• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Люди сороковых годов

Люди сороковых годов [18/50]

Скачать полное произведение

    Запечатав снова письмо, он подал его Макару Григорьеву.
     - Возврати это письмо обратно к отцу и более его писем не трудись приносить ко мне, - проговорил он.
     - А что он, видно, больно строгонько пишет к вам? - спросил его Макар Григорьев, принимая письмо.
     - Да, чересчур уж!
     - Он и мне о том же самом пишет, - прибавил Макар Григорьев.
     - О чем это? - спросил Павел.
     - О барыне-то этой, - отвечал Макар Григорьев, указывая головой на дверь в следующую комнату.
     - Тсс... тише! - остановил его Павел.
     - Пишет, - начал Макар Григорьев уже шепотом, - чтобы вы ее как-нибудь поскорее отправили от себя.
     - О, вздор какой!
     - И пишет, чтобы я и денег вам не выдавал, пока вы не проводите ее: осерчал, видно, старик сильно!
     - Что же, ты и не будешь мне выдавать?
     - А откуда же мне? Я ведь не свои вам даю, а его же.
     - Ну, что ж! Можешь, значит, отправляться, - сказал ему с досадою Павел.
     Макар Григорьев, однако, не уходил.
     - Вы подождали бы маненько писать к старику-то: авось, он и поуходится!
     - Чего ждать? Он не отменит своего приказания.
     - Где же тоже, чай, отменить! - произнес Макар Григорьев в каком-то раздумье.
     - Ну, а я не намерен никогда исполнять его приказания, - сказал Павел.
     - Эх-ма! - проговорил Макар Григорьев, как-то чмокая губами. - Затем, прощенья просим! - прибавил он все еще в каком-то раздумье.
     - Прощай! - сказал ему Павел.
     Старик, идя домой, всю дорогу был как-то мрачней обыкновенного.
     По свойственной всем молодым людям житейской смелости, Павел решился навсегда разорвать с отцом всякую связь и начать жить своими трудами. Он даже не сказал Фатеевой о полученном письме и решился прежде всего приискать себе уроки. Для этого, на другой же день, он отправился к Неведомову, так как тот сам этим жил: но - увы! - Неведомов объявил, что он теперь решительно не знает ни одного свободного урока. Павла это сильно опешило; он, выйдя от приятеля, не знал, что и предпринять: жизнь еще в первый раз скрутила его с этой стороны. Дома между тем его ожидало новое не очень приятное известие. M-me Фатеева встретила его с заплаканными глазами и чем-то сильно сконфуженная.
     - Я получила письмо от своего милого супруга, - начала она.
     "Ну, и с этой стороны пошла бомбардировка!" - подумал Павел.
     - Он пишет, - продолжала Фатеева, и ее голос при этом даже дрожал от гнева, - чтобы я или возвратила ему вексель, или он будет писать и требовать меня через генерал-губернатора.
     - А вексель разве ты ему еще не возвратила? - спросил Павел.
     - Нет, и никогда не возвращу! - произнесла Клеопатра Петровна с ударением. - А то, что он будет писать к генерал-губернатору - это решительный вздор! Он и тогда, как в Петербург я от него уехала, писал тоже к генерал-губернатору; но Постен очень покойно свез меня в канцелярию генерал-губернатора; я рассказала там, что приехала в Петербург лечиться и что муж мой требует меня, потому что домогается отнять у меня вексель. Мне сейчас же выдали какой-то билет и написали что-то такое к предводителю.
     - Все-таки это - неприятные хлопоты, - произнес Павел.
     - Очень! Но меня гораздо более тревожит то, что я как поехала - говорила) ему, писала потом, чтобы он мне проценты по векселю выслал, на которые я могла бы жить, но он от этого решительно отказывается... Чем же я после того буду жить? Тебя мне обременять этим, я вижу, невозможно: ты сам очень немного получаешь.
     У Павла кровью сердце облилось при этих словах... "Не немного я получаю, а я ничего не получаю!" - подумал он.
     - И ты, пожалуйста, - продолжала Фатеева (она, кажется, в этом случае выпытывала Павла, - если тебе это обременительно, ты сейчас же мне скажи; я - хоть пешком, но уйду к матери.
