• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Дудинцев В.Д. / Не хлебом единым

Не хлебом единым [23/28]

Скачать полное произведение

    Теперь, через полтора года после истории с Лопаткиным, Дроздов на вид был несколько другим: стал как будто еще меньше ростом, слегка пригнулся, словно вышел недавно из больницы. Отчетливо проступили его пятьдесят шесть лет, и нельзя даже было сказать, где начался этот страшный прорыв: время выступило сразу, по всему фронту. Желтизна лица стала темнее и суше, белые виски холодно светились, губы увяли, а во взгляде появился нетерпеливый окрик старика. И было уже видно, что старик будет сухонький и властный.
     В начале пятьдесят первого года внезапно умерла мать Дроздова - старуха семидесяти семи лет. И с этого момента перестал существовать молчаливый договор между Леонидом Ивановичем и Надей. Бабки не стало, и Николашка, сразу забыв о своих капризах, решительно перешел на сторону мамы, припал к ней всей своей маленькой любящей и встревоженной душой. Он обнимал ее платье, висящее на стуле, и замирал, прижав к лицу чуть пахнущий духами шелк. Отца он не понимал и побаивался. Леонид Иванович каждый вечер ходил по своим двум пустым комнатам, решая непосильную задачу, и наконец сдался. "Давай кончать", - шутливо предложил он Наде. Он до самого конца шутил, улыбался, обмениваясь с женой скупыми словами. Ни на миг не выпустил наружу свою тяжесть, которая гнула его. И они тихо, почти молча прошли через все судебные инстанции и получили развод. Тут же Леонид Иванович переехал жить в гостиницу, а две комнаты, рядом с Надиной, заняла новая, незнакомая семья - молодожены, начинающие жизнь.
     Все эти события прошли, по мнению Леонида Ивановича, незаметно для окружающих. Всю свою историю с Надей он держал в строгой тайне. То, что выплыло наружу в связи с процессом Лопаткина, люди успели забыть, как, впрочем, и следовало ожидать. Сенсации быстро забываются, если их терпеливо пересидишь... Но след все-таки остался. "Остался влажный след в морщине старого утеса", - подумал как-то Леонид Иванович, глядя на себя в зеркало.
     Вот какой человек вошел в кабинет Шутикова - старый и в то же время новый. Тот и не тот.
     - Леонид Иванович... - сказал Шутиков и замолчал, отдуваясь. - Вы понимаете, какая штука, пф-ф-ф-ф... Паника здесь...
     - Ну-ка... Что там за паника?
     - Кто-то обманул нас с вами. Ученые прохлопали, а может, и скрыли... Или эти, Максютенко с Урюпиным. Трубы-то идут на два кило тяжелее! Сколько, по-вашему, могло набежать за год? Чувствуете?
     Дроздов сел, забарабанил желтыми, тонкими пальцами по столу.
     - Обсуждали-обсуждали... Хвалили-хвалили... - с досадой проговорил Шутиков.
     - Н-да... Находка для Госконтроля.
     - Вы чего так смотрите? - Шутиков с подозрением пристально взглянул, словно прицелился в Дроздова. - Не в карман же мы положили этот чугун!
     - Там не посмотрят. Скажут, что-нибудь другое положили в карман... - Дроздов закрыл глаза и медленно открыл - с усмешкой. - Какой-то эквивалент... Материального или морального порядка.
     Он пугал Шутикова. Сам-то он ничего не боялся. Ни один удар, даже специально направленный в Дроздова, еще не попадал в него. Он всегда умел стать так, чтобы его не задело. Правда, свалился один кирпич ему на голову - история с Надей и Лопаткиным. Зацепило вскользь и притом основательно. По этого избежать было нельзя. Молодая жена и старый муж - вечная история!
     - Что же вы предлагаете? - неуверенно спросил Шутиков, и Леонид Иванович очнулся. Он успел, оказывается, улететь из кабинета, горькая память унесла его к далеким, невозвратимым вещам.
     - Что я предлагаю? - переспросил он. - Посоветоваться надо. Мне думается все-таки, перерасхода нет.
     Потом он остановился против Шутикова, закрыл глаза и медленно их открыл - умные, властные, насмешливые глаза.
