• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Белый А. / Петербург

Петербург [23/34]

Скачать полное произведение

    Наконец -- и что главное: надо было осилить во мраке двенадцать холодных ступенек; повернувшись, отсчитать снова ровное их число.
     Это делал Александр Иваныч четырежды.
     Итого -- девяносто шесть каменных, гулких ступеней; далее: надо было стоять перед войлочной дверью; надо было со страхом вложить полуржавый в скважину ключ. Спичку рискованно было зажечь в этом мраке кромешном; спичечный огонек мог осветить неожиданно самую разнообразную дрянь; вроде мыши; и еще кой-чего...
     Так подумал Александр Иванович.
     Поэтому-то все медлил он под воротами своего сурового дома.
     И -- ну вот... --
     -- Кто-то печальный и длинный, кого Александр Иванович не раз видывал у Невы, опять показался в глубине восемнадцатой линии. На этот раз тихо вступил он в светлый круг фонаря; но казалось, что светлый свет золотой грустно заструился от чела,
    от его костенеющих пальцев... --
     -- Так неведомый друг показался и нынешний раз.
     Александр Иванович вспомнил, как однажды окликнула милого обитателя восемнадца-той линии прохожая старушонка в соломенной шляпе чепцом с лиловыми лентами.
     Мишей она его тогда назвала.
     Александр Иванович вздрагивал всякий раз, как печальный и длинный, проходя, обращал на него невыразимый, всевидящий взор; и все так же белели при этом его впалые щеки. Александр Иванович видел-невидел и слышал-неслышал после этих встреч на Неве.
     -- "Если, б остановился!.."
     -- "О, если бы!.."
     -- "И, о, если бы выслушал!.."
     Но печальный и длинный, не глядя, не останавливаясь, уж прошел.
     Отчетливо удалялся звук его шага; этот отчетливый звук происходил оттого, что ноги прохожего не были, как у прочих, обуты в калоши. Александр Иванович обернулся и тихо хотел ему что-то такое сказать; тихо хотел он позвать какого-то неизвестного Мишу...
     Но то место, куда Миша уже ушел безвозвратно, -- то место пустело теперь в светлом колеблемом круге; и не было -- ничего, никого, кроме ветра да слякоти.
     И оттуда мигал желтый огненный язык фонаря.
     Тем не менее он опять позвонился. Петербургский петух на звонок ответствовал снова: в скважинах просвистал сыроватый ветер морской; ветер стонал в подворотне и напротив с размаху ударился о железную вывеску "Дешевой столовой"; и железо грохнуло в темноту.
    
     МАТВЕЙ МОРЖОВ
    
     Наконец заскрипели ворота.
     Бородатый дворник, Матвей Моржов, давнишний приятель Александра Ивановича, пропустил его за домовый порог: отступление было отрезано; и замкнулись ворота.
     -- "Што позненько?"
     -- "Все дела..."
     -- "Изволите искать себе места?"
     -- "Да, места..."
     -- "Натурально: местов таперича нет... Разве вот, ежели аслабанится в Участке..."
     -- "Да в Участок меня, Матвей, не возьмут..."
     -- "Натурально: куда вам в Участок..."
     -- "Вот видишь?"
     -- "А местов таперича нет..."
     Бородатый дворник, Матвей Моржов, иногда засылал к Александру Ивановичу свою дебёлую бабу, все болевшую ушною болезнью, то с куском пирога, а то с приглашением в гости; так, они выпивали по праздникам, в дворницкой: с домовою полицией Александру Ивановичу, как нелегальному человеку, надлежало сохранять теснейшую дружбу.
     Да и кроме того.
     Представлялся лишь выгодный случай безопасно сойти с своего холодного чердака (свой чердак, как видели мы, Александр Иванович ненавидел, а, бывало, неделями он безвыходно в нем сидел, когда выход казался рискован).
     Иногда к их компании прибавлялись: участковый писец Воронков да сапожник Бессмерт-ный. А в последнее время все в дворницкой сиживал Степка: Степка же был безработный.
     Александр Иванович, очутившись на дворике, явственно слышал, как из дворницкой долетала до слуха его та же все песенка:
    
     Кто канторшыка
     Ни любит, --
     А я стала бы
     Любить...
     Абразованные
     Люди
     Знают,
     Што пагаварить...
    