     - Ни за что! - воскликнул Павел. - Неужели ты думаешь, что у меня недостанет толку и смысла просодержать тебя: я, наконец, скоро кончу курс и буду служить.
     - Но я думала, что все-таки тебе это будет тяжело! - произнесла Фатеева, потупляя глаза.
     - Да если бы даже разорвало меня пополам, так я сделаю это!
     Павел при этом постукивал ногой; все нервы в нем ходили. Он говорил, что сделает это; но как сделает - и сам еще не придумал; а между тем, по натуре своей, он не был ни лгун, ни хвастун, и если бы нужно было продать себя в солдаты, так он продался бы и сделал, что обещал. Мысли его в настоящую минуту остановились на том, чтобы занять денег; но у кого? У кого даже спросить: кто дает денег взаймы? Салов был в этом случае единственный человек, который мог бы его научить; а потому, как тот ни противен был ему, однако Павел отправился к нему. Салов жил очень недалеко от него, на Петровке, и занимал довольно большую квартиру, в которой Павел застал страшный беспорядок. В зале стояла мебель из гостиной, в гостиной - из залы; на нескольких стульях было разбросано платье и валялись на полу сапоги; на столе стоял чайный прибор и недоеденный кусок ростбифа. Сам Салов, с всклоченной головою, в шелковом разорванном халате и в туфлях на босу ногу, валялся на мягком, но запачканном диване и читал.
     - A, monsieur Вихров! - воскликнул он не без удовольствия.
     - Я к вам с просьбой, - начал прямо Павел.
     - Слушаю-с! - воскликнул Салов, обертываясь к нему лицом. - Вы, я слышал, mon cher, бабеночкой тоже завелись и только, говорят, и делаете, что занимаете ее... а?
     - Есть такой грех, - отвечал Павел несколько в тон ему.
     - Хвалю и одобряю! - произнес Салов. - Я сам, хотя и меняю каждый день женщин, но не могу, чтобы около меня не было существа, мне преданного. Наклонность, знаете, имею к семейной жизни.
     - Вот по случаю этой-то жизни, - начал Павел, воспользовавшись первою минутою молчания Салова, - я и очутился в весьма неприятном положении: отец мой, у которого очень хорошее состояние, узнав, что эта госпожа живет со мною, рассердился и прекратил мне всякое содержание.
     - О, жестокий родитель! - воскликнул Салов. - Но вы знаете, не говорите об этом в обществе... Сюжет уж очень избит, во всех драмах...
     - С большим бы удовольствием не говорил, - сказал Павел, - но мне, пока я кончу курс и поступлю на службу, нужно занять денег.
     - Что же, под залог каких-нибудь предметов? - спросил Салов.
     - Каких же предметов... Я могу мой заем обеспечить только тем, что я - единственный наследник хорошего состояния.
     - Ну, здесь в Москве требуют более осязаемого: или каких-нибудь ценных вещей, или закладной на какое-нибудь недвижимое имущество.
     - Но неужели же мне никто без этого не поверит? - спросил Павел с волнением в голосе.
     - Полагаю! - отвечал протяжно Салов. - Разве вот что, - прибавил он, подумав немного и с какою-то полунасмешкой, - тут у меня есть и водится со мною некто купчишка - Вахрамеев. Батька у него уехал куда-то на ярмарку и оставил ему под заведование москательную лавку. Он теперь мне проигрывает и платит мне мелом, умброй, мышьяком, и все сие я понемножку сбываю.
     Павел, слушая Салова, удивлялся и не знал, к чему он это говорит.
     - Я скажу этому купчишке, чтоб он дал вам под заемное письмо за порядочные проценты этого мышьяку, чернильных орешков, а вы и сбывайте это тоже понемногу; вам, конечно, при вашей семейной жизни надобны не все деньги вдруг.
     Павел не знал, смеется ли над ним Салов или нет, но, взглянув ему в лицо, увидел, что он говорит совершенно искренно.
     - Нет-с, в этой форме я не желаю делать займа, - сказал он.
     - Эх, mon cher, мало ли в какой форме придется в жизни сделать заем... Я раз, честью моей заверяю, заем делал во французском магазине - перчатками... Возьму в долг пару перчаток за полтора рубля серебром, а за целковый их продаю; тем целый месяц и жил, уверяю вас!
