• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Пелевин В.О. / Священная книга оборотня

Священная книга оборотня [16/18]

Скачать полное произведение

    - И тебе хватает... Ну, так, как мы делаем?
     - Более чем.
     - Честно?
     - Ну, раз уж ты про это заговорил, я бы хотела, чтобы мы менялись. Чтобы иногда ты
    был Су, а я Чоу. А то Су все время я.
     - Нет, извини, еще и пидора из меня делать не надо. Хватит с меня и этих когтей...
     - Как знаешь, - сказала я, - я же и не требую. Ты спросил, я сказала.
     - Мы с тобой откровенно сейчас говорим? Я кивнула.
     - Скажи, а почему ты мне за весь Гонконг ни разу минет не сделала? Потому что я на
    самом деле черная собака?
     Я сосчитала про себя до десяти. То, что я терпеть не могла слова "минет", было, в конце концов, не его проблемой, а моей - и обижаться не следовало.
     - Так ты считаешь, что ты на самом деле черная собака? - спросила я.
     - Нет, - сказал он, - это черная собака считает, что на самом деле я - это она.
     - И поэтому ты теперь так редко бываешь человеком?
     Он кивнул.
     - Да мне и не хочется. Ведь у меня здесь ничего не осталось, кроме тебя. Все теперь
    там... И не у меня, а у нее. То есть у него... Правильно ты про слова говорила, от них одна путаница в голове. Так как насчет минета?
     Я опять сосчитала до десяти, но все-таки не выдержала;
     - Можно тебя попросить не употреблять при мне этого слова?
     Он пожал плечами и криво улыбнулся.
     - Теперь уже и слова употреблять нельзя. Только тебе можно, да? Что-то ты меня совсем притесняешь, рыжая.
     Я вздохнула. Все-таки по большому счету все мужики одинаковы, и нужно им от нас
    только одно. И еще хорошо, если нужно, сказал один из моих внутренних голосов.
     - Ладно, включай кино. Только не с начала, а с третьего трека...
     Как всегда, после безумного и бесстыдного гонконгского рандеву мы долго отдыхали. Я
    глядела в потолок, на щербатый бетон, казавшийся в резком электрическом свете поверхностью древнего небесного тела. Он лежал рядом. Лапочка, думала я, какой он трогательный в любви. Для него ведь все это такое новое. Если сравнивать со мной, конечно. Надо только следить, чтобы случайно не назвать его лапочкой вслух, а то не так поймет, обидится. Да, не повезло парню с этими когтями. А я ведь слышала про собаку с пятой лапой... Только вот что именно? Забыла.
     - Эй, - позвал он. - Ты как?
     - Нормально, - ответила я. - Тебе понравилось?
     Он поглядел на меня.
     - Честно?
     - Честно.
     - Это просто пиздец. Я так и села.
     - Слушай, я вспомнила!
     - Что вспомнила?
     - Вспомнила, кто ты.
     - И кто я?
     - Я читала про такую собаку с пятью лапами. Пес Пиздец. Он спит среди снегов, а когда на Русь слетаются супостаты, просыпается и всем им наступает... Точно. И еще вроде бы в северных мифах его называют "Гарм". Ты не слышал? Нордический проект - это твой профиль.
     - Нет, - сказал он. - Не слышал. Интересно. Говори.
     - Такой жуткий пес, двойник волка Фенрира. Ярко себя проявит во время Рагнарека. А
    пока сторожит дом мертвых.
     - Какая еще информация?
     - Что-то такое смутное... Типа он должен подглядеть, как мужчины делают огонь, и
    передать секрет женщинам...
     - Отказать, - буркнул он. - Что еще?
     - Это все, что я помню.
     - И какие здесь практические следствия?
     - Насчет Гарма не знаю. Это тебе надо в Исландию ехать консультироваться. А вот
    насчет Пиздеца... Попробуй чему-нибудь наступить.
     Я сказала это в шутку, но он отнесся к моим словам совершенно серьезно.
     - Чему?
     Его серьезность вдруг передалась мне. Я обвела глазами окружающее пространство.
    Ноутбук? Нет. Электрочайник? Нет. Лампочка?
