• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Дудинцев В.Д. / Не хлебом единым

Не хлебом единым [4/28]

Скачать полное произведение

    А Надя привалилась к спинке дивана и глубоко вздыхала, раз за разом, молча протягивая руку к Валентине Павловне. Ей становилось все хуже - незнакомая теплота охватила верхнюю часть ее тела, и все громче и громче, наступая на нее, зашумели вокруг невидимые примуса.
     - Товарищи, идите на урок! - сказал кто-то над нею. - А вы, Валентина Павловна, врача позовите. Андрея Илларионовича.
     Кто-то занес ее ноги на диван. Кто-то в белом халате спросил: "Здесь болит?" - и коснулся ее живота. "Болит", - ответила Надя. Тот же голос спросил: "А здесь болит?" - и чья-то рука коснулась ее поясницы. "Ох, болит, болит! По очереди то тут, то там", - сказала Надя и заплакала со страха. "Дроздов машину выслал", - проговорил кто-то. И через некоторое время Надю положили на носилки, накрыли мягким манто и понесли на улицу, а потом повезли в дроздовском "газике".
     В больнице ее осторожно и как-то незаметно переодели, внесли в коридор, тесно уставленный кроватями вдоль обеих стен. Высокий мужчина в белом халате и белой шапочке быстро прошел мимо нее, остановил женщину в халате, шепнул: "До сих пор не освободили? Сейчас же!" - "Полежит со всеми", - громко сказала женщина. "Вы что, распоряжений не знаете?" - испуганно и резко зашептал мужчина, схватил ее за рукав и втащил в ближайшую палату.
     Вскоре Надю по команде молодой медсестры подняли две санитарки, пронесли по коридору, и она почувствовала направленные на нее со всех сторон взгляды больных. Передняя санитарка ногой открыла дверь, и Надю внесли в палату и переложили на большую кровать, мягко скрипнувшую пружинами. Медсестра, громко командуя санитарками, поправила простыни. Это, надо думать, была старшая сестра. Она оглядела всю палату и ушла, напоследок сказав: "Вот звоночек, если что..." Все затихло. Надя повернула голову, увидела шелковую штору и окно, сквозь которое уже синели зимние сумерки. Дверь открылась, и вошли два врача - высокий мужчина и женщина. Щелкнул выключатель, вспыхнул яркий свет. Врачи вполголоса поговорили у дверей и с озабоченным видом подошли к Наде. Начался осмотр.
     - Здесь болит? - громко спросил мужчина, как будто спрашивал глухую.
     - Болит. И здесь и здесь, - ответила Надя.
     - Ну, пока не будем трогать, - вполголоса сказал он своей спутнице. - Можно дать препарат желтого тела. Лучше не внутримышечно, а в таблетках - у нас есть? - И, так разговаривая, они медленно пошли к выходу.
     - Скажите, это схватки? - спросила Надя со страхом.
     - Слабые схватки, - ответил мужчина, - которые могут прекратиться...
     - Если вы будете лежать спокойно, - добавила женщина.
     Через час, когда совсем стемнело, Наде подали записку: "Надюша, не волнуйтесь, лежите спокойно. Завтра с утра мы вас навестим. Валя".
     И широко открыв глаза, глядя в потолок и все время чувствуя глухие, то нарастающие, то совсем слабые боли, она задумалась. "Что же это со мной было? - думала она. - Почему это я вдруг заговорила какими-то чужими словами? Чьи это были слова?" Надя тут же остановила себя: "Хоть себе лгать не надо! Все, что я говорила, - все это было постоянной точкой зрения Леонида". Да, она бессознательно попробовала проверить ее, эту точку зрения. "Почему же я так испугалась? Почему я чувствую себя виноватой перед Дмитрием Алексеевичем?"
     Она нажала кнопку звонка, и через несколько секунд дверь палаты мягко открылась и вошла та же самая старшая сестра, туго перетянутая в поясе, молодая, с твердым взглядом начальницы.
     - Будьте добры, - робея перед нею, попросила Надя. - Скажите, пожалуйста, во сколько завтра начнут пускать посетителей?
     - С девяти утра. К вам можно и раньше.
