• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Лондон Д. / Морской волк

Морской волк [7/20]

Скачать полное произведение

    Ярость Лича граничила с безумием. На губах его выступила пена, он за- дыхался, в горле у него клокотало, и временами речь становилась нечлено- раздельной. А Волк Ларсен все так же холодно и спокойно слушал его, прислонившись к углу рубки, и, казалось, был охвачен любопытством. Это дикое проявление жизненного брожения, этот буйный мятеж и вызов, брошен- ный ему движущейся материей, поразили и заинтересовали его.
     Каждый миг и я и все присутствующие ждали, что он бросится на молодо- го матроса и одним ударом прикончит его. Но по какому-то странному кап- ризу он этого не делал. Его сигара потухла, а он вссмотрел вниз с без- молвным любопытством.
     Лич в своем неистовстве дошел до предела.
     - Свинья! Свинья! Свинья! - выкрикивал он, не помня себя. - Почему же ты не сойдешь вниз и не прикончишь меня, убийца? Ты легко можешь сделать это! Никто не остановит тебя! Но я тебя не боюсь! В тысячу раз лучше быть мертвым и избавиться от тебя, чем остаться живым в твоих когтях! Иди же, трус! Убей меня! Убей! Убей!
     Как раз в эту минуту грешная душа Томаса Магриджа вытолкнула его на сцену. Он все время слушал, стоя у двери камбуза, но теперь высунулся вперед, как бы дляого, чтобы выбросить за борт какие-то очистки, на самом же деле, чбы не прозевать убийства, которое, по его мнению, не- минуемо должно было сейчас произойти. Он зскивающе улыбнулся Волку Ларсену, но тот, казалось, даже не заметил его. Однако это не смутило кока. Он тоже был как бы не в себе; повернувшись к Личу, он крикнул:
     - Что ты ругаешься? Постыдился бы! Бессильная ярость Лича наконец нашла себе выход. В первый раз после их стычкиок вышел из камбуза без ножа. И не успели слова слететь с его губ, к кулак Лича сбил его с ног. Трижды поднимался кок на ноги, стараясь удрать в камбуз, и всякий раз молодой матрос одним ударом валил его на палубу.
     - Помогите! - завопил Магридж. - Помогите! Помогите! Уберите его! Что вы глядите, уберите его!
     Охотники только смеялись с чувством облегчения. Трагедия кончилась, начинался фарс. Матросы осмелели и, ухмыляясь, пододвинулись ближе, что- бы лучше видеть, как будут бить ненавистного кока. И даже я возликовал в душе. Признаюсь, я испытал удовлетворение, глядя, как Лич избивает Магриджа, хотя это было почти столь же ужасное избиение, как то, которое только что, по вине самого Магриджа, выпало на долю Джонсона. Но лицо Волка Ларсена оставалось невозмутимым. Он даже не переменил позы и с тем же любопытством следил за избиением. Казалось, он, несмотря на свой отъявленный прагматизм, наблюдает за игрой и движением жизни в надежде узнать о ней что-нибудь новое, различить в ее безумных корчах что-то ус- кользавшее до сих пор от его внимания - ключ к тайне жизни, который по- может ему эту тайну раскрыть.
     Ну и досталось же коку! Да, это избиение мало чем отличалось от ви- денного мною в каюте. Магридж напрасно старался спастись от разъяренного матроса. Напрасно пытался он укрыться в каюту. Когда Лич сбивал его с ног, Магридж делал попытки докатиться до нее, добраться до нее ползком, старался падать в сторону каюты, но удар следовал за ударом с нестижи- мой быстротой. Лич швырял кока, как мяч, пока наконец Магридж не растя- нулся недвижимый на палубе. Но и после этого он еще продолжал получать удары и пинки. Никто не заступился за него. Лич мог бы убить кока, но, очевно, гнев его иссяк. Он повернулся и ушел, оставив своего врага раростертым на палубе; кок лежал и повизгивал, как щенок.
