• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Люди сороковых годов

Люди сороковых годов [17/50]

Скачать полное произведение

    В продолжение всего этого разговора горничная Фатеевой беспрестанно входила в номер, внося разные вещи.
     - Какое же теперь? Он, вероятно, спать лег, - возразил Вихров.
     - Ах, нет, я знаю, что теперь он все ночи не спит, - перебила Анна Ивановна с прежнею наивностью.
     Павел думал.
     - Сходите, пожалуйста; приведите его ко мне, - упрашивала Анна Ивановна.
     Вихров пошел.
     Его самого интересовало посмотреть, что с Неведомовым происходит. Он застал того в самом деле не спящим, но сидящим на своем диване и читающим книгу. Вихров, занятый последнее время все своей Клеопатрой Петровной, недели с две не видал приятеля и теперь заметил, что тот ужасно переменился: похудел и побледнел.
     - А я к вам с поручением, - начал он прямо.
     - С каким? - спросил Неведомов.
     - Анна Ивановна просит вас прийти к ней.
     Неведомов с удивлением и почти с испугом взглянул на Вихрова.
     - Как Анна Ивановна?.. Разве она здесь? - проговорил он.
     - Здесь, приехала сюда и желает вас видеть.
     Неведомов несколько времени, кажется, был в страшной борьбе с самим собою.
     - Зачем же ей нужно видеть меня? - полуспросил, полусказал он.
     - Затем, чтобы испросить у вас прощения и уважения себе.
     Неведомов грустно усмехнулся.
     - Я не имею права ни прощать, ни не прощать ее, - сказал он.
     - Послушайте, Неведомов, - начал Вихров с некоторым уже сердцем, - нам с вами секретничать нечего: мы не дипломаты, пришедшие друг друга обманывать. Будемте говорить прямо: вы любите эту девушку; но она, как видно из ее слов, предпочла вам Салова.
     - Что ж и теперь ей мешает любить Салова? - перебил его вдруг Неведомов.
     - То, что этот негодяй обманул ее и насмеялся над ней самым оскорбительным образом, - подхватил Вихров.
     Неведомов перевел при этом несколько раз свое дыхание, как будто бы ему тяжело и вместе с тем отрадно было это слышать.
     - И теперь она, - продолжал Вихров, - всей душой хочет обратиться к вам; она писала уж вам об этом, но вы даже не ответили ей ничего на это письмо.
     - Что ж мне было отвечать ей? - сказал Неведомов.
     - А то, что вы прощаете ее, - потому что она без этого прощенья жить не может, и сейчас наложила было на себя руки и хотела утопиться.
     - Как утопиться? - проговорил Неведомов, и испуг против воли отразился на его лице.
     - Так, утопилась было и теперь снова посылает меня к вам молить вас - возвратить ей вашу любовь и ваше уважение.
     Неведомов встал и большими шагами начал ходить по комнате.
     - Вы, Неведомов, - убеждал его Вихров, - человек добрый, высоконравственный; вы христианин, а не фарисей; простите эту простодушную грешницу.
     - Нет, не могу! - сказал Неведомов, снова садясь на диван и закрывая себе лицо руками.
     - Неведомов! - воскликнул Павел. - Это, наконец, жестокосердно и бесчеловечно.
     - Может быть, - произнес Неведомов, закидывая голову назад, - но я больше уж никогда не могу возвратиться к прежнему чувству к ней.
     - Погодите, постойте! - перебил его Павел. - Будем говорить еще откровеннее. С этою госпожою, моею землячкою, которая приехала сюда в номера... вы, конечно, догадываетесь, в каких я отношениях; я ее безумно люблю, а между тем она, зная меня и бывши в совершенном возрасте, любила другого.
     - Это - ваше дело, - произнес Неведомов, слегка улыбаясь.
     - Но как же вы не хотите, - горячился Павел, - простить молоденькое существо, которое обмануто негодяем?
     - Не столько не хочу, сколько не могу - по всему складу души моей, - произнес Неведомов и стал растирать себе грудь рукою.
     - И это ваше последнее слово, что вы не прощаете ее? - воскликнул Павел.
     - Последнее, - отвечал глухо Неведомов.