     - Вы человек особенный, - сказал ему Павел.
     - Я человек коммерческий, - произнес насмешливым голосом Салов.
     Вихрову стало уже невыносимо слушать его болтовню.
     - Итак, вы решительно не можете достать мне денег? - спросил он.
     - Решительно! - проговорил Салов.
     Павел поклонился и пошел было.
     - Постойте, Вихров! - кликнул ему вслед хозяин; ему, видно, казалось, что он мало надругался еще над приятелем. - Я могу достать вам пятьсот-шестьсот рублей, с тем чтобы вы сели с нами играть в карты.
     - И проиграть вам все будущее состояние?
     - Вероятно.
     - Нет, я таких займов не желаю.
     - Как хотите! Я вам делал предложение весьма выгодное.
     - Я полагаю, весьма подлое, - проговорил Павел и ушел; он очень рассердился на Салова и прошел прямо на Кисловку к Макару Григорьеву, с тем, чтобы рассказать ему все откровенно, посоветоваться с ним, - что делать и что предпринять. Он видел и заметил еще прежде, что Макар Григорьев был к нему как-то душевно расположен.
     - Ай, батюшка Павел Михайлович! - вскричал тот, увидя Павла и вскакивая с своего кожаного дивана, на котором лежал вверх лицом.
     - Не тревожься, пожалуйста, и лежи; а я сяду возле тебя! - сказал Павел и сел на стул.
     Но Макар Григорьев, разумеется, не лег, а встал даже перед барином на ноги.
     - Я в ужасном положении, Макар Григорьич, - начал Павел.
     - Что уж, какое дело, - произнес тот невеселым голосом, - возьмите покамест у меня оброчные деньги; а я напишу, что еще прежде, до получения письма от папеньки, выдал их вам.
     - Да, но эти деньги весьма малые.
     - Деньги пустые!
     - Ну, а мне, пока я доучусь и получу порядочную службу, вдесятеро больше надобно; потому что я живу не один, а вдвоем с женщиною.
     - Пустое дело - эта госпожа. Так только вы приняли на себя эту заботу.
     - Ну, уж если я принял, все же должен честно выполнить свою обязанность против нее.
     - Да какая обязанность! Взяли да сказали ей: чем-мо, матушка, мне содержать тебя, ступай-ка лучше к мужу, откуда пришла.
     - А ты знаешь, что сказать ей это... не говоря уже, как это лично тяжело для меня... сказать ей это - все равно что убить ее.
     - Отчего убить? - возразил Макар Григорьев. - Пустяки! Живущи они, проклятые, как-то на это!.. Мне ведь горничная ихняя сказывала: она не то что из нежных и деликатных барынь, а гулящая ведь.
     - Ну, Макар Григорьич, ты не знаешь и не можешь своим языком говорить о женщинах нашего круга, - остановил его Павел.
     - Да, известно, где уж мне, вразумить ли вас!.. По пословице: не по хорошу мил, а по милу хорош!
     - Что же, где мне занять денег? - продолжал Павел своим тоскливым голосом.
     Макар Григорьев подумал несколько времени.
     - Что тут занимать-то, нечего! - проговорил он. - Берите у меня, сколько вам понадобится.
     - Как у тебя? - спросил Павел, не понимая, что такое говорит старик.
     - У меня, - повторил тот. - Я просодержу вас, пока у самих денег не будет.
     - Да как же и когда я отдам тебе эти деньги? - спросил Павел.
     - Да когда хотите, - отвечал Макар Григорьев каким-то легкомысленным тоном.
     Павел все еще не мог хорошенько сообразить.
     - Ты меня все время, пока я не поступлю на службу, будешь содержать с этой госпожой?
     - Буду содержать, - отвечал Макар Григорьев, - не мотайте только больно - не миллионер же я какой, в самом деле.
     - Послушай, Макар Григорьев, я не могу от тебя этого принять, - начал Павел прерывающимся от волнения голосом. - Чтобы я на свое... как, быть может, ты справедливо выразился... баловство стал у тебя деньги, кровным трудом нажитые, брать, - этого я не могу себе позволить.
