, сколько неизлечимых болезней мы нашли у вас. Во-первых...
- Не нужно! Не нужно! - вскричал Мазарини, отталкивая бумагу. - Не нужно, Гено! Я сдаюсь!
И глубокая тишина, во время которой кардинал собирался с духом и силами, последовала за бурной взволнованностью предыдущей сцены.
- Есть еще кое-что, - промолвил Мазарини, - есть знахари, шарлатаны. В моей стране те, от кого отказываются врачи, пробуют свой последний шанс у площадных лекарей, которые десять раз убьют, но сто раз спасут жизнь.
- Разве вы не заметили, ваше преосвященство, что я в течение последнего месяца сменил, по крайней мере, десяток лекарств?
- Да... И что же?
- А то, что я истратил пятьдесят тысяч ливров, чтобы купить у всех этих плутов их секреты. Список исчерпан, мои средства тоже. Вы не излечены, а без моего искусства вы были бы мертвы.
- Это конец, - промолвил тихо кардинал. - Это конец.
Он бросил мрачный взгляд на все свои богатства.
- Надо расстаться со всем этим! - прошептал он. - Я умираю, Гено? Я умер!
- О, нет еще! - вымолвил доктор.
Мазарини схватил его за руку.
- Когда же? - спросил он, глядя расширившимися глазами прямо в лицо невозмутимого медика.
- Таких вещей не говорят, монсеньер.
- Обыкновенным людям - нет. Но мне... Каждая минута моей жизни стоит сокровищ!.. Скажи мне, Гено!
- Нет, нет, монсеньер...
- Я так хочу, скажи! О, дай мне хоть месяц, и за каждый из этих тридцати дней я заплачу тебе по сто тысяч ливров!
- Бог дает вам дни, а не я, - отвечал Гено. - Бог даст вам не больше двух недель.
Кардинал тяжело вздохнул и упал на подушку прошептав:
- Спасибо, Гено, спасибо.
Затем, когда медик собрался уходить, он приподнялся и сказал, устремив на него пламенный взгляд:
- Никому ни слова! Ни слова!
- Я знаю эту тайну уже два месяца: вы видите, я умел хранить ее.
- Ступайте, Гено, я позабочусь о вас. Велите Бриенну прислать мне чиновника, которого зовут Кольбером. Ступайте.
XLIV. КОЛЬБЕР
Кольбер был недалеко. Весь вечер он не выходил из соседнего коридора, разговаривая с Бернуином и Бриенном, и обсуждал с обычной ловкостью придворного человека все события и новости, вскипающие, как пузыри, на поверхности каждого события. Пора нарисовать в нескольких словах портрет одного из любопытнейших людей того времени, и нарисовать его с такой правдивостью, с какой могли сделать это живописцы той эпохи. Кольбер был человеком, на которого историк и моралист имеют равные права.
Кольбер был тринадцатью годами старше Людовика XIV, будущего своего владыки. Человек среднего роста, скорее худой, чем полный, с глубоко сидящими глазами, плоским лицом, черными жесткими и столь редкими волосами, что с молодости принужден был носить скуфейку. Взгляд у него был строгий, даже суровый. С подчиненными он был горд, перед вельможами держался с достоинством человека добродетельного. Всегда надменный, даже тогда, когда, будучи один, смотрел на себя в зеркало. Вот отличительные черты внешности Кольбера.
Что же до его ума, то все расхваливали его глубокое умение составлять счета и его искусство получать доходы там, где могли быть одни убытки.
Кольбер додумался до того, чтобы содержать гарнизоны в пограничных городах, не платя жалованья солдатам и предоставляя им существовать за счет контрибуции. Столь ценные качества подсказали Мазарини мысль после смерти своего управляющего Жубера назначить на его место Кольбера. Мало-помалу Кольбер выдвинулся при дворе, несмотря на свое незнатное происхождение: дед его был виноторговцем; отец тоже торговал, сначала вином, а потом сукном и шелковыми материями.
Кольбер, которого прочили в купцы, служил приказчиком у лионского торговца; потом он бросил лавку, уехал в Париж и поступил в контору господина Битерна, прокурора суда. Тут-то и научился он искусству составлять счета и еще более трудному искусству запутывать их. Твердость Кольбера принесла ему очень большую пользу.
