/ Полные произведения / Пелевин В.О. / Священная книга оборотня

Священная книга оборотня [6/18]

Скачать полное произведение

    мучительную, двусмысленную и сокрушительную. Я хорошо знаю ее силу - изучила за много
    сотен лет. Но после встречи с Александром я отчего-то потеряла обычную уверенность в себе. Не помню, чтобы время когда-нибудь тянулось так медленно - два дня, которые я дожидалась его звонка, показались мне вечностью. Минуты улитками переползали из будущего в прошлое, я сидела у зеркала, вглядывалась в свое отражение и размышляла о красоте.
     Часто мужчина думает: вот ходит по весеннему городу девушка-цветок, улыбается во все стороны и сама не осознает, до чего же она хороша. Такая мысль естественным образом превращается в намерение приобрести эту не осознающую себя красоту значительно ниже ее рыночной стоимости.
     Ничего не бывает наивней. Мужчина, значит, осознает, а сама девушка-цветок - нет? Это как если бы колхозник из Николаева, продавший корову и приехавший в Москву покупать старые "Жигули", проходил мимо салона "Порше", увидел в окне молоденького продавца и подумал: "Он ведь такой зеленый... Вдруг поверит, что этот оранжевый "Бок-стер" дешевле "Жигулей", раз у него всего две двери? Можно попробовать поговорить, пока он один в зале..."
     Такой мужчина, конечно, очень смешон, и шансов у него никаких. Но не все так мрачно. Для колхозника из Николаева есть плохая новость и хорошая новость:
    
     1) плохая новость такая - ему ничего не купить ниже рыночной стоимости. Все
    просчитано, все схвачено, все выверено. Оставь надежду всяк сюда входящий.
     2) хорошая новость такая - эта рыночная стоимость значительно ниже, чем ему
    представляется в его гормональном угаре, помноженном на комплекс неполноценности и
    недоверие к успеху.
    
     Новый оранжевый "Бокстер" ему, конечно, не светит - его купит пожилой добряк из
    министерства социального развития. А вот на старенькую "Ауди" вполне может хватить.
    Только ведь и "Ауди" ему не нужна, ему нужен трактор. Трагедия этого колхозника, да и всех остальных мужчин, заключена в том, что они бегут за нашей красотой, не понимая ее природы. Столько всего про нее сказано - это, мол, страшная и ужасная вещь, которая к тому же спасет мир, и так далее. Но ведь понятнее от этого предмет не становится совершенно.
     Лис объединяет с самыми красивыми женщинами то, что мы живем за счет чувств,
    которые вызываем. Но женщина руководствуется инстинктом, а лиса разумом, и там, где
    женщина движется в потемках и на ощупь, лиса гордо идет вперед при ясном свете дня.
     Впрочем, надо признать, что некоторые женщины справляются с ролью неплохо. Но они
    при всем желании не смогут раскрыть своих профессиональных секретов, поскольку сами не
    понимают их на рациональном уровне. А вот мы, лисы, эти секреты осознаем вполне отчетливо - и сейчас я расскажу об одном из них, самом простом и главном.
     Тому, кто хочет понять природу красоты, надо первым делом задать себе вопрос: где она находится? Можно ли считать, что она - где-то в женщине, которая кажется прекрасной? Можно ли сказать, что красота, например, в чертах ее лица? Или в фигуре?
     Как утверждает наука, мозг получает поток информации от органов чувств, в данном
    случае - от глаз, и без интерпретаций, которые делает визуальный кортекс, это просто
    хаотическая последовательность цветных пятен, оцифрованная зрительным трактом в нервные
    импульсы. Дураку понятно, что никакой красоты там нет, и через глаза она в человека не
    проникает. Говоря технически, красота - это интерпретация, которая возникает в сознании
    пациента. Что называется, in the eye of the beholder .
     Красота не принадлежит женщине и не является ее собственным свойством - просто в
    определенную пору жизни ее лицо отражает красоту, как оконное стекло - невидимое за
    крышами домов солнце. Поэтому нельзя сказать, что женская красота со временем увядает -
    просто солнце уходит дальше, и его начинают отражать окна других домов. Но солнце, как
    известно, вовсе не в стеклах, на которые мы смотрим. Оно в нас.