     - Плод, прижитый вне закона, может быть освящен законным браком. Надо поручить это дело попам.
     Шутиков мягко рассмеялся: ему не нужно было разъяснять, кто такие эти попы. Он нажал кнопку в стене за спиной, и когда бесшумно вошла секретарша, весело приказал ей:
     - Соедините меня с нашим митрополитом. С Василием Захаровичем.
     На следующий день в этом же кабинете состоялось узкое совещание: Шутиков, Дроздов, Авдиев и Урюпин. Был вызван начальник того отдела, где обнаружили беду, и он на этот раз уже спокойно и обстоятельно изложил всю историю. За сутки он успел связаться по телефону с заводами и теперь имел точные данные: перерасход чугуна составил шестьдесят тысяч тонн.
     Цифра эта озадачила Авдиева, и он, нахмурясь, захватил нижнюю часть лица громадной крапчатой рукой, мясистой и сморщенной, как старая жаба.
     - Опять наука нас подводит, - сказал Дроздов, сделав усталое лицо. - Одна машина принесла нам четыре миллиона убытку. Вторая вот...
     Потом он посмотрел на Урюпина, тот ответил ему понимающим взглядом. Они, должно быть, уже разговаривали об этом чугуне.
     - Я полагаю, Леонид Иванович, ничего страшного нет, - сказал Урюпин. Авдиев поднял голову и начал внимательно слушать. - Машина новая. Естественно, нельзя требовать от нее того, что давал ручной способ или машинная отливка в формы. Мы можем от руки сделать трубу еще легче, чем полагается по стандарту. Обточим ее на станке - будет даже экономия. Но ведь это одна труба! А машина дает производительность...
     Урюпин воодушевился, и в голосе его зазвенела сталь. Шутиков посмотрел на Дроздова: "Хорошо ты его завел!" - сказали ему затуманенные очками глаза.
     - Полагаю, надо войти с ходатайством о замене существующего стандарта новым, - продолжал Урюпин. - Пересчитать надо. Узаконить этот фактический брак...
     - Ты неточно выразился, - перебил его с тонкой улыбкой Дроздов. - Брак бывает разный...
     - Товарищ Урюпин, конечно, имеет в виду брак в смысле матримониальном, - вставил Авдиев, и сумасшедшее веселье запрыгало в его голубых глазах.
     - Какие будут мнения? - спросил Шутиков.
     - Я полагаю, что рассуждение инженера Урюпина здравое, - глухо заговорил Авдиев. - Через год-два, когда мы с его помощью дадим новый вариант машины, позволяющий удвоить выпуск труб, - тогда мы перекроем убытки по чугуну экономией на производительности. А потом мы ведь и вес труб будем снижать! Так что перемена Госта будет у нас временной...
     - В общем, я согласен, - сказал Шутиков. - Я подпишу отношение в Комитет стандартизации. Если оно, конечно, будет хорошо обосновано. Полагаю, что наука не откажет нам в помощи...
     - Металл транжирили вместе, - вставил Дроздов, - вместе и ответ придется держать!
     - Куда же денешься! - Авдиев весело развел руками. - Мы не можем отрываться, так сказать, от практических задач народного хозяйства.
     - И медлить с этим нечего, - сказал Шутиков, поднимаясь и глядя на часы.
     - Да, сегодня же "Спартак" - "Динамо"! Надо поспеть, товарищи! - заметил Дроздов.
     Никто не почувствовал иронии в этих словах. Леонид Иванович, чуть улыбаясь, стал смотреть, как сразу все заторопились, отбросили свои хозяйственные и научные заботы. Кабинет почти мгновенно опустел. Дроздов не спеша пошел следом за Шутиковым и свернул к себе. "Болельщики!" - подумал он и с усмешкой кашлянул.
     Шутиков, как бы танцуя, легко сбежал по лестнице центрального подъезда. На нем крест-накрест играли свободные складки нового, но такого же светлого, как сухой цемент, костюма. Ботинки его, бледно-желтой кожи, с большими, крупными дырками, бесшумно касались ковровой дорожки, прихваченной к лестнице медными прутьями. Улыбаясь встречным, оборачиваясь и кланяясь, но не прерывая прямого и стремительного движения, заместитель министра промелькнул, вышел на широкий тротуар, оглянулся и собрался нахмуриться, но играющий бликами, словно мокрый, "ЗИМ" уже подкатил к гранитной обочине.