В 1648 году двоюродный брат Кольбера, покровительствовавший ему, устроил его на службу к Мишелю Летелье, который был тогда министром.
Однажды министр послал Кольбера с поручением к Мазарини.
Кардинал в то время отличался цветущим здоровьем, в тяжелые годы Фронды еще не засчитывались ему втрое и вчетверо. Он жил в Седане, где его очень беспокоила одна придворная интрига, в которой Анна Австрийская готова была предать его.
Интригу эту затеял Летелье. Он получил письмо от Анны Австрийской, драгоценное для него и очень опасное для Мазарини. Но так как он всегда (и очень искусно) вел двойную игру, стараясь то мирить, то ссорить между собой всех своих противников, то и тут он решил показать письмо Анны Австрийской кардиналу, чтобы обеспечить себе его благодарность.
Послать письмо было легко; получить его обратно было гораздо труднее. Летелье посмотрел кругом, заметил мрачного худого чиновника, который, нахмурив брови, писал бумаги, и решил, что он лучше всякого жандарма исполнит его поручение.
Кольбер поехал в Седан с приказанием показать кардиналу Мазарини письмо и привезти его назад к Летелье.
Он с особенным вниманием выслушал приказ, заставил повторить его два раза и задал вопрос: что важнее - показать письмо или привезти его обратно?
Летелье отвечал:
- Важнее привезти письмо назад.
Кольбер отправился в путь, спешил, не щадя себя, и вручил Мазарини сначала письмо от Летелье, уведомлявшее кардинала о драгоценной посылке, а потом само письмо королевы.
Мазарини, читая письмо Анны Австрийской, густо покраснел, ласково улыбнулся Кольберу и отпустил его.
- А когда будет ответ? - почтительно спросил Кольбер.
- Завтра.
- Завтра утром?
- Да.
На другой день, с семи часов утра, Кольбер был уже на месте. Мазарини заставил его ждать до десяти. Кольбер, которому пришлось сидеть в передней, и не подумал обидеться. Когда настала его очередь, он вошел, Мазарини отдал ему запечатанный пакет, на ко - тором была надпись: "Господину Мишелю Летелье".
Кольбер посмотрел на конверт с особенным вниманием; кардинал ласково улыбнулся ему и подтолкнул его к двери.
- А письмо ее величества королевы-матери? - спросил Кольбер.
- Оно в пакете со всем прочим.
- Очень хорошо, - сказал Кольбер и, зажав шляпу между колен, начал распечатывать пакет.
Мазарини вскрикнул.
- Что это вы делаете? - спросил он грубо.
- Распечатываю конверт, монсеньер.
- Вы что, не верите мне, господин педант? Видана ли подобная дерзость?
- О монсеньер, не гневайтесь на меня! Могу ли я не верить вашему слову?
- Так что же?
- Я не верю исправности вашей канцелярии. Что такое письмо? Клочок бумаги! Разве нельзя забыть лоскуток бумаги? Ах! Взгляните сами, господин кардинал, я не ошибся!.. Ваши чиновники забыли этот клочок бумаги. Письма королевы нет в пакете.
- Вы наглец и ничего не понимаете! - закричал Мазарини с гневом. - Убирайтесь и ждите моих приказаний!
Сказав это с чисто итальянской живостью, он вырвал пакет из рук Кольбера и вернулся в свой кабинет.
Но гнев его не мог продолжаться вечно, и Мазарини одумался. Каждое утро, отворяя дверь своего кабинета, Мазарини видел лицо дежурившего у дверей Кольбера, который смиренно, но упорно просил у него письмо королевы-матери.
Мазарини не выдержал и наконец отдал письмо. Возвращая драгоценную бумагу, кардинал произнес строжайший выговор, в продолжение которого Кольбер только рассматривал, разглаживал, даже нюхал бумагу, буквы и подпись, как будто имел дело с отъявленным мошенником. Мазарини еще больше разбранил его, а бесстрастный Кольбер, убедившись, что письмо настоящее, ушел, не сказав ни слова, точно глухой.