     Что это за солнце? Извиняюсь, но это другая тайна, а я сегодня собиралась раскрыть
    только одну. К тому же, с точки зрения практической магии, природа солнца совершенно не
    важна. Важны манипуляции, которые мы совершаем с его светом, и здесь между лисами и
    женщинами есть важное отличие. Но, как и в прошлом случае, объяснить его я могу только с
    помощью аналогии.
     Бывают фонарики, которые носят на лбу, на специальном ремешке. Они популярны среди
    велосипедистов и спелеологов. Очень удобно - куда поворачивается голова, туда и луч света. Я сама катаюсь с таким по ночам в Битцевском парке - в нем три крохотных острых лампочки, которые дают пятно сине-белого света на асфальте дорожки. Так вот, красота - это эффект, который возникает в сознании смотрящего, когда свет лампы на его голове отражается от чего-нибудь и попадает ему же в глаза.
     В каждой женщине есть зеркало, с рождения установленное под определенным углом, и,
    что бы ни врала индустрия красоты, изменить этот угол нельзя. А вот мы, лисы, можем
    регулировать угол наклона своего зеркала в весьма широких пределах. Мы можем подстроиться практически под любого велосипедиста. Здесь внушение работает пополам с кокетством: хвост остается под одеждой, и мы помогаем себе его действием только чуть-чуть. Но любая лиса знает - в этом "чуть-чуть" все дело.
     Специально для этих записок я перевела отрывок из воспоминаний графа де Шермандуа,
    известного авантюриста восемнадцатого века, в которых он запечатлел для истории сестричку И Хули. Шермандуа встретил ее в Лондоне, где спасался от ужасов революции. Между ними завязался роман, но конец у него был несчастный - граф при странных обстоятельствах умер от разрыва сердца. Вот как граф описывает ту секунду, когда лиса поворачивает свое зеркальце, направляя луч отраженного света прямо в глаза жертвы:
    
     "Не могу сказать, что она была особенно хороша собой. Когда мне доводилось
    увидеть ее после долгой разлуки, я поражался, как могло это маленькое сухое
    существо со злыми глазами сделаться для меня всем - любовью, жизнью, смертью,
    спасением души. Но стоило ей поймать мой взгляд, и все менялось. Сначала в ее
    зеленых глазах появлялось как бы испуганное сомнение в том, что она любима. То,
    что любить ее не за что, было в эту минуту очевидно, и каждый раз я испытывал
    волну жалости, переходящей в нежность. А она впитывала эти чувства, как губка
    вино, и сразу же расцветала мучительной, сводящей с ума красотой. Короткий обмен
    взглядами менял все. За минуту до него я не понимал, каким образом могла эта
    некрасивая, в сущности, женщина увлечь меня, а после - не мог взять в толк, как
    можно было хоть на минуту усомниться в волшебной силе ее черт. И чем дольше я
    глядел в ее глаза, тем сильнее делалось это чувство, доводя меня до исступления, до
    физической боли - словно она просовывала кинжал в щель стены, за которой я хотел
    спрятаться, и несколькими движениями лезвия расшатывала кладку до такой степени,
    что стена рушилась, и я вновь стоял перед ней нагой и беззащитный, как ребенок. Я
    изучил эту метаморфозу в совершенстве, но так и не научился понимать природу
    огня, спалившего дотла всю мою душу".
    
     Увы, это так: красота подобна огню, она сжигает, сводит с ума своим жаром, обещая, что там, куда она гонит жертву, есть успокоение, прохлада и новая жизнь - а это обман. Вернее, все так и есть - но не для жертвы, а для новой жизни, которая придет жертве на смену, а потом тоже будет пожрана этим беспощадным демоном.
     Уж я-то знаю, о чем говорю. Он служит мне больше двух тысяч лет, и, хоть у меня с ним давние служебные отношения, я его немного боюсь. Демон красоты - сильнейший из всех демонов ума. Он подобен смерти, но служит жизни. И живет он не во мне - я всего лишь выпускаю его из лампы на лбу смотрящего, как Аладдин - джинна, а потом, когда джинн возвращается в свою тюрьму, мародерствую на поле боя. Тяжелая доля, и вряд ли Будда Западного Рая одобрит мои дела. Но что делать. Такая у лис судьба.
