Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
/ Полные произведения / Дудинцев В.Д. / Не хлебом единым
Не хлебом единым [2/28]
Надя молчала, и Леонид Иванович, скосив на нее чуть насмешливые черные глаза, сказал отчетливее и резче:
- Я принадлежу к числу производителей материальных ценностей. Главная духовная ценность в наше время - умение хорошо работать, создавать как можно больше нужных вещей. Мы работаем на базис.
Ночью, придя с работы, он иногда брал с собой в постель "Краткий курс истории партии", надев большие очки, читал всегда четвертую - философскую главу. И Надя тоже читала. Они лежали рядом на квадратной, деревянной кровати с тумбочками и ночниками по обе стороны. Леонид Иванович найдя в книге нужное место, снимал очки.
- Вот ты говорила о том, что у меня крайности. У того, кто работает на материальный базис, крайностей не может быть. Потому что материя - первична. Чем лучше я его укрепляю, базис, тем прочнее наше государство. Это тебе, родная, не Тургенев.
- Ты путаешь. Базис - это отношения между людьми по поводу вещей а не сами вещи, - однажды, не очень смело, сказала ему Надя. Она много раз изучала этот предмет, но никогда не чувствовала себя в нем твердо.
Леонид Иванович перечитал ту страницу, где было сказано о базисе, и повторил:
- Я укрепляю базис. Я произвожу вещи, по поводу которых люди будут вступать в отношения. Были бы вещи, а уж кому вступать по поводу их... в отношения, - он засмеялся, - за этим дело не станет!
Управлял людьми он твердо, с легкой усмешкой. Сложные вопросы решал в один миг, и дела комбината под его руководством шли по ровной, чуть восходящей линии. Министр в своих приказах всегда упоминал Дроздова, ставя его в пример другим. Надя давно уже смотрела на мир его глазами - смотрела, может быть, с некоторым испугом, но не могла иначе: своего ничего не могла придумать.
Так, в глубоком раздумье, ничего не замечая вокруг, Надя шла в школу по снегу, скрипящему под ботами, как крахмал, и ее дыхание развевалось на морозном ветру легким, все время исчезающим шарфом.
На перекрестке, где сходились проспект Сталина и Восточная улица - самая длинная улица поселка, - Надя увидела бывшего учителя физики Лопаткина. Он был в солдатской ушанке и в черном старом пальто. Шел он прямо на Надю, подняв воротник и спрятав руки в карманы. Надя уже целый год не здоровалась с ним. Во-первых, потому, что он когда-то ей нравился. Будем говорить прямо - она была влюблена в него и теперь не могла простить себе этой глупости. Во-вторых, потому, что ей было жаль этого сумасшедшего чудака и она боялась причинить ему боль своим состраданием. Поздороваешься с ним, пожалеешь, а он начнет вдруг что-нибудь кричать! И на этот раз Надя, побледнев, глядя только вперед и вниз, прошла мимо, всеми силами души прося его, чтобы он не поздоровался и не остановился. И Лопаткин, словно понял ее, - ровно прохрустел по снегу своими черными ботинками с круглыми наклеенными заплатами, неловко оступился, пропуская ее, и исчез, как неприятный сон.
Он был когда-то нормальным человеком. Надя помнила - он преподавал не только физику, но и математику. А теперь вот не дает покоя Леониду Ивановичу со своим смешным и несуразным проектом. И пишет, пишет во все места - академикам, министрам и даже в правительство! Должно быть, война тронула мозги и у этого человека. Как это сказал муж?.. Да, вот: нет в Москве другой работы, кроме как читать письма этих марсиан!
Надя вздохнула, и мысли ее опять повернули на привычную тропу. Вот - муж... Видно, так и должно быть: одно нам не нравится в человеке, другое непонятно, а третье очень хорошо. Человек противоречив по природе своей. Это говорил Наде он сам. И это правда!
