• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Люди сороковых годов

Люди сороковых годов [45/50]

Скачать полное произведение

    - Мамаша, в воде все видно! - кричал Женичка, смотря в воду. - Вот, мамаша, трава какая большая! А это, мамаша, рак, должно быть?
     - Это рак, - подтвердил лодочник. - Тише, барин, не кричите, - прибавил он вполголоса, - это щука, надо быть, стоит!.. Какая матерая - черт!
     - Мне ее и колотить? - спросил мальчик шепотом.
     - Нет, уж я лучше, а то она у вас увернется, - проговорил лодочник и мгновенно опустил острогу вниз.
     Щука сейчас же очутилась после того на поверхности воды; Симонов поймал ее руками; Женичка вырвал ее у него и, едва удерживая в своих ручонках скользкую рыбу, побежал к матери.
     - Мамаша, смотрите, какая щука! - кричал он.
     - Хорошо! - отвечала ему мать почему-то сильно сконфуженным голосом.
     Женичка опять ушел на нос. Ночь все больше и больше воцарялась: небо хоть было и чисто, но темно, и только звезды блистали местами.
     Мари находилась почти что в объятиях Вихрова.
     - Ангел мой, вы мне ни разу еще не повторили того, о чем писали, - шептал он ей.
     - Я?.. - говорила Мари, отворачиваясь от него.
     - Да!.. Но теперь, по крайней мере, скажите, что любите меня! - продолжал Вихров.
     - А что же? Неужели ты не видишь этого? - отвечала Мари и сама трепетала всем телом.
     Вихров крепко прижал ее к себе. Он только и видел пред собою ее белое лицо, окаймленное черным кружевным вуалем.
     - Мамаша! Еще щука! - кричал ребенок с носа. - Дай, эту я ударю, - выпросил он у лодочника острогу, ударил ею и не попал.
     - Вот, барин, и не попали, - сказал ему лодочник.
     - Ну, больше уж я не буду бить, ты бей! - сказал Женя и опять принялся глядеть внимательно в воду.
     Симонов стал веслом направлять лодку к другому месту. На корме между тем происходило неумолкаемое шептание.
     - Ты будешь меня любить вечно, всегда? - говорила Мари.
     - Я никого, кроме тебя, и не любил никогда, - отвечал Вихров.
     - Ну, смотри же; я на страшно тяжелый шаг для тебя решилась, ты, может быть, и не воображаешь, как для меня это трудно и мучительно...
     - Но неужели же, Мари, душить в себе всякое чувство - лучше? - шептал Вихров.
     - Почти что лучше! - отвечала она.
     Вихрову, наконец, все еще слабому после болезни, от озерной сырости сделалось немного и холодновато.
     - Однако не пора ли и домой, - я начинаю чувствовать дрожь, - проговорил он.
     - Хорошо! - отвечала Мари.
     Она, кажется, не помнила, где она и что с ней происходит.
     - Домой! - крикнул Вихров Симонову.
     - Мало что-то нынче рыбы! - произнес тот.
     - Мало, - подтвердил и лодочник.
     - А сколько камушков в воде, - сказал Женичка, еще раз заглянув в воду, и вскоре затем все вышли на берег и, прежним порядком усевшись в экипаж, возвратились домой.
     Там их в зале ожидал самовар. Мари поспешила сесть около него. Она была бледна, как полотно. Вихров сел около нее. Женя принялся болтать и с жадностью есть с чаем сухари, а потом зазевал.
     - Я, мамаша, спать хочу, - попросил он уже сам.
     - Хорошо, - отвечала Мари с каким-то трепетом в голосе. - Пойдем, я велю тебя уложить, - прибавила она и пошла за ребенком.
     - Мари, вы еще вернетесь?.. Я спать не хочу! - крикнул ей Вихров.
     - Пожалуй... вернусь... - говорила, как бы не торопясь и раздумывая, Мари.
     - Я в кабинете буду вас ожидать, - продолжал Вихров.
     - Хорошо, - отвечала опять неторопливо Мари и через несколько времени какой-то робкой походкой прошла в кабинет.