     - Чего - кровным трудом, - возразил Макар Григорьев, - я ведь не то что от пищи али от содержания своего стану отрывать у себя и давать вам; это еще постой маненько: я сам охоч в трактир ходить, чай и водку пить; а это у меня лежалые деньги в ломбарде хранятся.
     - Но деньги все же целым веком нажитые.
     - Да ведь вы мне отдадите их когда-нибудь, не зажилите.
     - А если ты умрешь, и я не успею отдать?
     - Ну, жене-старухе отдадите.
     - А если и жена умрет?
     - Ай, батюшки, все так и перемрем; ну, в церковь положите.
     - Нет, я не могу так! - произнес Павел, подумав немного, и потом прошелся несколько раз по комнате и, как видно, что-то придумал.
     - Вот на что я могу согласиться, - начал он, - я буду брать у тебя деньги под расписку, что тотчас же после смерти отца отпущу тебя и жену на волю.
     - Да пошто нам на волю-то... не пойдем мы на волю...
     - Хорошо, если ты не хочешь, так я отпущу родных твоих на волю за ту твою услугу; деньги отдам тебе, а за услугу родных отпущу.
     - Вот как, и деньги отдадите и родных на волю отпустите, - что-то уж больно много милостей-то будет. Нечего тут заранее пустое дело болтать. Есть у вас теперь деньги или нет?
     - Мало.
     - Ну, вот вам - двести рублей. Живите поаккуратней! - проговорил Макар Григорьевич и подал Павлу деньги.
     Тот принял их от него; у Павла при этом руки и ноги дрожали, и сам он был чрезвычайно сконфужен.
     - Благодарю, благодарю! - пробормотал он несколько раз.
     - Не меня благодарите, а маменьку вашу, - сказал с некоторым чувством Макар Григорьевич, - не вам еще я пока теперь служу, а покойнице - за то, что она сделала для меня...
     Павел вышел от Макара Григорьевича до глубины души растроганный, и, придя домой, он только и сказал Фатеевой:
     - Ну, мой друг, мы обеспечены теперь совершенно в материальном отношении.
     - Каким же образом ты это устроил? - спросила она с удовольствием.
     - После как-нибудь расскажу, - отвечал Павел, и, ссылаясь на усталость, он ушел и лег на постель.
     Слезы умиления невольно текли у него из глаз при воспоминании о поступке с ним Макара Григорьевича.
     XVI
     ЕЩЕ СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ
     В одно воскресное утро Павел сидел дома и разговаривал с Клеопатрой Петровной.
     - А что, друг мой, - начал он, - ты мне никогда не рассказывала подробно о твоих отношениях к Постену; поведай мне, как ты с ним сошлась и разошлась.
     Клеопатра Петровна немного покраснела.
     - Тебе это, я полагаю, не совсем приятно будет слушать, - проговорила она.
     - Это почему?
     - Потому что в тебе все-таки при этом должна будет заговорить отчасти ревность.
     Вихров подумал немного.
     - Пожалуй, что и так!.. - произнес он. - Но по крайней мере скажи мне, что он за человек.
     - Человек он - положительно дурной. Знаешь, этакий высохший, бессильный развратник, - отвечала Клеопатра Петровна.
     - Как же он тебя любил?
     - Он меня любил как хорошенькую женщину, как какой-нибудь красивый кусок мяса; со всеми, знаешь, этими французскими утонченностями, и так мне этим омерзел!.. Потом, он еще - скупец ужасный.
     - Это сейчас видно было.
     - Ужасный, - повторила Фатеева. - Когда мы с ним переехали в Петербург, он стал требовать, чтобы я вексель этот представила на мужа - и на эти деньги стала бы, разумеется, содержать себя; но я никак не хотела этого сделать, потому что вышла бы такая огласка... Тогда он перестал меня кормить, комнаты моей не топил.
     - Негодяй какой! - воскликнул Павел.
     В это время раздался звонок в дверях, и вслед за тем послышался незнакомый голос какого-то мужчины, который разговаривал с Иваном. Павел поспешил выйти, притворив за собой дверь в ту комнату, где сидела Клеопатра Петровна. В маленькой передней своей он увидел высокого молодого человека, блондина, одетого в щегольской вицмундир, в лаковые сапоги, в визитные черные перчатки и с круглой, глянцевитой шляпой в руке.
