• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Люди сороковых годов

Люди сороковых годов [27/50]

Скачать полное произведение

    - Посмотри, как он хорош собой, - чудо!
     Вихров подошел и поклонился им.
     Юлия приветливо и почти дружески встретила его пожатием руки, а m-lle Прыхина только поклонилась ему, и то с грустью и печалью в лице: укоряющею совестью хотела она представиться ему за Фатееву!
     Пользуясь тем, что танцы еще не начинались, Юлия сейчас же, оставив Прыхину, начала ходить с Вихровым.
     - Мне, monsieur Вихров, хотелось бы с вами поговорить об одной вещи, - сказала она.
     - Сделайте одолжение, - отвечал он.
     - О, этот разговор длинен будет; угодно вам сесть со мною, - продолжала она, указывая в гостиной на одно из кресел и сама садясь рядом с этим креслом.
     Вихров сел на указанное ему место.
     - Послушайте, - начала Юлия после маленького замешательства. - Мне сказывали, что вы пишете; правда это или нет?
     Вихров нахмурился: ему досадно было, что слух об его писательстве начинает распространяться между всеми, но, с другой стороны, запереться в том ему показалось странно.
     - Пишу, - отвечал он утвердительно.
     - В каком духе?
     При этом вопросе Вихров посмотрел Юлии в лицо.
     - В духе Достоевского, может быть? - продолжала она.
     - Нет, не в духе Достоевского, - проговорил Вихров.
     - Его ужасно высоко ставит Белинский, - говорила Юлия.
     - Талантлив, но скучен, - произнес Вихров.
     - Да, я с вами согласна в этом; я едва дочитала его "Бедных людей", но все-таки славная вещь!
     - Очень хорошая!
     - А что, скажите, - продолжала Юлия: она хотела уж вполне блеснуть перед Вихровым своими литературными познаниями, - что такое сделалось с Гоголем? После этого великого произведения "Мертвые души" он вдруг начал какие-то письма писать к друзьям{111}. "Отечественные Записки" в неистовство приходят, и очень естественно: они так верили в его талант, так много возлагали на него надежд, вдруг он пишет, что мужиков надо сечь, и, наконец, какого-то пророка из себя хочет представить, всех поучает, что такое с ним?
     Вся эта тирада Юлии показалась Вихрову просто противною.
     - Не знаю я этого совершенно-с, - ответил он ей довольно сухо.
     "Не любит, видно, когда говорят о других: ну, будем говорить о нем!" - подумала Юлия и снова обратилась к Вихрову:
     - А вы знаете что: я и об героине вашего романа слышала, это одна какая-то московская молодая девушка!
     "Все уж разболтали ей", - подумал Вихров и решительно не находился, что ей отвечать. Он вообще был как-то грустен в этот день. Разрыв с Фатеевой мучил и волновал его.
     К Юлии между тем подошел Кергель и пригласил ее на кадриль.
     Она не могла отказать, но, отходя от Вихрова, мотнула ему головой и сказала:
     - Мы когда-нибудь еще с вами об этом поговорим!
     - Слушаю-с, - отвечал ей Вихров почти насмешливо.
     Как только от него отошла Юлия, к нему сейчас же подошла и села на ее место Прыхина. О, Катишь сейчас ужасную штучку отпустила с Кергелем. Он подошел к ней и вдруг стал ее звать на кадриль. Катишь вся вспыхнула даже в лице.
     - Pardon, monsieur, - сказала она ему на это, раскланиваясь с ним, - я с незнакомыми не танцую!
     - Вы считаете меня незнакомым? - произнес Кергель, лукаво потупляя перед ней глаза.
     - Совершенно незнакомым! - повторила она и ушла потом к Вихрову.
     - Фу, ворона с места, а сокол на место, - проговорилась она, как и часто это с ней случалось.
     - Вы, однако, себя-то соколом считаете, а mademoiselle Юлию вороной! - заметил ей Вихров.
     - Тьфу, что я! - отплюнулась она. - Сокол с места, а ворона на место! - Затем она замолчала и начала грустно-насмешливо смотреть на Вихрова.
     - Мужчины, мужчины! - произнесла она, наконец, покачав головой.
     - Как мухи к нам льнут! - добавил Вихров.