     IX
     ОТЪЕЗД МАРИ И СУДЬБА ИВАНА
     Точно по огню для Вихрова пробежали эти два-три месяца, которые он провел потом в Воздвиженском с Мари: он с восторгом смотрел на нее, когда они поутру сходились чай пить; с восторгом видел, как она, точно настоящая хозяйка, за обедом разливала горячее; с восторгом и подолгу взглядывал на нее, играя с ней по вечерам в карты. Самое лицо ее казалось ему окруженным каким-то блестящим ореолом. Мари, в свою очередь, кажется, точно то же самое чувствовала в отношении его. Как величайшую тягость, они оба вспоминали, что им еще надо съездить к Живиным и отплатить им визит, потому что Юлия Ардальоновна, бывши в Воздвиженском, прямо объяснила, что насколько она была у Вихрова, настолько и у m-me Эйсмонд.
     В одно утро, наконец, Вихров и Мари поехали к ним вдвоем в коляске. Герой мой и тут, глядя на Мари, утопал в восторге - и она с какой-то неудержимой любовью глядела на него.
     Юлия Ардальоновна обрадовалась приезду m-me Эйсмонд, потому что он удовлетворил ее самолюбие. Что же касается до самого Живина, то он пришел в несказанный восторг, увидев у себя в доме Вихрова.
     - Ты ведь у меня, у женатого, еще в первый раз, посмотри мое помещение, - сказал он и повел приятеля показывать ему довольно нарядно убранную половину их.
     - Что ж, и отлично! Ты, значит, теперь у пристани.
     - Да, слава богу, - отвечал Живин почти набожным тоном. - А ты у этой барыни - не у пристани? - прибавил он не совсем смело и с усмешкой.
     - О, вздор какой! - произнес с неудовольствием Вихров и поспешил возвратиться в гостиную к дамам.
     Ему уж и скучно стало без Мари и опять захотелось смотреть на нее. Мари тоже, хоть на мгновение, но беспрестанно взглядывала на ту дверь, в которую он ушел. Вихров, войдя в гостиную, будто случайно сел около Мари - и она сейчас же поблагодарила его за то взором, хоть и разговаривала в это время очень внимательно с Юлией. От той, конечно, не скрылись все эти переглядывания - и досада невольно закралась в ее душу; ее, главное, удивляло - что могло так пленить Вихрова в Мари. Она в ней только и видела одно достоинство, что та одевалась прекрасно; но это чисто зависело от модистки, а не от каких-нибудь личных достоинств женщины. Под влиянием этих почти невольных ощущений ей захотелось немножко посмеяться над Вихровым.
     - Вы, Павел Михайлович, - отнеслась она к нему, - решительно не стареетесь: прежде вы были какой-то хандрющий, скучающий, а теперь, напротив, как будто бы одушевлены чем-то.
     Вихров посмотрел на нее сердито: он думал, что она хочет выдать тайну его, и обозлился на нее.
     - А вы так, наоборот, стареетесь очень, - проговорил он.
     - Почему же вы это заключаете? - спросила Юлия, покраснев в лице.
     - Потому что болтушкой становитесь, - сказал он.
     - Ах, как это хорошо, какой милый комплимент я от вас получила! - воскликнула, в свою очередь, обозлившаяся Юлия.
     Гости потом еще весьма недолгое время просидели у Живиных; сначала Мари взглянула на Вихрова, тот понял ее - и они сейчас же поднялись. При прощании, когда Живин говорил Вихрову, что он на днях же будет в Воздвиженском, Юлия молчала как рыба.
     - Я до того, кажется, теперь дошла, - начала Мари, когда они поехали, - что решительно никого не могу видеть из посторонних.
     - Да и я тоже, - подхватил Вихров, - и бог знает, когда любовь сильней властвует человеком: в лета ли его юности, или в возрасте, клонящемся уже к старости, - вряд ли не в последнем случае.
     - Ты думаешь? - спросила Мари.
     - Более чем думаю, уверен в том, - подхватил Вихров.
     - Дай-то бог! - сказала Мари.
     Дома мои влюбленные обыкновенно после ужина, когда весь дом укладывался спать, выходили сидеть на балкон. Ночи все это время были теплые до духоты. Вихров обыкновенно брал с собой сигару и усаживался на мягком диване, а Мари помещалась около него и, по большей частя, склоняла к нему на плечо свою голову. Разговоры в этих случаях происходили между ними самые задушевнейшие. Вихров откровенно рассказал Мари всю историю своей любви к Фатеевой, рассказал и об своих отношениях к Груше.