     Утром Надя проснулась оттого, что в палате что-то тихо и настойчиво, шелестело, как мышь. Открыв глаза, Надя улыбнулась. Вчерашние боли утихли, и _он_ время от времени постукивал в животе. Шелест в палате продолжался. Повернув голову, Надя увидела маленькую старушку санитарку, которая протирала пол тряпкой, намотанной на щетку. При этом санитарка успевала заглянуть под кровать, сунуть нос в тумбочку и даже для чего-то открыла один за другим ящики красного столика в углу, низко наклонилась над ними.
     Надя с интересом наблюдала за нею. Осмотрев все ящики стола, старушка оглянулась и встретилась глазами с Надей.
     - Не бойся. Твоего ничего не трону. Тут одна гребешок свой спрашивает. Вот я и шукаю, где это он запропастился.
     - А почему она спрашивает?
     - Да их выносили в коридор - торопились! Для тебя палату очищали!
     - Почему же это все для меня? - недоверчиво спросила Надя.
     - Палата-то не ихняя. Их тут до время держали. Пока кого из начальства подвезут.
     - А почему палата не ихняя? - спросила Надя тише.
     - Знать, распоряжение такое.
     - А почему распоряжение?.. - машинально, совсем тихо спросила Надя.
     - Почему да почему! А почем я знаю, почему? "Почему"!
     Надя нерешительно нажала кнопку звонка. Потом взглянула на часы и сразу же опустила ноги с кровати. Было без двадцати девять. Сейчас к ней должны были прийти учителя, Валентина Павловна...
     - Дайте мне халат скорее! - сказала Надя. Махнула рукой и быстро вышла в коридор - в коротенькой белой, больничной рубашке.
     - Что это ты? Иди скорей назад! - услышала она за спиной испуганный шепот старухи.
     - Никуда не пойду. Главного врача мне! - приказала она подбежавшей старшей сестре, и та опрометью побежала по коридору между двумя рядами кроватей.
     Бледные лица поднимались одно за другим над этими кроватями. Надя стояла около своей палаты, и багровые пятна волнения все гуще выступали на ее лице, заливали лоб, переходили на шею. Она опять почувствовала приливающую к груди, к голове теплоту и, ослабев, села на ближайшую кровать.
     - Ты что? - спросила ее бледная женщина с растрепанными волосами, поднимаясь на кровати. - Глупая, чего это ты выскочила?
     Надя не ответила. В конце коридора показались две фигуры в белых халатах. Врачи спешили к ней, и первый - высокий мужчина - еще там, вдали, широко развел руками.
     - Что же мне делать с вами, Надежда Сергеевна? Зачем? Ваш муж каждую минуту звонит, интересуется здоровьем. Что я ему скажу?
     - Я хочу...
     - Пойдемте скорей, ляжем в палату, и там я вас выслушаю.
     Надя поманила его слабой рукой. Он наклонился, покраснев, подставил ухо.
     - Я никуда не пойду... - Надя почувствовала себя очень плохо и закрыла глаза. Сразу зажужжали вокруг примуса. - Никуда не пойду... - шепнула она, - пока не переведете всех на место...
     Врач, ничего не понимая, выпрямился.
     - Это она хочет, чтобы энтих обратно перевели, - заговорила старушка санитарка. - Энтих, которых давеча вы...
     - Ага! Понятно. - Главный врач внимательно посмотрел на Надю, подумал и сделал широкий, решительный знак рукой - из коридора в палату. И сейчас же старшая сестра вместе в двумя санитарками побежали в дальний конец коридора, подняли там кровать вместе с больной женщиной - и потащили в Надину палату.
     - Сейчас все будет сделано, - ласково сказал Наде главный врач и поджал губы. - Это наша оплошность. Простите. Может быть, вы перейдете туда, пока мы...
     - Вы даете мне слово, что всех?..
     - Господи, какой может быть разговор?.. Пожалуйста, прошу вас.
     Врачи подхватили ее под руки и осторожно привели в палату, к кровати. Надя легла. Женщина-врач взяла ее руку и сразу же обернулась к старшей сестре.
     - Принесите термометр. - Она посмотрела в глаза главному врачу. Тот ответил ей таким же пристальным взглядом и взял Надину руку.