За это он получил после смерти Жубера место управляющего делами кардинала: Мазарини, вместо того чтобы разгневаться, восхитился им и пожелал сам иметь такого верного слугу.
Кольбер сумел скоро заслужить милость Мазарини и стать для него необходимым. Чиновник знал все его счета, хотя кардинал никогда ни слова не говорил ему о них. Этот секрет очень крепко связывал их друг с другом; вот почему Мазарини, готовясь перейти в иной мир, хотел спросить его совета, как распорядиться имуществом, которое он оставлял на земле.
Расставшись с Гено, кардинал позвал Кольбера, предложил ему сесть и сказал:
- Потолкуем, господин Кольбер, и серьезно, потому что я болен и могу умереть.
- Человек смертей, - произнес Кольбер.
- Я всегда помнил об этом, господин Кольбер, и трудился, предвидя это... Вы знаете, я скопил кое-что...
- Да, монсеньер.
- Какой приблизительно сумме, по-вашему, равно мое состояние?
- Сорок миллионов пятьсот шестьдесят тысяч двести ливров девять су и восемь денье, - ответил Кольбер.
Кардинал испустил глубокий вздох, с изумлением взглянул на Кольбера, но позволил себе улыбнуться.
- Это деньги явные, - сказал Кольбер в ответ на улыбку кардинала.
Кардинал привскочил на постели.
- Что это значит? - воскликнул он.
- Я хочу сказать, что, кроме этих сорока миллионов пятисот шестидесяти тысяч ливров, у вас есть еще тринадцать миллионов, о которых никому не известно.
- Уф! - пробормотал Мазарини. - Вот человек!
В эту минуту голова Бернуина показалась в дверях.
- Что случилось? - спросил Мазарини. - Почему мне мешают?
- Ваш духовник пришел: его пригласили сегодня вечером, - отвечал камердинер. - Он сможет прийти еще раз не раньше, как послезавтра.
Мазарини взглянул на Кольбера; тот взял шляпу и произнес:
- Я приду позже, господин кардинал.
Мазарини колебался.
- Нет, нет, - сказал он, - вы мне так же необходимы, как и он. Притом ведь вы - мой второй духовник... и что я скажу одному, то может слышать другой. Останьтесь!
- А тайна исповеди? Ваш духовник может не согласиться.
- Об этом не беспокойтесь, пройдите за кровать.
- Я могу подождать в другой комнате.
- Нет, нет, вам полезно будет слышать исповедь честного человека.
Кольбер поклонился и прошел за кровать.
- Привести духовника, - сказал Мазарини, опуская полог кровати.
XLV. ИСПОВЕДЬ ЧЕСТНОГО ЧЕЛОВЕКА
Монах вошел спокойно, не удивляясь шуму и движению во дворце, вызванным болезнью кардинала.
- Пожалуйте, преподобный отец, - произнес Мазарини, бросив последний взгляд за полог кровати, - пожалуйте! Помогите мне, отец мой!
- Это мой долг, - отвечал монах.
- Сядьте поудобнее, я хочу принести вам полную исповедь: вы отпустите мне грехи, и я буду чувствовать себя спокойнее.
- Вы не так больны, монсеньер, чтобы подробная исповедь была неотложна... И она крайне утомит вас. Будьте осторожны.
- Вы думаете, это надолго, преподобный отец?
- Как можно думать иначе, если прожита такая большая жизнь, ваше преосвященство.
- О, это верно... Да, рассказ может быть долгим.
- Милосердие божье велико, - прогнусавил театинец.
- Ах, - сказал Мазарини, - боюсь, что я совершил много дел, за которые господь может покарать.
- Так ли? - простодушно спросил монах, отстраняя от лампы свое тонкое лицо, заостренное, как у крота. - Все грешники таковы: сначала забывают, а потом вспоминают, когда уже поздно.
- Грешники или рыбаки? [13] - спросил Мазарини. - Не намекаете ли вы на мое происхождение? Ведь я - сын рыбака.
- Гм, - пробормотал монах.