     Павел, вглядевшись в него, произнес:
     - Боже мой, кого я вижу - Плавин!
     - А вы - господин Вихров? - спросил тот.
     - Так точно, - отвечал Павел, и приятели подошли и поцеловались друг с другом.
     - Как я рад с вами, Плавин, встретиться! - говорил Павел, но не совсем искренно, потому что, взглянув на одну наружность Плавина, он уже понял, какая бездна существует между ним и его бывшим приятелем.
     - Я, приехав в Москву, нарочно зашел в университет, чтобы узнать ваш адрес... Как не стыдно, что вы во все время нашей разлуки - хоть бы строчку написали, - говорил Плавин, видимо желая придать своему голосу как можно более дружественный тон.
     - Писать-то, признаться, было нечего, - отвечал Павел, отчасти удивленный этим замечанием, почему Плавин думал, что он будет писать к нему... В гимназии они, перестав вместе жить, почти не встречались; потом Плавин годами четырьмя раньше Павла поступил в Петербургский университет, и с тех пор об нем ни слуху ни духу не было. Павел после догадался, что это был один только способ выражения, facon de parler, молодого человека.
     - Вы уж чиновник, на службе царской, - говорил Павел, усаживая Плавина и все еще осматривая его щеголеватую наружность.
     - Да, я столоначальник министерства внутренних дел, - отвечал Плавин не без ударения.
     - Вот как-с! Столоначальник департамента. Это уж ранг не малый! - говорил Павел и сам с собой думал: "Ну, теперь я понимаю, зачем он приехал! Чтобы поважничать передо мною".
     - Ну, скажите, а вы как и что? - отнесся к нему каким-то покровительственным тоном Плавин.
     - Я кончаю курс по математическому факультету, - отвечал Павел.
     - Дело доброе! - подхватил Плавин. - И что же потом: к нам в Петербург на службу?
     - Не знаю еще, - отвечал Павел, вовсе не желая своего хладносердого приятеля посвящать в свои дальнейшие намерения.
     - Какой славный город Москва, - продолжал между тем Плавин, - какой оригинальный, живописный!.. Так много в нем русского, национального.
     Павлу было противно эти слова слышать от Плавина. Он убежден был, что тот ничего не чувствует, а говорит так только потому, что у него привычка так выражаться.
     - Здесь, кроме города, народ славный, ума громаднейшего, с юмором - не таким, конечно, веселым, как у малороссов, но зато более едким, зубоскалистым!
     На это Плавин одним только движением головы изъявил как бы согласие. "Точно китайский мандарин кивает головой!" - подумал про себя Павел.
     - А скажите вот что-с! - продолжал он. - Вы в министерстве внутренних дел служите... какого рода инвентари были там предполагаемы для помещичьих крестьян?
     Павел не без умыслу сказал это, желая показать перед приятелем - знай-мо, какими мы государственными вопросами занимаемся и озабочены.
     - Да, это была какая-то попытка, - отвечал, в свою очередь, не без важности Плавин.
     - Но, говорят, государь положительно желает уничтожить крепостное право, - говорил с увлечением Вихров.
     На эти слова Плавин уж с удивлением взглянул на Павла.
     - Я не слыхал этого, - произнес он, и в то же время физиономия его как будто добавила: "Не слыхал вздору этакого".
     "Хоть бы высказывался, скотина, больше, поспорить бы можно было", - думал Павел. Его больше всего возмущал Плавин своим важным видом.
     - А помните ли вы наш театр, который мы с вами играли - маленькие? - прибавил он вслух.
     - Да, помню, всегда с удовольствием вспоминаю, - отвечал Плавин, черт знает что желая этим сказать.
     "Ну погоди же, голубчик, мы тебя проберем. Я позову своих молодцов. Они тебя допросят", - думал Павел.
     - А не будете ли вы так добры, - сказал он, видя, что Плавин натягивает свои перчатки, - посетить меня ужо вечером; ко мне соберутся кое-кто из моих приятелей.
     - Мне весьма приятно будет, - сказал Плавин, потом прибавил: - А в котором часу?
     - Часов в восемь, - отвечал Павел.
     Плавин уехал.