     - Хуже, а как змеи нас отравляют!.. В Перцове, значит, мы больше теперь с вами встречаться не будем?
     - Отчего же? - спросил Вихров, вовсе не желая быть с ней откровенным.
     - Оттого, что вам туда совестно будет приехать, - проговорила Катишь насмешливо-укоризненно и даже каким-то басом.
     - Нет, ничего: я бессовестен, - возразил Вихров.
     - Это я знаю, - подхватила Прыхина. - Она больна очень теперь! - прибавила она, махнув несколько в сторону своим носом, что почти всегда она делала, когда говорили что-нибудь значительное.
     У Вихрова болезненно при этом поворотилось сердце, но он не подал тому и вида.
     - Что ж, доктор у нее есть; вероятно, пользует ее.
     - Разумеется, навещает; не без помощи же оставить ее одну, - произнесла ядовито-насмешливо Прыхина.
     - Ну, поэтому все и идет как следует! - как-то больше пробормотал Вихров и хотел было отойти от Прыхиной.
     - На два слова прошу еще остаться, - произнесла она почти повелительно.
     Вихров, как ни скучно было это ему, остался на своем месте.
     - Вы знаете, что такое доктор тут был, какую роль он играл? - спросила Прыхина.
     - Я думаю, как все доктора-утешители, - проговорил Вихров.
     - Он тут был только средство возбудить вашу ревность и привлечь вас этим - его обманывали и дурачили и хотели этим возвратить вашу любовь.
     - Я знаю, что дружба ваша слишком велика к madame Фатеевой и вы способны в ней все оправдывать, - проговорил Вихров, в душе почти желавший поверить словам Прыхиной.
     - Ах, боже мой! Я оправдываю! - воскликнула та. - Сделайте милость, когда я заметила эти ее отношения к доктору, я первая ее спросила, что такое это значит, и так же, как вам теперь говорю, я ей говорила, что это подло, и она мне образ сняла и клялась, что вот для чего, говорит, я это делаю!
     - Ну, когда она сама вам говорила, так это не совсем еще достоверное доказательство, - сказал Вихров.
     - Прекрасно, отлично! - воскликнула Прыхина. - Она теперь уж и лгунья у вас! Неблагодарные вы, неблагодарные мужчины! - Прыхина вероятно бы еще долго не отпустила Вихрова и стала его допытывать, но к нему подошел Живин.
     - Пойдем, водки выпьем, хозяин тебя приглашает! - сказал он, мотнув Вихрову головой. Тот с большим удовольствием встал и пошел за ним.
     На уездных балах почти везде заведено еще задолго до ужина ставить водку и небольшую к ней закуску для желающих мужчин, и желающих таковых находится очень много, - все почти!
     На этой штуке старик Захаревский вздумал испытать Вихрова, чтобы окончательно убедиться, любит он выпить или нет. По многолетней своей опытности Ардальон Васильевич убедился, что в их местах, между дворянством и чиновничеством, главный порок пьянство, и желал, по преимуществу, не видеть его в детях своих и в зяте, какого бог ему пошлет.
     - Водочки не прикажете ли? - произнес он как бы самым радушным и угощающим голосом.
     Павел, возмущенный всеми последними событиями и разговорами об них, с удовольствием выпил рюмку.
     - Не прикажете ли еще? - спросил Ардальон Васильевич, наливая ему еще рюмку.
     Но Вихров уже отказался.
     "Ну, не совсем еще пьяница!" - решил старик и на этот раз в мыслях своих, и затем он счел не бесполезным расспросить гостя и о делах его.
     - Скажите, вы еще не служили? - спросил он.
     - Не служил.
     - Но чин, однако, имеете?
     - Я кандидат университета, то есть коллежский секретарь, - отвечал тот.
     Ардальон Васильевич в знак согласия мотнул ему на это головой.
     - Где же вы предполагаете службу вашу начать? - продолжал он допрашивать гостя.
     - Нигде! - отвечал Вихров.
     Захаревский при этом повернул даже к нему ухо, как бы затем, чтобы яснее расслышать, что такое он сказал.
     - Что же, хозяйничать, постоянно жить в деревне предполагаете? - говорил он, внимательно навостривая уши.