     - Щепетильный вы нравственник и узковзглядый брезгливец! - сказал Вихров и хотел было уйти; но на пороге остановился и обернулся: он увидел, что Неведомов упал на диван и рыдал. Павел пожал плечами и ушел от него. Анне Ивановне он, впрочем, сказал, что Неведомов, вероятно, ее простит, потому что имени ее не может слышать, чтоб не зарыдать.
     Это очень ее успокоило, и она сейчас же, как ушел от нее Павел, заснула сном младенца.
     На другой день поутру Павел, по обыкновению, пришел к m-me Фатеевой пить чай и несколько даже поприготовился поэффектнее рассказать ей ночное происшествие; но он увидел, что Клеопатра Петровна сидела за чайным прибором с каким-то окаменелым лицом. Свойственное ей прежнее могильное выражение лица так и подернуло, точно флером, все черты ее.
     - Прежде всего, - сказал Павел уже с беспокойством, садясь против нее, - скажите мне, отчего вы так сегодня нехорошо выглядите?
     - Оттого, что я устала; я сбираюсь сегодня, - отвечала Фатеева.
     - Куда? - спросил Павел, думая, что дело шло о сборах куда-нибудь в Москве.
     - К матери в деревню хочу ехать, - проговорила Фатеева, и на глазах у нее при этом выступили слезы.
     - Зачем же вы едете туда? - воскликнул с удивлением Павел.
     - Что же мне, - сказала Фатеева, грустно усмехаясь, - присутствовать, как вы будете по ночам принимать прежних ваших возлюбленных...
     - Это вам, вероятно, ваша горничная успела рассказать; а сказала ли она вам, кто такая это возлюбленная и почему я ее принимал ночью?
     - Потому, что подобные госпожи всегда бегают по ночам.
     - Ну, а эта госпожа не такого сорта, а это несчастная жертва, которой, конечно, камень не отказал бы в участии, и я вас прошу на будущее время, - продолжал Павел несколько уже и строгим голосом, - если вам кто-нибудь что-нибудь скажет про меня, то прежде, чем самой страдать и меня обвинять, расспросите лучше меня. Угодно ли вам теперь знать, в чем было вчера дело, или нет?
     - Ты, я думаю, сам должен знать, что обязан все мне сказывать, - проговорила Фатеева.
     - Я с этим, собственно, и пришел к тебе. Вчера ночью слышу стук в мою дверь. Я вышел и увидал одну молоденькую девушку, которая прежде жила в номерах; она вся дрожала, рыдала, просила, чтоб ей дали убежище; я сходил и схлопотал ей у хозяйки номер, куда перевел ее, и там она рассказала мне свою печальную историю.
     - Какая же это печальная история? - спросила его насмешливо Фатеева:
     - А такая, что один наш общий знакомый соблазнил и бросил ее, - сказал Павел.
     - Почему же она так прямо и бросилась к вам?
     - Потому, что она меня одного тут в номерах и знала, кроме еще Неведомова, к которому она идти не решилась, потому что тот сам в нее был влюблен.
     - Как же это - один был влюблен в нее, а другой ее соблазнил?
     - Да, соблазнил, потому что прежде она того полюбила, а теперь, поняв его, возненавидела, и молит прощенья у того, который ее страстно и бескорыстно любит.
     - Как же вы-то все это знаете? - спросила его опять насмешливо Фатеева.
     - Знаю, потому что она сама мне все рассказала.
     - Какая откровенность к совершенно постороннему мужчине! Вам бы, кажется, когда пришла к вам такая несчастная женщина, прийти ко мне и сказать: я бы, как женщина, лучше сумела ее успокоить.
     - Ну, извините, я уж этого не догадался, - произнес Павел.
     - Сделай милость, не догадался! - произнесла Фатеева, покачав головой. - Ни один мужчина, - прибавила она с ударением, - никогда не показал бы женщине такого большого участия без того, чтобы она хоть на капельку, хоть немножко да не нравилась ему.
     - Ну, это вряд ли так, - возразил Вихров, но в душе почти согласился с m-me Фатеевой, хорошо, как видно, знавшей и понимавшей сердце мужчин.
     - Во всяком случае, - продолжала она, - я ни сама не хочу оставаться в этих номерах; ни вас здесь оставлять с вашими приятелями и приятельницами-девицами. Поедем сейчас и наймем себе особую квартиру. Я буду будто хозяйка, а ты у меня на хлебах будешь жить.