     - Зачем же эти отношения существовали, если, по твоим словам, ты в это время любил другую женщину? - спросила Мари с некоторым укором.
     - Но разве иначе могло быть?.. Могло быть иначе?.. - спрашивал, в свою очередь, Вихров.
     - Да, но ты только сильно уж очень поражен был смертью этой девочки.
     - Очень естественно: это не то, что обыкновенная смерть случилась, а вдруг как бы громом она меня поразила.
     - А если бы этой смерти не последовало, и перед вами очутилось бы две женщины, - вам бы неловко было! - заметила не без лукавства Мари.
     - Очень бы; но что ж делать? С сердцем не совладаешь!.. Нельзя же было чисто для чувственных отношений побороть в себе нравственную привязанность.
     Мари на это с удовольствием улыбнулась ему.
     - А что, скажи, кроме меня и мужа, ты никого не любила? - спросил ее однажды Вихров.
     - Господи боже мой, - как тебе не грех и делать мне подобный вопрос? Если бы я кого-нибудь любила, я бы его и любила! - отвечала Мари несколько даже обиженным голосом.
     - А мужа ты давно разлюбила? - продолжал Вихров.
     - Разумеется, не со вчерашнего дня, - сказала с грустною усмешкою Мари.
     - Мне, признаюсь, - как ты там ни объясняй, что он был кавказский герой, - всегда казалось и будет казаться непонятным, за что ты в него влюбилась.
     - Очень просто, тогда военные были в моде; на меня - девочку - это и подействовало; кроме того, все говорили, что у него сердце прекрасное.
     - Все это совершенно справедливо, но ведь он глуп ужасно.
     - Нет, он не то, что глуп, но он не образован настоящим образом, - а этого до свадьбы я никак не могла заметить, потому что он держал себя всегда сдержанно, прекрасно танцевал, говорил по-французски; потом-то уж поняла, что этого мало - и у нас что вышло: то, что он любил и чему симпатизировал, это еще я понимала, но он уже мне никогда и ни в чем не сочувствовал, - и я не знаю, сколько я способов изобретала, чтобы помирить как-нибудь наши взгляды. Но, чтобы заставить его смотреть на вещи, как я смотрела, его просто надобно было учить; а чтобы я смотрела по его, мне нужно было... хвастливо даже сказать... поглупеть, опошлеть, разучиться всему, чему меня учили - и, видит бог, я тысячу раз проклинала это образование, которое дали мне... Зачем оно мне?.. Оно изломало только мою жизнь!
     - А скажите, ангел мой, зачем вы тогда вдруг так неожиданно уехали из Москвы за границу? - спросил Вихров.
     - От тебя бежала, - отвечала Мари, - и что я там вынесла - ужас! Ничто не занимает, все противно - и одна только мысль, что я тебя никогда больше не увижу, постоянно грызет; наконец не выдержала - и тоже в один день собралась и вернулась в Петербург и стала разыскивать тебя: посылала в адресный стол, писала, чтобы то же сделали и в Москве; только вдруг приезжает Абреев и рассказал о тебе: он каким-то ангелом-благовестником показался мне... Я сейчас же написала к тебе...
     - А я к вам!..
     - А ты ко мне, да еще и с сочинением своим, которое окончательно помутило мне голову.
     - Однако вы на мое последнее и решительное письмо довольно долго не изволили отвечать.
     - Легко ли мне было отвечать на него?.. Я недели две была как сумасшедшая; отказаться от этого счастья - не хватило у меня сил; идти же на него - надобно было забыть, что я жена живого мужа, мать детей. Женщинам, хоть сколько-нибудь понимающим свой долг, не легко на подобный поступок решиться!.. Нужно очень любить человека и очень ему верить, для кого это делаешь...
     Вихров утопал в блаженстве, слушая последние слова Мари.
     Но счастья вечного нет на земле: в сентябре месяце получено, наконец, было от генерала письмо, первое еще по приезде Мари в деревню.
     "Милая Машурочка!