     - Боли есть?
     - О-ох... Есть... - чуть слышно шепнула Надя, не открывая глаз.
     - Да, похоже, - сказал главный врач, посмотрел на женщину в белом халате и на цыпочках пошел к выходу. Он открыл вторую дверь палаты. - Быстрее, быстрее несите! - донесся его резкий голос.
     Санитарки внесли еще одну кровать. Надя лежала с закрытыми глазами и вдруг услышала голос старшей сестры:
     - Лидка, подвинь-ка первую кровать... Эти жены начальства хуже самих начальников. А теперь эту бери... Никогда не угадаешь, чего им...
     Надя широко открыла глаза. И старшая сестра, перехватав ее взгляд, сразу же улыбнулась, наклонилась к ней.
     - Ну что, милочка? Как себя чувствуем?..
     Сжав губы, Надя отвернулась.
     А в дверях уже стояли четыре или пять человек в белых халатах - учителя. Впереди - Валентина Павловна. Она подошла к Наде, взяла ее за руку, села на край кровати. В глазах ее стояли слезы. Она ничего не говорила - только пожимала Наде руку.
     - Миленькая, - наконец заговорила она. - Милая Надежда Сергеевна. Мы все вас любим! Вот и для вас испытания пришли, бедняжка. Ничего... Надюшенька моя. Теперь лежите, пожалуйста, не расстраивайте нас. Не бегайте в коридор... Вам привет от Дмитрия Алексеевича. Он сам просил передать привет и вот... письмо... Господи, мы вас так хорошо понимаем все.
     Появился главный врач и попросил всех посетителей оставить палату в связи с тяжелым состоянием больной. Учителя, кивая и улыбаясь Наде, ушли, и Надя, подождав еще несколько минут, развернула письмо. Оно было короткое - тетрадная страница, исписанная крупными строчками.
     "Дорогая Надежда Сергеевна, - писал Лопаткин. - Я хорошо понимаю ваше состояние и спешу Вас уверить - я ни в чем Вас не виню. Вы очень честны и прямы, и верите в людей. Поэтому Вы так быстро подчиняетесь авторитетам. Я ценю в тов.Дроздове незаурядный талант руководителя, хотя у нас, как это часто бывает, есть большие расхождения во взглядах на жизнь. Мне кажется, что и Вы не вполне разделяете его взгляды. Этим и вызвана вся история. Ваша душа, по-моему, не признает компромиссов - начинает метаться. Это хорошо. Жму Вашу руку и прошу прощения за то, что я стал невольным виновником Ваших страданий.
     Д.Лопаткин".
     Надя перечитала это письмо несколько раз, а когда около дверей зашаркали шаги мужа, спрятала письмо под подушку.
     Леонид Иванович был в белом, длинном - до полу - халате, должно быть, с плеч главного врача. Он остановился в дверях, и тут же Надя услышала женский голос:
     - Товарищ Дроздов, состояние Надежды Сергеевны заставляет нас...
     Леонид Иванович окинул палату быстрым взглядом, но Надю не заметил. Улыбнулся, подчиняясь медицине, и шагнул назад.
     Через два дня утром он опять пришел - на этот раз в маленьком - женском халате. Увидел Надю, сел около нее, взял за руку и, шутливо хмурясь, сказал:
     - Ты у меня молодец.
     Слушала его Надя спокойно, иногда, закрывая глаза от подступающей боли, смотрела на его желтый, лысеющий лоб, на крепкие белые зубы, стараясь заглянуть в душу этого до сих пор непонятного ей человека. Но видела только умные, ласковые, немного насмешливые, черные глаза. "Что же ты не говоришь своего мнения? - думала она. - Что бы придумать? Что значит эта похвала: молодец?"
     - Да-а, - сказал, улыбаясь, Леонид Иванович. - Восстание. - И весело оглянулся по сторонам. Засмеялся, покачал головой. - Навела порядок! Теперь, смотри мне, чтоб выздоровела!
     - Ты знаешь, - тихо и слабо заговорила Надя, - я до войны, еще девочкой, лежала в больнице. В Ленинграде... Там не было такого...