Ведь вот минувшим летом, когда ездили на массовку за город, - сумел же он тогда понравиться всем! Играл в волейбол, прокатился на чужом велосипеде, вспомнил молодость. Потом объявил конкурс на плетение лаптей. Все сдались, а он быстренько поковырял проволокой и сплел из лыка пару маленьких лапотков. Они и сейчас висят над столиком в ее комнате. Он очень хорош, прост, когда, придя с работы и надев полосатую пижаму, начинает возиться с рыболовными снастями - паяет крючки, строгает рогульки для жерлиц. Только вот... если бы не пел. У Дроздова совсем не было музыкального слуха, и когда он на кухне затягивал свое любимое "Стоить гора высо-о-окая", - песню, которую можно было узнать только по словам, - ей казалось, что он где-то порядочно выпил.
- Да-а... - Надя вздохнула и, сразу прогнав все свои воспоминания, стала подниматься по ступенькам школы.
До начала уроков оставалось двадцать минут, и все три клеенчатых дивана и стулья в учительской были заняты. Старая дева - словесница - обложилась книгами и сумками и проверяла за маленьким столиком тетради. Вторая старушка - биолог - просматривала тетради в углу клеенчатого дивана, ее сумки и книги стопками стояли около нее на полу. Тут же сидели две молодые, улыбающиеся учительницы первой ступени - слегка накрашенные и завитые и обе в одинаковых голубых шерстяных кофточках с короткими рукавчиками, обнажающими руку почти до плеча. И третья старушка - математичка Агния Тимофеевна, подсев к ним, читала нотацию по поводу этих рукавчиков.
На другом диване сидели рядом хорошенькая молодая химичка и две учительницы немецкого языка. Здесь шел разговор о чулках с черной пяткой, которые тогда начинали входить в моду и которых здесь еще никто не видел. В самом уголке дивана примостился единственный в школе мужчина - преподаватель истории Сергей Сергеевич; он демонстративно развернул газету и закрылся ею от своих соседок.
На третьем диване было свободное место. Там расположилась со своими тетрадями подруга Нади - учительница английского языка Валентина Павловна - курносая, с весело приподнятой бровью, с веселыми кудряшками, начесанными на большой выпуклый лоб. Этот лоб делал лицо ее некрасивым, как бы составленным из двух половинок - верхней и нижней. Но Валентина Павловна не замечала своей беды - была всегда весела, шушукалась с молодежью, и в учительской часто слышался ее легкий, счастливый смех. Никто не подумал бы, что она с сорок второго года одна воспитывает дочь, и тем более никто не поверил бы, что за этим легким смехом может скрываться не очень счастливая любовь.
Увидев Надю, Валентина Павловна молча подвинулась на диване. Надя села, и они, наклонив головы, сразу заговорили вполголоса, как сообщницы.
- Ну как? Стучится? - спросила Валентина Павловна.
- Все время молотит. Такой хулиган!
- Который месяц?
- Пятый. Мне теперь все время дурно делается по самым разным причинам. Тут как-то свекровь показала мне материал в полоску - и мне от этих полосок стало дурно! А у вас что нового?
Они были очень близки, но, как и два года назад, говорили друг дружке "вы".
- Все так же, - сказала Валентина Павловна, и в ее веселых глазах доверчиво, но все-таки очень далеко промелькнула грусть.
Между тем математичка, отчитав двух модниц, наконец оставила их.
- С приездом, Надежда Сергеевна, - сказала она. - Вас тоже склоняли вчера. На педсовете.
- За что?
- А чего ж вы... Ганичева Римма по всем предметам успевает, а по география вы ей двойку...
Она сказала это строгим голосом. Но в учительской все хорошо знали Агнию Тимофеевну и ее манеру шутить.
- А кто склонял? - спросила Надя улыбаясь,
- Директор. И она права: раз у Ганичевой по биологии три, значит и по географии должно быть не меньше трех...
Надя выпрямилась и закусила губу.
- Знаете, Валя, вот так всегда... Помните, я говорила? Директор вечно со мной через третьих лиц...
- Надежду Сергеевну муж выручает, - заговорила словесница, сняв очки. - Мне так прямо сказали: ставь Соломыкину тройку. Это, мол, вина не ученика, а ваша недоработка. А знаете, что он написал в сочинении? "Иму не нависны дваряни"! Это о Тургеневе! Девятый класс!