     - И того нет: хозяйничать в том смысле, как прежде хозяйничали, то есть скопидомничать, не желаю, а агрономничать, как другие делают из наших молодых помещиков, не решусь, потому что сознаю, что не понимаю и не умею этого делать.
     Последних слов Вихрова Захаревский положительно не понял, что тот хотел этим сказать.
     - Но надобно же иметь какое-нибудь занятие? - проговорил он с некоторою улыбкою даже.
     - Я буду читать, стану ходить за охотой, буду ездить в Москву, в Петербург.
     - Жизнь вольного казака, значит, желаете иметь, - произнес Захаревский; а сам с собой думал: "Ну, это значит шалопайничать будешь!" Вихров последними ответами очень упал в глазах его: главное, он возмутил его своим намерением не служить: Ардальон Васильевич службу считал для каждого дворянина такою же необходимостью, как и воздух. "Впрочем, - успокоил он себя мысленно, - если жену будет любить, так та и служить заставит!"
     Когда танцы прекратились и гости пошли к ужину, Юлия сама предложила Вихрову руку и посадила его рядом с собою. На обстоятельство это обратил некоторое внимание Живин.
     - Всегда, и везде, и во всем счастлив! - сказал он, показывая Юлии головой на приятеля.
     - Это почему? - спросила та с немножко лукавой усмешкой.
     - Да так уж, потому!.. - отвечал как-то загадочно Живин, потупляя глаза свои.
     Далее, конечно, не стоило бы и описывать бального ужина, который походил на все праздничные ужины, если бы в продолжение его не случилось одно весьма неприятное происшествие: Кергель, по своей ветрености и необдуманности, вдруг вздумал, забыв все, как он поступил с Катишь Прыхиной, кидать в нее хлебными шариками. Она сначала делала вид, что этого не замечает, а в то же время сама краснела и волновалась. Наконец, терпение лопнуло; она ему громко и на весь стол сказала:
     - Перестаньте, Кергель; я не желаю видеть ваших шуток.
     Он на минуту попритих было, но потом снова начал кидать.
     - Говорят вам - перестаньте, а не то я тарелкой в вас пущу! - сказала Катишь с дрожащими уже губами.
     - Ой, ой, ой, ой, боюсь! - произнес Кергель, склоня свою голову и закрывая ее салфеткой.
     Эта насмешка окончательно вывела Прыхину из себя: она побледнела и ничего уж не говорила.
     - А ну-ко, попробую еще! - произнес Кергель и бросил в нее еще шарик.
     М-lle Прыхина, ни слова не сказав, взяла со стола огромный сукрой хлеба, насолила его и бросила его в лицо Кергеля. Хлеб попал прямо в глаз ему вместе с солью. Кергель почти закричал, захватил глаз рукою и стал его тереть.
     А m-lle Прыхина пресамодовольно сидела и только, поводя своим носом, говорила:
     - Ништо ему, ништо!
     Все сидящие за столом покатывались со смеху, а Кергель, протирая глаз, почти вслух говорил:
     - Эка дура, эка дурища!
     Когда Вихров возвращался домой, то Иван не сел, по обыкновению, с кучером на козлах, а поместился на запятках и еле-еле держался за рессоры: с какой-то радости он счел нужным мертвецки нализаться в городе. Придя раздевать барина, он был бледен, как полотно, и даже пошатывался немного, но Вихров, чтобы не сердиться, счел лучше уж не замечать этого. Иван, однако, не ограничивался этим и, став перед барином, растопырив ноги, произнес диким голосом:
     - Павел Михайлыч, пожалуйте мне невесту-с!
     - Какую невесту... Марью Фатеевскую, что ли?
     - Марья что-с?.. Чужая!.. Мне свою пожалуйте... Грушу нашу.
     - Она разве хочет за тебя идти?
     - Чего хочет?.. Вы барин: прикажите ей... Я вам сколько лет служил.
     - Если бы ты и во сто раз больше мне служил, я не стану заставлять ее силой идти за тебя!
     - Сделайте милость! - промычал еще раз Иван и стал уж перед барином на колени.
     - Ах, ты, дурак этакой, перестань! - воскликнул тот, отворачиваясь от него.
     - Сделайте божескую милость! - повторил Иван, не вставая с колен. Вихров увидел, что конца этому не будет.
     - Груня! - крикнул он.