     - Попробуй наступить лампочке, - сказала я.
     Прошла секунда. Вдруг лампочка ярко вспыхнула голубоватым огоньком и погасла.
    Наступила темнота, но сфотографированная сетчаткой спираль еще несколько секунд освещала
    мой внутренний мир эхом угасшего света. Когда этот отпечаток стерся, темнота сделалась
    полной. Я встала, нашарила фонарик на деревянном ящике, который служил нам вместо стола,
    и включила его. Кроме меня, в комнате никого не было.
    
     *
    
     Он не приходил двое суток. Я извелась от тревоги и неопределенности. Но когда он
    вошел, я не сказала ему ни слова упрека. Увидеть на его лице улыбку оказалось достаточной наградой за все мои переживания. Прав был Чехов: женская душа по своей природе - пустой сосуд, который заполняют печали и радости любимого.
     - Ну как? Рассказывай!
     - Чего тут рассказывать, - сказал он. - Тут надо показывать.
     - Научился? Он кивнул.
     - И чему ты можешь наступить?
     - А всему, - сказал он.
     - Всему-всему? Он снова кивнул.
     - И мне?
     - Ну разве что ты очень попросишь.
     - А самому себе можешь? Он как-то странно хмыкнул.
     - Это я сделал в первую очередь. Сразу после лампочки. Иначе какой я Пиздец?
     Я была заинтригована и даже немного испугана - ведь речь шла о серьезном
    метафизическом акте.
     - А какой ты Пиздец? - спросила я тихим от уважения голосом.
     - Полный, - ответил он.
     В эту минуту он дышал такой романтической силой и тайной, что я не удержалась и
    потянулась к нему, чтобы поцеловать. Он побледнел и отшатнулся, но, видимо, понял, что мачо так себя не ведут, и позволил мне завершить начатое. Все мышцы его тела напряглись, но ничего страшного не случилось.
     - Как я за тебя рада, милый! - сказала я. Мало кто из оборотней знает, что такое радость
     за другого. А бесхвостые обезьяны не знают этого и подавно, они умеют только широко
    улыбаться, чтобы повысить свою социальную адаптивность и поднять объем продаж. Имитируя
    радость за другого, бесхвостая обезьяна испытывает зависть или в лучшем случае сохраняет
    равнодушие. Но я действительно испытала это чувство, чистое и прозрачное, как вода из
    горного ручья.
     - Ты не представляешь себе, как я за тебя рада, - повторила я и поцеловала его еще раз.
     На этот раз он не отстранился.
     - Правда? - спросил он. - А почему?
     - Потому что у тебя наконец хорошее настроение. Тебе лучше. А я тебя люблю.
     Он чуть помрачнел,
     - Я тебя тоже люблю. Но я все время думаю, что ты от меня уйдешь, Наверно, тебе после этого будет лучше. Но я не испытаю за тебя никакой радости.
     - Во-первых, я никуда не собираюсь от тебя уходить, - сказала я. - А во-вторых, то
    чувство, о котором ты говоришь, - это не любовь, а проявление эгоизма. Для самца-шовиниста в тебе я просто игрушка, собственность и статусный символ-трофей. И ты боишься меня потерять, как собственник боится расстаться с дорогой вещью. Так ты никогда не сможешь испытать за другого радость.
     - А как испытать радость за другого?
     - Для этого надо ничего не хотеть для себя.
     - Ты что, ничего не хочешь для себя? - спросил он недоверчиво.
     Я отрицательно покачала головой.
     - А почему?
     - Я уже как-то тебе говорила. Когда долго смотришь вглубь себя, понимаешь, что там
    ничего нет. Как можно чего-то хотеть для этого ничего?
     - Но ведь если в тебе ничего нет, то в других и подавно.
     - Если разобраться, нигде нет ничего настоящего, - сказала я. - Есть только тот выбор, которым ты заполняешь пустоту. И когда ты радуешься за другого, ты заполняешь пустоту любовью.
     - Чьей любовью? Если нигде никого нет, чья это тогда любовь?
     - А пустоте это безразлично. И ты тоже не парься по этому поводу. Но если тебе нужен смысл жизни, то лучшего тебе не найти.