     Но эти двароисшествия послужили только прелюдией к другим событиям того же дня. Под вечер произошла стычка между Смоком и Гендерсоном. В кубрике внезапно раздались выстрелы, и остальные четверо охотников выс- кочили на палубу. Столб густого, едкого дыма - какой всегда бывает от черного пороха - поднялсиз открытого люка. Волк Ларсен бросился туда и исчез в этом дыму. До с долетели звуки ударов. Смок и Гендерсон - оба были ранены, а капит вдобавок еще избил их за то, что они ослушались его приказа и изувили друг друга перед началом охоты. Раны оказались серьезными, и, отколотив охотников, Волк Ларсен тут же принялся лечить их, как умел, и лать перевязки. Я помогал ему, когда он зондировал и промывал раны, и оба молодца стоически переноли эту грубую хирургию без всякого наркоза, подкрепляя свои силы только добрым стаканом виски.
     Затем во время первой вечерней полувахты однялась драка на баке. Причиной ее послужили сплетни и наушничество, из-за которых был избит Джонсон. Шум, доносившийся с бака, и синяки, разукрасившие физиономии матросов, свидетельствовали о том, что однполовина команды изрядно от- делала другую.
     Вторая вечерняя полувахта ознаменовалась новой дракой - на этот раз между Иогансеном и тощим, похожим на янки охотником Лэтимером. Повод к ней подало замечание Лэтимера, что помощник, дескать, храпит и разгова- ривает во сне. В результате последний получил изрядную трепку, после че- го снова не давал никому спать, без конца переживая - во снесе подроб- ности драки.
     Меня тоже всю ночь мучили кошмары. Этот день был похож на страшный сон. Одна зверская сцена сменялась другой, збушевавшиеся страсти и хладнокровная жестокость заставляли людей покушаться на жизнь своих ближних, бить, калечить, уничтожать. Нервы мои были потрясены. Ум возму- щался. До этой поры жизнь моя протекала в относительном неведении зверс- кой стороны человеческой природы. Ведь я всегда жил чисто интеллекту- альной жизнью. Я сталкивался с жестокостью, но только с жестокостью ду- ховной - с колким сарказмом Чарли Фэрасета, с безжалостными эпиграммами и остротами приятелей по клубу и ядовитыми замечаниями некоторых профес- соров в мои студенческие годы.
     В и все. Но чтобы люди могли вымещать свой гнев на ближних, проли- вая кровь и калеча Друг друга, - это было для меня внове и повергало в ужас. Не напрасно называли меня "неженка Ван-Вейден", думал я и беспо- койно ворочался на койке, терзаемый кошмарами. Я дивился своему олному незнанию жизни и горько смеялся над собой; казалось, я уже готов был признать, что отталкивающая философия Волка Ларсена дает более пра- вильное объяснение жизни, чем моя.
     Такое направление мыслей испугало меня. Я чувствовал, что окружающее зверство оказывает на меня развращающее влияние, омрачая все, что есть хорошего и светлого на свете. Я отдавал себе отчет в том, что избиение Томаса Магриджа - скверное, злое дело, и тем не менее не мог не ликать при мысли об этом происшествии. И, сознавая, что я грешу, что такие мыс- ли чудовищны, я все же захлебывался от бессмысленного злорадства. Я больше не был Хэмфри ВанВейденом. Я был Хэмпом, юнгой на шхуне "Приз- рак". Волк Ларсен был моим капитаном, Томас Магридж и остальные - моими товарищами, и печать, которой они были отмечены, уже начинала проступать и на моей шкуре.
    
    
     ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
    
     Три дня я работал и за себя и за Томаса Магриджа и могу с гордостью сказать, что спвлялся с делами неплохо. Я знаю, что заслужил одобрение Волка Ларсена, да и матросы были довольны мною во время моего краткого правления в камбузе.
     - В первый раз ем чистую пищу, с тех пор как попал на борт, - сказал мне Гаррисон, просунув в дверь камбуза обеденную посуду с бака. - Стряп- ня Том почему-то всегда отдавала тухлым жиром, и сдается мне, что он ни разу не сменил рубашки, как отплыл из Фриско.
     - Так оно и есть, - подтвердил я.
     - Небось, и спит в ней? - продолжал Гаррисон.