     И не только у лис. Она такая же и у нашей младшей сестренки, человеческой женщины.
    Но только бесчувственный и тупой самец-шовинист может попрекнуть ее этим. Ведь женщина
    вовсе не создана из ребра Адама, это переписчик напутал от жары. Женщина создана из раны, через которую у Адама его вынимали. Все женщины это знают, но признались вслух на моей памяти только две - Марина Цветаева ("от друзей - тебе, подноготную тайну Евы от древа - вот: я не более чем животное, кем-то раненное в живот") да императрица Цы Си, которую невероятно раздражала собственная принадлежность к слабому полу (ее высказывание я не привожу, так как оно, во-первых, непристойно, а во-вторых, крайне идиоматично и не поддается переводу). А ребро Адаму отдали, и он с тех пор все пытается засунуть его назад в рану - в надежде, что все заживет и срастется. Дудки. Эта рана не заживет никогда.
     Насчет лезвия и стены граф де Шермандуа подметил очень хорошо, образно. Мы, лисы,
    действительно делаем нечто подобное - нащупываем тайные струны человека, а потом, когда
    они найдены, норовим сыграть на них "Полет Валькирий", от которого рушится все здание
    личности. Впрочем, теперь это не так страшно. Здание современной личности больше похоже
    на землянку - рушиться в ней нечему, и усилий для ее завоевания прилагать почти не надо.
     Но зато и завоевание ничтожно - чувства нынешних моргателей глазами неглубоки, и
    органчики их душ играют только собачий вальс. Вызываешь в таком человеке самый мощный
    ураган, который он способен вместить, а урагана хватает только на то, чтобы принести тебе несколько мятых стодолларовых бумажек. И еще надо следить, чтобы они не были разрисованы, порваны или, упаси бог, выпущены до восьмидесятого года. Вот так.
    
     *
    
     Александр позвонил через два дня, как обещал. Я взяла трубку еще во сне, совершенно не сомневаясь, что это он.
     - Алло.
     - Ада, - сказал он, - ты?
     - Ада?
     Я точно помнила, что так не называла себя никогда.
     - Я буду называть тебя Ада, - сказал он. - Это ведь можно считать уменьшительным
    от Адель?
     В имени могло крыться два полярных смысла - "ад А" и "А да". Это волновало.
    Удивительнее всего, что раньше такое никогда не приходило мне в голову.
     - Хорошо, - сказала я, - называй, если хочешь.
     Лучше переходить с "вы" на "ты" незаметно, не заостряя на этом внимания, так как в
    разных культурах ритуалы сильно отличаются, а все их запомнить невозможно. Я
    сформулировала это правило около полутора тысяч лет назад, и оно ни разу меня не подводило.
     - Я хочу тебя видеть, - сказал он.
     - Когда?
     - Прямо сейчас.
     - Э...
     - Тебя ждет моя машина.
     - Где?
     - У трибун.
     - У трибун? А как ты узнал, где я...
     - Это несложно, - усмехнулся он. - Михалыч тебя довезет.
     В дверь громко постучали.
     - Вот, - сказал Александр в трубке, - это он. Жду тебя, мой цветок.
     Он повесил трубку. Мой цветок, подумала я, надо же. Считает меня растением. В дверь
    опять постучали, на этот раз настойчивее. Такая предупредительность граничила с наглостью.
     - Адель, - позвал из-за двери знакомый голос. - Ты тут? Я по прибору вижу, что тут.
    Эй!
     Он постучал еще раз.
     - У тебя тут знак висит "не влезай, убьет". Может, ты влезла, и тебя убило? Ты живая? Отзовись! А то я дверь сломаю!
     Идиот, подумала я, сейчас же народ сбежится. Хотя нет, еще слишком рано... Но все
    равно лучше было не рисковать. Я подошла к двери и сказала:
     - Владимир Михайлович, тише! Сейчас отопру, дайте только одеться.
     - Жду.