     Груша обыкновенно никогда не спала, как бы поздно он откуда ни приезжал, - Груша вошла.
     - Вот он сватается к тебе! - произнес Павел, показывая на поднимающегося с колен Ивана.
     Груша только странно смотрела на того.
     - Мне, сударь, очень обидно и слышать это, - отвечала она обиженным и взволнованным голосом; на глазах ее уже навернулись слезы.
     - Что же, разве он тебе не нравится? - спросил Павел.
     - Я скорее за козла скверного пойду, чем за него.
     - Гля-че же не пойдешь? Что ж я сделал тебе такое? - спросил ее Иван.
     - А гля того!.. Вы, Павел Михайлович, и приставать ему не прикажите ко мне, а то мне проходу от него нет! - проговорила Груша и, совсем уж расплакавшись, вышла из комнаты. Вихрову сделалось ее до души жаль.
     - Пошел вон, негодяй! Не смей мне и говорить об этом и никогда не приставай к ней! - крикнул он на Ивана.
     Тот, по обыкновению, немного струсил и вышел.
     - Знаю я, куда она ладит, - да, знаю я! - говорил он, идя и пошатываясь по зале.
     XV
     ОПЯТЬ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ КОПТИН
     Вскоре после того, в один из своих приездов, Живин вошел к Вихрову с некоторым одушевлением.
     - Сейчас, братец ты мой, - начал он каким-то веселым голосом, - я встретил здешнего генерала и писателя, Александра Иваныча Коптина.
     - А!.. - произнес Вихров. - А ты разве знаком с ним?
     - Приятели даже! - отвечал не без гордости Живин. - Ну и разговорились о том, о сем, где, знаешь, я бываю; я говорю, что вот все с тобою вожусь. Он, знаешь, этак по-своему воскликнул: "Как же, говорит, ему злодею не стыдно у меня не побывать!"
     - Да, я скверно сделал, что не был у него; совсем и забыл, что он тут недалеко, - отвечал Вихров. - Когда бы съездить к нему?
     - Поедем в Петров день к нему - у него и во всех деревнях его праздник.
     - Очень рад! А что, скажи, постарел он или нет?
     - Нет, мало! Такой же худой, как и был. Какой учености, братец, он громадной! Раз как-то разговорились мы с ним о Ватикане. Он вдруг и говорит, что там в такой-то комнате такой-то образ висит; я сейчас после того, проехавши в город, в училище уездное, там отличное есть описание Рима, достал, смотрю... действительно такая картина висит!
     - Он принадлежит к французским энциклопедистам{117}, - заметил Вихров.
     - Надо быть так!.. Математике он, говорят, у самого Лагранжа{117} учился!.. Какой случай раз вышел!.. Он церковь у себя в приходе сам строил; только архитектор приезжает в это село и говорит: "Нельзя этого свода строить, не выдержит!" Александр Иваныч и поддел его на этом. "Почему, говорит, докажите мне это по вычислениям?" - а чтобы вычислить это, надо знать дифференциалы и интегралы; архитектор этого, разумеется, не сумел сделать, а Александр Иваныч взял лист бумаги и вычислил ему; оказалось, что свод выдержит, и действительно до сих пор стоит, как литой.
     - Все это может быть, - возразил Вихров, - но все-таки сочинения его плоховаты.
     - Плоховаты-то плоховаты, понять не могу - отчего? - произнес и Живин как бы с некоторою грустью.
     - А что он про нынешнюю литературу говорит; не колачивал он тебя за любовь к ней?
     - Почти что, брат, колачивал; раз ночью выгнал совсем от себя, и ночевать, говорит, не оставайтесь! Я так темной ночью и уехал!
     - Что же он, собственно, говорит? - спрашивал Вихров.
     - "Мужики, говорит, все нынешние писатели, необразованные все, говорит, худородные!.." Знаешь, это его выражение... Я, признаться сказать, поведал ему, что и ты пишешь, сочинителем хочешь быть!
     - Что же он? - спросил Вихров, немного покраснев в лице.
     - Да ничего особенного не говорил, смеется только; разные этакие остроты свои говорит.
     - Какие же именно, скажи, пожалуйста!
     - Ну да, знаешь вот эту эпиграмму, что Лев Пушкин{118}, кажется, написал, что какой вот стихотворец был? "А сколько ему лет?" - спрашивал Феб. - "Ему пятнадцать лет", - Эрато отвечает. - "Пятнадцать только лет, не более того, - так розгами его!"