     - Я очень рад, это превосходно, - воскликнул Павел, в самом деле восхитившийся этой мыслью. Они сейчас же поехали и на Петровском бульваре отыскали премиленький флигель, совершенно уединенный и особняком стоящий.
     - Вот в этой келейке мы и будем жить с вами, как отшельники какие, - сказала Фатеева, - и я на шаг не буду вас отпускать от себя.
     - Сделайте милость! - сказал Павел, смотря с удовольствием на ее черные глаза, которые так и горели к нему страстью. - Только зачем, друг мой, все эти мучения, вся эта ревность, для которой нет никакого повода? - сказал он, когда они ехали домой.
     - Потому что мне все кажется, что ты меня мало любишь и что ты любишь еще кого-нибудь другую.
     - Но как же мне тебя больше любить?
     - Это тебе надобно знать! - сказала Фатеева. - Я слишком много страдала в жизни и потому имею право не доверять людям, - прибавила она с ударением.
     XIV
     БЛАГОРОДНЫЕ, НО НЕИСПОЛНИМЫЕ СТРЕМЛЕНИЯ
     Трудно вообразить себе что-нибудь счастливее жизни, которую на первых порах стали вести мои возлюбленные в своем уединенном флигельке на Петровском бульваре. Новое помещение их состояло из общей комнаты, из которой направо был ход в комнату к Павлу, а налево - в спальню к Клеопатре Петровне. На окне последней комнаты сейчас же была повешена довольно плотная занавеска. По утрам, когда Павел отправлялся в университет, Клеопатра Петровна, провожая его, по крайней мере раз десять поцелует; а когда он возвращался домой, она его у Большого театра, в щегольской, отороченной соболем шубке, непременно встречает.
     - А я нарочно вышла посмотреть, не заходили ли вы куда-нибудь и прямо ли ко мне спешите, - говорила она, грозя ему пальчиком.
     - Прямо к тебе, мое сокровище! - отвечал ей Павел.
     Вечером он садился составлять лекции или читал что-нибудь. Клеопатра Петровна помещалась против него и по целым часам не спускала с него глаз. Такого рода жизнь барина и Ивану, как кажется, нравилась; и он, с своей стороны, тоже продолжал строить куры горничной Фатеевой и в этом случае нисколько даже не стеснялся; он громко на все комнаты шутил с нею, толкал ее... Павел однажды, застав его в этих упражнениях, сказал ему:
     - Что это такое ты делаешь?
     - Что ж такое? - отвечал ему Иван грубоватым голосом и как будто бы желая тем сказать: "А сам разве лучше меня делаешь?"
     Видя, что Фатеева решительно ничем не занимается и все время только и есть, что смотрит на него, Павел вздумал поучить ее.
     - Ты, ангел мой, женщина очень умная, - начал он, - но пишешь ужасно безграмотно, и почерк у тебя чрезвычайно дурной, как-то невыписавшийся; тебе надобно поучиться писать!
     - Ах, я очень рада, - отвечала она, немного сконфузясь, - меня очень дурно маленькую учили.
     Чтобы исправить почерк и правописание, Вихров принялся ей диктовать басни Крылова, и m-me Фатеева старалась как можно разборчивее и правильнее писать; но все-таки ошибалась: у нее даже буква "г" не очень строго отличалась от "х", и она писала пехать, вместо бегать.
     - Прочти, что ты такое написала? - спросил ее Павел, не могши удержаться от смеха.
     - Бегать, - прочла Фатеева.
     - Нет, не бегать, а пехать, - говорил Павел.
     Клеопатра Петровна улыбнулась.
     Ей самой, должно быть, хотелось повыучиться, потому что она в отсутствие даже Павла все переписывала басни и вглядывалась в каждое слово их; но все-таки пользы мало от того происходило, - может быть, потому что ум-то и способности ее были обращены совсем уж в другую сторону... Потеряв надежду исправить каллиграфию и орфографию Клеопатры Петровны, Павел решился лучше заняться ее общим образованием и прежде всего вознамерился подправить ее литературные понятия, которые, как заметил он, были очень плоховаты. О французских писателях она имела еще кой-какие понятия, но и то очень сбивчивые, и всего более она читала Поль де Кока{257}.