     "Я три раза ранен - и вот причина моего молчания; но ныне, благодаря бога, я уже поправляюсь, и знакомая твоя девица, госпожа Прыхина, теперешняя наша сестра милосердия, ходит за мной, как дочь родная; недельки через три я думаю выехать в Петербург, куда и тебя, моя Машурочка, прошу прибыть и уврачевать раны старика. Севастополь наш сдан!.. Ни раны, ни увечья нас, оставшихся в живых, ни кости падших братии наших, ни одиннадцать месяцев осады, в продолжение которых в нас, как в земляную мишень, жарила почти вся Европа из всех своих пушек, - ничто не помогло, и все пошло к черту... Нашего милого капитана не то, что убили, а разорвали, кажется, на десять частей. Он являл чудеса храбрости: солдаты обыкновенно стаскивали его с батарей, потому что он до тех пор разговаривал с неприятелем пушкою, что портил даже орудие, - мир праху его! Это был истинный русак. Если я не доеду до Петербурга и умру, то скажи сыну, что отец его умер, как храбрый солдат".
     Прочитав это письмо, Мари сначала побледнела, потом, опустив письмо на колени, начала вдруг истерически рыдать.
     - Что такое с вами? - спросил Вихров и поспешил ей подать воды.
     - Нет, не надо! - отвечала Мари, отстраняя от себя стакан. - Прочти вот лучше! - прибавила она и подала ему письмо мужа.
     Вихров прочел; письмо и его тоже встревожило и несколько кольнуло.
     - Что ж вас так особенно уж напугало? - произнес он не без едкости. - Евгений Петрович пишет, что здоровье его поправилось.
     - Ах, не это меня встревожило! - воскликнула Мари.
     - Но что же такое, - я уж и не понимаю, - сказал Вихров.
     - То, что я должна ехать и встретиться с ним, - произнесла Мари, - наконец с тобой придется расстаться.
     - Зачем же расставаться? Я поеду за вами же, - возразил Вихров.
     - Нет, Поль, пощади меня! - воскликнула Мари. - Дай мне прежде уехать одной, выдержать эти первые ужасные минуты свидания, наконец - оглядеться, осмотреться, попривыкнуть к нашим новым отношениям... Я не могу вообразить себе, как я взгляну ему в лицо. Это ужасно! Это ужасно!.. - повторяла несколько раз Мари.
     Эти слова ее очень огорчили Вихрова.
     - Что же я тут буду делать один, - я с ума сойду! - проговорил он почти отчаянным голосом.
     - Но это недолго, друг ты мой, может быть, какой-нибудь месяц, два, а потом я тебе и напишу, чтобы ты приезжал.
     - Во всяком случае, - продолжал Вихров, - я один без тебя здесь не останусь, - уеду хоть к Абрееву, кстати, он звал меня даже на службу к себе.
     - Уезжай к Абрееву! - подтвердила и Мари. - А на меня ты не сердишься, что я этим письмом так встревожилась? - прибавила она уже ласково.
     - Нисколько... За что ж тут сердиться? - отвечал Вихров, но не совсем, по-видимому, искренно.
     - Нет, я знаю очень хорошо, что ты немножко сердишься и тебе это неприятно, но честью тебя заверяю, что тут, кроме чувства совести, ничего другого нет.
     - Очень верю и даже высоко ценю в тебе это чувство: оно показывает, что ты - в высшей степени женщина честная!
     По расчету времени Мари можно было еще пробыть в Воздвиженском около недели; но напрасно мои влюбленные старались забыть все и предаться только счастью любви: мысль о предстоящей разлуке отравляла их каждую минуту, так что Мари однажды сказала:
     - Нет, уж ты пусти меня лучше, я уеду!
     - Уезжай! - подтвердил и Вихров.
     В один из предпоследних дней отъезда Мари, к ней в комнату вошла с каким-то особенно таинственным видом ее горничная.
     - Вас приказчик Симонов желает видеть, - проговорила она.
     - Позови его сюда.
     Симонов вошел; лицо его было неспокойно.
     - Тут-с вот есть Иван, что горничную убил у нас, - начал он, показывая в сторону головой, - он в остроге содержался; теперь это дело решили, чтобы ничего ему, и выпустили... Он тоже воротиться сюда по глупости боится. "Что, говорит, мне идти опять под гнев барина!.. Лучше позволили бы мне - я в солдаты продамся, меня покупают".
     - Пусть себе и продается - бог с ним! - отвечала Мари.