     - Кто это такой у тебя был? - спросила с любопытством вышедшая из своей комнаты Фатеева.
     - Скот один! - отвечал Павел.
     - Как скот? - сказала с удивлением Клеопатра Петровна; она смотрела на гостя в щелочку, и он ей, напротив, очень понравился. - Он такой, кажется, славный молодой человек, - заметила она Павлу.
     - Славный, только из стали, а не из живого человеческого мяса сделан, - отвечал тот и принялся писать пригласительные записки приятелям.
     "Неведомов, бога ради, приходите ко мне и притащите с собой непременно Марьеновского. Мы все сообща будем травить одного петербургского филистера{278}, который ко мне пожалует".
     К Замину и Петину он писал так:
     "Друзья мои, приходите ко мне, и мы должны будем показать весь наш студенческий шик перед одним петербургским филистером. Приходите в самых широких шароварах и в самых ваших скверных фуражках".
     Отправив эти записки, Павел предался иным мыслям. Плавин напомнил ему собою другое, очень дорогое для него время - детский театр. Ему ужасно захотелось сыграть где-нибудь на театре.
     - Клеопаша! - сказал он, развалясь на диване и несколько заискивающим голосом. - Знаешь, что я думаю. - нам бы сыграть театр.
     - Театр? - переспросила та.
     - Да, театр, но только не дурацкий, разумеется, как обыкновенно играют на благородных спектаклях, а настоящий, эстетический, чтобы пиесу, как оперу, по нотам разучить.
     - Кто же будет играть? - спросила Клеопатра Петровна.
     - Все мы, кого ты знаешь, и еще кого-нибудь подберем, - ты, наконец, будешь играть.
     - Я? Но я никогда не игрывала, - отвечала Фатеева.
     - Это вздор, научим, как следует, - отвечал Павел и начал соображать, какую бы пиесу выбрать. Больше всего мысль его останавливалась на "Юлии и Ромео" Шекспира - на пьесе, в которой бы непременно стал играть и Неведомов, потому что ее можно было бы поставить в его щегольском переводе, и, кроме того, он отлично бы сыграл Лоренцо, монаха; а потом - взять какую-нибудь народную вещь, хоть "Филатку и Мирошку"{279}, дать эти роля Петину и Замину и посмотреть, что они из них сделают. Все эти мысли и планы приводили Павла в восхищение.
     Клеопатра Петровна, между тем, хотела было велеть для предстоящего вечера привести комнату в более благоприличный вид.
     - Не нужно-с, не извольте трудиться, - сказал ей Павел, - я хочу, чтобы этого филистера все у нас возмущало.
     - Но для меня это нехорошо, понимаешь ты?
     - Если сошлась с буршем, и сама буршачкой будь! - сказал Павел и поцеловал ее.
     Клеопатра Петровна знала очень хорошо, что такое филистер и бурш. Павел давно уж это ей растолковал.
     Неведомов, Марьеновский, Замин и Петин пришли раньше Плавина.
     - А мой важный господин еще нейдет, - говорил Павел с досадой в голосе.
     - Да кто он такой, что он такое? - спрашивали Вихрова все его приятели.
     - Это один мой товарищ, про которого учитель математики говорил, что он должен идти по гримерской части, где сути-то нет, а одна только наружность, - и он эту наружность выработал в себе до последней степени совершенства.
     - Comment vous portez-vous,* значит, - понимаю, - сказал, мотнув головой, Замин.
     ______________
     * Как вы поживаете (франц.).
     - Нет-с, хуже потому что те сразу выдают себя, что они пошляки; а эти господа сохраняют вид, что как будто бы что-то в себе и таят, тогда как внутри у них ничего нет.
     - Но почему же вы думаете, что внутри у них ничего нет? - спросил Павла Марьеновский.
     - Потому что они никогда не высказывают ничего, а только согласие на все высокое и благородное проявляют.
     - В Петербурге все молодые люди вообще очень сдержанны, - проговорил Марьеновский, обращаясь как бы ко всем.
     - Все они в Петербурге шпионы, вот что! - заключил решительно Замин.
     В эту минуту как раз вошел Плавин. Он был одет совершенно как с модной картинки: в черном фраке, в белом жилете, в белом галстуке и слегка даже завит.