     -- "Опять гости?"
     Матвей Моржов с свирепой задумчивостью почесал свой затылок:
     -- "Маненечка забавляемся..."
     Александр Иванович улыбнулся:
     -- "Небось, участковый писарь?.."
     -- "А то кто же... Он самый..."
     Вдруг Александр Иванович вспомнил, что имя писца Воронкова почему-то было настойчиво упомянуто -- там, особою; почему особа знала и писца Воронкова, и о писце Воронкове, и об этих сидениях их? Он тогда удивился, да спросить позабыл.
    
     Купи, маминька,
     На платье
     Жиганету
     Серава:
     Уважать теперь
     Я буду
     Васютку Ликсеева!.
    
     Дворник Моржов, видя какую-то нерешительность Александра Ивановича, посопел носом, да и мрачно отрезал:
     -- "Штош... В дворницкую-то... Захаживайте..."
     И зашел бы Александр Иванович: в дворницкой и тепло, и людно, и хмельно; на чердаке же одиноко и холодно. И -- нет, нет: там писец Воронков; о писце Воронкове двусмыс-ленно говорила особа; и -- черт его знает! Но главное: заход в дворницкую был бы решительной трусостью: был бы бегством от собственных стен.
     Александр Иванович со вздохом ответил:
     -- "Нет, Матвей: спать пора..."
     -- "Натуральное дело: как знаете!.."
     А как там распевали:
    
     Купи маминька
     На платье
     Жиганету
     Синева:
     Уважать теперь
     Я буду
     Сыночка
     Васильева!..
    
     -- "А то выпили б водки?"
     И просто с каким-то отчаянием, просто с какою-то злостью он выкрикнул:
     -- "Нет, нет, нет!"
     И пустился бежать к серебристым саженям дров.
     Уж Матвей Моржов, уходя, распахнул на минуту дверь дворницкой; белый пар, сноп световой, гам голосов и запах согретой грязи, занесенной с улицы сапожищами, выхватился на мгновенье оттуда; и -- бац: захлопнулась за Матвеем Моржовым дверь.
     Вторично отступление было отрезано.
     Луна опять озаряла четкий дворик квадратный и серебристые сажени осиновых дров, меж которых юркнул Александр Иванович, направляясь к черно-
     му подъездному входу. В спину ему из дворницкой долетали слова; верно, пел сапожник Бессмертный:
    
     Железнодорожные рельсы!..
     И насыпь!.. И стрелки сигнал!
     Как в глину размытую поезд
     Слетел, низвергаясь со шпал.
     Картина разбитых вагонов!..
     Картина несчастных людей!..
    