     - Будь уверен, - сказал я. - На нем все та же рубашка, и он ее ни ра- зу не снимал.
     Но только три дня дал капитан коку на поправку после нанесенных ему побое На четвертый день его за шиворот стащили с койки, и он, хромая и шатаясь от слабости, приступил к исполнению своих обязанностей. Глаза у него так отекли, что он почти ничего не видел. Он хныкал и вздыхал, но Волк Ларсен был неумолим.
     - Смотри, чтоб не было помоев! - напутствовал он кока. - И грязи я больше не потерплю! Изволь также иногда менять рубашку, не то я тебя вы- купаю. Понял?
     Томас Магридж с трудом ковылял по камбузу, и перй же резкий крен "Призрака" чуть не свалил его с ног. Стараясь сохранить равновесие, он хотел схватиться за железные прутья, предохраняющие кастрюли от падения, но промахнулся и оперся рукой о раскаленную плиту. Раздалось шипение, потянуло запахом горелого мяса, и кок взвыл от боли.
     - Господи, господи, вот еще беда-то! - причитал он, усевшись на угольный ящик и размахивая обожженной рукой. - Что ж это за напасть та- кая! Прямо тошно становится! И за что мне это? Уж я ли не стараюсь жить со всеми в ла!
     Слезы струились по его опухшим, покрытым кровоподтеками щекам, лицо было перекошено от боли, но сквозь боль проглядывала затаенная злоба.
     - Как я ненавижу его! Как ненавижу! - пробормотал он, скрипнув зуба- ми.
     - Кого это? - спросил я, но бедняга уже опять начал оплакиватьсвои невзгоды. Впрочем, угадать, кого он ненавидит, было нетрудно, - труднее было бы предположить, что он кого-нибудь любит. В этом человеке сидел какой-то с, заставлявший его ненавидеть весь мир. Мне казалось порой, что Магдж ненавидит даже самого себя, - так нелепо и уродливо сложи- лась его жизнь. В такие минуты во мне пробуждалось горячее сочувствие к нему становилось стыдно, что я мог радоваться его страданиям и бедам. Жизнь подло обошлась с Томасом Магриджем. Она сыграла с ним скверную шту, вылепив из него то, чем он был, и не переставала издеваться над н. Мог ли он быть иным? И, будто в ответ на мои невысказанные мысли, кок прохныкал:
     - Мне всегда, всегда не везло. Некому было послать меня в школу, не- кому было меня покормить илиытереть мне разбитый нос, когда я был мальчонкой! Разве кто-нибу заботился обо мне? Кто, когда, спрашиваю я?
     - Не огорчайся, Томми- сказал я, успокаивающе кладя ему руку на плечо. - Не унывай! Все наладится. У тебя еще много впереди, ты всего можешь добиться.
     - Вранье! Подлое вранье! - заорал он м в лицо, стряхивая мою руку. - Вранье, сам знаешь. Меня не переделат Меня уже сделали - из всяких отбросов! Такие рассуждения хороши для тебя, Хэмп. Ты родился джентльме- ном. Ты никогда не знал, что значит хить голодным и засыпать в слезах оттого, что голод грызет твое пустое брюхо, точно крыса. Нет, мое дело пропащее. Да если даже я проснусь завтра президентом Соединенных Штатов, разве я отъемся за то время, когда бегал по улицам голодным щенком? Раз- ве это исправишь?
     Не в добрый час я родился, вот на мою долю и выпало столько бед, что хватило бы на десятерых. лжизни я провалялся по больницам. Хворал ли- хорадкой в Аспинвале, в Гаване, в Нью-Орлеане. На Барбадосе полгода му- чился от цинги и чуть нсдох. В Гонолулу - оспа. В Шанхае - перелом обеих ног. В Уналашке - воспаление легких. Три сломанных ребра во Фрис- ко. А теперь! Взгляни на меня! Взгляни! Ведь опять все ребра переломали! И посмотришь - буду харкать кровью. Кто же мне возместит все это, спра- шиваю я? Кто? Бог, что ли? Видно, он здорово невзлюбил меня, когда отп- равил в плавание по этому проклятому свету!