     Шутиков хлопнул дверцей, уселся, выставив серый локоть, и машина, зашипев, дунув горячим ветром, с места набрала скорость.
     Через минуту они уже неслись по улице Горького в общем неудержимом стаде машин, летящем к стадиону "Динамо".
     "Чего же я боялся? - думал Шутиков. - Ведь меня что-то напугало в этой истории... Что? Чего это я вдруг голову потерял? Я же и сам мог увидеть, что никакого перерасхода нет. То есть, конечно, есть, но ведь естественные причины... Через два дня принесут на подпись подготовленные расчеты и чертежи, разработанные институтом, и все получит свой нормальный вид!.."
     Между прочим, Шутиков по опыту знал, что больше всего надо считаться с той тревогой, которую почти не чувствуешь. Неясное ощущение, похожее на то, что делается с человеком летом перед грозой, всегда отражает большую опасность. Шутиков давно уже заметил: если отмахнешься от этого чувства, завтра обязательно откроется твой серьезный промах. Поэтому, когда мимо него вдруг пролетал слабый ветерок сомнения, Павел Иванович, узнав его, останавливал все, и начинал думать, проверяя все свои дела.
     Вот и сейчас он безошибочно узнал своего старого знакомого - это неясное чувство тревоги, и, выключив все, перебирал в уме свои дела. Все было в порядке. "Черт с ним, какая-нибудь мелочь, - подумал Шутиков и привычно улыбнулся, так, как улыбается канатоходец во время своей опасной работы. - Черт с ней, с этой мелочью".
     Но он знал, что завтра эта мелочь придет к нему сама и снимет шляпу: "Вон я какая! Не так уж я мала!"
     Футбол все же развлек его, подогрел. Когда матч окончился, Павел Иванович даже задержался около стадиона специально для того, чтобы покричать, вмешаться в чей-нибудь спор, послушать, что говорят знатоки. К нему подошли Авдиев и Тепикин - порозовевшие, чуть потные, с круглыми глазами, словно вышли из пивной.
     - Видал Лапшина? - сказал профессор. - Что я говорил? Может он бить по воротам?
     - Так, милый мой! Какая была подача! Левый край что сделал! С такой подачей любой промажет! - возразил Шутиков, и они, блестя глазами, сразу же заспорили о том, как Лапшин _обрабатывает_ мяч.
     Продолжая спорить, они сели все трое в машину Шутикова и влились в автомобильное стадо, которое в облаке бензиновой гари неслось теперь от стадиона к центру.
     За Белорусским вокзалом на улице Горького их вдруг бросило вперед. По всей улице пронзительно закричали тормоза. Шофер выругался: "Куда, куда тебя несет! Чурка!" - Шутиков выглянул и увидел вдали виновника всей этой сумятицы: перебежав улицу, он спокойно шагал по тротуару. Человек этот был коротко острижен, лицо его потемнело от загара, он был в кирзовых сапогах, в военной гимнастерке, почти белой от многих стирок и от пота, и за спиной нес небольшой вещевой мешок.
     Машина тронулась, человек этот остался позади. И внезапно притихший Шутиков, стараясь рассмотреть его, резко обернулся, налег на спинку сиденья.
     - В прошлое воскресенье вот так же был забит торпедовцами второй гол, - снова начал Авдиев, думая, что Шутиков обернулся к нему и хочет продолжить интересную беседу.
     - Погодите... Товарищи, минуточку, - остановил его Шутиков. - Вы ничего не заметили? Ничего? Ведь это был Лопаткин!..
     И все сразу умолкли. После долгой паузы первым пришел в себя Тепикин. Он хитровато улыбнулся.
     - Думается, вы ошиблись, Павел Иванович... Выдаете, так сказать, желаемое за сущее.
     - Вот-вот! - Авдиев засмеялся. - Желаемое!
     - Мне показалось, что это он.
     - Вы про этого? Что улицу переходил? В гимнастерке? - Авдиев на миг оцепенел, потом махнул рукой. - Какой это Лопаткин!
     - Нет, это, конечно, не он, - сказал Тепикин. - Но что-то в нем было... Я тоже заметил.