     Дальше не было слышно.
     Александр Иванович остановился: так, так, так -- начиналось; еще он не успел заключиться в темно-желтый свой куб, как уже: начиналась, возникла -- неотвратимая, еженощная пытка. И на этот раз она началась у черных входных дверей.
     Дело было все в том же: Александра Ивановича они стерегли... Началось это так: как-то раз, возвращаясь домой, он увидел сходящего с лестницы неизвестного человека, который сказал ему:
     -- "Вы с Ним связаны..."
     Кто был подлинно сходящий с лестницы человек, кто был Он (с большой буквы), Кто связует с Собой, Александр Иванович не пожелал разузнать, но порывисто бросился от неизвестного вверх по лестнице. Неизвестный его не преследовал.
     И вторично с Дудкиным -- было: встретил на улице он человека в глубоко на глаза надвинутом картузе и со столь ужасным лицом (неизъяснимо ужасным), что какая-то проходящая тут незнакомая дама в перепуге схватила Александра Ивановича за рукав:
     -- "Видели? Это -- ужас, ведь ужас... Этого не бывает!.. О, что это?.."
     Человек же прошел.
     Но вечером, на площадке третьего этажа Александра Ивановича схватили какие-то руки и толкали к перилам, явно пытаясь столкнуть -- туда, вниз. Александр Иваныч отбился, чиркнул спичкою, и... на лестнице не было никого: ни сбегающих, ни восходящих шагов. Было пусто.
     Наконец в последнее время по ночам Александр Иванович слышал нечеловеческий крик... с лестницы: как вскрикнет!.. Вскрикнет, и более не кричит.
     Но жильцы, как вскрикнет, -- не слышали.
     Только раз слышал он на улице этот крик -- там, у Медного Всадника: точь-в-точь так кричало. Но то был автомобиль, освещенный рефлекторами. Только раз иногда коротавший с ним ночи безработный Степан слышал как... крикнуло. Но на все приставания к нему Александра Ивановича лишь угрюмо сказал:
     -- "Это вас они ищут..."
     Кто они, на это Степка -- молчок. И больше ни слова. Только стал Александра Ивановича этот Степка чуждаться, реже к нему заходить; ночевать же -- ни-ни... И ни дворнику, ни писцу Воронкову, ни сапожнику Степка -- ни слова. Александр Иванович -- тоже ни слова...
     Но каково быть насильственно вбитым во все это, ни с кем не делиться!
     -- "Это вас они ищут..."
     Кто они, и почему они -- ищут?..
     Вот и сейчас.
     Александр Иванович непроизвольно бросил кверху свой взор: к окошку на пятом чердачном этажике; и в окошке был свет: было видно, что какая-то угловатая тень беспокойно слонялась в окошке.
     Миг, -- и он беспокойно в кармане нащупал свой комнатный ключик: был ключик с ним. Кто же там очутился в запертой его комнате?..
     Может быть -- обыск? О, если бы только обыск: он влетел бы на обыск, как счастливей-ший человек; пусть его заберут и упрячут, хотя б... в Петропавловку. Те, кто спрячет его в Петропавловку, все же хоть люди -- во всяком случае, не они.
     -- "Это вас они ищут..."
     Александр Иванович перевел дыхание и дал себе заранее слово не ужасаться чрезмерно, потому что события, какие с ним теперь могли совершиться, -- одна только праздная, мозговая игра.
     Александр Иванович вошел в черный ход.
    