- Это мой первый грех, преподобный отец. Я велел составить генеалогию, выводящую мой род от древних римских консулов: Генанпя Мацерина Первого, Мацерина Второго и Прокула Мацерина Третьего, о котором говорит хроника Гаоландера... От Мацерина до Мазарини так близко, что сходство имен соблазнительно. Уменьшительная форма имени Мацерин значит "худенький". А теперь, преподобный отец, слову Мазарини с полным основанием можно придать значение "худой" в увеличительной степени, худой, как Лазарь.
И он показал монаху свои руки и ноги, иссушенные лихорадкой.
- Что вы родились в семействе рыбаков, в этом еще нет ничего плохого... Ведь и святой Петр был рыбаком; если вы кардинал, то он глава церкви. Далее!
- Тем более что я пригрозил Бастилией одному авиньонскому аббату, Бонне, который хотел опубликовать генеалогию дома Мазарини, такую удивительную...
- Что ей никто бы не поверил?..
- О преподобный отец, если б причина была в этом, мой грех был бы очень тяжкий... грех гордыни...
- То был излишек ума, и за это никого нельзя упрекнуть. Далее!
- На чем мы остановились? Да, на гордыне... Я хочу все распределить по смертным грехам.
- Мне нравятся точные разделения.
- Очень рад. Надо вам сказать, что в тысяча шестьсот тридцатом году... увы, тридцать один год тому назад...
- Вам тогда было двадцать девять лет.
- Пылкий возраст. Я изображал из себя солдата и в Испании участвовал в перестрелках, чтобы показать, что езжу верхом не хуже любого офицера. Правда, надо добавить, что благодаря мне между испанцами и французами был заключен мир. Этим немного искупается мой грех.
- Не вижу греха в желании показать, что мастерски ездишь верхом. Это очень хорошо, и вы принесли честь монашескому званию. Как христианин - я хвалю, что вы остановили пролитие крови; как монах - горжусь мужеством, проявленным моим товарищем.
Мазарини скромно кивнул головою.
- Правда, - сказал он, - но последствия...
- Какие последствия?
- О, смертный грех гордыни всегда влечет за собою неисчислимые последствия... С той минуты, как я очутился между двух армий, понюхал пороху, проехал по фронту, я стал презирать генералов!
- А!
- Вот где зло!.. И с тех пор я не мог найти ни одного сносного.
- По правде сказать, у нас и не было замечательных полководцев, - заметил монах.
- О! - вскричал Мазарини. - У нас был принц Конде... Я долго мучил его!
- О нем нечего жалеть: у него достаточно славы и богатства.
- Хорошо, а Бофор, которого я заставил так сильно страдать в Венсенской башне?
- А! Но ведь он был мятежником, и безопасность государства требовала, чтобы вы принесли эту жертву... Далее!
- Кажется, я все сказал о гордыне. Есть другой грех, который я даже не смею назвать...
- Я дам ему название. Говорите!
- Вы, вероятно, слышали о моих близких отношениях с ее величеством королевой-матерью... Злые языки...
- Злые языки просто глупы... Для блага государства и ради молодого короля вы должны были жить в добром согласии с королевой... Далее, далее!
- Вы сняли с меня тяжелое бремя, уверяю вас, - сказал Мазарини.
- Все это сущая безделица... Переходите к серьезным вещам.
- Честолюбие, преподобный отец.
- Честолюбие - причина всех великих даяний, монсеньер.
- Я домогался тиары...
- Быть папой - значит быть первым из христиан. Почему не могли вы этого желать?
- Заявляли печатно, что для этой цели я даже продал Камбре испанцам.
- Вы, может быть, сами заказывали эти пасквили, чтобы проявить милосердие к авторам?
- В таком случае, преподобный отец, я дышу свободнее. Теперь остаются только мелкие грехи.
- Говорите.
- Страсть к игре в карты.
- Ну, она, конечно, носит несколько светский характер, но держать открытый дом обязывало вас звание.
- Я любил выигрывать...
- Кто же играет с намерением проиграть?
- Я иногда немного плутовал.
- Вы хотели обыграть партнера. Далее!
- Если так, преподобный отец, то у меня на совести уже не осталось ничего. Дайте же мне отпущение грехов, и душа моя, когда господь призовет ее, возлетит прямо на небо...
Монах сидел неподвижно.
- Чего вы ждете, преподобный отец? - спросил Мазарини.