     - Да ведь бумагу тоже насчет этого ему надобно дать; я не смею теперь и доложить о том барину, как бы не встревожить их тем.
     - Хорошо, я, пожалуй, ему скажу, - проговорила Мари.
     - Сделайте милость! Вы все ведь умнее нашего сумеете это сказать, - подхватил радостным голосом Симонов.
     - Сегодня же скажу, - отвечала Мари и в самом деле сейчас же пошла к Вихрову.
     - Ивана этого выпустили; он найден невинным, - начала она, - но он сам желает наказать себя и продается в солдаты; позволь ему это!
     - Бог с ним! - отвечал Вихров. - Пускай с собой делает, что хочет.
     - Ну, так надобно позвать Симонова, - произнесла Мари, но Симонов дожидался уже у двери и держал даже бумагу в руках.
     - Войди! - сказала Мари, увидев его.
     Симонов вошел.
     - Иван в солдаты желает уйти? - спросил его Вихров.
     - Да-с, очень, слезно меня просил о том, - отвечал Симонов.
     - Дай мне бумагу, я подпишу ему, - сказал Вихров.
     Симонов подал. Вихров подписал.
     - Так его на этой же неделе и ставить будут-с, - произнес Симонов.
     - Хоть сегодня же! - разрешил Вихров.
     Симонов ушел.
     Дня через два на главной улице маленького уездного городка произошли два события: во-первых, четверней на почтовых пронеслась карета Мари; Мари сидела в ней, несмотря на присутствие горничной, вся заплаканная; Женя тоже был заплакан: ему грустней всего было расстаться с Симоновым; а второе - то, что к зданию присутственных мест два нарядные мужика подвели нарядного Ивана.
     Он был заметно выпивши и с сильно перекошенным лицом. Они все трое прямо полезли было на лестницу, но солдат их остановил.
     - Погодите, вызовут, не ваша еще череда.
     Мужики и Иван остановились на крыльце; наконец, с лестницы сбежал голый человек. "Не приняли! Не приняли!" - кричал он, прихлопывая себя, и в таком виде хотел было даже выбежать на улицу, но тот же солдат его опять остановил.
     - Дьявол этакой, оденься, прежде чем бежать-то! - сказал он.
     Парень проворно надернул на себя штанишки, рубашку и, все-таки не надев кафтана и захватив его только в руки, побежал на улицу.
     - Хлопкова! - раздался голос сверху.
     Иван вздрогнул. Это была его фамилия, и его вызывали.
     Нарядные мужики ввели его в сени и стали раздевать его. Иван дрожал всем телом. Когда его совсем раздели, то повели вверх по лестнице; Иван продолжал дрожать. Его ввели, наконец, и в присутствие. Председатель стал спрашивать; у Ивана стучали зубы, - он не в состоянии даже был отвечать на вопросы. Доктор осмотрел его всего, потрепал по спине, по животу.
     - Этот малый славный! - сказал он.
     Иван только дико посмотрел на него.
     Его подвели под мерку.
     - Четыре и три четверти! - дискантом произнес стоявший у меры солдат.
     - Лоб! - крикнул председатель.
     - Лоб! - крикнул за ним и солдат - и почти выпихнул Ивана в соседнюю комнату. Там дали ему надеть только рубашку и мгновенно остригли под гребенку.
     - Желаем службы благополучной и здоровья! - сказал ему цирюльник, тоже солдат.
     Иван продолжал дико смотреть на него; затем его снова выпустили в сени и там надели на него остальное платье; он вышел на улицу и сел на тумбу. К нему подошли его хозяева, за которых он шел в рекруты.
     - Благодарим покорно-с! - говорили они, неуклюже протягивая к нему руки для пожатия.
     - Ничего-с!.. - отвечал им что-то и Иван.
     Страх отнял у него и последнее сознание; он, по-видимому, никак не ожидал, чтобы его забрили.
     X
     ГУМАННЫЙ ГУБЕРНАТОР
     Часов в десять утра к тому же самому постоялому двору, к которому Вихров некогда подвезен был на фельдъегерской тележке, он в настоящее время подъехал в своей коляске четверней. Молодой лакей его Михайло, бывший некогда комнатный мальчик, а теперь малый лет восемнадцати, франтовато одетый, сидел рядом с ним. Полагая, что все злокачества Ивана произошли оттого, что он был крепостной, Вихров отпустил Михайлу на волю (он был родной брат Груши) и теперь держал его как нанятого.