- Плохих учеников нет, есть плохие учителя, - пробасила математичка, и все засмеялись.
- Эх, я бы с нею поспорила, я бы не согласилась! - громко шепнула Валентина Павловна. - Словесница у нас - овечка.
- Уж будто вы, Валя, никогда не сдавались...
- Верно, иногда устанешь бороться и махнешь рукой, бог с ними, получайте вашу тройку. Только к чему это ведет? Все это делается не для пользы, а для отчета. Ведь нужны знания, а не отметка! Бумажка, которую мы здесь выдаем, она только вредит - по бумажке человека ставят на пост, а он, вот такой Соломыкин, вытянутый за уши, он еще станет врачом! Или начальником... Тяжелей всего слушать неграмотную речь, когда ее произносит человек, поставленный тобой руководить.
Валентина Павловна говорила еще что-то, смеялась, а Надя вдруг застыла, задумалась, глядя вниз и ничего не видя. Она вспомнила, как однажды Леонид Иванович прислал ей с комбината записку и записка эта начиналась словом "Обеспеч", написанным крупными буквами и без мягкого знака. Позднее Надя осторожно сказала мужу об этом: она боялась, как бы Леонид Иванович не написал такое еще кому-нибудь. Но он веско ответил: "Грамота - это грамота..." И Надя поскорее перебила его, переменила тему, чувствуя, что он дальше скажет "...и ничего больше".
- Иду по Москве и читаю, - говорила Валентина Павловна: - "Прием заказов _платья_", "База снабжения _материалов_". Золотом по мрамору! Это все наши ученики пишут. Все Соломыкины! И мне думается, Надюша... Вы что? Что с вами?
- Да так, задумалась. Я всегда задумываюсь, когда вы говорите. Вы знаете, я совсем не умею бороться. Даже думать не умею!
- А зачем вам бороться? Вы за Дроздовым как за стеной. За что Ганичевой двойку?..
- За подсказку и за шпаргалку. Я снижаю оценку, если замечаю такие вещи. Безжалостно. Послушайте, Валя... вы сегодня видели _его_?
Валентина Павловна покачала головой: не видела.
- А вчера?
- Видела... Издалека, - шепнула Валентина Павловна. - Я к нему иногда хожу. Только редко.
- Вы бы хоть мне его показали как-нибудь. Вы его любите? Это не шутка?
Валентина Павловна покачала головой: нет, не шутка.
- Что он - красив?
- Что - красота! Вы помните красоту Элен из "Войны и мира"? Красота - вещь относительная...
Сказав это, Валентина Павловна спохватилась, взглянула на Надю: не обиделась ли она, красивая? Не считает ли всю эту философию самозащитой некрасивых? Но Надя слушала, широко открыв глаза, и Валентина Павловна успокоенно вздохнула.
- Дело здесь не в красоте, Надюша. Я ведь была когда-то боевой комсомолкой, и иногда чувствую, что _это_ осталось во мне... на всю жизнь. Когда мы первый раз встретились с этим человеком... В общем, амур не присутствовал при нашей первой встрече. У меня началось с желания ему помочь. Как в хорошие комсомольские времена...
- А как вы его полюбили - сразу? С первого взгляда? Валюша, ну расскажите!
- Нет. Не сразу. Не с первого взгляда. Знаете, чтобы полюбить - взгляда мало. Нужно с человеком столкнуться. Такое столкновение нужно, чтоб почувствовался характер. И у нас было столкновение. Но почувствовала одна я.
- А он?
- Он - нет. Для него я - чужой и непонятный человек. Я встречаюсь с ним и вспыхиваю, а мне ведь тридцать лет! Ах, Надя, вы не знаете, что это такое. Если бы хоть один его взгляд сказал мне то, что... я ведь не могу скрывать!.. - за одну такую минуту я отдала бы все. Он тоже меня замечает, вспоминает обо мне, но не так, как я... А я вот вспоминаю иначе... - Валентина Павловна опустила голову, потом подняла, и Надя увидела слезы в ее доверчивых и ясных глазах. - Вы знаете - это человек высочайшей души. Смелый. Умный. С кем ни встретится, оставляет след. Это настоящий герой, о каком я мечтала девочкой. Ах, если бы он встретился мне раньше. Я бы побежала за ним на край света. Ни секунды бы не думала! Я ведь была тогда лучше...