     Я быстро оделась и оглядела свое жилище - кажется, ничего компрометирующего на
    виду не было. И как он только меня нашел? Следил, что ли?
     - Открываю...
     Михалыч вошел и несколько секунд моргал, привыкая к полутьме. Затем огляделся по
    сторонам.
     - Ты чего это, здесь живешь?
     - Ну да.
     - Что, в газовом вводе?
     - Это не газовый ввод. Там просто табличка на входе, чтобы у людей вопросов не было.
     - А что это вообще такое? - спросил он.
     - В каком смысле?
     - Ну, у каждого места есть свое предназначение. Что это за помещение?
     - Я помещений не люблю, - сказала я. - Мне не нравится, когда меня помещают. Это
    пустое место под трибунами. Сначала тут склад был. Потом все перегородили, за стенкой
    сделали трансформаторную подстанцию, а про эту часть забыли. Ну, не просто так забыли.
    Пришлось, конечно, постараться...
     Я выразительно пошевелила в воздухе пальцами. Шевелить, конечно, надо было не
    пальцами, а хвостом, но я не собиралась посвящать Михалыча во все подробности своей
    трудной судьбы.
     - Отопление-то хоть у тебя есть? - спросил он. - Ага, вон вижу, обогреватели. А где
    туалет?
     - Вам что, хочется?
     - Нет, просто интересно.
     - Надо по коридору пройти. Там еще и душ.
     - Ты правда в этой конуре живешь?
     - Почему конура? - сказала я. - По планировке больше мансарду напоминает, как у
    адвоката или политтехнолога. Loft, это сейчас модно. Потолок здесь косой, потому что сверху трибуны проходят. Романтично.
     - А как же ты здесь без света?
     - Вон под потолком стеклышко, видите? Это окно. Когда солнце встает, сюда падает
    очень красивый луч. Вообще я и в темноте неплохо вижу.
     Он еще раз оглядел мое жилище.
     - В этих мешках твое барахлишко?
     - Можно и так сказать.
     - Велосипед тоже твой?
     - Да, - сказала я. - Хороший велосипед, кстати - дисковые тормоза, вилка из
    углепластика.
     - Компьютер тоже из углепластика? - хмыкнул он.
     - Будете смеяться, угадали. Это редкая модель "Vaio", их "Сони" только для Японии
    делает. Самый легкий ноутбук в мире.
     - Понятно. Поэтому на картонной коробке стоит, да? Вместо стола? Перед гостями не
    стыдно?
     Его тон стал меня задевать.
     - Знаете, Владимир Михайлович, - ответила я, - если сказать честно, я даже не знаю, к чему я испытываю большее равнодушие - к виду окружающих меня вещей или ко мнениям окружающих меня граждан. И то и другое слишком быстро остается в прошлом, чтобы я, как это говорят, парилась.
     - В общем, бомжатник, - подвел он итог. - Участковый про эту хавиру знает?
     - Хотите направить?
     - Посмотрю на твое поведение. Ну, пошли.
     До машины мы дошли молча, только Михалыч два раза выругался - первый раз, когда
    надо было протиснуться через щель между двумя фанерными щитами, а второй - когда надо
    было поднырнуть под перегородку.
     - Пожалуйста, не материтесь, - попросила я.
     - Я рукав порвал. Как ты здесь свой велосипед протаскиваешь?
     - Запросто. Летом я его снаружи оставляю. Кто сюда полезет.
     - Да, - сказал он, - это точно.
     Машина стояла за воротами спорткомплекса. Значит, был шанс, что визит Михалыча
    останется незамеченным. Хотя какая разница? Местные могут ничего не замечать еще сто лет, но ведь Михалыч и его контора теперь все знают. Просто так они с меня не слезут. Придется искать новое жилье, подумала я, в какой уже раз...
     Когда мы отъехали от спорткомплекса, Михалыч вдруг протянул мне алую розу с длинной
    ножкой. Я даже не поняла, откуда он ее вытащил, так это было неожиданно. Роза совсем
    недавно раскрылась, на ней еще блестела роса.
     - Спасибо, - сказала я, беря цветок. - Я тронута. Но сразу хочу сказать, что между
    нами вряд ли...