     - Какие ж мне к черту пятнадцать лет? - воскликнул Вихров.
     - Ну да поди ты, а ему ты все еще, видно, мальчиком представляешься.
     В Петров день друзья наши действительно поехали в Семеновское, которое показалось Вихрову совершенно таким же, как и было, только постарело еще больше, и некоторые строения его почти совершенно развалились. Так же их на крыльце встретили любимцы Александра Иваныча, только несколько понаряднее одетые. Сам он, в той же, кажется, черкеске и в синеньких брючках с позументовыми лампасами, сидел на точи же месте у окна и курил длинную трубку. Беседовал с ним на этот раз уж не один священник, а целый причет, и, сверх того, был тут же и Добров, который Вихрову ужасно обрадовался.
     - Ты разве знаком с генералом? - спросил его тот, проходя мимо его.
     - Как же, благодетель тоже! - отвечал Добров. - А когда я пил, так и приятели мы между собой были.
     - Гордый сосед, гордый-с! - повторял Александр Иваныч, встречая Вихрова. - Ну и нельзя, впрочем, сочинитель ведь! - прибавил он, обращаясь к Живину и дружески пожимая ему руку.
     - Прошу прислушать, однако, - сказал он, усадив гостей. - Ну, святий отче, рассказывайте! - прибавил он, относясь к священнику.
     - Несчастие великое посетило наш губернский град, - начал тот каким-то сильно протяжным голосом, - пятого числа показалось пламя на Калужской улице и тем же самым часом на Сергиевской улице, версты полторы от Клушинской отстоящей, так что пожарные недоумевали, где им действовать, пламя пожрало обе сии улицы, многие храмы и монастыри.
     - Mon Dieu, mon Dieu!* - воскликнул Коптин, закатывая вверх свои глаза и как бы живо себе представляя страшную картину разрушения.
     ______________
     * Боже мой, боже мой! (франц.).
     - Что же это, поджог? - спросил Живин.
     - Надо быть, - отвечал священник, - потому что следующее шестое число вспыхнул пожар уже в местах пяти и везде одновременно, так что жители стали все взволнованы тем: лавки закрылись, хлебники даже перестали хлебы печь, бедные погорелые жители выселялись на поле, около града, на дождь и на ветер, не имея ни пищи, ни одеяния!
     - О, mon Dieu, mon Dieu! - повторил еще раз Александр Иваныч, совсем уже закидывая голову назад.
     - Но кто же поджигает, если это поджоги? - спросил Вихров.
     - Мнение народа сначала было такое, что аки бы гарнизонные солдаты, так как они и до того еще времени воровства много производили и убийство даже делали!.. А после слух в народе прошел, что это поляки, живущие в нашей губернии и злобствующие против России.
     - Но позвольте, поляки все известны там наперечет! - возразил Вихров.
     - Все известны-с, - отвечал священник, - и прямо так говорили многие, что к одному из них, весьма почтенному лицу, приезжал ксендз и увещевал свою паству, чтобы она камня на камне в сем граде не оставила!
     - Да зачем же именно в этом граде? - спросил Вихров.
     - Так как град сей знаменит многими избиениями поляков.
     - Прекрасно-с, но кто же слышал, что ксендз именно таким образом увещевал? - спросил опять Вихров.
     - Сего лица захваченные мальчик и горничная, - отвечал священник.
     - Стало быть и следствие уже об этом идет? - спросил Живин.
     - Строжайшее. Сие почтенное лицо, также и семейство его уже посажены в острог, так как от господина губернатора стало требовать того дворянство, а также небезопасно было оставлять их в доме и от простого народу, ибо чернь была крайне раздражена и могла бы их живых растерзать на части.
     - Но, извините меня, - перебил Вихров священника, - все это только варварство наше показывает; дворянство наше, я знаю, что это такое, - вероятно, два-три крикуна сказали, а остальные все сейчас за ним пошли; наш народ тоже: это зверь разъяренный, его на кого хочешь напусти.
     - Нет-с, - возразил священник, - это не то, чтобы мысль или мнение одного человека была, а так как-то в душе каждый как бы подумал, что поляки это делают!