- Ми-илая! - Надя прижала ее руку к дивану, прикоснулась к ней плечом. - Вы и сейчас лучше всех!
За стеной, в коридорах школы, тонко разливался звонок. Учителя не спеша собирали книги, журналы, выходили из учительской.
- Хватит, хватит сплетничать! - с сердитым весельем пробасила старая математичка, проходя мимо них, и подруги, вздыхая, поднялись.
- Мы еще поговорим? Ладно? - сказала Надежда Сергеевна, глядя на подругу грустно-восхищенными глазами. - Хорошо, поговорим?
- Не знаю, что здесь интересного. Тем более для вас. Не притворяйтесь! Вы не меньше моего знаете, что такое любовь...
И Надя вдруг почувствовала на лице у себя странное, фальшивое выражение. Оно говорило: "Конечно! Я знавала любовь" - и еще: "Пожалейте меня, Валентиночка, я совсем ничего не знаю, сама себя не могу понять..."
Около лестницы они расстались, шутливо и ласково протянув друг дружке руки. С той же чужой, растерянной улыбкой Надежда Сергеевна вошла в седьмой "Б" класс. Она поздоровалась с учениками, села за стол, и все ее непонятные заботы отошли в сторону.
Со второй парты на нее угрюмо смотрела Римма Ганичева. Ее темные глаза были неприятно раздвинуты к вискам и напоминали о бинокле. Надежда Сергеевна сразу увидела и свою "лаборантку" - Сьянову, бледную и худенькую девочку-подростка, с тревожным взглядом, - и улыбнулась ей. К Сьяновой Надежда Сергеевна давно уже чувствовала необъяснимую материнскую нежность и жалость.
- Ну, как мы подготовились? - сказала Надежда Сергеевна и посмотрела на доску. Да, конечно, лаборантка опять постаралась - развесила карты и нарисовала на чисто вытертой доске контуры Севера и центра Европейской части СССР.
- Ну что ж, очень хорошо. Прекрасно, - сказала Надежда Сергеевна уже учительским тоном. И урок начался.
Она вызвала к картам троих учеников и, задав всем вопросы, мельком взглянула на Сьянову. Эта тихая, исполнительная девочка очень боялась вызовов к доске и всегда получала по географии тройки. Надежда Сергеевна решила сегодня побороть страх своей лучшей лаборантки и вдруг сама почувствовала робость.
- Сьянова! - сказала она, как бы между прочим, устало прикрыв пальцами глаза.
Девочка встала, уронила учебник и, не заметив этого, прихрамывая от страха, подошла к доске.
- Вот ты показала здесь Север Европейской части. Нанеси теперь реки Севера и покажи размещение полезных ископаемых. И не бойся, - добавила она тише.
- Я не боюсь, Надежда Сергеевна. Вот Печора... - Сьянова слабо улыбнулась и стала жирно вести мелом Печору от Двинской губы.
У Надежды Сергеевны закололо в груди. Класс негромко зашикал. Сьянова остановилась и побледнела. Потом быстро стерла свою "Печору" и на этом же месте уверенно нарисовала ветвистую Двину. Стукнула мелом и оглянулась. Все усиленно закивали. Надежда Сергеевна опустила глаза к классному журналу. Покончив с Двиной, Сьянова нанесла Печору, Мезень и Онегу. Вычертив все изгибы Онеги, она опять оглянулась, и ученики в первых рядах, косясь на учительницу, осторожно кивнули. "Не буду замечать", - решила Надежда Сергеевна. Под маленькой рукой Сьяновой быстро и верно разветвились реки Нарва и Кола с Туломой - это было сделано уже сверх того, что требовалось. "Она все знает. Ей не хватает смелости", - подумала Надежда Сергеевна, следя за ответом другого ученика. Она мельком взглянула на контур Севера Европейской части и увидела, что на нем уже показаны месторождения апатитов и тихвинские бокситы. Не было лишь Ухты. "Поставлю четыре, - подумала Надежда Сергеевна, - может быть, с этой четверки у нее начнется другая жизнь".