     Когда въехали на двор под ворота, Михайло проворно выскочил из экипажа, сбегал наверх, отыскал там номер и пригласил барина.
     Вихров вошел; оказалось, что это был тот самый номер, в котором он в первый приезд свой останавливался.
     Вихров послал в ту же самую цирюльню за цирюльником для себя, и тот же самый цирюльник пришел к нему (в провинции редко и нескоро меняются все публичные предметы). Вихров и на этот раз заговорил с цирюльником о губернаторе.
     - Ну, а нынешний губернатор каков? - спросил он.
     - Генерал обходительный, очень даже! - отвечал цирюльник (он против прежнего модней еще, кажется, стал говорить).
     - А где же прежний?
     - В Москве он жил.
     - А дама его сердца?
     - Попервоначалу она тоже с ним уехала; но, видно, без губернаторства-то денег у него немножко в умалении сделалось, она из-за него другого стала иметь. Это его очень тронуло, и один раз так, говорят, этим огорчился, что крикнул на нее за то, упал и мертв очутился; но и ей тоже не дал бог за то долгого веку: другой-то этот самый ее бросил, она - третьего, четвертого, и при таком пути своей жизни будет ли прок, - померла, говорят, тоже нынешней весной!
     "Сколько из тех людей, - невольно подумалось Вихрову, - которых он за какие-нибудь три - четыре года знал молодыми, цветущими, здоровыми, теперь лежало в могилах!"
     При этой мысли он взглянул и на себя в зеркало: голова его была седа, лицо испещрено морщинами; на лбу выступили желчные пятна, точно лет двадцать или тридцать прошло с тех пор, как он приехал в этот город, в первый раз еще в жизни столь сильно потрясенный.
     - А где Захаревские? - спросил он в заключение цирюльника.
     - Старший-то в Петербурге остался, - большое место там получил; а младший где-то около Варшавской железной дороги завод, что ли, какой-то завел!.. Сильно, говорят, богатеет - и в здешних-то местах сколько ведь он тоже денег наприобрел - ужасно много!
     Вихров, по старому знакомству, дал цирюльнику на чай три рубля серебром, чем тот оставшись крайне доволен, самомоднейшим образом раскланялся с ним и ушел.
     Герой мой оделся и поехал к губернатору.
     Каждая улица, каждый переулок, каждая тумба, мимо которых он проезжал, были до гадости ему знакомы; но вот завиднелось вдали и крыльцо губернаторского дома, выкрашенное краской под шатер.
     Сколько раз и с каким тяжелым чувством подъезжал Вихров к этому крыльцу, да и он ли один; я думаю, все чиновники и все обыватели то же самое чувствовали! Ему ужасно захотелось поскорей увидать, как себя Абреев держал на этом посту.
     В передней, из которой шла парадная лестница, он не увидел ни жандарма, ни полицейского солдата, а его встретил благообразный швейцар; лестница вся уставлена была цветами.
     - Сергей Григорьич принимает? - спросил Вихров.
     - Принимает-с! Пожалуйте вверх, - отвечал каким-то необыкновенно ласковым голосом швейцар: ему вряд ли не приказано было как можно вежливей принимать посетителей.
     Вихров пошел и в той зале, где некогда репетировался "Гамлет", он тоже не увидал ни адъютанта, ни чиновника, а только стояли два лакея в черных фраках, и на вопрос Вихрова: дома ли губернатор? - они указали ему на совершенно отворенный кабинет.
     Вихров вошел и увидел, что Абреев (по-прежнему очень красивый из себя) разговаривал с сидевшей против него на стуле бедно одетой дамой-старушкой.
     - А, Павел Михайлович! - воскликнул он, увидев Вихрова. - Как я рад вас видеть; но только две-три минуты терпенья, кончу вот с этой госпожой...
     Вихров нарочно отошел в самый дальний угол.
     - Ваше превосходительство, - говорила старушка. - мне никакого сладу с ним нет! Прямо без стыда требует: "Отдайте, говорит, маменька, мне состояние ваше!" - "Ну, я говорю, если ты промотаешь его?" - "А вам, говорит, что за дело? Состояние у всех должно быть общее!" Ну, дам ли я, батюшка, состояние мое, целым веком нажитое, - мотать!