     - А любовь - это что, не пустота?
     - Пустота.
     - Тогда какая разница?
     - А разница - тоже пустота. Он немного подумал.
     - А можно заполнить пустоту... справедливостью?
     - Если ты начнешь заполнять пустоту справедливостью, ты быстро станешь военным
    преступником.
     - Чего-то ты здесь путаешь, рыжая. Почему это военным преступником?
     - Ну а кто будет решать, что справедливо, а что нет?
     - Люди.
     - А кто будет решать, что решат люди?
     - Придумаем, - сказал он и поглядел на летевшую мимо него муху. Муха упала на пол.
     - Ты чего, озверел? - спросила я. - Хочешь быть, как они?
     И я кивнула головой в сторону города.
     - А я и есть как они, - сказал он.
     - Кто они?
     - Народ.
     - Народ? - переспросила я недоверчиво. Кажется, его самого смутил пафос этой фразы,
     и он решил сменить тему.
     - Я вот думаю, не сходить ли на работу. Узнать, как там и что.
     Я опешила.
     - Ты серьезно? Тебе что, мало трех пуль? Еще хочешь?
     - Бывают служебные недоразумения.
     - Какие недоразумения, - простонала я, - это же система! Ты думал, системе нужны
    солисты? Ей нужен хрюкающий хор.
     - Если надо, хрюкну хором. Ты сама подумай, что мы делать будем, когда деньги
    кончатся?
     - Ой, ну уж это не проблема. Не переживай. Тут до людей меньше километра. Как пойду
    в магазин, заскочу на панель.
     Он нахмурил брови.
     - Не смей так даже говорить!
     - А ты не смей говорить мне "не смей", понял?
     - Моя девушка пойдет на панель... В голове не укладывается.
     - "Моя девушка, моя девушка..." Когда это ты меня приватизировал?
     - Будешь деньги зарабатывать проституцией? А я на них питаться? Прямо какой-то
    Достоевский.
     - Да е... я твоего Достоевского, - не выдержала я.
     Он поглядел на меня с интересом.
     - Ну и как?
     - Ничего особенного.
     Мы оба засмеялись. Не знаю, чему смеялся он, а у меня причина была. Из уважения к
    русской литературе я не стану приводить ее на этих страницах, скажу только, что красный
    паучок из "Бесов" полз в свое время по подолу моего сарафана... Ах, скольким титанам духа я сделала свой маленький смешной подарок! Единственное, чего мне по-настоящему жаль - что не довелось поднести к губам Владимира Владимировича Набокова так мастерски расписанного им кубка. Но в совке были проблемы с выездом. Пусть же это повиснет еще одним злодеянием на совести мрачного коммунистического режима.
     К счастью, зарождающаяся ссора кончилась смехом. Я чуть не совершила ошибку -
    никогда не следует прямо перечить мужчине, особенно если его обуревают сомнения в
    собственной значимости. Надо было сперва понять, что у него на уме.
     - Хочешь вернуться на нефтекачку? - спросила я.
     - Нет. Не туда. Теперь там Михалыч воет.
     Я догадалась, что за время своего отсутствия он установил контакт с внешним миром -
    возможно, виделся с кем-то или говорил по телефону. Но я не стала проявлять лишнего
    любопытства на этот счет.
     - Михалыч? Но ведь когда он выл, череп не плакал.
     - А они новую технологию придумали. К пяти кубам кетамина добавляют три куба
    перевитина, а после укола пускают ток.
     - Через череп?
     - Через Михалыча.
     - Вот извращенцы.
     - Не говори, - сказал он. - Так они его за год угробят.
     - Михалыча?
     - Да этому Михалычу все один хрен. Череп угробят. Он и так уже от слез весь в
    трещинах... Временщики, Нефть идет, деньги капают - и ладно. А что завтра будет, никто
    даже думать не хочет.
     - Слушай, а что это за череп? - решилась я задать давно мучивший меня вопрос.
     - А вот этого я сказать не могу, - сразу поскучнел он. - Государственная тайна. И
    вообще, не надо о моей работе.