- Ну, - сказала она. - Что у тебя?
Оживленное лицо Сьяновой сразу померкло.
- Я что-то еще забыла, - призналась она и положила мел. - Никак не могу вспомнить.
- Садись. Ставлю тебе четыре. Сейчас мы вспомним сообща, что ты забыла.
И тут же Надежда Сергеевна заметила поднятую руку Ганичевой.
- Ну вот, Римма сейчас нам скажет...
Ганичева встала, оглянулась направо, налево и заговорила, упорно глядя в сторону, при каждом слове поднимая одну бровь:
- Вот вы, Надежда Сергеевна, поставили мне двойку за подсказки. А Сьяновой все время подсказывали. Кто? Вот и скажу - Парисова подсказывала, Слаутин, Вяльцев...
- Мы не подсказывали! - закричали сразу несколько ребят.
- Кивали! Вот и кивали, я видела! А когда Печору - Ханапетова сразу зашикала, и Сьянова стерла Печору. Так что вот... - и, не договорив, Ганичева села, и в ее оттянутых к вискам больших глазах засветилась удовлетворенная месть.
- Сейчас Сьянова сама разрешит наши сомнения, - сказала Надежда Сергеевна. Сьянова поднялась. - Оценка зависит от твоего ответа, Сьянова. Если тебе подсказывали, я поставлю два.
- Подсказывали, - чуть слышно сказала Сьянова.
- Не подсказывали! - взорвался весь класс. - Кивали! Надежда Сергеевна! Только кивали!
- Кивали, - еще тише сказала Сьянова.
- Хорошо. Я поставлю три. - Надежда Сергеевна тихо вздохнула и посмотрела на Ганичеву. - Ставлю три. Но, ребята... правду говорить с досады не лучше, чем скрывать правду. Для того чтобы отомстить, чаще применяют ложь. Но, как видите, применяют и правду. Если бы Ганичева хотела заставить Сьянову лучше работать, она должна была сначала с нею поговорить. А вы тоже хороши! Киваете... Зачем кивать?
На перемене около учительской к Надежде Сергеевне подошли несколько учеников из этого класса, притихшие, строгие, и стали просить, чтобы она поставила Сьяновой четверку.
- Ей трудно учиться, - сказала черненькая подсказчица Ханапетова. - У нее большая семья, и они бедные. Ей много приходится работать дома. Мы ей помогаем...
- Помогайте, только не подсказками, - сказала Надежда Сергеевна своим привычным тоном руководительницы и задумчиво посмотрела в окно. - Где она живет?
- На Восточной улице, в самом верху.
"Надо сходить. Схожу, посмотрю", - подумала она.
Надежда Сергеевна и не подозревала, что там, в домике Сьяновых, и начнется первый большой поворот в ее жизни. 3
Она хотела навестить семью Сьяновых на следующий день. Но это ей не удалось, потому что Леонид Иванович, который был в последнее время очень хорошо настроен, задумал попировать, или, как он выражался, организовать _сабантуй_. Надя догадывалась, в чем дело. Дроздов в Москве получил какие-то более серьезные и секретные сведения о своем новом назначении - гораздо более важные, чем то, что знала она. Вот он и развеселился, не мог найти себе места и, наконец, придумал: устроить оловянную свадьбу. Как раз прошло два года с того дня, как они расписались в поселковом загсе.
Был сразу же назначен день, Леонид Иванович пригласил гостей, а к Наде была вызвана портниха. Она начала срочно шить для Нади из синего кашемира специальную свободную одежду, которой Дроздов каждый день давал новое название - то размахай, то разгильдяй - как придется. Из ближней деревни привезли старуху - родственницу Шуры, и на кухне началась работа.
Надя решила пригласить на празднество кого-нибудь из _своих_, чтобы было не так скучно, и сказала об этом мужу. Леонид Иванович спросил:
- Кого?