     - А теперь полежишь в Музге, - ласково ответил он, как бы не уловив ее главную мысль. Помолчал, улыбаясь, подбирая какое-то шутливое слово, и сказал: - Музга, как видишь, относится к тебе лучше!
     Нет, он не собирался сегодня беспокоить ее серьезными разговорами. Он решил ее развлечь веселыми новостями.
     - Ты знаешь, этого павиана и пьяницу Максютенко от меня забирают! В филиал Проектного института. Я думаю, я ломаю голову - для чего? А его как специалиста по чугунным трубам! Он, значит, авдиевскую машину проектировал, так его теперь и на другую берут. Пошел человек! Впрочем, без меня он быстро пропадет...
     - Ты сказал, авдиевскую? - как бы нехотя спросила Надя. - Это ее забраковал приезжий твой, доктор наук? А другая - может, это Лопаткина машина? - И Надя подняла на него спокойные, серые глаза.
     - Ты думаешь? Возможно... Они там все вместе с Шутиковым с ума посходили. О трубах только и говорят. Галицкий, правда, мне предсказывал, что авдиевская машина дальше опытного образца не пойдет. Может, там тоже почуяли, спохватились...
     - Да... - сказала Надя, и Леонид Иванович опять не заметил особого звучания в ее голосе.
     - Ты устала? - спросил он, и глаза его влажно потеплели.
     - Нет. - Надя тоже улыбнулась. Но она думала о чем-то постороннем.
     - Смотри, не затевай больше ничего. Твое восстание имело, так сказать, лишь частный успех. Завтра, смотришь, привезут сюда мадам Ганичеву, и вся твоя подзащитная публика пойдет в коридор. Это не мною и не тобой учреждено. Это блага, которые на данном этапе распределяются в соответствии с количеством и качеством труда. Уравниловка - вещь вредная. Я вот, например, в больницах не лежу совсем. Должность не позволяет. На ногах болею. Мы если ложимся, то ужо не встаем. - Сказав это, Леонид Иванович важно закрыл глаза. Потом приоткрыл один лукавый глаз и засмеялся. - А т-такой человек, как ты, когда болеет, на него приятно посмотреть. Он должен находиться в особых условиях. Ты ведь у меня особенная. Редкий цветок! А вот когда Ганичева ляжет... Эта баба их заставит побегать!
     Так и не заметив ничего нового в голосе и в глазах своей жены, Леонид Иванович попрощался, опять окинул взором палату, ухмыльнулся и ушел. И Надя еще при нем сунула руку под подушку. Проводив его спокойным взглядом до дверей, она достала письмо Лопаткина. "...стал невольным виновником Ваших страданий..." - прочитала она и сразу увидела выпуклые ключицы, широкие, сухие кулаки этого человека, так хорошо скрывающего свои неудачи. Его тусклые, словно больные, волосы, его втянутые щеки и под бровями - впадины глаз, наполненные мужественной, прощающей теплотой.
     Через две недели она выписалась из больницы. Леонид Иванович узнал об этом по телефону. С работы он пришел, как всегда, поздно и очень удивился, не найдя жены в спальне.
     - Она спит у себя, в той комнате, - сказала ему Шура. - Я им раскладушку постелила. Хотела перинку покласть, так не дала. Говорит, доктор не велел. 6
     В апреле Надя родила мальчика. Это событие как бы сдвинуло и повернуло по-новому ее характер. Она словно забыла обо всех своих знакомых, встречала и Валентину и мужа одинаково рассеянным, почти чужим взглядом. Зато в своей комнате - вымытой, проветренной, белой от разложенных везде простыней и пеленок - она была другой, но опять-таки не прежней. В наброшенном кое-как халате, непричесанная, она сияла затаенным материнским счастьем. Часами ходила, сидела и опять ходила около спящего ребенка. Пеленала его и при этом целовала и смазывала вазелиновым маслом розовые складки на его тельце, требовала кипятку, чтобы приготовить свежий раствор борной кислоты, - вместо того, который был приготовлен два часа назад. Прочитав в книге, что волосы могут служить убежищем для инфекции, Надя тут же потребовала ножницы. Без сожаления, напевая перед зеркалом, она сама кое-как обрезала свои длинные волосы, а то, что осталось, забрала под белую косынку. И все - с сиянием, со счастливым румянцем.