     МЕРТВЫЙ ЛУЧ ПАДАЛ В ОКОШКО
    
     Так, так, так: там стояли они; так же стояли они при последнем ночном возвращении. И они его ждали. Кто они были, этого сказать положительно было нельзя: два очертания. Мертвый луч падал в окошко с третьего этажа; белесовато ложился на серых ступенях.
     И в совершеннейшей темноте белесоватые пятна лежали так ужасно спокойно -- бестрепетно.
     В белесоватое, вот это, пятно вступали лестничные перила; у перил же стояли они: два очертания; пропустили Александра Ивановича, стоя справа и слева от него; так же они пропустили Александра Ивановича и тогда; ничего не сказали, не шевельнулись, не дрогнули; чувствовался лишь чей-то дурной из темноты на него прищуренный, не моргающий глаз.
     Не приблизиться ль к ним, не зашептать ли им на уши в памяти восставшее из сна заклинание?
     -- "Енфраншиш, енфраншиш!.."
     Каково только вот вступать под упорным их взглядом в белесоватое это пятно: быть освещенным луною, чувствуя по обе стороны зоркий взгляд наблюдателя; далее -- каково ощутить наблюдателей черной лестницы у себя за спиной, ежесекундно на все готовых; каково не ускорить шага и хладнокровно покашливать?
     Ибо стоило Александру Ивановичу быстро-быстро вдруг кинуться вверх по лестничным ступеням, как за ним бы кинулись следом и наблюдатели.
     Тут белесоватые пятна стали серыми пятнами и потом гармонично затаяли; и растаяли вовсе в совершеннейшей темноте (видно черное облако набежало на месяц).
     Александр Иванович спокойно вошел в перед тем белевшее место, так что глаз он не видел, заключая отсюда, что и его глаза не увидели (бедный, он тешился тщетною мыслью, что невидимый проскользнет он к себе на чердак). Александр Иванович не ускорил шага, и даже -- стал пощипывать усик; и...
     ...Александр Иваныч не выдержал.
     Он стрелою влетел на площадку второго этажа (экая нетактичность!). И влетев на площадку, он позволил себе нечто, что его окончательно уронило во мнении там стоящего очертания.
     Перегнувшись через перила, он вниз метнул растерянный, перепуганный взгляд, предварительно бросив туда зажженную спичку: вспыхнули железные прутья перил; и среди желтого мерцания этого явственно рассмотрел Александр Иванович силуэты.
     Каково же было его изумление!
     Один силуэт оказался просто-напросто татарином, Махмудкой, жителем подвального этажа; в желтом трепете догоравшей и мимо падавшей спички Мах-мудка склонился к господинчику обыденного вида; господинчик обыденного вида был в котелке, но с горбоносым лицом восточного человека; горбоносый, восточный же человек что-то силился спросить у Махмудки, а Махмудка качал отрицательно головой.
     Далее -- спичка погасла: ничего нельзя было разобрать.
     Но горящая спичка выдала пребывание Александра Ивановича горбоносому восточному человеку: быстро вверх зашаркали ноги; и уже над самым ухом Александра Ивановича раздался теперь бойкий голос, но... -- представьте себе, без акцента.
     -- "Извините, вы Андрей Андреич Горельский?"
     -- "Нет, я Александр Иванович Дудкин..."
     -- "Да, по подложному паспорту..."
     Александр Иванович вздрогнул: он действительно жил по подложному паспорту, но его имя, отчество и фамилия были: Алексей Алексеевич Погорельский, а не Андрей Андреич Горельский.
     Александр Иванович вздрогнул, но... решил, что утаивания не приведут ни к чему:
     -- "Я, а что вам угодно?.."
     -- "Извините, пожалуйста: я явился к вам в первый раз и в столь неурочное время..."
     -- "Пожалуйста..."
     -- "Эта черная лестница: ваша квартира оказалася запертою... И там кто-то есть... Я предпочел ожидать вас у входа... И потом эта черная лестница..."
     -- "Кто же ждет меня там?.."
     -- "Не знаю: мне оттуда ответил голос какого-то простолюдина..."
     Степка!.. Слава Богу: там -- Степка...
     -- "Что же вам угодно?.."
     -- "Простите, я столько наслышан о вас: у нас общие с вами друзья... Николай Степаныч Липпанченко, где я бываю принят, как сын... Я давно-давно хотел познакомиться с вами... Я слышал, что вы полуношник... Вот я и осмелился... Я собственно живу в Гельсингфорсе и бываю наездом здесь, хотя моя родина -- юг..."
     Александр Иванович быстро сообразил, что гость его лжет; и притом пренахальнейпшм образом, ибо та ж е история повторилась когда-то (где и когда -- этого он не мог сейчас осознать: может быть, дело происходило в позабытом тотчас же сне; и вот -- встало).
     Нет, нет, нет: вовсе дело не чисто; но вида не надо показывать; и Александр Иванович ответствовал в совершенную тьму.
     -- "С кем имею честь разговаривать?"
     -- "Персидский подданный Шишнарфнэ... Мы уже с вами встречались..."
     -- "Шишнарфиев?.."
     -- "Нет, Шишнарфнэ: окончание ве, ер* мне приделали -- для руссицизма, если хотите... Мы были вместе сегодня -- там, у Липпанченки; два часа я сидел, ожидая, когда вы покончите деловой разговор, и не мог вас дождаться... Зоя Захаровна
    вовремя не предупредила меня о том, что вы находитесь у нее. Я давно ищу с вами встречи...
    Я давно вас ищу...
    
     * Шишнарфиевъ. -- Ред.
    