     - Где же ты все это прочла? - спрашивал ее Павел.
     - Муж мне все это давал в первый год, как я вышла замуж, - отвечала она.
     "Хорош!" - подумал Павел.
     Бальзака{258}, напротив, она мало знала, прочла что-то такое из него, но и сама не помнила что; из русских писателей тоже многого совершенно не читала и даже Пушкиным не особенно восхищалась. Но чем она поразила Павла, - это тем, что о существовании "Илиады" Гомера она даже и не подозревала вовсе.
     - А что же писал этот Илиад Гомер? - спросила она, перемешав даже имена.
     - Клеопаша, Клеопаша! - воскликнул Павел. - Ты после этого не знаешь, что и древние греки были!
     - Нет, знаю! - отвечала Клеопатра Петровна, но и то как-то не совсем уверенно.
     - Ну, и знаешь, какой они религии были?
     - Они были идолопоклонники.
     - Да, но это название ужасно глупое; они были политеисты, то есть многобожники, тогда как евреи, мы, христиане, магометане даже - монотеисты, то есть однобожники. Греческая религия была одна из прекраснейших и плодовитейших по вымыслу; у них все страсти, все возвышенные и все низкие движения души олицетворялись в богах; ведь ты Венеру, богиню красоты, и Амура, бога любви, знаешь?
     - Знаю, - отвечала с улыбкой Фатеева.
     - Знаешь, что уродливый Вулкан был немножко ревнив; а богини ревности и нет даже, потому женщины не должны быть ревнивы. Это чувство неприлично им.
     - Благодарю вас, - неприлично! Что же, и смотреть так на все сквозь пальцы, слепой быть? - возразила Клеопатра Петровна.
     - Не слепой быть, а, по крайней мере, не выдумывать, как делает это в наше время одна прелестнейшая из женщин, но не в этом дело: этот Гомер написал сказание о знаменитых и достославных мужах Греции, описал также и богов ихних, которые беспрестанно у него сходят с неба и принимают участие в деяниях человеческих, - словом, боги у него низводятся до людей, но зато и люди, герои его, возводятся до богов; и это до такой степени, с одной стороны, простое, а с другой - возвышенное создание, что даже полагали невозможным, чтобы это сочинил один человек, а думали, что это песни целого народа, сложившиеся в продолжение веков, и что Гомер только собрал их. Даже в древности это творение считали невозможным для одного человека, и была поговорка: "Музы диктовали, а Гомер писал!"
     - Что же, все это есть по-русски? - спросила Фатеева.
     - Есть! Есть отличнейший перевод Гнедича, я тебе достану и прочту, - отвечал Павел и, в самом деле, на другой же день побежал и достал "Илиаду" в огромном формате. Клеопатру Петровну один вид этой книги испугал.
     - Какая толстая и тяжелая, - сказала она.
     - Сокровище бесценное! - говорил Вихров, с удовольствием похлопывая по книге.
     Вечером они принялись за сие приятное чтение. Павел напряг все внимание, всю силу языка, чтобы произносить гекзаметр, и при всем том некоторые эпитеты не выговаривал и отплевывался даже при этом, говоря: "Фу ты, черт возьми!" Фатеева тоже, как ни внимательно старалась слушать, что читал ей Павел, однако принуждена была признаться:
     - Я многого тут не понимаю!..
     - Гекзаметр этот - размер стиха для уха непривычный, и высокопарный язык, который изобрел переводчик, - объяснил ей Вихров.
     - Что же тут собственно описывается? - спросила Фатеева.
     - Описывается, как Парис, молодой троянский царевич, похитил у спартанского царя Менелая жену Елену. Греческие цари рассердились и отправились осаждать Трою, и вот десятый год этой осады и описан в "Илиаде".
     - Гм! Гм!.. - произнесла Фатеева, поняв уже устный рассказ Павла.
     - То, что я тебе читал, - это описание ссоры между греческим вождем Агамемноном и Ахиллесом. Ахилла этого ранить было невозможно, потому что мать у него была богиня Фетида, которая, чтобы предохранить его от ран, окунула его в речку Стикс и сообщила тем его телу неуязвимость, кроме, впрочем, пятки, за которую она его держала, когда окунала.