Надя назвала имена нескольких учительниц, в том числе и Валентины Павловны.
- Н-да, - сказал Леонид Иванович и, закрыв глаза, с силой провел сухонькой рукой по лицу, как бы сминая нос и губы. - Н-не рекомендую. Почему? - Он посмотрел на нее одним глазом из-под руки. - Потому что они, как бы тебе сказать... рабы вещей. Увидят и отождествят тебя и меня с теми вещами, которые нас окружают. У них нет таких вот часов, которые стоят на полу. Они всегда по этой причине будут свою зависть переносить на ничего не подозревающего человека. Как у Моцарта с Сальери получилось. Рано или поздно, ты будешь изолирована от них и не по твоей вине. Это тебе ответ на твой наболевший вопрос. Значит, так: не рекомендую звать учительниц. А впрочем - зови. Но это только ускорит процесс изоляции.
И Надя, подумав, позвала на свою "оловянную свадьбу" не всех, а только одну Валентину Павловну.
В назначенный вечер Надя приготовилась встречать гостей. Она все время помнила слова мужа об изоляции и уже нашла себе место в той неуютной жизни, на которую обрекал Леонида Ивановича его высокий и ответственный пост. Она должна была совершать подвиг вместе с ним.
Начали съезжаться всегдашние гости. Первым появился управляющий угольным трестом - рослый мужчина в кожаном пальто на собачьем меху и в новых фетровых бурках. За ним пришли Ганичевы - муж и накрашенная жена в платье из черных немецких кружев. Ганичева сразу же внесла в гостиную дурманящий запах каких-то незнакомых духов. Дочь Римма была очень похожа на нее. Надя знала, что у нее есть еще одна дочь, которую зовут Жанной. Эта дочь уехала в Москву - поступила на химический факультет. И говорят, что когда Жанна училась в десятом классе, у нее с учителем физики Лопаткиным была какая-то романтическая история...
После Ганичевых приехал секретарь райкома Гуляев - смуглый, горбоносый кубанский казак, одетый в военное. За ним прибыл председатель райисполкома - пожилой, увесистый и одетый тоже в военное. Затем ввалился директор совхоза; этот был весь в снегу, в двух тулупах - добрался из степи на санях. Вскоре после них пришла и Валентина Павловна. Сняла свою шубку, показалась на миг в гостиной и вернулась в коридор к Наде, которая к этому времени уже приветствовала районного прокурора и его жену.
Мужчины успели надымить папиросами, и Надю начало поташнивать. Она улыбнулась новой гостье - громогласной заведующей райторготделом Канаевой. Улыбнулась, но в это время Канаева закурила около нее, и Надю передернуло.
- Я не могу... - шепнула она Валентине Павловне.
- На каком месяце? - глухо спросила Канаева, взяв ее за плечи, дыша табаком. - Ах, вон что... Так ты чего тут стоишь? На диванчик иди.
Но Надя все же героически устояла на месте.
В гостиной между тем разгорелась нестройная веселая беседа.
- Значит, Леонид Иванович, выпьем, говоришь, прощальную? - доносился голос директора совхоза.
- Да... - должно быть, в эту минуту Дроздов закрыл глаза. - Мужественно расстанемся... С бокалом в руке. Как подобает суровым мужчинам Сибири...
- Не забывай нашу Музгу! Она одна на свете...
- Ну, память о Музге с Леонидом Ивановичем в Москву поедет, - сказала Канаева. - Едет не один, а двое!
- Трое! - крикнул управляющий угольным трестом. Он еще до прихода успел где-то выпить.
- Как хорошо! И Жанночке моей теперь будет к кому зайти. Все-таки земляки. - Это Ганичева вставила слово.
- Ну, как она там?
- Второй курс кончает.
- Леонид Иванович! Леонид Иванович! - звал с другого конца чей-то голос, веселый и искательный. - Ты бы перед отъездом взял да и распорядился насчет грейдера! Нам на память! Чтоб мы поставки осенью повезли по дорожке!