     Леонид Иванович заказал на механическом заводе комбината коляску для сына. Коляска был сделана в три дня - маленький, обтекаемый экипаж, сверкающий никелем и голубой эмалью, - и доставлена в комнату Нади. Двадцатого мая "сама" Дроздова, как говорили о ней в поселке, вывезла коляску на улицу и двинулась по сырой, но уже плотной дорожке на прогулку. Коляска легко катилась перед нею, Надя иногда чуть-чуть подталкивала ее, не отрывая взгляда от полупрозрачного целлулоидного козырька, за которым ей мерещилось личико спящего ребенка.
     Надя выкатила коляску на перекресток, затем свернула на длинную и широкую Восточную улицу, похожую больше на ковыльный пустырь, пересеченный столбами и застроенный по краям саманными домиками. Потихоньку двигаясь этой бесконечной улицей, с жадностью дыша холодным весенним воздухом, она узнавала весенние запахи - то запах огородной земли, то запах прелых досок. Пригретая весенним солнцем, Надя как бы заснула с открытыми глазами. Потом она очнулась и увидела, что с той стороны, через улицу, к ней идет улыбающаяся Валентина Павловна. Неумело обхватив, она прижимала к себе рулон ватмана. Этот рулон привлек внимание Нади. О чем-то напомнил, что-то пробудил, и, приветствуя свою подругу, Надя почувствовала, что в ней зреет удивительная, но верная догадка.
     - Дайте скорей посмотреть! - Валентина Павловна бросила на руки Наде тяжелый рулон и наклонилась к коляске. - Ах, господи, какое чудо! - зашептала она. - Как же мы хорошо спим! И какая же мы кукла! Какие у нас красные щеки!
     - Куда же мы идем? - спросила Надя, шутливо подделываясь под ее тон.
     - Да чепуха, тут в одно место, - Валентина Павловна махнула рукой. Выпуклый лоб ее слегка покраснел.
     - По благотворительным делам? - спокойно и тихо спросила Надя, передавая ей ватман.
     - Ну да. - Валентина Павловна еще заметнее покраснела и добавила беспечно: - Вот, достала ему ватман.
     - Как у него дела?
     - Новый вариант чертит...
     Надя замолчала. Догадка - это одно дело, а вот такое прямое признание - этого она не ожидала.
     - Валя...
     Валентина Павловна побагровела.
     - Вот вы и попались... да? - шепнула Надя ей на ухо и поцеловала это горячее, розовеющее ушко.
     Валентина Павловна не ответила. Они долго шли молча.
     - Он не знает об этом... о чем мы говорили? В школе - помните? - спросила Надя.
     - И не должен знать, - шепнула Валентина Павловна.
     - Хотите, я скажу? Или что-нибудь подстрою? А?
     - Ничего нельзя делать. Слышите? Я вас очень прошу.
     Если он узнает, мне нельзя будет туда ходить.
     - Да?..
     И они опять обе глубоко задумались.
     - Что же, он опять чертит? Какой же это вариант?
     - Последний, - гордо сказала Валентина Павловна. - Он получил распоряжение министра. Министр приказал проектировать старый вариант, а Дмитрий Алексеевич заканчивает новый - этот и пойдет.
     - Пойдет? Это совершенно точно?
     - Я видела сама распоряжение из министерства.
     - Неужели он - настоящий?..
     - Я в этом не сомневалась никогда, - Валентина Павловна, сощурив глаза, сухо посмотрела вперед на невидимого врага. - Я считаю, что даже тот человек, который когда-то давно первым из всех людей приделал себе птичьи крылья и прыгнул с колокольни - и он тоже "настоящий". Обыватель, конечно, хохотал... Обыватель разрешает таким... летунам существовать, он милостив, - но только при одном условии: чтобы у них не было неудач. Над неудачником он хохочет...
     - Вы что хотите сказать? - Надя замедлила шаг. Губы ее искривились, и слезы задрожали в глазах. - Валентина Павловна!..