     - Ах, это очень интересно! - сказала Фатеева, заметно заинтересованная этим рассказом.
     - Этого, впрочем, в "Илиаде" нет, а я рассказываю тебе это из другого предания, - поспешил объяснить ей Павел, желая передавать ей самые точные сведения, и затем он вкратце изложил ей содержание всей "Илиады".
     - Все это очень интересно! - повторила еще раз Фатеева.
     - Главное, все это высокохудожественно. Все эти образы, начертанные в "Илиаде", по чистоте, по спокойствию, по правильности линий - те же статуи греческие, - видно, что они произведение одной и той же эстетической фантазии!.. И неужели, друг мой, ты ничего этого не знаешь? - спросил ее в заключение Павел.
     - Ничего! - отвечала совершенно откровенно Фатеева. - Кто же нам мог рассказать все это? С учителями мы больше перемигивались и записочки им передавали; или вот насчет этих статуй ты мне напомнил: я училась в пансионе, и у нас длинный этакий был дортуар... Нас в первый раз водили посмотреть кабинет редкостей, где, между прочим, были статуи... Только, когда приехали мы домой и легли спать, одна из воспитанниц, шалунья она ужасная была, и говорит: "Представимте, mesdames, сами из себя статуй!" И взяли, сняли рубашечки с себя, встали на окна и начали разные позы принимать... Вдруг начальница входит. "Это, говорит, что такое?" Одна маленькая воспитанница испугалась и призналась. "Хорошо, - говорит начальница, - стойте же так всю ночь!" - да до утра нас без белья и продержала на окнах, холод такой - ужас!
     - Картина недурная, я думаю, была при этом, - заметил Павел.
     - Да, были прехорошенькие, - отвечала Фатеева.
     - И из них же вы, я полагаю, первая были.
     - Я недурна была.
     - Сего качества вы и ныне не лишены.
     - Я не знаю, - отвечала она кокетливо.
     - А я знаю, - проговорил он и, подойдя к ней, крепко обнял и поцеловал ее.
     Впечатлением ее приятной наружности он, кажется, хотел заглушить в себе не совсем приятное чувство, произведенное в нем ее признанием в ничегонезнании.
     - Ну-с, что я вам толковал сегодня - завтра я вас спрошу, - сказал он.
     Фатеева мотнула ему головой в знак согласия. Вихров, в самом деле, спросил ее:
     - Кто был Ахиллес?
     - Греческий вождь, - отвечала она.
     - А чем он замечателен?
     - Забыла.
     Вихров ничего на это не сказал, но заметно, что это немножко его покоробило.
     "Что же это такое?" - думал он, глядя на Клеопатру Петровну, сидящую у своего стола и как-то механически заглядывающую в развернутую перед ней книгу. - "Посмотрите, - продолжал он рассуждать сам с собой, - какая цивилизованная и приятная наружность, какое умное и образованное лицо, какая складная и недурная речь, а между тем все это не имеет под собою никакого содержания; наконец, она умна очень (Фатеева, в самом деле, была умная женщина), не суетна и не пуста по характеру, и только невежественна до последней степени!.."
     Придумывая, чтобы как-нибудь все это поправить, Павел с месяц еще продолжал m-me Фатеевой рассказывать из грамматики, истории, географии; но, замечая наконец, что Клеопатра Петровна во время этих уроков предается совершенно иным мыслям и, вероятно, каким-нибудь житейским соображениям, он сказал ей прямо:
     - Нет, душа моя, поздно тебе учиться!
     - Поздно! - согласилась с этим и сама Клеопатра Петровна.
     Вслед за тем проводить с нею все время с глазу на глаз Павлу начало делаться и скучновато.
     - Я, душа моя, с приятелями хочу повидаться, - сказал он ей однажды, - но так как ты меня к ним не пустишь, потому что тебе скучно будет проводить вечер одной, то я позову их к себе!
     - Пожалуй, позови! - разрешила ему Фатеева.
     - Это все народ умный-с! Не то, что ваши Постены, - сказал Павел.
     - Очень рада их посмотреть, - проговорила m-me Фатеева.