     - Фу ты, боже мой! Парад какой! Вы, может быть, полагали, что у меня будет бал? - спросил его Павел.
     - Нет, - отвечал Плавин, дружески пожимая ему руку, - я после вас заехал к генерал-губернатору с визитом, и он был так любезен, что пригласил меня к себе на вечер; и вот я отправляюсь к нему.
     - Вот как! - произнес Павел и сделал легкую гримасу. - Приятели мои: Марьеновский, Неведомов, Петин и Замин, - прибавил он, непременно ожидая, что Плавин будет сильно удивлен подрясником Неведомова и широкими штанами Петина; но тот со всеми с ними очень вежливо поклонился, и на лице его ничего не выразилось.
     - А это - сестра моя двоюродная, - сказал Павел, указывая на Фатееву.
     Плавин отдал ей глубокий и почтительный поклон. Разговор довольно долго не клеился; наконец, Плавин обратился к Фатеевой.
     - Вы - одной губернии с Павлом Михайловичем? - спросил он ее со всевозможною вежливостью.
     - Да, одной, - отвечала Фатеева.
     - Я сам тамошний; но так давно уже не бывал на своей родине.
     - Вы - все в Петербурге? - спросила, в свою очередь, вежливо Фатеева.
     - Я там учился в университете и служу теперь.
     - И как еще служит блистательно! - подхватил Вихров, показывая Марьеновскому на Плавина. - Почти ровесник мне, а уже столоначальник департамента.
     - Да ведь, это что же, - вмешался в разговор, слегка покраснев, Замин, - у меня есть троюродный брат, моложе меня - и уж секретарем теперь.
     - Где? - спросил Павел, наперед ожидая, что Замин отпустит какую-нибудь штуку.
     - В надворном суде, - и такой взяточник, что чудо! - заключил Замин и еще более покраснел.
     При этом все невольно потупились, кроме, впрочем, Плавина, лицо которого ничего не выражало, как будто бы это нисколько и не касалось его. Впоследствии оказалось, что он даже и не заметил, какие штуки против него устраивались: он очень уж в это время занят был мыслью о предстоящей поездке на бал к генерал-губернатору и тем, чтоб не измять и не испачкать свой костюм как-нибудь.
     Марьеновский между тем, видимо, находивший эту выдуманную Павлом травлю на его знакомого неприличною, начал весьма серьезно и не в насмешку разговаривать с Плавиным о Петербургском университете, о тамошних профессорах. Неведомов сидел молча и потупив голову. Павлу было досадно на себя: отчего он не позвал Салова?
     "Тот бы пробрал этого господина", - думал он и, не утерпев наконец, подошел к Петину и шепнул:
     - Представь, пожалуйста, как различные господа входят в церковь и начинают молиться. Да чтоб побольше франтов было!
     - Ja, es ist gut!* - сказал Петин, совершенно как немец.
     ______________
     * Да, это хорошо! (нем.).
     Последнее время он переменил тон англичанина на тон немца.
     - Плавин, - сказал Павел, обращаясь к тому, - прежде вы были любителем театра; мы покажем вам такое представление, какого вы, вероятно, никогда не видывали. Начинайте, Петин!
     - Это входят в церковь разные господа, - начал Петин и сначала представил, как входит молодой офицер, подходит к самым местным иконам и перед каждой из них перекрестится, поклонится и сделает ножкой, как будто бы расшаркивается перед ротным командиром. Потом у него вошел ломаный франт, ломался-ломался, смотрел в церкви в лорнет... И, наконец, входит молодой чиновник во фраке; он молится очень прилично, ничего особенного из себя не делает и только все что-то слегка дотрагивается до груди, близ галстука.
     - Это он молит бога, чтоб тот дал ему Владимира на шею! - пояснил при этом Петин всей публике.
     Штука эта была выдумана и представлена прямо для Плавина; но тот опять, кажется, ничего из этого не понял.
     - Нет, это что, а вот что я представлю! - воскликнул Замин, нашедший, вероятно, что штука приятеля была недостаточно пикантна. - Смотрите, - кричал он, падая на пол, - это мужика секут, а он кричит: "Семен Петрович, батюшка, батюшка!" - и при этом Замин повертывался на полу.