     - Дмитрий Алексеевич не разбился. Крылья у него оказались настоящими. Но если б вы видели, как у него иногда идет из носа кровь... когда он переволнуется... У этого человека, который был когда-то чемпионом университета по бегу! Милая Наденька, не обижайтесь... Я ведь два года закрываю его, как могу, от насмешек... от недоверия...
     - Валентина Павловна!.. Значит, меня он не простил?..
     - Вы не так говорите. Не то... Как будто только за себя боитесь. Он, конечно, простил. Конечно! Но ему было тяжело. Если б вы, Надюша, видели, как он задумывается, когда он один. Как он читал и перечитывал этот приказ! Вы тогда многое поняли бы... Почему я это говорю: я ведь могла не сказать вам, что получен министерский приказ. Или министр мог не издать распоряжения. И крылья, они тоже могли оказаться слабыми - ошибка, скажем, в расчетах. Что же? Вы были бы уверены, что он не _настоящий_, и смотрели бы на него с превосходством? Ведь вы сейчас вот сказали машинально: _неужели он настоящий_?.. Я все думаю: кто это научил вас не верить человеку? Откуда это чувство превосходства? Надюша, не лучше ли сначала верить, а потом уже, когда набралось достаточно доказательств, тогда уже - не верить!
     Поздно вечером, придя с работы, Леонид Иванович услышал за стеной, в комнате Нади, равномерный скрип детской кроватки и тихое, монотонное пение Шуры. Он зашел к жене. Надя лежала на диване в мягкой полутьме и глядела вверх, на лампу, завешенную со всех сторон пестрой тканью. Шура поскрипывала кроваткой и тихим тоненьким голосом выводила: "Бай-бай, баю-бай, пришел дедушка Бабай. Пришел дедушка Бабай, сказал - Коленьку давай!"
     Надя, не взглянув на мужа, показала рукой на диван, рядом с собой. И Леонид Иванович послушно сел.
     - Ну, что нового? - спросила Надя.
     - Ганичев с завтрашнего дня - король на комбинате. Принял дела.
     - Телеграмму ты получил?
     - Получил. Еду в Москву через неделю. Квартира уже есть. Тебя оставлю пока здесь. Когда там улажу - вызову. Не бойся, у тебя будет провожатый. Доставит тебя.
     Он замолчал, прилег на диване, отдыхая. "А мы Колю не дадим. Он у нас пока один..." - тоненько тянула Шура, поскрипывая коляской.
     - Да, еще новость! - сказал Леонид Иванович, оживляясь. - Лопаткин! Пробил ведь ход! Мне звонили сегодня из филиала. Требовали Максютенко и заодно Лопаткиным интересовались.
     - Я это знаю. Он заканчивает новый вариант...
     - Вот как? Новый, говоришь? - Леонид Иванович встал, чтобы пройтись туда-сюда. Он всегда ходил, "колесил" по комнате, если его захватывала какая-нибудь новая мысль. И Надя поймала себя на том, что следит за ним.
     - Говоришь, новый? - спросил Леонид Иванович, останавливаясь. Взглянул на кроватку ребенка и сел. - А откуда ты узнала?
     - Имею информацию. - Надя чуть заметно улыбнулась. - Скажи мне вот что, - голос у нее был сонный, она смотрела вверх. - Скажи мне... товарищ Дроздов. Ты как - хорошо реагируешь на критику?
     - Смотря какая критика! - Леонид Иванович засмеялся.
     - Я беспартийная. Но я тебя сейчас буду критиковать, - сказала Надя и замолчала.
     - Ну что ж, критикуй! - немного выждав, сказал Леонид Иванович.
     - Я думаю, что ты такой критики у себя на заводе не услышишь. Мне интересно, почему у тебя была потребность издеваться над этим изобретателем? В его отсутствие говорить о нем... - не перебивай! - говорить всякие вещи. И кому! Мне, человеку из коллектива, где он работал когда-то! Уважаешь ты кого-нибудь из людей, кроме себя?
     Во время этой неожиданной тирады Леонид Иванович все время пытался остановить ее. Закрыв глаза, говорил: "Надя... Надя..."