     - Но вы сами согласитесь, что нельзя же по одному ощущению, хоть бы оно даже и массе принадлежало, кидать людей в темницу, с семейством, в числе которых, вероятно, есть и женщины.
     - Дщерь его главным образом и подозревают, - объяснил священник, - и когда теперича ее на допрос поведут по улицам, то народ каменьями и грязью в нее кидает и солдаты еле скрывают ее.
     - Это еще большее варварство - кидать в женщину грязью, неизвестно еще, виновную ли; и отчего же начальство в карете ее не возит, чтобы не предавать ее, по крайней мере, публичному поруганию? Все это, опять повторяю, показывает одну только страшную дикость нравов, - горячился Вихров.
     Александр Иваныч, с начала еще этого разговора вставший и все ходивший по комнате и несколько уже раз подходивший к закуске и выпивавший по своей четверть-рюмочке, на последних словах Павла вдруг остановился перед ним и, сложив руки на груди, начал с дрожащими от гнева губами:
     - Как же вы, милостивый государь, будучи русским, будучи туземцем здешним, позволяете себе говорить, что это варварство, когда какого-то там негодяя и его дочеренку посадили в острог, а это не варварство, что господа поляки выжгли весь ваш родной город?
     - Но это, Александр Иваныч, надобно еще доказать, что они выжгли! - возразил несколько сконфуженный Вихров.
     - Доказано-с это!.. Доказано! - кричал Александр Иваныч. - Горничная их, мальчишка их показывали, что ксендз их заставлял жечь! Чего ж вам еще больше, каких доказательств еще надобно русскому?
     - Русский ли бы я был или не русский, по мне всегда и всего важнее правда! - возразил Вихров, весьма недовольный этим затеявшимся спором.
     - А, вот он, университет! Вот он, я вижу, сидит в этих словах! - кричал Александр Иваныч. - Это гуманность наша, наш космополитизм, которому все равно, свой или чужой очаг. Поляки, сударь, вторгались всегда в нашу историю: заводилась ли крамола в царском роде - они тут; шел ли неприятель страшный, грозный, потрясавший все основы народного здания нашего, - они в передних рядах у него были.
     - Ну, и от нас им, Александр Иваныч, доставалось порядком, - заметил с улыбкою Павел.
     - Да вы-то не смеете этого говорить, понимаете вы. Ваш университет поэтому, внушивший вам такие понятия, предатель! И вы предатель, не правительства вашего, вы хуже того, вы предатель всего русского народа, вы изменник всем нашим инстинктам народным.
     - Ну нет, Александр Иваныч, - воскликнул в свою очередь Вихров, вставая тоже со своего стула, - я гораздо больше вашего русский, во мне гораздо больше инстинктов русских, чем в вас, уж по одному тому, что вы, по вашему воспитанию, совершенный француз.
     - Я докажу вам, милостивый государь, и сегодня же докажу, какой я француз, - кричал Коптин и вслед за тем подбежал к иконе, ударил себя в грудь и воскликнул: - Царица небесная! Накажи вот этого господина за то, что он меня нерусским называет! - говорил он, указывая на Вихрова, и потом, видимо, утомившись, утер себе лоб и убежал к себе в спальню, все, однако, с азартом повторяя. - Я нерусский, я француз!
     Вихров, в свою очередь, тоже сильно рассердился.
     - Черт знает, зачем я приехал сюда! - говорил он, с волнением ходя по комнате.
     - Да вы не беспокойтесь! Он со всеми так спорит, - успокаивал его священник.
     - И со мною часто это бывало, - подхватил Живин, давно уже мучившийся, что завез приятеля в такие гости.
     - В голове у него, видно, шпилька сидит порядочная; чай, с утра начал прикладываться, - заметил Добров.
     - С вечера еще вчерашнего, - прибавил к этому священник на эти слова.
     Александр Иванович снова вышел из своего кабинета.
     - Я вам покажу сегодня, какой я нерусский, - проговорил он Вихрову, но уж не столько гневно, сколько с лукавою улыбкою. Вскоре за тем последовал обед; любимцы-лакеи Александра Ивановича были все сильно выпивши. Сели за стол: сам генерал на первом месте, потом Вихров и Живин и все духовенство, и даже Добров.
     Александр Иванович тотчас обратился к нему.