     Эта последняя фраза, как и превращение Шишнарфиева в Шишнарфнэ, опять что-то сонно напомнила: было мерзко, тоскливо, томительно.
     -- "Мы с вами и прежде встречались?"
     -- "Да... помните?.. В Гельсингфорсе..."
     Александр Иванович что-то смутно припомнил; неожиданно для себя он зажег еще новую спичку и под нес эту спичку к самому носу Шишнарфиева -- виноват: Шишнарфнэ: вспыхнули на мгновение желтым отсветом стены, промерцали прутья перил; и из тьмы перед самым лицом его вдруг сложилось лицо персидского подданного; Александр Иванович ясно вспомнил теперь, что это лицо он видал в одной гельсингфорсской кофейне; но и тогда то лицо с Александра Ивановича почему-то не спускало подозрительных глаз.
     -- "Помните?"
     Александр Иванович еще припомнил, еще: именно: в Гельсингфорсе у него начались все признаки ему угрожавшей болезни; и именно в Гельсингфорсе вся та праздная, будто кем-то внушенная, началась его мозговая игра.
     Помнится, в тот период пришлось ему развивать парадоксальнейшую теорию о необходимо-сти разрушить культуру, потому что период историей изжитого гуманизма закончен и культур-ная история теперь стоит перед нами, как выветренный трухляк: наступает период здорового зверства, пробивающийся из темного народного низа (хулиганство, буйство апашей),12 из аристок-ратических верхов (бунт искусств против установленных форм, любовь к примитивной культуре, экзотика) и из самой буржуазии (восточные дамские моды, кэк-уок -- негрский танец;13 и -- далее); Александр Иванович в эту пору проповедовал сожжение библиотек, университетов, музеев; проповедовал он и призванье монголов (впоследствии он испугался монголов). Все явления современности разделялись им на две категории: на признаки уже изжитой культуры и на здоровое варварство, принужденное пока таиться под маскою утонченности (явление Ницше14 и Ибсена15) и под этою маскою заражать сердца хаосом, уже тайно взывающим в душах.
     Александр Иванович приглашал посиять маски и открыто быть с хаосом.
     Помнится, это же он проповедовал и тогда, в гельсингфорсской кофейне; и когда его кто-то спросил, как отнесся бы он к сатанизму, он ответил:
     -- "Христианство изжито: в сатанизме есть грубое поклонение фетишу, то есть здоровое варварство..."
     Вот тогда-то -- вспомнил он -- сбоку, за столиком, сидел Шишнарфнэ и с них глаз не спускал.
     Проповедь варварства кончилась неожиданным образом (в Гельсингфорсе, тогда же): кончилась совершенным кошмаром; Александр Иванович видел (не то в сне, не то в засыпании), как его помчали чрез неописуемое, что можно бы назвать всего проще междупланетным пространством (но что не было им): помчали для свершения некоего, там обыденного, но с точки зрения нашей все же гнусного акта; несомненно это было во сне (между нами -- что сон?), но во сне безобразном, повлиявшем на прекращение проповеди; во всем этом самое неприятное было то, что Александр Иваныч не помнил, совершил ли он а к т, или нет; этот сон впоследствии Александр Иваныч отметил, как начало болезни, но -- все-таки: вспоминать не любил.
     Вот тогда-то он втихомолку от всех принялся читать Откровение.
     И теперь, здесь на лестнице, напоминание о Гельсингфорсе подействовало ужасно. Гельсингфорс стал перед ним. Он невольно подумал:
     -- "Вот отчего все последние эти недели твердилось мне без всякого смысла: Гель-син-форс, Гель-син-форс..."
     А Шишнарфнэ продолжал:
     -- "Помните?"
     Дело приняло отвратительный оборот: надо было броситься в бегство немедленно -- вверх по каменным лестницам; надо было использовать темноту; а не то фосфорический свет бросит в окна белесоватые пятна. Но Александр Иванович медлил в совершеннейшем ужасе; почему-то особенно его поразила фамилия обыденного посетителя:
     -- "Шишнарфнэ, Шишнарфнэ... Где-то это я все уже знаю..."
     А Шишнарфнэ продолжал:
     -- "Итак, вы позволите мне к вам зайти?.. Я, признаться, устал, поджидая вас... Вы, надеюсь, мне извините этот мой полуночный визит..."
     И в припадке невольного страха Александр Иванович выкрикнул:
     -- "Милости просим..."
     Сам подумал же:
     -- "Степка там выручит..."
     Александр Иванович бежал вверх по лестнице. За ним бежал Шишнарфнэ; бесконечная вереница ступеней уводила их, казалось, не к пятому этажу: конца лестницы не предвиде-лось; и сбежать было нельзя: за плечами бежал Шишнарфнэ, впереди же из комнатки била струя световая.
     Александр Иванович подумал:
     -- "Как же мог зайти ко мне Степка: ведь ключ у меня?"
     Но, ощупав карман, убедился он, что ключа не было: вместо дверного ключа был ключ старого чемодана.
    