     Меня не удивляло, что он до сих пор считал контору своей работой. Есть места, откуда нельзя уволиться по собственному желанию. Но я не ожидала, что он захочет вернуться к людям, пославшим в него три серебряных пули. Впрочем, я ведь даже не знала, кто и почему это сделал - он ничего не рассказал.
     - Куда же ты пойдешь, если не на нефть? - спросила я.
     - Сверхоборотню работа найдется.
     - Чего? - наморщилась я. - Какому сверхоборотню?
     - Мне, - ответил он удивленно.
     - Когда это ты стал сверхоборотнем?
     - Как когда? А то ты не видела.
     - Ты думаешь, что ты сверхоборотень?
     - Что значит - думаю? Я знаю.
     - Откуда?
     - А вот отсюда, - сказал он. - Гляди.
     И еще одна летавшая под потолком муха упала на пол. Это выглядело занятно - мухи
    падали не вертикально, а по параболе, продолжая движение, и походили на микроскопических
    камикадзе, пикирующих с высоты на врага.
     - Кончай быковать, - сказала я. - Какое отношение одно имеет к другому?
     - То есть?
     - Ну, допустим, валишь ты этих мух. Допустим, ты Пиздец и Гарм. Но почему ты вдруг
    решил что вдобавок ко всему ты еще и сверхоборотень?
     - А кто же тогда сверхоборотень, если не я?
     - Я тебе уже говорила, - сказала я. - Сверхоборотень - это метафора. Называть
    какое-то отдельное существо сверхоборотнем - значит опускаться на очень примитивный
    уровень.
     - Вот на этом примитивном уровне я им и буду, - сказал он примирительно. - Тебе
    что, жалко, рыжая?
     - Нет, так у нас не пойдет. Давай-ка разберемся с этим вопросом.
     Он вздохнул.
     - Ну давай.
     - Вот представь себе, куплю я на Арбате мундир и начну ходить в нем по городу,
    представляясь генералом ФСБ. Ты мне скажешь, что я не генерал. А я тебя попрошу - ну
    давай я побуду генералом, что тебе, жалко?
     - Это совсем другое дело. Генерал - звание, которое дает определенная структура.
     - Вот. О чем я и говорю. Теперь подумай, откуда ты узнал про сверхоборотня. Ведь не от Михалыча услышал, верно?
     - Верно.
     - Есть, наверно, некая система взглядов, откуда пришло это слово. Сверхоборотень -
    точно такое же звание, как генерал. Только дает его традиция. И ты к этой традиции имеешь такое же отношение, как я к твоей конторе. Понял, серый?
     - А ты, рыжая, конечно, имеешь к этой традиции отношение, да?
     - Не просто имею, - сказала я. - Я держатель традиции. Держатель линии, как это
    правильно называют.
     - Какой еще линии?
     - Линии передачи.
     - То есть ты и тут в полном авторитете? - спросил он. - А не широко ты пальцы
    раскинула, а? Сможешь столько сразу удержать?
     - Не путай мистическую традицию с казино "Шангри-Ла". Держатели линии называются
    так не потому, что они ее держат, а потому, что они за нее держатся.
     Похоже, мой ответ его озадачил.
     - А что это такое - линия передачи? - спросил он. - Что по ней передается?
     - Ничего. - Как?
     - Так. Ничего. Я столько раз тебе объясняла, что скоро этот чайник поймет.
     - А за что же тогда они держатся, эти держатели линии?
     - В линии передачи нет ничего, за что можно было бы держаться.
     - Я не понимаю.
     - Понимать там тоже нечего. Видеть это и означает держаться за линию.
     - Хорошо, - сказал он, - а скажи мне тогда вот что, по-простому. Кто-нибудь в мире
    имеет формальное право называться сверхоборотнем по этой традиции? Пускай даже на самом
    примитивном уровне?
     - Имеет, - сказала я.
     - И кто же это?
     Я скромно потупила глаза.
     - Кто? - повторил он вопрос.
     - Я знаю, что это будет ударом по твоему самолюбию, - сказала я. - Но мы ведь
    условились говорить друг другу только правду...
     - Опять ты?