     Павел на другой же день обошел всех своих друзей, зашел сначала к Неведомову. Тот по-прежнему был грустен, и хоть Анна Ивановна все еще жила в номерах, но он, как сам признался Павлу, с нею не видался. Потом Вихров пригласил также и Марьеновского, только что возвратившегося из-за границы, и двух веселых малых, Петина и Замина. С Саловым он уже больше не видался.
     В день вечера Клеопатра Петровна оделась франтоватее обыкновенного и причесалась как-то удивительно к лицу.
     - Вот это merci, merci, - говорил Павел, целуя ее.
     Ему хотелось и приятно было погордиться ею перед приятелями: существенного недостатка ее, состоящего в малом образовании, они, вероятно, не заметят, а наружности она была прекрасной; точно так же и перед ней он хотел похвастаться приятелями или, по крайней мере, умом их.
     Первый пришел Неведомов, и Фатеева, увидев его в зале, сначала было испугалась.
     - Там какой-то шатающийся монах зашел, - сказала она, войдя к Павлу.
     - Нет, это Неведомов, - произнес Вихров, так уже привыкший к костюму приятеля, что забыл даже об этом предупредить Клеопатру Петровну. - Пожалуйте сюда, Николай Семенович! - закричал он Неведомову.
     Тот вошел к ним в гостиную.
     - Monsieur Неведомов, madame Фатеева, - сказал Павел, и Клеопатра Петровна оприветствовала Неведомова уж как следует гостя и села затем в довольно красивой позе; некоторое недоумение, впрочем, не сходило еще у ней с ее лица.
     - Мы жили с вами в одних номерах, и я не имел чести с вами встречаться, - начал как-то тяжеловато умный Неведомов.
     - Да, я так рада, что мы переехали сюда, - отвечала тоже не совсем впопад m-me Фатеева.
     - А что Марьеновский? - поспешил перебить их разговор Павел.
     - Он, вероятно, сейчас придет.
     - Очень рад, очень рад! - повторил Вихров.
     Он знал, что Марьеновский своею приличною наружностью больше всех понравится m-me Фатеевой.
     - А вот и он, браво! - воскликнул Павел, услышав негромкие шаги приятеля.
     Вошел, в самом деле, Марьеновский.
     - Madame Фатеева! - сказал ему Павел, показывая на Клеопатру Петровну.
     На этот раз Марьеновский уж был очень удивлен. Его никто не предупредил, что он встретит у Вихрова женщину... И кто она была - родственница, или... но, впрочем, он вежливо поклонился ей.
     Вскоре затем раздались крики толстого Замина.
     - Нашли, нашли, знаем теперь! - кричал он, вероятно, дворнику, показывавшему ему ход.
     - Ну, здравствуйте, здравствуйте! - говорил он, войдя в гостиную и тряся всем руку.
     - Здравствуйте, здравствуйте! - повторял за ним и Петин.
     Павел едва успел их отрекомендовать Фатеевой.
     - Здравствуйте, здравствуйте! - сказал Замин, и ей потрясая руку.
     - Здравствуйте! - сказал ей и тоненький Петин и склонил только одну голову, не двигаясь при этом остальным телом.
     - How do you do?* - спросил его Павел по-английски.
     ______________
     * Как вы поживаете? (англ.).
     - Yes,* - отвечал своим чисто английским тоном Петин.
     ______________
     * Да (англ.).
     - Это он англичанина представляет! - пояснил Павел.
     Та улыбнулась.
     Все уселись.
     - Какая, брат, на днях штука в сенате вышла, - начал Замин первый разговаривать. - Болхов-город... озеро там, брат, будет в длину верст двадцать... ну, а на нагорной-то стороне у него - монастырь Болоховской!.. Селенья-то, слышь, кругом всего озера идут... тысяч около десяти душ, понимаешь! Все это прежде монастырское было, к монастырю было приписано; как наша матушка Екатерина-то воцарилась - и отняла все у монастыря; а монастырь, однако ж, озеро-то удержал за собой: тысяч пять он собирал каждый год за позволенье крестьянам ловить в озере рыбу. Как государственные имущества устроились, озеро опять к мужикам и оттягали: "В чьих, говорят, землях воды замежеваны, тем они и принадлежат", - слышь!.. Монахи-то - хлопотать, хлопотать, - в сенат бумагу подали: "Чем же, говорят, монастырю без рыбы питаться?" А мужички-то сейчас к одному чиновничку - и денег дали: "Устрой дело!". Он там и написал бумагу - и разрешили ловить рыбу монахам по всему озеру... а между словами-то и оставил местечко; как бумагу-то подписали сенаторы, он и вписал: разрешено монастырю ловить рыбу на удочку; так, братец, и лови теперь монахи на удочку, а мужики-то неводом потаскивают!