     ПЕТЕРБУРГ
    
     Александр Иванович влетел сам не свой в свою убогую комнату и увидел, что на грязных козлах постели расселся Степан над догоравшим огарком; перед развернутой книгою с церковнославянскими буквами низко так опустилась его косматая голова.
     Степан читал Требник.16
     Александр Иванович вспомнил обещание Степки: принести с собой Требник (его там интересовала молитва -- молитва Василия Великого:17 увещательная, к бесам). И он ухватился за Степку.
     -- "Это ты, Степан: ну, я рад!"
     -- "Вот принес я вам, барин, Тр...", -- но поглядев на вошедшего посетителя, Степка прибавил, -- "что просили..."
     -- "Спасибо..."
     -- "Поджидаючи вас, зачитался я... (опять взгляд в сторону посетителя)... Мне пора..."
     Александр Иванович рукой ухватился за Степку:
     -- "Не уходи, посиди... Этот вот барин -- господин Шишнарфиев..."
     Но из двери металлический голос отчеканил гортанно:
     -- "Не Шишнарфиев, а... Шиш-нар-фнэ..."
     И охота была ему стоять за отсутствие буквы ве и твердого знака? он виднелся у двери; он снял котелочек; не скидывал пальтеца и окидывал комнатушку вопросительным взглядом:
     -- "Плоховато у вас... Сыровато... И холодно..."
     Свеча догорала: вспыхнула оберточная бумага, и вдруг стены стали плясать в жидко-красном огне.
     -- "Нет, барин, увольте: пора мне", -- засуетился тут Степка, косясь неприязненно на Александра Ивановича и вовсе не глядя на гостя, -- "увольте -- до другого уж разу".
     Он взял с собой Требник.
     Под пристальным взглядом Степана Александр Иванович свои глаза опустил: пристальный взгляд, показалось ему, есть взгляд осудительный. И как быть -- со Степаном? Что-то такое ему сказать хотелось -- Степану; Степана он оскорбил; Степан не простит; и, казалось, Степан теперь думает:
     -- "Нет, барин, коли уж эдакие к вам повадились, тут уж нечего делать; и не к чему Требник... Эдакие не ко всякому вхожи; а к кому они вхожи, тот -- поля их ягода..."
     Стало быть, стало быть, если полагает Степан, -- посетитель-то: и есть подозрительный... А тогда, как же быть, ему, одному -- без Степана:
     -- "Степан, оставайся".
     Но Степан отмахнулся не без оттенка гадливости: как будто боялся и он, что к нему это может пристать:
     -- "Это ведь к вам они: не ко мне..."
     А в душе отдалось:
     -- "Это вас они ищут..."
     За Степаном захлопнулась дверь. Александр Иванович хотел ему крикнуть вдогонку, чтоб оставил он Требник-то, да... устыдился. Вдруг он да и скажет компрометантное для вольнодумца словечко-то "Требник": но -- Александр Иванович дал себе заранее слово: не ужасаться чрезмерно, потому что события, какие с ним могли с уходом Степана быть -- галлюцинация слуха и галлюцинация зрения. Пламена, кровавые светочи, проплясав, умирали на стенах; прогорела бумага: пламенек свечи угасал; все -- мертвенно зеленело...
     На покрытых одеялишком козлах жестом руки попросил посетителя он усесться у столика; сам же стал он в дверях, чтоб при случае оказаться на лестнице и на ключ припереть посетителя, самому же мелкою дробью скатиться по всем девяноста шести ступеням.
     Посетитель, опершись на подоконник, закуривал папироску и тараторил; черный контур его прочертился на светящемся фоне зеленых заоконных пространств (там бежала луна в облаках)...
     -- "Вижу я, что попал к вам не вовремя... что, по-видимому, вас беспокою..."