     Это возмущение против судьбы продолжалось больше часа, после чего кок снова принялся за работу, хромая, охая и дыша ненавистью ко всему живу- щему. Его диагноз оказался правильным, так как время от времени ему ста- новилось дурно, он начинал харкать кровью и очень страдал. Но бог, каза- лось, вправду возненавидел его и не хотел прибрать. Мало-помалу кок оправился и стал еще злее прежнего.
     Прошло несколько дней, и Джонсон тоже выполз на палубу и кое-как при- нялся за работу. Но ему было еще далеко до поправки, и я нередко наблю- дал украдкой, как он с трудом взбирается вантам или устало склоняется над штурвалом. А хуже всего было то, что он совсем пал духом. Он пресмы- кался перед Волком Ларсеном и перед помощником. Вот Лич - тот держался совсем иначе. Расхаживал по палубе, как молодой тигр, и не скрывал оей ненависти к капитану и к Иогансену.
     - Я еще разделаюсь с тобойкосолапый швед! - услышал я как-то ночью на палубе его слова, обращенные к помощнику.
     Иогансен выбранился в темноте, и в тот же миг что-то с силой удари- лось о переборку камбуза. Снова послышалась ругань, потом насмешливый хохот, а когда все стихло, я вышел на палубу и увил тяжелый нож, вон- зившийся в переборку на целый дюйм. Почти тогда же появился помощник и принялся искать нож, но я уже завладел им и на следующее утро тайком вернул его Личу. Матрос только осклабился при этом, но в его улке было больше искренней благодарности, чем в многословных излияниях присущих представителям моего класса.
     В противоположность остальным членам команды, я теперь ни с кем не был в ссоре, более того, отлично ладил со всеми. Охотники относились ко мне, должно быть, со снисходительным презрением, но, во всяком случае, не враждебно. Смок и Гендерсон, которые понемногу залечивали свои раны и целыми днями качались в подвесных койках под тентом, уверяли, что я уха- живаю за ними лучше всякой сиделки и что они не забудут меня в конце плавания, когда получат расчет. (Как будто мне нужны были их деньги! Я мог купить их со всеми их пожитками, мог купить всю шхуну, даже двадцать таких шхун!) Но мне выпала задача ухаживать за ними, перевязывать их ра- ны, и я делал все, что мог.
     У Волка Ларсена снова был приступ головной боли, длившийся два дня. Должно быть, он жестоко страдал, так как позвал меня и подчинялся моим указаниям, как больной ребенок. Но ничто не помогает ему. По моему сове- ту он бросил курить и пить. Мне казалось просто невероятным, что это ве- ликолепное животное может страдать такими головными болями.
     - Это божья кара, увяю вас, - высказался по этому поводу Луис. - Кара за его черные дела. И это еще не все, иначе...
     - Иначе что? - спросил я.
     - Иначе бог, видать, только грозится, а дела не делает. Эх, вот сле- тит с языка...
     Нет, зря я сказал, что нахожусь в добрых отношениях со всеми. ТомаМагридж не только по-прежнему ненавидит меня, но даже нашел для своей ненависти новый повод. Я долго не понимал, в чем дело, но наконец до- дался: он не мог простить мне, что я родился "джентльменом", как он вы- ражается, то есть под более счастливой звездой, нежели он.
     - А покойников что-то не видать! - поддразнил я Луиса, когда Смок и Гендерсон, дружески беседуя, прогуливались рядом по палубе в первый раз после выздоровления.
     Луис поднял на меня хитрые серые глазки и зловеще покачалоловой.
     - Шквал налетит, говорю вам, и тогда берите все рифы и держитесь крепче. Я чую, давно чую - быть буре. Я ее вижу - вот как такелаж над головой в темную ночь. Она уже близко, близко!
     - И кто же будет первой жертвой? - спросил я.
     - Толькне старый толстый Луис, за это я поручусь, - рассмеялся он. - Я чую нутром, что через год буду глядеть в глаза моей старой матушке; ведь она заждалась своих сыновей - все пятеро ушли в море.
     - Что он говорил тебе? - спросил меня потом Томас Магридж.
     - Что он когда-нибудь съездит домой повидаться с матерью, - осторожно отвечал я.