- Это Ганичев сделает, - ответил Дроздов шутливо. - По вступлении на трон...
Валентина Павловна стояла около Нади и через открытую настежь дверь наблюдала за гостями.
- Что вы там в коридоре? Идите к нам, в наш кружок! - любезно извиваясь, позвала ее Ганичева. Она рассказывала женщинам об Австрии, где прожила с мужем целый год.
- Ну и как там после нашей Сибири? - перебил ее Дроздов и прошел к выходу, не ожидая ответа.
- Ах, никакого сравнения! - закричала, всплеснув руками, Ганичева. - Никогда бы оттуда не возвращалась.
И Валентина Павловна, все так же не говоря ни слова, остановила на ней свой спокойно наблюдающий взгляд.
Леонид Иванович, выйдя в коридор, позвал глазами Ганичева. Тот вскочил, и они остановились около стены - маленький и высокий.
- Ну? - хмурясь, спросил вполголоса Леонид Иванович.
- Он сказал, что очень сомневается.
- Ты мне толком все-таки скажи, что он там раскопал?
- Он хочет остановить авдиевскую машину.
- Н-ничего не знаю, - протянул Леонид Иванович. - Вот еще! А имеет он право?
- Он советует не торопиться...
- Ничего не знаю. - Леонид Иванович нахмурился, подвигал коленом. - Вот ему Авдиев с министром всыплют... Покажут ему вето!
И он резко повернулся, чтоб уйти.
- О ком это вы? Что-нибудь случилось? - тихо спросила Надя.
- Что может случиться с нами? - он тепло улыбнулся. - Разве Черномор невесту украдет? Завод, завод, - добавил он серьезно. - Это не мастерская какого-нибудь "Индпошива".
Надя не смогла до конца выдержать роль хозяйки дома. Когда по знаку Леонида Ивановича гости перешли в столовую, после первых двух тостов она отдала мужу свою рюмку с недопитой вишневкой (чтоб он допил, потому что тосты были за счастье), извинилась и вышла. Легла у себя в комнате на диван, и тут же к ней подсела Валентина Павловна, посмотрела на нее внимательными, грустными глазами.
- Надюша... Ведь у вас здесь, на этом вечере, нет ни одного друга! Ни у вас, ни у Леонида Ивановича...
- Правда... - Надя сказала это слово и испугалась. - Нет никого. Кроме вас...
- Я не в счет...
Они надолго замолчали. Надя лежала неподвижно и смотрела на строгий, некрасивый профиль подруги.
- Почему? - спросила Валентина Павловна.
В эту минуту из столовой в коридор открылась дверь и донесся извивающийся голос Ганичевой:
- Господи! Кто же мог тогда предположить? Впрочем, Жанночка мне писала, что он не оправдал надежд.
- Изобретатель-то? - засмеялся Дроздов, и дверь закрыли.
- Это о ком? - живо спросила Валентина Павловна.
- О нашем Лопаткине.
Они опять затихли. Валентина Павловна вдруг взяла Надю за руку.
- Вы на меня не сердитесь? Ради бога не сердитесь! Я просто не ожидала. Это не свадьба у вас, а прием в районном масштабе: "Присутствовали такие-то, такие-то и такие-то лица..." Все громкие имена. Почему у вас не было никого из рядовых, обыкновенных людей, скажем, доктора Ореховой? Ведь она к вам часто ходит в обычные дни. А Агния Тимофеевна - она ведь вас любит! Вы и ее не пригласили?
Надя не ответила, и Валентина Павловна, взглянув на ее бледное лицо, покрытое серыми пятнами, прекратила расспросы.
За стеной был слышен нестройный, расслабленный хор - гости пробовали затянуть песню. Песня долго не ладилась. Потом кто-то захлопал в ладоши.
- Товарищи! - это был голос Канаевой. - Надо внести в это дело элемент организованности! Пусть жених запевает, а хор будет подхватывать. Давай, Леонид Иваныч!
И Дроздов затянул. "Стоит гора выс-о-окая!.." - взвился его вибрирующий, глухой голос. Надя покраснела. Как всегда, песню можно было понять лишь по словам. Но хор, с трудом сдерживавший свои силы, грянул - и исправил все дело.