     Все невольно захохотали, не исключая и Плавина. Клеопатра Петровна конфузилась, краснела, но все-таки хохотала.
     - Отлично, отлично! - кричал Павел.
     Когда представление это кончилось, Плавин, взглянув на часы, начал раскланиваться сначала с Клеопатрой Петровной, потом с Павлом и гостями.
     - Уже? - сказал ему Вихров.
     - Да, мне время, - отвечал Плавин и, отдав всем общий поклон, уехал.
     - Ну, и черт с тобой! - произнес Павел, когда Плавин ушел. - Но каков, однако, пролаза, - прибавил он, - на два дня приехал в Москву, успел уже съездить к генерал-губернатору и получить от него приглашение на бал. У него и маменька такая была, шлендой и звали; по всем важным господам таскалась, вот и он наследовал от нее это милое свойство.
     - Этот господин далеко уйдет, - сказал и Марьеновский.
     - И еще бы дальше ушел, если бы в морской службе служил, - подхватил Петин.
     - Почему же? - спросил его Марьеновский.
     - Потому что из него отличные бы два весла вышли, - отвечал фистулой Петин.
     Все захохотали.
     Клеопатра Петровна, хотя и не возражала молодым людям, но в душе, кажется, не была согласна с ними.
     - Повторяю еще раз, черт с ним!.. - начал Павел. - Теперь дело вот в чем-с. Клеопатра Петровна, садитесь рядом со мною: вы нам нужны более, чем кто-либо!.. Пришла мне мысль - сыграть нам театр, хороший, настоящий, и мой взгляд по сему предмету таков, чтобы взять для представления что-нибудь из Шекспира; так как сего великого писателя хотя и играют на сцене, но актеры, по их крайнему необразованию, исполняют его весьма плохо. Мочалов{282}, кроме уж своего таланта, тем и велик в "Гамлете", что он один понимает то, что играет; тогда как другие... Боже ты мой! Короля, например, злодея и интригана, представляют, как какого-то пошляка, говорящего фразы... Полония, этого умного господина, но развращенного в придворной среде, являют шутом, дураком... Ну, а мы, я полагаю, ансамблем можем взять. Каждый из нас, разумеется, без должной привычки к сцене, но все-таки будет понимать то, что он говорит.
     Сказав это, Павел замолк.
     - Театр сыграть отлично бы было, - подхватил Петин, потирая от удовольствия руки.
     - Штука важная, - повторил и Замин, - только... как вот Шекспир-то пойдет у нас.
     - Уж если играть, так всего приличнее Шекспира, - высказался наконец и Неведомов.
     Марьеновский молчал.
     - Играть, я полагаю, - снова начал Павел, - "Ромео и Джульету". Я, если вы позволите, возьму на себя Ромео - молод еще, строен, немного трагического жара есть... А вы - Лоренцо, - отнесся он к Неведомову.
     - Если нужно это будет, извольте, - отвечал тот.
     - Меркуцио - Петин.
     - Могу, - воскликнул тот и, сейчас же встав, произнес громким голосом:
     О, вижу ясно,
     Что у тебя была в гостях царица Маб!
     - Отлично, - похвалил его Павел. - Юлию вы будете играть, - обратился он к Клеопатре Петровне.
     - Я вовсе не могу играть! - возразила та.
     - Почему же не можете?.. Извольте нам прочесть, и мы увидим, можете вы или нет.
     И Павел сейчас же принес книжку.
     - Прочтите! - сказал он.
     - Я, ей-богу, не могу, - отвечала та.
     - Прочтите, или я в самом деле рассержусь! - произнес Павел и действительно сильно нахмурился.
     Фатеева пожала плечами и начала читать; но - о, ужас! - оказалось, что она не совсем даже бойко разбирает по-печатному.
     - Что это барыня-то как тянет? - шепнул Петин Замину.
     - Это она не вычитала еще урока, - сказал с серьезною физиономиею Замин.
     - А так-то сразу не уразумевает, - подхватил Петин.
     - Трудно ведь это, - отвечал, по-прежнему сидя солидно, Замин.
     Клеопатра Петровна сама наконец поняла, как она ужасно читает, - вся покраснела, рассердилась и бросила книгу на стол.

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Люди сороковых годов