/ Полные произведения / Толстой Л.Н. / Война и мир

Война и мир [12/110]

Скачать полное произведение

    -- Лавг'ушка, -- закричал он громко и сердито. -- Ну, снимай, болван!
     -- Да я и так снимаю, -- отвечал голос Лаврушки.
     -- А! ты уж встал, -- сказал Денисов, входя в комнату.
     -- Давно, -- сказал Ростов, -- я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
     -- Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! -- закричал Денисов, не выговаривая р. -- Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
     Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, 'начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
     -- Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), -- растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. -- Можешь себе пг`едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
     Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
     -- Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
     Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
     -- Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей.
     -- Эй, кто там? -- обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
     -- Вахмистр! -- сказал Лаврушка.
     Денисов сморщился еще больше.
     -- Сквег'но, -- проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. -- Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, -- сказал он и вышел к вахмистру.
     Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
     -- А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! -- послышался голос Денисова из другой комнаты.
     -- У кого? У Быкова, у крысы?... Я знал, -- сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
     Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что-то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
     -- Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? -- спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
     Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
     -- Я видел, вы нынче проехали...
     -- Да ничего, конь добрый, -- отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. -- Припадать стала на левую переднюю... -- прибавил он. -- Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
     -- Да, покажите пожалуйста, -- сказал Ростов.
     -- Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
     -- Так я велю привести лошадь, -- сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
     В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что-то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
     -- Ох, не люблю молодца, -- сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
     Ростов пожал плечами, как будто говоря: "И я тоже, да что же делать!" и, распорядившись, вернулся к Телянину.
     Телянин сидел все в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
     "Бывают же такие противные лица", подумал Ростов, входя в комнату.
     -- Что же, велели привести лошадь? -- сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
     -- Велел.
     -- Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
     -- Нет еще. А вы куда?
     -- Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, -- сказал Телянин.
     Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
     Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
     -- Ей пишу, -- сказал он.
     Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом все, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
     -- Ты видишь ли, дг'уг, -- сказал он. -- Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa... а полюбил -- и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания... Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! -- крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
     -- Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
     Денисов сморщился, хотел что-то крикнуть и замолчал.
     -- Сквег'но дело, -- проговорил он про себя. -- Сколько там денег в кошельке осталось? -- спросил он у Ростова.
     -- Семь новых и три старых.
     -- Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, -- крикнул Денисов на Лаврушку.
     -- Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, -- сказал Ростов краснея.
     -- Не люблю у своих занимать, не люблю, -- проворчал Денисов.
     -- А ежели ты у меня не возьмешь деньги по-товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, -- повторял Ростов.
     -- Да нет же.
     И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из-под подушки кошелек.
     -- Ты куда положил, Ростов?
     -- Под нижнюю подушку.
     -- Да нету.
     Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
     -- Вот чудо-то!
     -- Постой, ты не уронил ли? -- сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
     Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
     -- Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад
     под голову кладешь, -- сказал Ростов. -- Я тут положил кошелек. Где он? -- обратился он к Лаврушке.
     -- Я не входил. Где положили, там и должен быть.
     -- Да нет...
     -- Вы все так, бросите куда, да и забудете. В карманах-то посмотрите.
     -- Нет, коли бы я не подумал про клад, -- сказал Ростов, -- а то я помню, что положил.
     Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
     -- Г'остов, ты не школьнич...
     Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где-то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
     -- И в комнате-то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где-нибудь, -- сказал Лаврушка.
     -- Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, -- вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. -- Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
     Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
     -- Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, -- кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
     -- Денисов, оставь его; я знаю кто взял, -- сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
     Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
     -- Вздог'! -- закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. -- Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
     -- Я знаю, кто взял, -- повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
     -- А я тебе говог'ю, не смей этого делать, -- закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
     Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
     -- Ты понимаешь ли, что говоришь? -- сказал он дрожащим голосом, -- кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так...
     Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
     -- Ах, чог'т с тобой и со всеми, -- были последние слова, которые слышал Ростов.
     Ростов пришел на квартиру Телянина.