     - Надя, послушай, - сказал он, наконец. - Я понял тебя. Слушай: во-первых, я не издевался над Лопаткиным, а излагал свою точку зрения и говорил о ней только тебе, своей жене. Я ее тебе не навязывал. Я знал одного директора, который несколько лет кормил и одевал сумасшедшего изобретателя. Они вместе вечный двигатель конструировали. Этот пример наш министр любит приводить... Вот тебе обстоятельство, которое сыграло свою роль в формировании моей точки зрения...
     - Министр? - спросила Надя с усмешкой.
     - Нет, не министр. На сегодняшний день мы имеем еще целый ряд новых обстоятельств, которые изменили...
     - Ты считаешь, что ответил? - тихо спросила Надя.
     Леонид Иванович с тревогой развел руками.
     - Ты - помнишь? - назвал его марсианином...
     - Надюш... Постой-ка. Разве я спорю с тобой? Возможно, что я проявил здесь слабость, поддался антипатии... Но это был только ответ на его слабость. У всех этих... творцов очень высоко развито самомнение.
     - Кто тебе сказал?
     - Он всегда со мной держал голову только вот так, - и Леонид Иванович раздраженно поднял голову повыше - так, как никогда ее не держал Лопаткин.
     - А как он должен был держать голову перед тобой? Вот так? - Надя согнулась перед мужем, и он поморщился.
     - Я н-не верю в существование так называемых возвышенных натур. Рядом с понятием "гений" обязательно существовало понятие "чернь". - Леонид Иванович напал на удачную мысль, вскочил и с довольным видом стал расхаживать по ковру. - Я потомок черни, бедноты. У меня наследственная неприязнь ко всем этим... незаменимым...
     Он остановился перед Надей. Она молчала - не могла найти нужных слов, хотя, как и всегда, чувствовала, что он не совсем прав.
     - Вот что... - заговорила она наконец. - Вот ты говоришь, что ты потомок черни. Чернь - это не обязательно беднота. Наоборот, бедняк много думает, размышляет над своей судьбой. И даже над человеческими судьбами. И между прочим, - тут Надя улыбнулась, - в процессе этих размышлений именно бедняки иногда приходили к гениальным открытиям! Чернь - это что-то другое - не кажется тебе?
     Леонид Иванович ничего не сказал на это.
     - Это действительно что-то черное, - задумчиво продолжала Надя. - И страшное. Самое плохое. Оно стремится захватить побольше и все время кривит душой. А когда захватит - сразу разжиреет, и все равно у него будет морда, а не лицо...
     Леонид Иванович остро посмотрел на нее, сел и обхватил голову желтыми пальцами.
     - А то, что ты назвал "возвышенной натурой", а я говорю "простой честный человек" - лиши его всего, сделай его нищим - он все равно светит людям. Нашел, где искать самомнение! У Лопаткина, который сам ничего не имеет, а думает о том, как помочь дочке твоего слесаря Сьянова? Ах! - воскликнула вдруг Надя и, закрыв лицо руками, стала качаться из стороны в сторону. - Ах, господи, что я наделала!
     - Что это? Надя! - Леонид Иванович еще заметнее встревожился.
     - Ты знаешь, ведь я с ним целый год не здоровалась! Один раз мы сошлись на узкой дорожке - и я голову в сторону отвернула! И он понял, пожалел, пожалел меня! Он тоже сделал вид, что не заметил меня или не узнал!
     Леонид Иванович неуверенно засмеялся, положил руку Наде на плечо.
     - Вы проявили невоспитанность. Но при чем здесь я?
     - Ты совершенно ни при чем? - тихо спросила Надя, и Леонид Иванович опять развел руками.
     - Хоть бы не оправдывался, - опять заговорила Надя, взглянув на мужа. - Я теперь не знаю, как с ним встречаться. Господи - ватмана лист поскупился дать! Не поскупился, а хуже - поленился пальцем пошевелить! Бумаги клок человеку не дал!
     - Милая, это судьба индивидуалиста. Если бы он был в коллективе - ему дали бы ватман. Кто же с ним, с кустарем-одиночкой, считаться будет?..
     - Значит, ты прав? - прервала его Надя. - Никто не будет считаться? Совершенно никто? На чем же он чертит?
     И Леонид Иванович пожал плечами, ничего не сказав.