     - У меня никогда не было матери, - заявил кок, уставив на меня унылый взгляд своих тусклых, сцветных глаз.
    
    
     ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
    
     Думаю о том, что никог не умел понастоящему ценить женское общест- во, хотя почти всю своюизнь провел в окружении женщин. Я жил с матерью и сестрами и всегда старался освободиться от их опеки. Они доводили меня до отчаяния своими заботамо моем здоровье и вторжениями в мою комнату, где неизменно нарушали т систематизированный хаос, который был предме- том моей гордости и в котором я отлично разбирался, и учиняли еще больший, с моей точки ения, хаос, хотя комната и приобретала более оп- рятный вид. После их ухода я никогда ничего не мог найти. Но, увы, как рад был бы я теперь ощутить возле себя их присутствие, услышать шелест их юбок, который так докучал мне подчас! Я уверен, что никогда не буду ссориться с ними, если только мне удастся попасть домой. Пусть с утра до ночи пичкают меня, чем хотят, пусть весь день вытирают пыль в моем каби- нете и подметают пол - я буду спокойно взирать на все это и благодарить судьбу за то, что у меня есть мать и сестры.
     Подобные воспоминания заставляют меня задуматься о другом. Где матери ех этих людей, плавающих на "Призраке"? И противоестественно и нездорово, что все эти мужчины совершенно оторваны от женщин и одни скитаются по белу свету. Грубость и дикость только неизбежный результат этого. Всем этим людям следовало бы тоже иметь жен, сестер, дочерей. Тогда они были бы мягче, человеее, были бы способны на сочувствие. А ведь никто из них даже не жена Годами никому из них не приходится испытывать на себе влияния хорой женщины, ее смягчающего воздействия. Жизнь их одно- бока. Их мужестнность, в которой есть нечто животное, чрезмерно разви- лась в них за счет духовной стороны, притупившейся, почти атрофирован- ной.
     Это кпания холостых мужчин. Жизнь их протекает в грубых стычках, от которых они еще более черствеют. Порой мне просто не верится, что их по- родилиа свет женщины. Кажется, что это какая-то полузвериная, получе- ловеская порода, особый вид живых существ, не имеющих пола, что они вылупились, как черепахи, из согретых солнцем яиц или получили жизнь ка- кимнибудь другим необычным способом. Дни они проводят среди грубости и зла, и в конце концов умирают столь же скверно, как и жили.
     Под влиянием таких мыслей я разговорился вчера вечером с Иогансеном. Это была первая неофициальная беседа, которой он удостоил меня с начала путешествия. Иогансен покинул Швецию, когда ему было восемнадцать лет; теперь ему тридцать восемь, и за все это время он ни разу не был дома. Го два назад в Чили он встретил в каком-то портовом трактире земляка и узнал от него, что его мать еще жива.
     - Верно, уж порядком состарилась теперь, - сказал он, задумчиво гля- нув на компас и тотчас метнув колючий взгляд на Гаррисона, отклонившего- ся на один мб от курса.
     - Когда вы в последний раз писали ей? Он принялся выстывать вслух.
     - В восемьдесят первом... нет, в восемьдесят втором, кажется. Или в восемьдесят третьем? Да, в восемьдесят третьем. Десять лет назад. Из ка- кого-то маленького порта на Мадагаскаре. Я служил тогда на торговом суд- не. Видишь ты, - продолжал он, будто обращаясь через океан к своей забы- той матери, - ведьаждый год собирался домой. Так стоило ли писать? Че- рез год, думаю, попаду. Да всякий раз что-нибудь мешало. Теперь вот стал помником, так дело пойдет подругому. Как получу расчет во Фриско - мо- ж, набежит долларов пятьсот, - так наймусь на какое-нибудь парусноеудно, махну вокруг мыса Горн в Ливерпуль и зашибу еще. А оттуда уж пое- ду домой на свои денежки. Вот тогда моей старушке не придется больше р ботать!
     - Неужто она еще работает? Сколько же ей лет?
     - Под седесят, - ответил он. И добавил хвастливо: - У нас на родине работают рождения и до самой смерти, поэтому мы и живем так долго. Я дотяну до ста.