     Я кивнула. Он тихо выругался,
     - И от кого идет эта линия передачи?
     - Потом как-нибудь расскажу.
     - Нет, давай прямо сейчас. Чтоб выдумать не успела.
     Ну что ж, подумала я, правды не скрыть. Когда-нибудь он все равно ее узнает.
     - Хорошо. Тогда слушай и не перебивай. Однажды вечером, примерно тысячу двести лет
    тому назад, в стране, которую сейчас называют Китай, я ехала в своем паланкине из одного
    города в другой. Что это были за города и зачем я путешествовала, сейчас совершенно не
    важно. Важно, что в тот вечер мы остановились возле ворот монастыря на Желтой Горе...
    
     *
    
     Случались иногда в древнем Китае туманные тихие вечера, когда мир словно открывал
    свое детское лицо, показывая, каким он был в самом начале. Все вокруг - дома, заборы,
    деревья, заросли бамбука, шесты с горящими на них лампами - менялось самым чудесным
    образом, и начинало казаться, что ты сама только что вырезала все это из цветной бумаги и аккуратно разложила вокруг, а потом притворилась, будто перед тобой и впрямь большой-большой мир с живущими в нем людьми, по которому ты сейчас пойдешь на прогулку... Как раз в такой вечер двенадцать веков тому назад я сидела в паланкине возле ворот монастыря на Желтой Горе. Мир вокруг был прекрасен, и я то ли радовалась, глядя в окошко, то ли грустила, но в глазах у меня стояли слезы.
     Так сильно на меня подействовала музыка. Неподалеку уже долгое время пела флейта - о том самом, что было у меня на сердце. Что когда-то в детстве мы жили в огромном доме и играли в волшебные игры. А потом так заигрались, что сами поверили в свои выдумки - пошли понарошку гулять среди кукол и заблудились, и теперь никакая сила не вернет нас домой, если мы сами не вспомним, что просто играем. А вспомнить про это почти невозможно, такой завораживающей и страшной оказалась игра...
     Не знаю, может ли музыка быть "о чем-то" или нет - это очень древний спор. Первый
    разговор на эту тему, который я помню, произошел при Цинь Шихуане. А через много веков,
    когда я приехала в Ясную Поляну под видом нигилистической курсистки, Лев Николаевич
    Толстой весь ужин издевался над этой идеей, особенно налегая на Бетховена - мол, почему
    лунная соната? В общем, не стану утверждать, что звуки флейты содержали именно такой
    смысл. Или что смысл вообще в них присутствовал. Но я поняла, что мне прямо сейчас надо
    поговорить с играющим.
     Конечно, если рассуждать здраво, мне вообще не следовало выходить из паланкина. Когда рядом красиво играет флейта, лучше просто слушать ее звук, а не искать общества флейтиста. Если заговорить с ним, музыка на этом точно кончится. А вот скажет ли он что-нибудь интересное, неизвестно. Но все сильны задним умом. Особенно мы, лисы - в силу своей анатомии.
     Вокруг был туман; народ сидел по домам, и особой опасности для себя я не ожидала.
    Выскочив из паланкина, я направилась к источнику звука, иногда останавливаясь и буквально поджимая хвост от удивительной, ни с чем не сравнимой красоты вечера. После восемнадцатого века таких уже не бывает - говорят, изменился химический состав воздуха. А может, и что посерьезней.
     Монастырь состоял из множества построек, которые теснились возле главных ворот,
    огромных, красивых и очень дорогих. Забора при воротах не было. Ученые монахи объясняли,
    что это аллегорически выражает доктрину секты: ворота символизируют путь, который ведет
    туда, откуда начинается, а начинается он в любой точке. Врата не есть врата, полная открытость и лучезарный простор во все стороны, даже иероглифы помню. Но я предполагала, что на забор просто не хватило денег. Я думаю, пожертвуй им кто на забор, и в доктрине произошли бы изменения.
     На флейте играли в главном здании, там, где был Зал Передачи Учения. Соваться туда мне не пришло бы в голову, даже несмотря на романтический лиловый туман, но музыка придала мне смелости.
     "Тигров бояться, в горы не ходить, - подумала я, - будь что будет..."