     -- Барина дома нет, в штаб уехали, -- сказал ему денщик Телянина. -- Или что случилось? -- прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
     -- Нет, ничего.
     -- , Немного не застали, -- сказал денщик.
     Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
     Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
     -- А, и вы заехали, юноша, -- сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
     -- Да, -- сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
     Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
     -- Пожалуйста, поскорее, -- сказал он.
     Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
     -- Позвольте посмотреть мне кошелек, -- сказал он тихим, чуть слышным голосом.
     С бегающими глазами, но все поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
     -- Да, хорошенький кошелек... Да... да... -- сказал он и вдруг побледнел. -- Посмотрите, юноша, -- прибавил он.
     Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
     -- Коли будем в Вене, все там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, -- сказал он. -- Ну, давайте, юноша, я пойду.
     Ростов молчал.
     -- А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, -- продолжал Телянин. -- Давайте же.
     Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: "да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет".
     -- Ну, что, юноша? -- сказал он, вздохнув и из-под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой-то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, все в одно мгновение.
     -- Подите сюда, -- проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. -- Это деньги Денисова, вы их взяли... -- прошептал он ему над ухом.
     -- Что?... Что?... Как вы смеете? Что?... -- проговорил Телянин.
     Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
     -- Здесь люди Бог знает что могут подумать, -- бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, -- надо объясниться...
     -- Я это знаю, и я это докажу, -- сказал Ростов.
     -- Я...
     Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза все так же бегали, но где-то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
     -- Граф!... не губите молодого человека... вот эти несчастные деньги, возьмите их... -- Он бросил их на стол. -- У меня отец-старик, мать!...
     Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. -- Боже мой, -- сказал он со слезами на глазах, -- как вы могли это сделать?
     -- Граф, -- сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
     -- Не трогайте меня, -- проговорил Ростов, отстраняясь. -- Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. -- Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира. V.
     Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
     -- А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, -- говорил, обращаясь к пунцово-красному, взволнованному Ростову, высокий штаб-ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
     Штаб-ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
     -- Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! -- вскрикнул Ростов. -- Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так...
     -- Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, -- перебил штаб-ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. -- Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл...
     -- Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу... так пусть даст мне удовлетворение...
     -- Это все хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что-нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
     Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб-ротмистра он отрицательно покачал головой.
     -- Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, -- продолжал штаб-ротмистр. -- Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
     -- Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
     -- Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
     -- Ни за что! -- крикнул Ростов.
     -- Не думал я этого от вас, -- серьезно и строго сказал штаб-ротмистр. -- Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из-за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по-вашему? А по-нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из-за фанаберии какой-то не хотите извиниться, а хотите все рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а все честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? -- Голос штаб-ротмистра начинал дрожать. -- Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: "между павлоградскими офицерами воры!" А нам не все равно. Так, что ли, Денисов? Не все равно?
     Денисов все молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
     -- Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, -- продолжал штаб-ротмистр, -- а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду-матку скажу. Нехорошо!
     И штаб-ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
     -- Пг`авда, чог'т возьми! -- закричал, вскакивая, Денисов. -- Ну, Г'остов! Ну!
     Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
     -- Нет, господа, нет... вы не думайте... я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так... я... для меня... я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени...ну, все равно, правда, я виноват!.. -- Слезы стояли у него в глазах. -- Я виноват, кругом виноват!... Ну, что вам еще?...
     -- Вот это так, граф, -- поворачиваясь, крикнул штаб-ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
     -- Я тебе говог'ю, -- закричал Денисов, -- он малый славный.
     -- Так-то лучше, граф, -- повторил штаб-ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. -- Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да-с.
     -- Господа, все сделаю, никто от меня слова не услышит, -- умоляющим голосом проговорил Ростов, -- но извиняться не могу, ей-Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
     Денисов засмеялся.
     -- Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, -- сказал Кирстен.
     -- Ей-Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу...
     -- Ну, ваша воля, -- сказал штаб-ротмистр. -- Что ж, мерзавец-то этот куда делся? -- спросил он у Денисова.