     -- "Ничего, очень рад", -- неубедительно успокаивал гостя Александр Иванович Дудкин, сам нуждаясь в успокоении и осмотрительно пробуя за спину заложенною рукою, заперта или незаперта дверь.
     -- "Но... я так собирался к вам, так искал вас повсюду, что когда случайно не встретились мы у Зои Захаровны Флейш, я попросил ее дать ваш адрес; и от нее, от Зои Захаровны, я -- прямо к вам: поджидать... Тем более, что завтра я чуть свет уезжаю".
     -- "Уезжаете?" -- переспросил Александр Иванович, потому что ему показалось: слова посетителя раздвоились в нем: и внешнее ухо восприняло "я чуть свет уезжаю"; другое ж какое-то ухо восприняло явственно, так восприняло:
     -- "Я днем уезжаю, приезжаю же с сумерками..."
     Но он не настаивал, продолжая воспринимать бьющие в уши слова, как они раздавались, а не как отзывались.
     -- "Да, уезжаю в Финляндию, в Швецию... Там -- я живу; впрочем, родина моя -- Шемаха; а я обитаю в Финляндии: климат Петербурга, признаюсь, и мне вреден..."
     Отдалось, раздвоилось в сознании это "и мне". Петербургский климат всем вреден; можно было бы "и мне" не подчеркивать вовсе.
     -- "Да", -- машинально ответствовал Александр Иванович, -- "Петербург стоит на болоте..."
     Черный контур на фоне зеленых заоконных пространств (там бежала луна в облаках) тут как с места сорвется, и -- пошел он писать совершенную ахинею.
     -- "Да, да, да... Для Русской Империи Петербург -- характернейший пунктик... Возьмите географическую карту... Но о том, что столичный наш город, весьма украшенный памятниками, принадлежит и к стране загробного мира..."
     -- "О, о, о!" -- подумал Александр Иванович: -- "надо ухо теперь держать по ветру, чтобы вовремя успеть убежать..."
     Сам же он возразил:
     -- "Вы говорите столичный наш город... Да не ваш же: столичный ваш город не Петербург -- Тегеран... Вам, как восточному человеку, климатические условия нашей столицы..."
     -- "Я космополит: я ведь был и в Париже, и в Лондоне... Да -- о чем я: о том, что столичный наш город", -- продолжал черный контур, -- "принадлежит к стране загробного мира, -- говорить об этом непринято как-то при составлении географических карт,
    путеводителей, указателей; красноречиво помалкивает тут сам почтенный Бедекер;18 скромный провинциал, вовремя не осведомленный об этом, попадает в лужу уже на Николаевском или даже на Варшавском вокзале; он считается с явною администрацией Петербурга: теневого паспорта у него нет".
     -- "То есть как это?"
     -- "Да так, очень просто: отправляясь в страну папуасов, я знаю, что в стране папуасов ждет меня папуас: Карл Бедекер заблаговременно предупреждает меня о сем печальном явлении природы; но что было бы со мною, скажите, если бы по дороге в
    Кирсанов19 повстречался бы я со становищем черномазой папуасской орды, что, впрочем, скоро будет во Франции, ибо Франция под шумок вооружает черные орды и введет их в Европу -- увидите: впрочем, это вам на руку -- вашей теории озверения и ниспровержения культуры: помните?.. В гельсингфорсской кофейне я вас слушал с сочувствием".
     Александру Ивановичу становилось все более не по себе: его трясла лихорадка; особенно было гнусно выслушивать ссылку на им оставленную теорию; после ужасного гельсингфорс-ского сна связь теории этой с сатанизмом была явно осознана им; все это было им отвергнуто, как болезнь; и все это теперь, когда снова он болен, черный контур с лихвою отвратительно ему возвращал.
    