     Подняв полы халата, чтобы хвост был готов к любой неожиданности, я пошла вперед. В
    древнем Китае носили все широкое и просторное, так что случайная встреча с одним или двумя зеваками, да еще в тумане, ничем опасным мне не грозила - они меня даже заметить не успели бы. Я в таких случаях не наводила никакого особенного морока - показывала тот же мир вокруг, только без маленькой А Хули.
     Бывает, увидит кто меня, выпучит глаза на лоб от вида моей рыжей гордости, а в
    следующую секунду и сам уже не понимает, что это за дрожь его прошибла - ничего ведь нет
    кругом, только голое поле, над которым ветер крутит сухие листья... Звучит просто, а по
    сложности один из самых продвинутых лисьих трюков, и если встречных больше трех,
    начинаются проблемы. Кстати, по этой самой причине со времен Сунь Цзы в военное время
    было положено ставить на входе в крепость не меньше четырех часовых: боялись нашу сестру, и не зря.
     В главном здании светилось одно окно. Флейта играла именно там, ошибки быть не
    могло. Это была угловая комната второго этажа, забраться в которую не составляло труда -
    следовало запрыгнуть на черепичный козырек и пройти по нему мимо темных окон. Я сделала
    это без труда - походка у меня легкая. У окна, за которым играла флейта, ставни были
    подняты. Я присела на корточки и осторожно в него заглянула.
     Игравший на флейте сидел на полу спиной ко мне. На нем был халат из синего шелка, а на голове - маленькая соломенная шляпа конусом. Видно было, что голова у него побрита, хотя одежда не походила на монашескую. Плечи у него были широкие, а тело сухое, легкое и сильное - такие вещи я чувствую сразу. На полу перед ним я заметила чайную чашку, тушечницу и кипу бумаги. На стене горели две масляные Лампы.
     "Видимо, - подумала я, - занимался каллиграфией, а потом решил отдохнуть и взялся
    за флейту... И что, интересно, я ему скажу?"
     Надо сказать, никакого плана у меня не было - так, вертелись в голове смутные
    соображения: сначала поговорить по душам, а потом заморочить, иначе с людьми нельзя. Хотя поразмысли я спокойно минуту, поняла бы, что ничего из этого не выйдет: говорить со мной по душам никто не будет, зная, что все равно потом заморочу. А если с самого начала заморочить, по каким душам тогда говорить?
     Но мне не дали обдумать этот вопрос - внизу заплясали отблески факелов, раздались
    шаги и голоса. Людей было около десяти - стольких сразу перевоспитать я не могла. Не
    раздумывая больше ни секунды, я сиганула в окно.
     Я решила быстро заморочить флейтиста, затаиться, а когда народ разойдется, вернуться к своему паланкину, благо на дворе было уже почти темно. Я бесшумно приземлилась на четвереньки, подняла хвост и тихо позвала сидевшего в комнате:
     - Почтенный господин!
     Он спокойно положил флейту на пол и обернулся. Я тут же напружинила свой хвостик,
    сосредоточив в его верхушке весь свой дух, и тогда произошло нечто совсем для меня новое и неожиданное. Вместо податливого шипучего студня, которым моему хвосту представляется человеческий ум (тут бесполезно объяснять, если нет личного опыта), я не встретила вообще ничего.
     Я встречала много людей, сильных и слабых духом. Работать с ними - все равно что
    сверлить стены из разного материала: сверлятся все, только чуть по-разному. Но тут я не
    обнаружила ничего такого, к чему можно было приложить усилие воли, сосредоточенной в
    трещащих от электричества шерстинках над моей головой. Я от неожиданности в буквальном
    смысле потеряла равновесие и как дура села на пол, поджав хвост и неприлично выставив перед собой ноги. Чувствовала я себя в эту минуту как базарный жонглер, у которого все шары и ленты шлепнулись в жидкую грязь.
     - Здравствуй, А Хули, - сказал человек и склонил голову в вежливом приветствии. -
    - Очень рад, что ты нашла минуту, чтобы заглянуть ко мне. Можешь называть меня Желтым
    Господином.