     - Что я вижу... Во всем нашем разговоре... - сказала Надя тихо и вздохнула. - Есть у людей свойство - думать чувствами. Вот я не знаю человека, не имею перед собой его анкеты и с первого взгляда решаю: он симпатичен! Он приятен! Мне хочется быть в его обществе. Я ему верю. Я угадываю, что ему трудно живется. Замечал ты за собой такое?
     - Это ты верно, конечно...
     - Так вот, "верно". Мне кажется, что я тебя всегда побеждаю в споре чувств. Хоть ты и доказываешь мне логически, что ты прав. Иногда доказываешь... Да-а... - она задумчиво посмотрела на стену, туда, где висела фотография молодого Дроздова. - Ты был лучше тогда.
     - Валяй, валяй, - сказал Дроздов. Быстро поднялся и заходил по ковру.
     - Если бы здесь была аудитория, - сказала Надя, - человек на триста, твое красноречие завоевало бы их. Заговорить бы их ты смог, а мне бы ты просто не смотрел в глаза. Только нет ее, аудитории - нет. И ты мне смотришь в глаза. И я вижу, что ты не можешь мне ничего возразить. Скажи-ка мне, Леня, что ты сейчас задумал?
     - Когда?
     - Сейчас. Пять минут назад. Почему встал и начал ходить, как ты ходишь сейчас?..
     - Надя, это же невозможно! Ты прямо прокурор! Да, я думал кое-что... Насчет авдиевской машины...
     - А что с нею?..
     - Да так... технические неполадки.
     - А еще о чем ты подумал? Когда вскочил и зашагал?
     - Вот о том. Больше ни о чем.
     - Значит, ни о чем? Ну, ладно. Иди спи.
     Леонид Иванович поцеловал жену в щеку и, чуть слышно отдуваясь, ушел в спальню.
     На следующий день в доме Дроздовых начались сборы в дорогу. Грузовик привез с комбината ящики из хорошо прифугованных белых досок. Мать Леонида Ивановича и Шура сразу же начали укладку посуды. Дня через три, когда все было уложено, паровозик вкатил на складскую территорию комбината пустой товарный вагон. В этот вагон рабочие под наблюдением старухи Дроздовой погрузили все ящики и кое-что из мебели. Вагон закрыли и опечатали пломбой.
     Вскоре уехал в Москву Леонид Иванович. Шуру отпустили в деревню, и Надя осталась одна в полупустом доме - со старухой и маленьким сыном. Она уже давно не преподавала в школе и теперь, скучая, стала каждый день заходить в учительскую - на прощанье - и, держа ребенка на коленях, с растерянной улыбкой смотрела, как течет мимо нее прежняя ее трудовая жизнь.
     Через полмесяца и в школе нечего стало смотреть. Экзамены окончились, школа опустела, и даже подруга Нади - Валентина Павловна - уехала с дочкой к родным на Украину. Иногда к Наде приходила Ганичева, и на ее жирном, накрашенном лице Надя читала: "Вы еще здесь?" Ганичева ходила по пустым комнатам и говорила старухе Дроздовой: "Вот здесь я поставлю шифоньер, а здесь трюмо".
     В конце июня Надя наконец получила от мужа сначала письмо, где была описана их новая трехкомнатная квартира на Песчаной улице, а затем и телеграмму: "Выезжайте".
     Сразу же Ганичев прислал к Наде молодого техника Володю, которому была на этот случай выписана командировка в Москву - в техническое управление министерства. Володя привез билеты в московский вагон и быстро запаковал последние вещи. До отъезда оставалось четыре часа, и Надя, оставив ребенка старухе, вышла прогуляться. Что-то теснило ее грудь, какое-то незнакомое чувство - не испуг и не тоска. Она вышла на улицу, огляделась - и это чувство сильнее сдавило ее. Это же чувство привело ее к школе, и она еще раз открыла школьные двери, прошла по гулкому и необитаемому второму этажу, прошла - и не стало ей легче, только прибавилась тихая боль.

/ Полные произведения / Дудинцев В.Д. / Не хлебом единым

Смотрите также по произведению "Не хлебом единым":

• Краткое содержание