     - Отчего ты, отверженец, водки не выпил?
     - Не пью, ваше превосходительство, два года, третий, - отвечал Добров, по обыкновению вставая на ноги.
     - Ну, а у меня ты должен выпить, должен, - сказал Александр Иванович.
     - Не пью, ваше превосходительство, - повторил Добров, несколько изменившись в лице.
     - Я этого не знаю: пьешь ли ты или нет, а у меня ты должен выпить, - говорил свое Александр Иванович.
     - Да выпей, братец, не умрешь от того, - заметил Доброву священник.
     - Да извольте, - отвечал каким-то странным голосом Добров и выпил рюмку.
     - Смотрите, не закутите, Добров, - сказал ему Вихров.
     - Словно бы нет, - отвечал Добров, утирая губы себе и, видимо, получивший бесконечное наслаждение от выпитой рюмки.
     - В чужой монастырь со своим уставом не ходят, - заметил Александр Иванович, - когда он у вас, вы можете не советовать ему пить, а когда он у меня, я советую ему, ибо когда мы с ним пить не станем, то лопнет здешний откупщик.
     Добров между тем уж без приглашения выпил и другую рюмку и начал жадно есть.
     Сам Александр Иванович продолжал пить по своей четверть-рюмочке и ничего почти не ел, а вместо того курил в продолжение всего обеда. Когда вышли из-за стола, он обратился к Вихрову и проговорил:
     - Я вот вам сейчас покажу, какой я нерусский. Коляску и верховых! - крикнул он людям.
     Те проворно побежали, и через какие-нибудь четверть часа коляска была подана к крыльцу. В нее было запряжено четыре худощавых, но, должно быть, чрезвычайно шустрых коней. Человек пять людей, одетых в черкесские чапаны и с нагайками, окружали ее. Александр Иванович заставил сесть рядом с собою Вихрова, а напротив Живина и Доброва. Последний что-то очень уж облизывался.
     - Куда же это мы? - спросил Вихров.
     - К мужикам моим на праздник, - отвечал Александр Иванович, лукаво посматривая на него, и затем крикнул кучеру: - Пошел!
     Сразу же все это понеслось: черкесы, коляска; воротца как-то мгновенно распахивались черкесами. Была крутая гора, и под гору неслись марш-марш, потом мостик, - трах на нем что-то такое! Это выскочили две половицы... Живин сидел бледный; Вихрову тоже такая езда не совсем нравилась, и она только была приятна Доброву, явно уже подпившему, и самому Александру Ивановичу, сидевшему в коляске развалясь и только по временам покрякивающему: "Пошел!". Кучер летел. У черкесов лошади, вероятно, все приезжанные по черкесской моде, драли головы вверх. Таким образом приехали в одну деревню, в которой, видно, был годовой праздник. Посредине улицы стояли девки и бабы в нарядных, у кого какие были, сарафанах; на прилавках сидели старики и старухи. Когда наша орда влетела в деревню, старики и старухи поднялись со своих мест, а молодые с заметным любопытством глядели на приезжих, и все они с видимым удовольствием на лицах кланялись Александру Ивановичу.
     - К тебе, Евсевий Матвеевич, к тебе в гости! - кричал он одному мужику, наряднее других одетому.
     - Милости просим, ваше превосходительство, - отвечал тот, показывая рукою на избу, тоже покрасивее других.
     Все пошли в нее. Добров очень нежничал с Александром Ивановичем. Он даже поддерживал его под руку, когда тот всходил на крыльцо. Все уселись в передний угол перед столом. Прибежавшая откуда-то впопыхах старуха хозяйка сейчас же стала ставить на стол водку, пироги, орехи, изюм... Александр Иванович начал сейчас же пить свои четверть-рюмочки, но Вихров и Живин отказались.
     Тогда Александр Иванович посмотрел как-то мрачно на Доброва и проговорил ему: "Пей ты!" Тот послушался и выпил. Александр Иванович, склонив голову, стал разговаривать с стоявшим перед ним на ногах хозяином.
     - Как ваше здравие и благоденствие? - спрашивал он его.
     - Слава богу, ваше превосходительство.
     - Так-с; очень это хорошо, а здоровы ли ваши дочь и падчерица?
     - Что им, дурам, делается, гуляют вон по улице! - отвечал мужик.