     Никогда не забуду я этого разговора. То были последние слова, которые я от него слышал, и, быть может, вообще последние его слова.
     Вот вечер, спустившись в каюту, я решил, что там слишком душно спь. Ночь была тихая. Мы вышли из полосы пассатов, и "Призрак" еле полз вперед, со скоростью не больше одного узла. Захватив под мышку по- душку и одеяло, я поднялся на палубу.
     Проходя мимо Гаррисона, я взглянул на компас, установленный на палубе рубки, и заметил, что на этот раз рулевой отклонился от курса на целых три румба.
     Думая, что он заснул, и желая спасти его от взбучки, а то и от че- го-нибудь похуже, я заговил с ним. Но он не спал, глаза его были широ- ко раскрыты и устремлены в даль. Казалось, он был так чем-то взволнован, что не мог ответить мне.
     - В чем дело? - спросил я. - Ты болен?
     Он покачал головой и глубоко вздохнул, словно пробуждаясь от сна.
     - Так держи курс получше, - посоветовал я.
     Он перехватил ручки штурвала; стрелка компаса медленно поползла к се- веро-западу и установилась там после нескольких отклонений.
     Я уже собрался пойти дальше и поднял свои вещи, как вдруг что-то нео- бычное за бортом привлекло мое внимание. Чья-то жилистая мокрая рука ух- ватилась за планшир. Потом темноты появилась другая. Я смотрел, рази- нув рот. Что это за гость из морской глубины? Кто бы это ни был, я знал, что он взбирается на борт, держась за лаглинь. Появилась голова с мокры- ми взъерошенными волосами, и я увидел лицо Волка Ларсена. Его правая ще- ка была в крови, струившейся из раны на голове. Сильным рывком он пере- кинул тело через фальшборт и, очутившись на палубе, метнул быстрый взгляд на рулевого, словнороверяя, кто стоит у штурвала и не грозит ли с этой стороны опасность. Вода ручьями стекала с его одежды, и я бессоз- нательно прислушивался к ее журчанию. Когда он двинулся ко мне, я не- вольно отступил: я отчетливо прочел слово "смерть" в его взгляде.
     - Стой, Хэмп, - тихо сказал он. - Где помощник?
     Я с недоумением покачал головой.
     - Иогансен! - негромко позвал капитан. - Иогансен! Где помощник? - спросил он у Гаррисона.
     Молодой матрос уже успел прийти в себя и довольно спокойно ответил:
     - Не знаю, сэр. Недавно он прошел на бак.
     - Я же шел на бак, но ты, верно, заметил, что вернулся я с противо- положной стороны. Как это могло получиться, а?
     - Вы, верно, были за бортом, сэр.
     - Посмотреть, нет ли его в кубрике, сэр? - предложил я.
     Ларсен покачал головой.
     - Ты не найдешь его там, Хэмп. Идем, ты мне нужен! тавь вещи здесь.
     Я последовал за ним. На палубе было тихо.
     - Проклятые охотники, - проворчал он. - Так разленились, что не могут выстоять четыре часа на вахте!
     На полубаке мы нашли трех спящих матросов! Капитан перевернул их на спину и заглянул им в лицо. Они несли вахту на палубе, а по корабельным правилам все, за исключением старшего вахтенного, рулевого и сигнальщи- ка, в хорую погоду имели право спать.
     - Кто сигнальщик? - спросил капитан.
     - Я, сэр, - с легкой дрожью в голосе ответил Холиок, один из старых матросов. - Я только на минуту задремал сэр. Простите, сэр! Боле этого не будет.
     - Ты ничего не заметил на палубе?
     - Нет, сэр,...
     Но Волк Ларсен уже отвернулся, презрительно буркнув что-то, и оставил матроса с раскрытым ртом, - кто мог думать, что он так дешево отделает- ся!
     - Тише теперь, - шепотом предупредил меня Волк Ларсен, спускаясь по трапу в кубрик.
     С бьющимся сердцем я последовал за ним. Я знал, что нас ожидает, как не знал и того, что уже произошло. Но я видел, что была пролита кровь. И уж, конечно, не по своей воле Волк Ларсенчутился за бортом. Странно было и отсутствие Иогансена.