     Абреев усмехнулся на это.
     - Что ж я для вас в этом случае могу сделать? - спросил он.
     - Да вы, батюшка, вызовите его к себе, - продолжала старушка, - и пугните его хорошенько... "Я, мол, тебя в острог посажу за то, что ты матери не почитаешь!.."
     - Никакого права не имею даже вызвать его к себе! Вам гораздо бы лучше было обратиться к какому-нибудь другу вашего дома или, наконец, к предводителю дворянства, которые бы внушили ему более честные правила, а никак уж не ко мне, представителю только полицейско-хозяйственной власти в губернии! - говорил Абреев; он, видимо, наследовал от матери сильную наклонность выражаться несколько свысока.
     - Ваше превосходительство, в ком же нам и защиты искать! - возражала старушка. - Я вон тоже с покойным моим мужем неудовольствия имела (пил он очень и буен в этом виде был), сколько раз к Ивану Алексеичу обращалась; он его иногда по неделе, по две в частном доме держал.
     Абреев опять пожал плечами.
     - То было, сударыня, одно время, а теперь другое! - произнес он.
     - Времена, ваше превосходительство, все одни и те же... Я, конечно что, как мать, не хотела было и говорить вам: он при мне, при сестрах своих кричит, что бога нет!
     - И в этом случае вините себя: зачем вы его так воспитали.
     - Что же я его воспитала: я его в гимназии держала до пятого класса, а тут сам же не захотел учиться; стал себя считать умней всех.
     - Попросите теперь священника, духовника вашего, чтобы он направил его на более прямой путь.
     - Послушает ли уж он священника, - возразила с горькою усмешкою старушка, - коли начальство настоящее ничего не хочет с ним делать, что же может сделать с ним священник?
     Абреев и на это только усмехнулся и молчал; молчала также некоторое время и старушка, заметно недовольная им.
     - Извините, что обеспокоила вас, - произнесла она, наконец, привставая.
     - Извиняюсь и я, что ничем не в состоянии помочь вам, - отвечал ей Абреев, вежливо раскланиваясь.
     Старушка ушла.
     Сергей Григорьич сейчас же обратился к Вихрову.
     - Я надеюсь, что вы приехали разделить со мной тяжелое бремя службы, - сказал он.
     - Нет, Сергей Григорьич, - возразил Вихров, - я просто приехал повидаться с вами и пожить здесь некоторое время.
     - А, это еще любезнее с вашей стороны, - подхватил Абреев, крепко и дружески пожимая его руку.
     В это время в кабинет вошел молодой человек и не очень, как видно, умный из лица, в пиджаке, с усами и бородой.
     - Сергей Григорьич, - сказал он совершенно фамильярно Абрееву, - у вас тут осталось предписание министра?
     - Нет, - отвечал Абреев.
     - Да как же нет, оно у вас на столе должно быть, - продолжал молодой человек и начал без всякой церемонии рыться на губернаторском столе, однако бумаги он не нашел. - В канцелярии она, вероятно, - заключил он и ушел.
     Вихров в эти минуты невольно припомнил свое служебное время и свои отношения к начальству, и в душе похвалил Абреева.
     - Это, вероятно, ваш правитель канцелярии? - спросил он.
     - Да, - отвечал тот, - когда меня назначили сюда, я не хотел брать какого-нибудь старого дельца, а именно хотел иметь около себя человека молодого, честного, симпатизирующего всем этим новым идеям, особенно ввиду освобождения крестьян.
     - А уж есть об этом мысль?
     - Больше, чем мысль; комиссия особая на днях об этом откроется!
     - То-то мою повесть из крестьянского быта пропустили, - проговорил Вихров.
     - Читал я ее; прекрасная вещь, прекрасная! - сказал Абреев.
     На эти слова его один из лакеев вошел и доложил:
     - Преосвященнейший владыко приехал!
     - Проси в гостиную! - проговорил торопливо Абреев. - Pardon! - обратился он к Вихрову и вслед за тем сейчас же прибавил: - Надеюсь, что вы сегодня приедете ко мне обедать?
     - Очень рад! - отвечал Вихров.