     - Это не от меня, - перебил он. - Шеф просил передать. Сказал, чтобы ты по дороге
    подумала над смыслом.
     - Хорошо, - сказала я, - подумаю. А по какому прибору вы меня видели?
     Он сунул руку в карман пиджака и вынул маленький предмет вроде портсигара с
    экранчиком, как у цифровой камеры. На портсигаре было несколько кнопок, но выглядел он в
    целом невыразительно.
     - Это пеленгатор.
     - И что он ловит?
     - Сигналы, - сказал Михалыч. - Дай свою сумку.
     Я протянула ему свою сумочку. У следующего светофора он взял ее за ремешок, вывернул его и показал мне маленький кружок темной фольги, размером меньше копейки. Он был совсем тонким и держался на клейком слое. Я бы никогда его не заметила - или решила бы, что это какой-то лейбл.
     - И когда вы его мне прицепили?
     - А когда мы в комнату шли шампанское пить, - сказал он и ухмыльнулся.
     - Зачем? Ко мне такие серьезные вопросы?
     - В общем, да, - сказал он. - Но теперь уже не у меня. Ничего, шеф тебя на чистую
    воду выведет... И не таких разъясняли. Я ему, кстати, сказал, чем ты занимаешься.
     Происходящее совсем перестало мне нравиться, но было уже поздно метаться: мы
    приближались к знакомому дому. Проехав через двор, машина нырнула в металлические ворота
    гаража, которые немедленно закрылись, отрезав нас от мира.
     - Выходи, приехали.
     Как только Михалыч вылез, я положила розу на его сиденье - ее длинный шипастый
    стебель практически сливался с ним по цвету, и был хороший шанс, что Михалыч с размаху
    усядется на него своим крепким задом.
     - Сымай обувь, - сказал он, когда я вылезла следом.
     - Меня чего, на расстрел ведут?
     - Как выйдет, - хмыкнул он. - Вон тапочки у лифта.
     Я огляделась. Круглая дыра в потолке, стальной шест, спиральная лестница - мы были в памятном месте. Но теперь в гараже горел свет, и я заметила дверь лифта, на которую не обратила внимания в прошлый раз. Перед ней на полу стояло несколько пар сменной обуви разнообразного вида. Я выбрала синие тапочки с круглыми помпонами - у них был такой трогательно-беззащитный вид, что обидеть надевшую их девушку мог только изверг.
     Дверь лифта открылась, и Михалыч жестом пригласил меня внутрь. На панели были две
    большие треугольные кнопки, соединявшиеся в ромб. Михалыч нажал на верхний треугольник,
    и лифт мощным рывком оторвал нас от земли.
     Когда через несколько секунд дверь открылась, меня ослепил падающий со всех сторон
    свет. В лучах и радужных вихрях этого света стоял Александр. На нем был военный мундир и
    марлевая маска, закрывавшая лицо.
     - Здравствуй, Ада, - сказал он. - Добро пожаловать. Нет, Михалыч, извини - тебя не
    приглашаю. Сегодня ты будешь лишним...
    
     *
    
     Я обратила внимание на пентхаус еще в свой первый визит. Только я не догадалась, что это пентхаус - снизу он напоминал темную кнопку на конце огромного бетонного карандаша. Его можно было принять за надстройку с моторами лифтов, какое-нибудь техническое помещение или бойлерную. Но эти бирюзовые стены, оказывается, были прозрачными изнутри.
     Не успела я это понять, как прямо на моих глазах они стали темнеть, пока не сделались похожи на бутылочное стекло. Только что я щурилась от солнца, и вдруг за несколько секунд вокруг меня сгустился целый дом, который до этого не был виден из-за солнечного света, расшибающегося о множество зеркальных плоскостей.
     Позже я узнала, что это было дорогой технической примочкой - прозрачность стен
    менялась с помощью специальных жидкокристаллических пленок, которыми управляла
    компьютерная система. Но тогда случившееся показалось мне чудом. А чудеса с давних пор
    настраивают меня на ироничный, чтобы не сказать презрительный лад.
     - Привет, Шурик, - сказала я. - Что за балаган? Нет денег на нормальные шторы?
     Он опешил. Но через секунду пришел в себя и засмеялся.