     Я впервыспускался в матросский кубрик и не скоро забуду то зрелище, которое предстало предо мной, когда я остановился внизу у трапа. Кубрик занимал треугольное помещение на самом носу шхуны и был не больше обык- новенной дешевой каморки на Грабстрит. Вдоль трех его стен в два яруса тянулись койки. Их было двенадцать. Двенадцать человек ютились в этой тесноте - и спали и ели здесь. Моя спальня дома была невелика, но все же она могла вместить дюжину таких кубриков, а если принять ввнимание вы- соту потолка, то и все двадцать.
     Тут пахло плесенью ием-то кислым, и при свете качающейся лампы я разглядел переборки, сплошь увешанные морскими сапогами, клеенчатой одеждой и всевозможнытряпьем - чистым и грязным вперемешку. Все это раскачивалось взад и вперед с шуршам звуком, напоминавшим стук веток о стену дома или о крышу. Время от времени какой-нибудь сапог глухо уда- рялся о переборку. И хотя море было тихое, балки и доски скрипели неу- молчным хором, а из-под настила неслись какие-то странные звуки.
     Все этоисколько не мешало спящим. Их было восемь человек - две сво- бодные от вахты смены, - и спертый воздух был согрет их дыханием; слыша- лись вздохи, храп, невнятное бормотание - звуки, сопровожвшие сон этих людей, спящих в своей берлоге. Но в самом ли деле все о спали? И давно ли? Вот что, по-видимому, интересовало Волка Ларсена. И, чтобы разрешить свои сомнения, он прибег к приему, напомнившему мне одну из новелл Бок- каччо.
     Ларсен вынул лампу из ее качающейся оправы и подал мне. Свой обход он начал с первой койки по правому борту. Наверху лежал канак [10], краса- вец матрос, торого товарищи называли Уфти-Уфти. Он спал, лежа на спи- не, и дышал тихо, как женщина. Одну руку он подложил под голову, другая покоилась поверх одеяла. Волк Ларсен взял его за руку и начал считать пульс. Это разбудило матроса. Он проснулся так же спокойно, как спал, и даже не пошевельнулся при этом. Он только широко открыл свои огромные черные глаза и, не мигая, уставилсяа нас. Волк Ларсен приложил палец к губам, требуя молчания, и глаза снова закрылись.
     На нижней койке лежал Луис, толстый, распаренный. Он спал непритвор- ным, тяжелым сном. Когда Волк Ларсен взял его за руку, онеспокойно за- ерзал и вдруг изогнулся так, что тело его какую-то секунду опиралось только на плечи и пятки. Губы его зашевелились, и он изрек следующую за- гадочную фразу:
     - Кварта - шиллинг. Но гляди в оба, не то трактирщик мигом всучит те- бе трехпенсовую за твои шесть пенсов.
     Затем он повернулся набок и с тяжелым вздохом произнес:
     - Шесть пенсов - "теннер", а шиллинг - "боб". А вот что такое "пони" [11] - я не знаю.
     Удостоверившись, что Луис и канак не прикидываются спящими. Волк Лар- сен перешел к следующим двум койкам, по правому борту, занятым - как мы увидели,светив их лампой, - Личем и Джонсоном.
     Когда капитан нагнулся над нижней койкой, чтобы прощупать пульс Джон- сону, я, стоя с лампой в руках, заметил, что Лич на верхней койке при- поднял голову и осторожно глянул вниз. Должно быть, он разгадал хитрость капитана и понял, что сейчас будет уличен, так как лампа внезапно была выбита у меня из рук, и кубрик погрузился в темноту. В тот же миг Лич спрнул вниз, прямо на Волка Ларсена.
     Звуки, доносившиеся из мрака, напоминали схватку волка с быком. Лар- сен взревел, как разъяренный зверь, и Лич зарычаложе. От этих звуков кровь стыла в жилах. Джонсон, должно быть, тотч вмешался в драку. Я понял, что его униженное поведение все последние дни было лишь хорошо обдуманным притворством.