Валентина Павловна обняла Надю.
- Ну, ничего, ничего... Это что - для вас? - она посмотрела на пианино. В нем отражались две женские фигуры. - Играете?
- Собственно, не играю, а так... размышляю иногда.
- Поразмышляйте, пожалуйста, а?
- Они услышат, - Надя посмотрела на стену. - Еще сюда придут, играть заставят. Я чувствую, они уже основательно там... Лучше завтра как-нибудь.
- А это кто? - спросила Валентина Павловна и, быстро встав, сняла со стены фотографию в коричневой деревянной рамке. Из рамки смотрел молодой крестьянин в фуражке, в черном пиджаке и в новых сапогах. Он сидел, раздвинув колени, отставив локоть, прямой и неприступный. Из-под фуражки выбился как бы нечаянно чуб, а на лацкане пиджака Валентина Павловна заметила значок, окруженный шелковым бантом.
- Он? - шепнула Валентина Павловна с уважением.
Надя кивнула.
- Он что - в гражданской войне участвовал?
- Нет. Тогда все надевали банты.
- Когда же это?
- В двадцатом или в девятнадцатом году. Он плотником работал. Красивые избы ставил. У него где-то есть фотографии. Нет, Валя, он не так уж плох. - Надя посмотрела на Валентину Павловну, и серые глаза ее посветлели и словно увеличились от выступивших слез.
- Надя, миленькая, что вы! Это вы, по-моему, своим мыслям что-то... возражаете. Конечно, неплох! Я, вернее, его не знаю. Он скорее всего даже хороший и человечный, и все такое... Я только думаю об одном: почему...
- Он не плохой, - упорно продолжала Надя. - Он очень много работает. Просто забыл человек себя. Он совсем забыл о себе, думает только о работе. Вот и все!
- Значит, вы его любите?
- Я же вышла за него замуж! Он мой муж! - сердито сказала Надя и, шмыгнув носом, стала развертывать и складывать платок.
Гости разъехались поздно ночью. Дроздов проводил их к машинам, постоял на крыльце, громко хлопнул дверью и, напевая, бодро вошел в комнату Нади.
- Ну что, товарищ педагог? - и сел около нее. Он чуть-чуть побледнел от водки, но движения его были точны и рассуждал он трезво, как всегда, - со своим дроздовским смешком. - Что с вами, мадам? Нездоровится?
- Я хотела у тебя спросить, Леня. Почему у тебя нет друзей?
- Как это нет? А это кто? Вон что в столовой натворили - смотреть страшно!
- Я говорю, настоящих друзей.
- Настоящих? Вон чего захотела... Видишь, Надя, я тебе говорил уже. Помнишь, говорил? Друзей у нас здесь быть не может. Друг должен быть независимым, а они здесь все от меня как-нибудь да зависят. Один завидует, другой боится, третий держит ухо востро, четвертый ищет пользы... Изоляция, милая. Чистейшая изоляция! И чем выше мы с тобой пойдем в гору, тем полнее эта изоляция будет. Вообще, друг может быть только в детстве. Мне очень, конечно, хочется иметь... Я вот надеюсь на тебя...
Он встал и зашагал по ковру - не прямо, а зигзагами, делая неожиданные повороты и остановки.
- Вот они - пили за наше здоровье. Думаешь, они нам друзья? Нет. Секретарь - этот все щурится. Не нравится ему что-то во мне. Твердая рука Дроздова не по душе. Не теоретически действую иногда, вот его и коробит. Видишь - ушел! Сразу же после тебя и поднялся. Н-ну, кто же еще... Ганичев - этот вроде ничего, этот ничего, кажется. Но он мой наследник. Я уеду - его уже прочат на мое место, и он знает. Он ждет, когда я уберусь. Чтоб наследство поскорее принять...
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 26 ]
[ 27 ]
[ 28 ]
/ Полные произведения / Дудинцев В.Д. / Не хлебом единым
|
Смотрите также по
произведению "Не хлебом единым":
|