     - Шурик, - сказал он. - Мне это нравится. Ну да. Раз ты теперь Ада, я, наверное,
    Шурик.
     Его светло-серый двубортный китель с погонами генерал-лейтенанта и темно-синие
    штаны с широкими красными лампасами выглядели немного театрально. Подойдя ко мне, он
    снял с лица марлевую повязку, зажмурился и втянул носом воздух. Мне захотелось спросить,
    почему он постоянно так делает, но я не решилась. Он открыл глаза, и его взгляд упал на мои сережки.
     - Как ты занятно придумала, - сказал он.
     - Здорово, правда? Особенно красиво, что камни разные. Тебе нравится?
     - Ничего. Михалыч передал тебе цветок?
     - Да, - ответила я. - И сказал, чтобы я подумала над смыслом этого послания. Но я так ничего не надумала. Может, ты мне сам скажешь?
     Он почесал голову. Похоже, его смутил мой вопрос.
     - Ты знаешь сказку про аленький цветочек?
     - Какую именно? - спросила я.
     - По-моему, есть только одна.
     Он кивнул в сторону рабочего стола, на котором стояли компьютер-моноблок и
    серебряная статуэтка. Рядом со статуэткой лежала книга, заложенная в нескольких местах. На ее обложке краснела полустертая надпись "Русские сказки".
     - Эту сказку записал Сергей Аксаков, - сказал он. - Со слов своей ключницы Пелагеи.
     - А про что она?
     - Про красавицу и зверя.
     - А при чем тут цветочек?
     - Из-за него все началось. Ты правда не знаешь этой сказки?
     - Нет.
     - Она длинная, но суть такая: красавица попросила отца привезти ей аленький цветочек. Отец нашел его в далеком волшебном саду и сорвал. А сад сторожило страшное чудовище. Оно поймало отца красавицы. И ей пришлось отправиться в плен к чудовищу, чтобы оно отпустило отца. Чудовище было безобразным, но добрым. И она полюбила его, сначала за доброту, а потом вообще. А когда они поцеловались, чары развеялись, и чудовище стало принцем.
     - Ага, - сказала я. - Ты хоть понимаешь, о чем это?
     - Конечно.
     - Да? И о чем же?
     - О том, что любовь побеждает все.
     Я засмеялась. Все-таки он был забавный. Наверно, завалил нескольких быков, заказал
    какого-нибудь банкира, а теперь с обычной человеческой самонадеянностью считает себя
    чудовищем. И думает, что любовь его спасет.
     Он взял меня под руку и повел к футуристическому дивану, стоявшему между двух рощиц
    из карликовых деревьев-бонсай с крохотными беседками, мостиками и даже водопадами.
     - Почему ты смеешься? - спросил он.
     - Могу объяснить, - сказала я, садясь на диван и поджимая под себя ноги.
     - Ну объясни.
     Он сел на другой край дивана и закинул ногу за ногу. Я заметила вылезший из-под кителя край кобуры.
     - Это одна из тех сказок, которые отражают ужас и боль первого женского сексуального опыта, - сказала я. - Таких историй много, а та, про которую ты рассказал - просто классический пример. Это метафора того, как женщина открывает звериную суть мужчины и осознает свою власть над этим зверем. А аленький цветочек, который срывает отец, - настолько буквальный мотив дефлорации, дополненный к тому же темой инцеста, что мне трудно поверить, будто эту сказку рассказала какая-то ключница. Ее скорее всего сочинил венский аспирант прошлого века, чтобы проиллюстрировать дипломную работу. Придумал и сказку, и ключницу Пелагею, и писателя Аксакова. Кто такая ключница? Женщина, сжимающая в руке ключ... Даже не просто ключ, кольцо, на котором висят ключи. Надо ли объяснять?
     За то время, пока я говорила, он заметно помрачнел.
     - Где ты этого набралась? - спросил он.
     - Это трюизмы. Их все знают.
     - И ты в них веришь?
     - Во что?
     - В то, что эта сказка не о том, как любовь побеждает все на свете, а о том, как
    дефекация осознает свою власть над инцестом?
     - Дефлорация, - поправила я.