     "Желтый Господин, - подумала я, поджимая ноги, - наверно, от Желтой Горы, на
    которой стоит монастырь. А может, метит в императоры".
     - Нет, - улыбнулся он, - императором я быть не хочу. А насчет Желтой Горы ты
    угадала.
     - Я что, говорила вслух?
     - Твои мысли так отчетливо отражаются на твоем личике, что их совсем несложно
    прочесть, - сказал он и засмеялся.
     Смутившись, я закрыла лицо рукавом. А потом вспомнила, что на рукаве у меня прореха, и совсем застыдилась - закрыла одну руку другой. Халат у меня тогда был красивый, с плеча императорской наложницы, но уже не новый, и кое-где на нем зияли дыры.
     Но мое смущение, конечно, было притворством. На самом деле я лихорадочно искала
    выход, и лицо спрятала специально, чтобы он не прочел по нему, о чем я думаю. Не могло
    такого быть, чтобы меня победил один-единственный человек. Я нигде не могла нащупать его
    ум. Но это не значило, что этого ума не было вообще. Видимо, он знал какой-то хитрый
    волшебный трюк... Может быть, он показывал себя не там, где находился в действительности? Я про такое слышала. Только трюки знал не он один.
     У лис есть метод, позволяющий посылать наваждение во все стороны сразу, мгновенно
    подавляя человеческую волю. При этом мы не настраиваемся на конкретного клиента, а как бы становимся большим и тяжелым камнем, который падает на гладкое зеркало "здесь и сейчас", посылая во все стороны рябь, из-за которой у людей мутится в голове. А потом дезориентированный человеческий ум сам хватается за первую предложенную ему соломинку. Не знаю, понятно ли? Называется эта техника "Гроза над Небесным Дворцом".
     Тут же я ее и применила - вскочила на четвереньки, откинула халат и яростно затрясла хвостом над головой. Трясти надо не только вершиной хвоста, но и его корнем, то есть местом, откуда он растет, поэтому выглядит это двусмысленно и даже не вполне пристойно, особенно когда халат задран. Однако мы, лисы, преодолеваем свою врожденную стыдливость, потому что человек ничего толком не успевает увидеть.
     Нормальный человек, я имею в виду. Желтый Господин не только все увидел, он еще и
    обидно захохотал.
     - Какая ты хорошенькая, - сказал он. - Но не забывай, что я монах.
     Не желая сдаваться, я напрягла свою волю до самой последней крайности, и тогда,
    наморщившись, как от головной боли, он снял с головы шляпу и кинул ее в мою сторону.
    Шляпа зацепилась за мой хвост своим черным шнуром и вдруг прижала его к полу - словно
    это был не конус из сухой соломы, а тяжеленный мельничный жернов.
     Вслед за этим Желтый Господин поднял два исписанных иероглифами листа, свернул их и
    кинул в мою сторону. Прежде чем я успела что-нибудь сообразить, они, как две железные
    скобы, прижали к полу мои запястья. Я попыталась дотянуться до одного листа зубами (от
    сильного испуга с нами происходит то же, что и вовремя куриной охоты г - наше
    человеческое лицо удлиняется, превращаясь на несколько секунд в милую зубастую мордочку), но не смогла. Это, конечно, было какое-то колдовство. Я успела прочесть несколько иероглифов, написанных на бумаге - "нет старости и смерти... так же нет от них и избавленья..."
     От сердца у меня чуть отлегло - это была буддийская Сутра Сердца, и значит, передо
    мной не даос. Все еще могло обойтись. Я перестала метаться и затихла.
     Желтый Господин поднял чашку с чаем и отхлебнул из нее, разглядывая меня, словно
    художник близкую к завершению картину - раздумывая, где не хватает последнего завитка
    туши. Я поняла, что лежу на спине и вся нижняя часть моего тела неприлично оголена. Я даже покраснела от такого унижения. А потом мне стало страшно. Кто его знает, что у этого колдуна на уме. Жизнь страшна и безжалостна/Иногда, когда людям удается поймать нашу сестру, они с ней проделывают такое, что лучше лишний раз не вспоминать.