- Конца вашей исповеди.
- Я кончил.
- О нет! Вы ошибаетесь.
- Право, не знаю!
- Припомните хорошенько!
- Я припомнил все, что мог.
- Тогда я помогу вашей памяти.
- Извольте.
Монах кашлянул несколько раз.
- Вы ничего не сказали ни о скупости, которая тоже смертный грех, ни об этих миллионах...
- О каких миллионах, преподобный отец?
- О тех, которыми вы обладаете, монсеньер.
- Преподобный отец, эти деньги мои. Зачем же говорить вам о них?
- Видите ли, наши мнения на этот счет расходятся. Вы думаете, что эти деньги принадлежат вам, а я полагаю, что они принадлежат отчасти и другим.
Мазарини поднес холодную руку ко лбу, с которого струился пот.
- Как так? - пробормотал он.
- А вот как. Вы нажили значительное состояние на службе королю?
- Значительное... гм!.. Но не чрезмерное...
- Все равно. Откуда получали вы доходы?
- От государства.
- Государство - это король.
- Что вы хотите этим сказать, преподобный отец? - спросил Мазарини с дрожью.
- Ваши аббатства дают вам не меньше миллиона в год. С кардинальским и министерским жалованьем вы получаете более двух миллионов ежегодно.
- О!
- За десять лет это составляет двадцать миллионов - двадцать миллионов, отданные в рост по пятидесяти процентов, приносят за десять лет еще двадцать миллионов.
- Для монаха вы прекрасно считаете.
- С тех пор, как в тысяча шестьсот сорок четвертом году вы изволили перевести наш орден в монастырь близ Сен-Жермен-де-Пре, я веду счета нашего братства.
- Да и мои тоже, как я замечаю.
- Надо знать понемногу обо всем, монсеньер.
- Так говорите же!
- Я полагаю, что с такою огромною ношей вам будет трудно войти в узкие врата рая...
- Так я буду осужден?
- Да, если не возвратите денег.
Мазарини испустил жалобный вздох.
- Возвратить! Но кому?
- Хозяину этих денег, королю.
Вздохи Мазарини перешли в стоны.
- Дайте отпущение! - сказал он.
- Невозможно, монсеньер. Возвратите деньги!
- Но раз вы отпускаете мне все грехи, почему вы не хотите отпустить этого?
- Потому что, отпуская его, я сам совершу грех, которого король никогда мне не простит.
Монах встал с сокрушенным видом и вышел так же торжественно, как вошел.
- Боже мой! - простонал Мазарини. - Кольбер, подите сюда! Я очень болен, друг мой.
XLVI. ДАРСТВЕННАЯ
Кольбер появился из-за занавесок.
- Вы слышали? - спросил Мазарини.
- Увы!
- Прав ли он? Разве все мои деньги - дурно приобретенная собственность?
- Монах - плохой судья в финансовых делах, монсеньер, - отвечал холодно Кольбер. - Однако невозможно, чтобы за вами, ваше преосвященство, с вашими идеями в области теологии, была какая-либо вина. Она всегда находится, когда умирают.
- Умереть - это и есть главная вина, Кольбер.
- Это верно, монсеньер. Так перед кем же вы всетаки виноваты, по мнению этого театинца?
- Перед королем.
Мазарини пожал плечами.
- Словно я не спас его государство и его финансы!
- Здесь нечего возразить, монсеньер.
- Не правда ли? Значит, я законно заработал награду, вопреки моему исповеднику?
- Вне всякого сомнения.
- И я могу сберечь для моей семьи, столь нуждающейся, немалую часть из всего, что я заработал?
- Я не вижу к этому никаких препятствий, монсеньер.
- Я был совершенно уверен, советуясь с вами, Кольбер, что услышу мудрое мнение, - радостно заметил Мазарини.
Кольбер с обычной строгостью поджал губы.
- Господин кардинал, - прервал Кольбер Мазарини, - надо хорошенько посмотреть, нет ли в словах монаха ловушки.
- Ловушки?.. Почему? Он честный человек.
- Он думал, ваше преосвященство, что вы умираете, раз послали за ним... Мне показалось, он говорил вам: "Отделите данное вам королем от того, что вы сами взяли... " Припомните хорошенько, не сказал ли он чегонибудь подобного. Это похоже на монаха.