     - Пожалуйте, сударыня, пожалуйте, выпьемте вместе, - говорил Александр Иванович все прятавшейся хозяйке.
     Та вышла и была совершенно красная; она сама тоже была сильно выпивши.
     - Кушайте, сударь, сами на здоровье, - отвечала та.
     - Нет, я тебя наперед угощу, - отвечал Александр Иванович и, налив рюмку водки, своими руками влил ее в рот бабе.
     Та притворилась, что будто бы ей крепко очень, и отплевывалась в разные стороны. Точно так же Александр Иванович заставил выпить и хозяина.
     Добров, который пил без всяких уже приглашений, стал даже кричать: "Я гуляю да и баста - вот что!" Вихров едва выдерживал все это, тем более, что Коптин, видимо, старался говорить ему дерзости.
     - Так вы писатель, - говорил он, угостив хозяина и хозяйку и обращаясь к Вихрову, - вы писатель?
     - Пока еще нет, - возражал сердито Вихров.
     - Михаила Поликарпыча сын - писатель! - продолжал как бы сам с собою Александр Иванович.
     - К чему же тут Михаил Поликарпыч? - спрашивал его Вихров.
     - Михаила Поликарпыча сын - писатель! - продолжал только Александр Иванович, не отвечая на его вопрос.
     Павел, наконец, решился лучше не слушать его.
     - Пойдемте на улицу, я вам покажу, какой я француз!.. Какой я француз! - говорил Александр Иванович, все более и более пьянея.
     Все, однако, вышли за ним на улицу.
     - Ну, дети, сюда! - закричал Александр Иванович, и к нему сейчас же сбежались все ребятишки, бабы, девки и даже мужики; он начал кидать им деньги, сначала медные, потом серебряные, наконец, бумажки. Все стали их ловить, затеялась даже драка, рев, а он кричал между тем:
     - Цыц, стройно, стройно ловить! Вот я француз какой!
     Вихров, к величайшему своему удовольствию, увидал, что его собственный экипаж въезжал в деревню.
     Благоразумный Петр сам уж этим распорядился, зная по слухам, что с Коптиным редко кто из гостей, кто поедет с ним, приезжал назад: либо он бросит гостя, либо тот сам уедет от него.
     Вихров мигнул Живину, и они, пока не заметил Александр Иванович, сели в экипаж и велели Петру как можно скорее уезжать из деревни.
     А Добров ходил между тем по разным избам и, везде выпивая, кричал на всю улицу каким-то уж нечленораздельным голосом. На другой день его нашли в одном ручье мертвым; сначала его видели ехавшим с Александром Ивановичем в коляске и целовавшимся с ним, потом он брел через одно селение уже один-одинехонек и мертвецки пьяный и, наконец, очутился в бочаге.
     XVI
     УМНЫЙ ДОКТОР
     В настоящей главе моей я попрошу читателя перенести свое внимание к некоторым другим лицам моего романа. Эйсмонды только что возвратились из-за границы после двухлетнего почти пребывания там и оставались пока в отеле Демута. Мари с сынком занимала один большой номер, а генерал помещался рядом с ними в несколько меньшем отделении. Они успели уже, впрочем, повидаться со всеми своими знакомыми, и, наконец, Мари написала, между прочим, записку и к своему петербургскому врачу, которою извещала его, что они приехали в Петербург и весьма желали бы, чтоб он как-нибудь повидался с ними. Доктор Ришар был уже мужчина пожилых лет, но еще с совершенно черной головой и бакенбардами; он называл себя французом, но в самом деле, кажется, был жид; говорил он не совсем правильно по-русски, но всегда умно и плавно. В Петербурге он был больше известен как врач духа, чем врач тела, и потому, по преимуществу, лечил женщин, которых сам очень любил и знал их и понимал до тонкости. Мари он еще прежде, перед поездкой ее за границу, оказал услугу. Генерал пригласил его, чтобы посоветоваться с ним: необходимо ли жене ехать за границу или нет, а Мари в это время сама окончательно уже решила, что непременно поедет. Ришар хотя и видел, что она была совершенно здорова, тем не менее сейчас же понял задушевное желание своей пациентки и голосом, не допускающим ни малейшего возражения, произнес:

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Люди сороковых годов