     - Не важно. Ты действительно так считаешь? Я задумалась.
     - Я... Я никак не считаю. Просто таков современный дискурс сказок.
     - И что, когда тебе дают аленький цветочек, ты из-за этого дискурса считаешь его
    символом дефекации и инцеста?
     - Ну зачем ты так, - ответила я чуть растерянно. - Когда мне дают аленький цветочек, мне... Мне просто приятно.
     - Слава богу, - сказал он. - А что касается современного дискурса, то его давно пора забить осиновым колом назад в ту кокаиново-амфетаминовую задницу, которая его породила.
     Такого энергичного обобщения я не ожидала.
     - Почему?
     - Чтобы он не поганил наш аленький цветочек.
     - Так, - сказала я, - насчет кокаина я понимаю. Это ты о докторе Фрейде. Верно, был
    за ним такой грешок. А при чем здесь амфетамины?
     - Могу объяснить, - сказал он и поджал под себя ноги, пародируя мою позу.
     - Ну объясни.
     - Все эти французские попугаи, которые изобрели дискурс, сидят на амфетаминах.
    Вечером жрут барбитураты, чтобы уснуть, а утро начинают с амфетаминов, чтобы продраться
    сквозь барбитураты. А потом жрут амфетамины, чтобы успеть выработать как можно больше
    дискурса перед тем, как начать жрать барбитураты, для того чтобы уснуть. Вот и весь дискурс. Ты не знала?
     - Откуда такие сведения?
     - У нас в Академии ФСБ был курс о современной психоделической культуре.
    Контрпромывание мозгов. Да, забыл сказать - все они к тому же педики. Это если ты
    спросишь, при чем здесь задница.
     Разговор шел не туда, куда надо, и пора было менять тему. А я предпочитаю делать это резко.
     - Александр, - сказала я, - ты мне объясни, чтобы я поняла, что здесь делаю. Ты меня трахнуть хочешь или перевоспитать?
     Он вздрогнул, словно я сказала что-то страшное, вскочил с дивана и стал ходить
    взад-вперед мимо окна - вернее, не окна, а оставшегося прозрачным прямоугольника в стене.
     - Пытаешься меня шокировать? - спросил он. - Зря ты. Я знаю, под твоим напускным
    цинизмом скрывается чистая ранимая душа.
     - Напускной цинизм? Это во мне?
     - Даже не цинизм, - сказал он, останавливаясь. - Легкомыслие. Непонимание
    серьезных вещей, с которыми ты играешь, как маленький ребенок с гранатой. Давай поговорим откровенно, по делу.
     - Ну давай.
     - Вот ты говоришь - звериная суть мужчины, ужас первого соития... Ведь это такие
    страшные, темные вещи. Мне самому, если хочешь знать, страшно бывает глядеть в эти
    бездны...
     "Мне самому". Нет, какой он все-таки был смешной.
     - А ты рассуждаешь так, - продолжал он, - будто все это семечки. В тебе что, нет
    страха перед звериным в мужчине? Перед мужским в звере?
     - Ни капли, - сказала я. - Тебе же Михалыч сказал, кто я. Сказал?
     Он кивнул.
     - Ну вот. Если бы у меня были такие проблемы, я бы работать не смогла.
     - Тебя не пугает близость чужого тела - огромного, безобразного, живущего по своим
    законам?
     - Я это просто обожаю, - сказала я и улыбнулась.
     Он посмотрел на меня и недоверчиво покачал головой.
     - Я имею в виду - физическая близость? В самом низменном смысле?
     - За духовную у меня надбавка сто пятьдесят процентов. Сколько можно одно и то же
    обсасывать? Ты что, каждый раз такой базар разводишь, перед тем как трахнуться?
     Он наморщился.
     - Только не надо со мной говорить как с бандитом. Это из-за кителя, да?
     - Может быть. Попробуй его снять. И штаны тоже.
     - Зачем ты так...
     - Я тебе совсем не нравлюсь?