     - Предупреждаю, - сказала я срывающимся голосом, - если вы задумали надругаться
    над девственницей, от этого греха содрогнется земля и небо! И в старости вам не будет покоя.
     Он так захохотал, что чай из его чашки пролился на пол. От невыносимого стыда я
    отвернула голову и снова увидела иероглифы на бумажном листе, сковавшем мою руку. Теперь
    это был другой лист, и иероглифы на нем тоже были другие: "взяв опорой, ., и нет преград в уме..."
     - Поговорим? - спросил Желтый Господин.
     - Я не певичка из веселого квартала, чтобы разговаривать, когда у меня задран подол, - отозвалась я.
     - Но ты же сама его задрала, - сказал он невозмутимо.
     - Возможно, - ответила я, - но вот опустить его я не в состоянии.
     - Ты обещаешь, что не будешь пытаться убежать?
     Я изобразила на лице мучительную внутреннюю борьбу. Потом вздохнула и сказала:
     - Обещаю.
     Желтый Господин тихо пробормотал последнюю фразу из Сутры Сердца на китайском.
    Все ученые мужи, которых я знала, утверждали, что эту мантру надо читать только на
    санскрите, поскольку именно так ее впервые произнес голос Победоносного. Тем не менее,
    обручи вокруг моих запястий вмиг разжались, превратившись в две обыкновенных мятых
    бумажки.
     Я оправила подол, с достоинством села на пол и сказала:
     - Как поучительно! Господин использует одну и ту же сутру как замок и как ключ. Или
    смысл здесь в том, что эта мантра, как обещал Будда, действительно избавляет от всех
    страданий?
     - Ты читала Сутру Сердца? - спросил он.
     - Читала кое-что, - ответила я. - Форма есть пустота, а пустота есть форма.
     - Может быть, ты даже знаешь смысл этих слов? Я смерила взглядом расстояние до
    окна. До него
     было два прыжка. Да будь он даже императорским телохранителем, подумала я, ему меня
    ни за что не схватить.
     - Конечно знаю, - сказала я, собираясь в тугую пружину. - Вот, например, сидит перед вами лиса А Хули. Вроде бы она самая настоящая, имеет форму. А приглядеться, никакой А Хули перед вами нет, а одна сплошная пустота!
     И с этими словами я яростно рванулась к черному квадрату свободы, в котором уже
    горели первые звезды.
     Забегая вперед, хочу сказать, что именно этот опыт помог мне впоследствии понять
    картину Казимира Малевича "Черный квадрат", Я бы только дорисовала в нем несколько
    крохотных сине-белых точек. Однако Малевич, хоть и называл себя супрематистом, был верен
    правде жизни - света в российском небе чаще всего нет. И душе не остается ничего иного,
    кроме производить невидимые звезды из себя самой - таков смысл полотна. Но эти мысли
    посетили меня через много веков. А в ту секунду я просто повалилась на пол от невыносимого, ни с чем не сравнимого стыда. Мне было так плохо, что я даже не могла закричать.
     Желтый Господин убрал оковы с моих рук. Окно было совсем близко. Но я забыла про
    шляпу, которая прижимала мой хвост к полу.
    
     *
    
     Никакая физическая и даже нравственная боль не сравнится со страданием, которое я
    испытала. Все, что отшельники переживают за годы покаяния, уместилось в единственную
    секунду небывало интенсивного чувства - словно удар молнии осветил темные углы моей
    души. Как горсть праха, я осыпалась на пол, и из моих глаз хлынул поток слез. Перед моим
    лицом оказался мятый лист Сутры Сердца, с которого на меня глядели равнодушные знаки,
    говорящие, что и я, и мой неудавшийся побег, и невыразимые муки, которые я испытывала в ту секунду - лишь пустая мнимость.
     Желтый Господин не смеялся и смотрел на меня вроде бы даже с участием, но я
    чувствовала; что он еле сдерживает смех. От этого мне было еще сильнее жаль себя, и я все плакала и плакала, пока знаки, на которые капали мои слезы, не потеряли форму, превратившись в черные расплывающиеся кляксы.

/ Полные произведения / Пелевин В.О. / Священная книга оборотня