     Они расстались. Проходя зало, Вихров увидел входящего архиерея. Запах духов чувствительно раздался за ним.
     Вихров уехал в свой номер.
     Обеденное общество Абреева собралось часам к пяти и сидело в гостиной; черноглазая и чернобровая супруга его заметно пополнела и, кажется, немножко поумнела; она разговаривала с Вихровым.
     - Вы из Петербурга теперь? - спрашивала она его своим мятым языком.
     - Нет, из деревни, - отвечал Вихров.
     - Что же, вы в деревне и живете?
     - Да, жил.
     - А теперь где же будете жить? - продолжала хозяйка.
     - Теперь, вероятно, буду жить в Петербурге, - отвечал Вихров, решительно недоумевавший, зачем это ей так подробно нужно знать, а между тем он невольно прислушивался к довольно оживленному разговору, который происходил между Абреевым и его правителем канцелярии.
     - Тут-с дело не в справедливости, - толковал с важностью молодой человек, - а в принципе.
     Фигура Абреева выражала вся как бы недоумение.
     - Каким же образом писать это в донесении, когда все факты говорят противное? - произнес он.
     - Факты представляют временную, случайную справедливость, а принцип есть представитель вечной и высшей справедливости, - возражал ему правитель канцелярии.
     Абреев все-таки, как видно, недоумевал.
     - Поставьте вопрос так-с! - продолжал правитель канцелярии и затем начал уж что-то такое тише говорить, так что Вихров расслушать даже не мог, тем более, что из залы послышались ему как бы знакомые сильные шаги.
     Вихров с любопытством взглянул на дверь, и это, в самом деле, входил Петр Петрович Кнопов, а за ним следовал самолюбивый Дмитрий Дмитрич, бывший совестный судья, а ныне председатель палаты.
     Абреев нарочно пригласил их, как приятелей Вихрова.
     - Знакомить, кажется, нечего! - сказал он всем с улыбкою.
     - Знаем-с друг друга, знаем-с, - подхватил Кнопов, целуясь с Вихровым.
     Председатель тоже с ним расцеловался.
     - Что батюшка, друг мой милый, - продолжал Петр Петрович плачевным голосом, - нянюшка-то твоя умерла, застрелил, говорят, ее какой-то негодяй?
     Вихрова эти слова рассердили.
     - Такими вещами не шутят! - проговорил он.
     - Не шучу, а плачу, уверяю тебя! - произнес Петр Петрович и обратился уже к губернаторше.
     - Никак, ваше превосходительство, не могу я здесь найти этого прекрасного плода, который ел в детстве и который, кажется, называется кишмиш или мишмиш?
     - Ах, это нам из Астрахани возили с шепталой, - подхватила с видимым удовольствием хозяйка.
     - Ваше превосходительство, - отнесся Кнопов уже к самому Абрееву, - по случаю приезда моего друга Павла Михайловича Вихрова, который, вероятно, едет в Петербург, я привез три карикатуры, которые и попрошу его взять с собой и отпечатать там.
     - Какие же это? - спросил Абреев, подходя к столу, около которого уселся Петр Петрович.
     К тому же столу подошли председатель, Вихров и молодой правитель канцелярии. Кнопов вынул из кармана бережно сложенные три рисунка.
     - Первая из них, - начал он всхлипывающим голосом и утирая кулаком будто бы слезы, - посвящена памяти моего благодетеля Ивана Алексеевича Мохова; вот нарисована его могила, а рядом с ней и могила madame Пиколовой. Петька Пиколов, супруг ее (он теперь, каналья, без просыпу день и ночь пьет), стоит над этими могилами пьяный, плачет и говорит к могиле жены: "Ты для меня трудилась на поле чести!.." - "А ты, - к могиле Ивана Алексеевича, - на поле труда и пота!"
     - Я не понимаю этого, - сказала хозяйка, раскрывая на него свои большие черные глаза, - что такое на поле чести?
     - Честно уж очень она трудилась для него и деньги выработывала, - отвечал Кнопов.
     - Не понимаю, - повторила хозяйка. - Ну, а это что же опять, на поле труда и пота? - продолжала она.
     - Ведь трудно, знаете, в некоторые лета трудиться, - объяснил ей Кнопов.

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Люди сороковых годов