     -- Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, -- проговорил Денисов.
     -- Это болезнь, иначе нельзя объяснить, -- сказал штаб-ротмистр.
     -- Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза -- убью! -- кровожадно прокричал Денисов.
     В комнату вошел Жерков.
     -- Ты как? -- обратились вдруг офицеры к вошедшему.
     -- Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
     -- Врешь!
     -- Сам видел.
     -- Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
     -- Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
     -- Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака...Ты что, Ростов, точно из бани?
     -- Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
     Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
     -- Поход, господа!
     -- Ну, и слава Богу, засиделись.
    VI.
     Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23-го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
     День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из-за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
     Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
     Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по-турецки на мокрой траве.
     -- Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? -- говорил Несвицкий.
     -- Покорно благодарю, князь, -- отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. -- Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
     -- Посмотрите, князь, -- сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, -- посмотрите-ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что-то. .Они проберут этот дворец, -- сказал он с видимым одобрением.
     -- И то, и то, -- сказал Несвицкий. -- Нет, а чего бы я желал, -- прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, -- так это вон туда забраться.
     Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
     -- А ведь хорошо бы, господа!
     Офицеры засмеялись.
     -- Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
     -- Им ведь и скучно, -- смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
     Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что-то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
     -- Ну, так и есть, так и есть, -- сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, -- так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
     На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно-белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
     Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
     -- Не угодно ли закусить вашему превосходительству? -- сказал он.
     -- Нехорошо дело, -- сказал генерал, не отвечая ему, -- замешкались наши.
     -- Не съездить ли, ваше превосходительство? -- сказал Несвицкий.
     -- Да, съездите, пожалуйста, -- сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, -- и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
     -- Очень хорошо, -- отвечал Несвицкий.
     Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
     -- Право, заеду к монашенкам, -- сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
     -- Нут-ка, куда донесет, капитан, хватите-ка! -- сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. -- Позабавьтесь от скуки.
     -- Прислуга к орудиям! -- скомандовал офицер.
     И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
     -- Первое! -- послышалась команда.
     Бойко отскочил 1-й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
     Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди -- движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из-за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление. VII.
     Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
     Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
     Только-что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
     -- Экой ты, братец, мой! -- говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, -- экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
     Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: -- Эй! землячки! держись влево, постой! -- Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из-под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно-усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
     -- Вишь, их, как плотину, прорвало, -- безнадежно останавливаясь, говорил казак. -- Много ль вас еще там?
     -- Мелион без одного! -- подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
     -- Как он (он -- неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, -- говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, -- забудешь чесаться.
     И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
     -- Куда, чорт, подвертки запихал? -- говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
     И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо,
     выпившие солдаты.
     -- Как он его, милый человек, полыхнет прикладом-то в самые зубы... -- радостно говорил один солдат в высоко-подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
     -- То-то оно, сладкая ветчина-то. -- отвечал другой с хохотом.
     И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
     -- Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. -- говорил унтер-офицер сердито и укоризненно.
     -- Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро-то, -- говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, -- я так и обмер. Право, ей-Богу, так испужался, беда! -- говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка-немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
     -- Ишь, колбаса-то, тоже убирается!
     -- Продай матушку, -- ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
     -- Эк убралась как! То-то черти!
     -- Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
     -- Видали, брат!
     -- Куда вы? -- спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
     Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
     -- Хочешь, возьми себе, -- говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
     -- И что становятся? Порядку-то нет! -- говорили солдаты. -- Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера-то приперли, -- говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и все жались вперед к выходу.
     Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося... чего-то большого и чего-то шлепнувшегося в воду.
     -- Ишь ты, куда фатает! -- строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
     -- Подбадривает, чтобы скорей проходили, -- сказал другой неспокойно.
     Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
     -- Эй, казак, подавай лошадь! -- сказал он. -- Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
     Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
     -- Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! -- послышался в это время сзади хриплый голос.
     Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки-накинутом на плече ментике Ваську Денисова.

/ Полные произведения / Толстой Л.Н. / Война и мир