     Черный контур там, на фоне окна, в освещенной луною каморке становился все тоньше, воздушное, легче; он казался листиком темной, черной бумаги, неподвижно наклеенным на раме окна; звонкий голос его, вне его, сам собой раздавался посредине комнатного квадрата; но всего удивительней было то обстоятельство, что заметнейшим образом передвигался в пространстве самый центр голоса -- от окна -- по направлению к Александру Ивановичу; это был самостоятельный, невидимый центр, из которого крепли уши рвущие звуки:
     -- "Итак, что я? Да... О папуасе: папуас, так сказать, существо земнородное; биология папуаса, будь она даже несколько примитивна, -- и вам, Александр Иванович, не чужда. С папуасом в конце концов вы столкуетесь; ну, хотя бы при помощи спиртного напитка, которому отдавали вы честь все последние эти дни и который создал благоприятнейшую
    для нашей встречи атмосферу; более того: и в Папуасии существуют какие-нибудь институты правовых учреждений, одобренных, может быть, папуасским парламентом..."
     Александр Иванович подумал, что поведение посетителя не должное вовсе, потому что звук голоса посетителя неприличнейшим образом отделился от посетителя; да и сам посетитель, неподвижно застывший на подоконнике -- или глаза изменяли? -- явно стал слоем копоти на луной освещенном стекле, между тем как голос его, становясь все звончее и принимая оттенок граммофонного выкрика, раздавался прямо над ухом.
     -- "Тень -- даже не папуас; биология теней еще не изучена; потому-то вот -- никогда не столковаться с тенью: ее требований не поймешь; в Петербурге она входит в вас бациллами всевозможных болезней, проглатываемых с самою водопроводной водой..."
     -- "И с водкой", -- подхватил Александр Иванович и невольно подумал: "Что это я? Или я клюнул на бред? Отозвался, откликнулся?" Тут же мысленно он решил окончательно отмежеваться от ахинеи; если он ахинею эту не разложит сознанием тотчас же, то сознание самое разложится в ахинею.
     -- "Нет-с: с водкою вы в сознание ваше меня только вводите... Не с водкою, а с водой проглатываете бациллы, а я -- не бацилла; и -- ну вот: не имея надлежащего паспорта, вы подвергаетесь всем возможным последствиям: с первых же дней вашего петербургского пребывания у вас не варит желудок; вам грозит холерина... Далее следуют казусы, от которых не избавят ни просьбы, ни жалобы в петербургский участок; желудок не варит?.. Но -- капли доктора Иноземцева?!..20 Угнетает тоска, галлюцина ции, мрачность -- все следствия холерины -- идите же в Фарс... Поразвлекитесь немного... А скажите мне, Александр Иваныч, по дружбе, -- ведь галлюцинациями-таки страдаете вы?"
     -- "Да это уж издевательство надо мною", -- подумал Александр Иванович.
     -- "Вы страдаете галлюцинацией -- относительно их выскажется не пристав, а психиатр... Словом, жалобы ваши, обращенные в видимый мир, останутся без последствий, как вообще всякие жалобы: ведь в видимом мире мы, признаться сказать, не живем... Трагедия нашего положения в том, что мы все-таки -- в мире невидимом; словом, жалобы в видимый мир останутся без последствий; и, стало быть, остается вам подать почтительно просьбу в мир теней".
     -- "А есть и такой?" -- с вызовом выкрикнул Александр Иванович, собираясь выскочить из каморки и припереть посетителя, становившегося все субтильней: в эту комнату вошел плотный молодой человек, имеющий три измерения; прислонившись к окну, он стал просто контуром (и вдобавок -- двухмерным); далее: стал он тонкою слойкою черной копоти, наподобие той, которая выбивает из лампы, если лампа плохо обрезана; а теперь эта черная оконная копоть, образующая человеческий контур, вся как-то серая, истлевала в блещущую луною золу; и уже зола отлетала: контур весь покрылся зелеными пятнами -- просветами в пространства луны; словом: контура не было. Явное дело -- здесь имело место разложение
    самой материи; материя эта превратилась вся, без остатка, в звуковую субстанцию, оглушительно трещавшую -- только вот где? Александру Ивановичу казалось, что трещала она -- в нем самом.
     -- "Вы, господин Шишнарфнэ", -- говорил Александр Иванович, обращаясь к пространству (Шишнарфнэ-то ведь уже не было), -- "может быть являетесь паспортистом потустороннего мира?"
     -- "Оригинально", -- трещал, отвечая себе самому Александр Иванович, -- верней трещало из Александра Ивановича... -- "Петербург имеет не три измеренья -- четыре; четвертое -- подчинено неизвестно сти и на картах не отмечено вовсе, разве что точкою, ибо точка есть место касания плоскости этого бытия к шаровой поверхности громадного астрального космоса; так любая точка петербургских пространств во мгновение ока способна выкинуть жителя этого измерения, от которого не спасает стена; так минуту пред тем я был там -- в точках, находящихся на подоконнике, а теперь появился я..."

/ Полные произведения / Белый А. / Петербург

Смотрите также по произведению "Петербург":

• Краткое содержание
• Характеристика героев