     Эта схватка в темноте казалась столь ужасной, что я, весь дрожа, прислонился к трапу, не в силах сдвинуться с места. Я снова испытал зна- комое сосущее ощущение под ложечкой, всегда появлявшееся у меня при виде физического насилия. Правда, в этот миг я ничего не мог видеть, но до меня долетали звуки ударов и глухой стук сталкивающихся тел. Койки тре- щали, слышно было тяжелое дыхание, короткие возгласы боли.
     Должно быть, в покушении на жизнь капитана и помощника участвовало несколько человек, так как по возросшему шуму я догадался, что Лич и Джонсон уже полили подкрепление со стороны своих товарищей.
     - Эй, кто-нибудь, дайте нож! - кричал Лич.
     - Двинь его по башке! Вышиби из него мозги! - орал Джонсон.
     Но Волк Ларсен больше не издал ни звук Он молча и свирепо боролся за свою жизнь. Ему приходилось туго. Сру же сбитый с ног, он не мог подняться, и мне казалось, что, несмотря на его чудовищную силу, положе- ние его безнадежно. О ярости этой борьбы я получил весьма наглядное представление, так как сам был сбит с ног сцепившимися телами и, падая, сильно ушибся. Однако среди общей свалки мне как-то удалось заползти на одну из нижних коек и таким образом убраться с дороги.
     - Все сюда! Мы держим его! Попался! - слышал я выкрики Лича.
     - Кого? - спрашивал кто-то, разбуженный шумом, не понимая, что проис- ходит.
     - Кровопийцу помощника! - хитро ответил Лич, с трудом выговаривая слова.
     Его сообщение было встречено восторженными возгласами, и с этой мину- ты Волку Ларсену пришлось отбиваться от семерых дюжих матросов, наседав- ших на него. Луис, я полагаю, не принимал участия в драке. Кубрик гудел, как потревоженный улей.
     - Эй вы, что там у вас такое? - донесся с палубы крик Лэтимера. Он был слишком осторожен, чтобы спуститься в этот ад кипевших во мраке страстей.
     - У кого есть нож? Дайте нож! - снова услышал я голос Лича, когда шум на мгновение затих.
     Многочисленность нападавших повредила им. Они мешали друг другу, а у Волка Ларсена была только одна цель - пробраться ползком к трапу, - и он в конце концов достиг своего. Несмотря на полный мрак, я следил за егпередвижением по звукам. И только такой силач мог сделать то, что сдел он, когда дополз все же до трапа. Хватаясь за ступеньки руками, он ма- ло-помалу выпрямился во весь рост и начал взбираться наверх, невзирая на то, что целая куча людей старалась стащить его вниз.
     Конец этой сцены я не только слышал, но и видел, так как Лэтимер при- нес фонарь и осветил им люк. Волк Ларсен - его едва можно было разгля- деть под уцепившимися за него матросами - у почти добрался до верха трапа. Этот клубок сплетенных тел напомин огромного многолапого паука и раскачивался взад и вперед в такт ритмичной качке шхуны. И медленно, с большими остановками, вся эта кошащаяся масса тел неуклонно ползла кверху. Раз она дрогнула, засла на месте и чуть не покатилась вниз, но равновесие восстановилось, и она снова поползла по трапу.
     - Что тут такое? - крикнул Лэтимер.
     При свете фонаря я увидел его склоненное над люком испуганное лицо.
     - Это я, Ларсен, - донесся приглушенный голос.
     Лэтимер протянул руку. Снизу быстро высунулась рука Ларсена. Лэтимесхватил ее и стал тянуть кверху, и следующие две ступеньки были пройдены быстро. Показалась другая рука Ларсена и ухватилась за комин люка. Клубок тел отделился от трапа, но матросы все еще цеплялись а своего ускользавшего врага. Однако один за другим они начали скатыться вниз. Ларсен сбрасывал их, ударяя о закраину люка, пиная ногами. Последним был Лич: он свалился с самого верха вниз головой прямо на своих товарище Волк Ларсен и фонарь исчезли, и мы остались в темноте.
    
    
     ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

/ Полные произведения / Лондон Д. / Морской волк