     Я наклонила голову и обиженно поглядела на него исподлобья, чуть сощуренными
    глазами, слегка выпятив губы. Я отрабатывала этот взгляд больше тысячи лет, и бесполезно его описывать. Это моя фирменная провокация, бесстыдство с невинностью в одном бронебойном флаконе, который прошивает клиента насквозь и потом еще добивает рикошетом. Единственный известный мне способ защиты от такого взгляда - смотреть в другую сторону. Александр смотрел на меня.
     - Нравишься, - сказал он и нервно дернул головой. - Еще как.
     Я поняла, что наступил критический момент. Когда клиент так дергает головой,
    контрольные центры его мозга отказывают, и он может броситься на тебя в любую секунду.
     - Мне надо в ванную, - сказала я, вставая. - Где у тебя ванная комната?
     Он указал на круглую стену из синего полупрозрачного стекла. Двери там не было -
    внутрь вел заворачивающийся улиткой проход.
     - Я сейчас.
     Только оказавшись внутри, я перевела дух.
     За стеной было красиво. Золотые звезды на синем и отделанная перламутром ванна
    напоминали о помпейских термах - возможно, художник-декоратор сознательно
    процитировал этот мотив. Но вряд ли хозяин был в курсе.
     Рискованно доводить клиента до такого градуса, подумала я, когда-нибудь это плохо
    кончится. А может, Александр тоже чем-нибудь колется, как Михалыч? Или что-нибудь
    глотает? Не зря же он все время так странно нюхает воздух...
     Сняв джинсы, я положила их на пол, распушила хвост и посмотрела на себя в зеркало.
    Моя гордость походила на японский веер, расписанный красной кистью. Это было красиво. А
    на сине-звездном фоне смотрелось просто сказочно. Я была как никогда уверена в своих силах - энергия просто переполняла меня, еще чуть-чуть, и с шерстинок моего хвоста полетели бы маленькие шаровые молнии. Мне вспомнилось смешное русское выражение - "держать хвост пистолетом", то есть не падать духом. Не знаю, откуда оно взялось, но без лисы там наверняка не обошлось. Ну что, подумала я, ствол к бою...
     Подойдя к выходу, я изготовилась к старту. Сделав несколько глубоких вдохов, я поймала ту единственно верную секунду, когда все клеточки тела говорят тебе "сейчас!", и смерчем вынеслась из ванной.
     Дальше не было времени думать. Затормозив, я развернулась к мишени задом, крепко
    уперлась в пол руками и ногами и выгнула хвост над головой. В одной из зеркальных
    плоскостей мелькнуло мое отражение - я походила на грозного рыжего скорпиона,
    изготовившегося к бою... Александр поднял на меня глаза, но раньше, чем он успел моргнуть, мой хвост послал в самый центр его мозга свой выверенный, четкий, безупречно точный удар.
     Он закрыл глаза ладонью, как от слепящего света. Затем опустил руку, и наши глаза
    встретились. Происходило что-то не то. Моему хвосту никак не удавалось его нащупать - а он стоял в нескольких шагах и глядел на меня с таким видом, будто не мог поверить, что на свете бывает такая красота.
     - Адель, - прошептал он, - душенька...
     А дальше начался кошмар.
     Пошатнувшись, он издал ужасный воющий звук и буквально вывалился наружу из
    собственного тела - словно оно было бутоном, за несколько секунд раскрывшимся в жуткий
    лохматый цветок. Как выяснилось, человек по имени Александр был просто рисунком на двери
    в потустороннее. Теперь эта дверь распахнулась, и наружу вырвался тот, кто уже долгое время следил за мной сквозь замочную скважину.
     Передо мной стоял монстр, нечто среднее между человеком и волком, с оскаленной
    пастью и пронзительными желтыми глазами. Сперва я подумала, что одежда Александра
    исчезла. Потом я поняла, что его китель и брюки трансформировались вместе с ним: торс
    покрывала пепельно-серая шерсть, а задние лапы были темнее, и на них можно было различить неровный след лампасов. На груди зверя было продолговатое пятно, похожее на отпечаток сбившегося набок галстука. Когда я опустила глаза ниже, меня охватил ужас. Я никогда раньше не видела, как это место выглядит у возбужденного волка. А выглядело оно, на мой взгляд] страшнее любой оскаленной пасти.

/ Полные произведения / Пелевин В.О. / Священная книга оборотня