- Возможно.
- Если это так, то я думаю, монсеньер, что монах вынуждает вас...
- Возвратить все?.. Это невозможно!.. Вы говорите то же самое, что и мой духовник!
- Но если возвратить не все, а только долю его величества, это сопряжено с большой опасностью. Вы искусный политик и, верно, знаете, что теперь у короля в казне нет и полутораста тысяч ливров наличных денег.
- Я не суперинтендант королевских финансов: у меня своя казна... Разумеется, я готов для блага короля... оставить ему сколько-нибудь... Но я не хочу обездолить мое семейство. Это не мое дело, - сказал Мазарини с торжеством, - это дело суперинтенданта Фуке, все счета которого я дал вам проверить в течение последних месяцев.
Кольбер поджал губы при одном лишь упоминании имени Фуке.
- У его величества, - пробормотал он сквозь зубы, - есть лишь те деньги, которые копит Фуке; а ваши деньги, монсеньер, будут для него лекарством. Оставить часть - значит опозорить себя и оскорбить короля; это значит признать, что эта часть была приобретена незаконным путем.
- Господин Кольбер!..
- Я думал, что монсеньеру угодно выслушать мое мнение.
- Да, но вы не знаете всех подробностей.
- Я все знаю, господин кардинал. Вот уже десять лет, как я просматриваю все столбцы цифр, какие только пишутся во Франции; и если мне стоило большого труда вбить их себе в голову, зато они сидят там крепко, и я могу рассказать, сколько тратится денег от Шербура до Марселя, начиная с ведомства умеренного Летелье и кончая тайными расходами расточительного Фуке.
- Так вы хотите, чтобы я пересыпал все мои деньги в королевские сундуки! - насмешливо вскричал Мазарини, у которого подагра вырвала несколько тяжелых вздохов. - Король, конечно, не упрекнет меня, но он будет смеяться надо мною, растрачивая мои миллионы, и будет прав!
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 26 ]
[ 27 ]
[ 28 ]
[ 29 ]
[ 30 ]
[ 31 ]
[ 32 ]
[ 33 ]
[ 34 ]
[ 35 ]
[ 36 ]
[ 37 ]
[ 38 ]
[ 39 ]
[ 40 ]
[ 41 ]
[ 42 ]
[ 43 ]
[ 44 ]
[ 45 ]
[ 46 ]
[ 47 ]
[ 48 ]
[ 49 ]
[ 50 ]
[ 51 ]
[ 52 ]
[ 53 ]
[ 54 ]
[ 55 ]
[ 56 ]
[ 57 ]
[ 58 ]
[ 59 ]
[ 60 ]
[ 61 ]
[ 62 ]
[ 63 ]
[ 64 ]
[ 65 ]
[ 66 ]
[ 67 ]
[ 68 ]
[ 69 ]
[ 70 ]
[ 71 ]
[ 72 ]
[ 73 ]
[ 74 ]
[ 75 ]
[ 76 ]
[ 77 ]
[ 78 ]
[ 79 ]
[ 80 ]
[ 81 ]
[ 82 ]
[ 83 ]
[ 84 ]
[ 85 ]
[ 86 ]
[ 87 ]
[ 88 ]
[ 89 ]
[ 90 ]
[ 91 ]
[ 92 ]
[ 93 ]
[ 94 ]
[ 95 ]
[ 96 ]
[ 97 ]
[ 98 ]
[ 99 ]
[ 100 ]
[ 101 ]
[ 102 ]
[ 103 ]
[ 104 ]
[ 105 ]
[ 106 ]
[ 107 ]
[ 108 ]
[ 109 ]
[ 110 ]
[ 111 ]
[ 112 ]
[ 113 ]
[ 114 ]
[ 115 ]
[ 116 ]
[ 117 ]
[ 118 ]
[ 119 ]
[ 120 ]
[ 121 ]
[ 122 ]
[ 123 ]
/ Полные произведения / Дюма А. / Виконт де Бражелон или десять лет спустя
|
Смотрите также по
произведению "Виконт де Бражелон или десять лет спустя":
|