     - Какой смелый и знаменательный поступок Екатерины - отнятие крестьян у монастырей! - сказал Марьеновский, обращаясь более к Неведомову.
     - Жаль, что она и у дворян не сделала того же самого, - отвечал тот.
     - "Дворянство - слава моего государства", - говаривала она, - произнес с улыбкой Марьеновский. - Не знаю, в какой мере это справедливо, - продолжал он, - но нынешнему государю приписывают мысль и желание почеркнуть крепостное право.
     - Кто же ему мешает это? - воскликнул Павел.
     - Не решается, видно!.. Впрочем, инвентари в юго-западных губерниях{264} сделали некоторым образом шаг к тому! - присовокупил Марьеновский; но присовокупил совершенно тихим голосом, видя, что горничная и Иван проходят часто по комнате.
     - Что же тогда с нами, помещиками, будет? - спросила Фатеева.
     Марьеновский пожал плечами.
     - Вероятно, помещиков вознаградят чем-нибудь! - проговорил он.
     - Что их вознаграждать-то! - воскликнул Замин. - Будет уж им, помироедствовали. Мужики-то, вон, и в казну подати подай, и дороги почини, и в рекруты ступай. Что баря-то, али купцы и попы?.. Святые, что ли? Мужички то же говорят: "Страшный суд написан, а ни одного барина в рай не ведут, все простой народ идет с бородами".
     - В Пруссии удивительно как спокойно рушилось это право, - сказал Марьеновский. - Вы знаете, что король, во все продолжение разрешения этого вопроса, со всем двором проживал только по 50-ти тысяч гульденов.
     - Пруссии, как и вообще немцам, предстоит великая будущность, - сказал Неведомов.
     Он очень любил и немцев и литературу их.
     - Что немцы! - воскликнул Замин. - Всякий немец - сапожник.
     - Как, и Шиллер - тоже сапожник? - спросил его Павел.
     - И Шиллер - сапожник: он выучился стихи писать и больше уж ничего не знает. Всякий немец - мастеровой: знает только мастерство; а русский, брат, так на все руки мастер. Его в солдаты отдадут: "Что, спросят, умеешь на валторне играть?.." - "А гля че, говорит, не уметь - губы есть!"
     - Позвольте мне представить, как барышни поют: "Что ты спишь, мужичок?" - вмешался вдруг в разговор Петин.
     - Пожалуйста! - сказал с великою радостью Павел.
     Петин сел к столу и, заиграв на нем руками, как бы на фортепьянах, запел совершенно так, как поют барышни, которые не понимают, что они поют.
     - Очень похоже! - сказала Фатеева.
     Петин встал, раскланялся перед нею, уже как француз, и проговорил:
     - Merci, madame.
     Разговор после того снова склонился на несколько отвлеченные предметы и перешел, между прочим, на заявивших уже себя в то время славянофилов.
     - Был, брат, я у этих господ; звали они меня к себе, - сказал Замин, - баря добрые; только я вам скажу, ни шиша нашего простого народа не понимают: пейзанчики у них все в голове-то, ей-богу, а не то, что наш мужичок, - с деготьком да луком.
     - Хороши и противники-то их - западники, - сказал своим грустным голосом Неведомов. - Какое высокое дарование - Белинский, а и того совсем сбили с толку; последнее время пишет все это, видно, с чужого голоса, раскидался во все стороны.
     - Не знаю, я за границей, - начал Марьеновский, - не видал ни одного русского журнала; но мне встретился Салов, и он в восторге именно от какой-то статьи Белинского.
     - Он обыкновенно в восторге от всякой книжки журнала, - подхватил Неведомов.
     - Особенно, когда этим можно кого-нибудь попилить или поучить, - пояснил Павел.
     - Именно: попилить и поучить! - подтвердил Марьеновский.
     Вихров был совершенно доволен тем, что у него на вечере говорилось и представлялось, так как он очень хорошо знал, что Клеопатра Петровна никогда еще таких умных разговоров не слыхивала и никогда таких отличных представлений не видывала.
     При прощании просили было Петина и Замина представить еще что-нибудь; но последний решительно отказался. Поглощенный своею любовью к народу, Замин последнее время заметно начал солидничать. Петин тоже было отговаривался, что уже - некогда, и что он все перезабыл; однако в передней не утерпел и вдруг схватился и повис на платяной вешалке.
     - Глядите, глядите!.. На что он похож? - воскликнул Замин, показывая на приятеля.
     - На сухую рыбу, - проговорил Павел.
     - На енотовую шубу вытертую, - сказал Замин.
     Все взглянули: и в самом деле - Петин был похож на енотовую шубу.
     - Совершенно шуба вытертая, - подтвердила и m-me Фатеева.
     Когда все ушли, Павел не утерпел и сейчас же ее спросил:
     - Ну, как тебе понравились мои приятели?
     - Марьеновский, по-моему, очень умный человек!
     - Я этого ожидая, - подхватил Павел, - но умнее всех тут Неведомов.
     - Я этого не знаю: он все больше молчал, - сказала m-me Фатеева.
     - А какова прелесть - Замин с своим народолюбством и Петин!
     - Петин - это шут какой-то, - отвечала Фатеева.
     - Да, но шут умный, который стоит тысячи глупых умников.
     M-me Фатеева ничего на это не возразила; но, по выражению лица ее, очень ясно было видно, что приятели Вихрова нисколько ей не понравились и она вовсе их разговоры не нашла очень умными.
     XV
     МАКАР ГРИГОРЬЕВ - ВЕЛИК
     То, о чем m-me Фатеева, будучи гораздо опытнее моего героя, так мрачно иногда во время уроков задумывалась, начало мало-помалу обнаруживаться. Прежде всего было получено от полковника страшное, убийственное письмо, которое, по обыкновению, принес к Павлу Макар Григорьев. Подав письмо молодому барину, с полуулыбкою, Макар Григорьев все как-то стал кругом осматриваться и оглядываться и даже на проходящую мимо горничную Клеопатры Петровны взглянул как-то насмешливо.
     - Я еле-еле нашел вашу квартиру: в каком захолустье живете! - произнес он.
     - Да, мы переехали, - отвечал Павел, распечатывая письмо.
     - Что ж, тут барыня, что ли, какая содержит эту квартиру? - продолжал допрашивать Макар Григорьев.
     - Барыня! - отвечал Павел и, начав читать письмо, с каждой строчкой его бледнел все больше и больше.
     "Любезный сын, Павел Михайлович! - выводил полковник своими каракулями. - Сейчас приезжал ко мне Борис Николаевич Фатеев и известил меня, что жена его снова бежала от него и ныне пребывает в Москве, у тебя в доме, находясь с тобой в близком сожительстве. Разумея то, что в твои лета тебе надо уже иметь какую-нибудь бабу-забавку, я при оном полагаю, что гораздо бы лучше тебе для сего выбрать девку простую, чем срамить тем своего брата-дворянина. Я же господину Фатееву изъяснил так: что сын мой, как следует всякому благородному офицеру, не преминул бы вам дать за то удовлетворение на оружие; но так как супруга ваша бежала уже к нему не первому, то вам сталее спрашивать с нее, чем с него, - и он, вероятно, сам не преминет немедленно выпроводить ее из Москвы к вам на должное распоряжение, что и приказываю тебе сим письмом немедленно исполнить, а таких чернобрысых и сухопарых кошек, как она, я полагаю, найти в Москве можно".
     Павел любил Фатееву, гордился некоторым образом победою над нею, понимал, что он теперь единственный защитник ее, - и потому можно судить, как оскорбило его это письмо; едва сдерживая себя от бешенства, он написал на том же самом письме короткий ответ отцу: "Я вашего письма, по грубости и неприличию его тона, не дочитал и возвращаю его вам обратно, предваряя вас, что читать ваших писем я более не стану и буду возвращать их к вам нераспечатанными. Сын ваш Вихров".

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Люди сороковых годов