     - Изволите пугать, товарищ Тепикин? - Авдиев подмигнул.
     - Чего же не попугать! - и Шутиков улыбнулся дружески, мягко, чувствуя при этом, как заныла в нем та же самая тревога. Только теперь она стала определеннее.
     - Я не верю в привидения, - Авдиев, смеясь, откинулся на мягкую спинку, запустил пальцы в желто-белую кудрявую шевелюру. За ним громко, но немного искусственно рассмеялись Тепикин и Шутиков.
     Рассмеялись и умолкли. О футболе уже никто не говорил, и Шутиков заметил это. "Ага!" - подумал он. На секунду глаза его как бы заострились, и опять их заволокло дружеским приветом.
     - Да, кстати. Вот вы, Василий Захарович, говорили сегодня что-то о новой машине, - начал он. - Это что - мечты далекой бедной девы?
     - План, а не дева! Кто нам помешает перейти на безжелобную отливку? Или на конвейерную подачу изложниц?
     - За границей, по-моему, это начинает входить в моду... В последнюю поездку я видел что-то похожее... Флоринский утеряет, что здесь приоритет Лопаткина.
     - Приоритет! - Тепикин развел руками, посмотрел недоумевающе. - Ведь у нас все-таки, товарищи, нет монополий. Изобретение заявлено и принадлежит государству. А государство - это кто? Это же мы с вами! Министерство, институт, завод - все это государство. Государство, оно может распоряжаться тем, что ему по праву принадлежит?
     - Смотрите. А то проищете опять года два. Со своими этими... вариантами. Вы любите капитальные исследования! - И Шутиков, говоря это, встретился глазами с Авдиевым.
     - И на правильном пути бывают ошибки, - возразил Типикин.
     - Вот так, товарищи. Давайте скорей хорошую машину. И поменьше бы ошибок. Если есть что толковое у Лопаткина - творчески используйте. Тепикин говорит правильно! Имейте в виду, если мы накинем в стандарте два кило на трубу, то это нам разрешат не больше как на год-полтора. Никакой ваш Саратовцев не докажет, что нужно выбрасывать два кило чугуна на каждой трубе. В общем, вот так. Разрабатывайте.
     На Пушкинской площади Тепикин и Авдиев вышли из машины. "ЗИМ" свернул на бульварное кольцо, и Павел Иванович опять словно бы заснул с привычным, светлым выражением на лице. "Вот чего ты боялся, - шептал ему внутренний голос. - Случайных прохожих принимаешь за этого изобретателя!.. Было бы не очень весело, если б это оказался он. Вот где твой страх! Вот почему ты перепугался, когда услышал об этих тысячах тонн чугуна... А, чепуха! - и он подставил ветру растопыренные пальцы. - Все сгорело. Акт есть!" 2
     Шутиков и его спутники знали твердо, что стриженый человек в гимнастерке ни в коем случае не мог быть Лопаткиным. Если они и призадумались, то лишь потому, что прохожий с мешком слегка напоминал Дмитрия Алексеевича. Он сделал ясными их скрытые, смутные тревоги, навел на мысль о том, что надо поспешить с некоторыми неоконченными делами. Он хорошо их встряхнул, сам того не подозревая.
     Но самое важное обстоятельство в этой нечаянной встрече ускользнуло от них: это действительно был Лопаткин.
     Недели две назад в далекий сибирский лагерь, где он был заключен, пришло из Верховного суда уведомление о том, что приговор трибунала отменен и дело прекращено за отсутствием в действиях осужденного состава преступления. Тут же Дмитрий Алексеевич был вызван с участка, где он соединял электросваркой железные прутья арматуры на строительстве огромного моста. Ему дали денег на дорогу, дали справку, и по глубокой колее, накатанной самосвалами, он вышел из ворот на свободу.
     В Москву он приехал в тот самый день, когда на стадионе "Динамо" состоялся футбольный матч. Он заметил громадную афишу "Динамо" - "Спартак" и улыбнулся. Ничто не изменилось, Москва осталась Москвой. Комсомольская площадь была так же велика, как два года назад, люди на ней так же малы, так же их было много, и двигались они до того постоянными потоками - от вокзала к вокзалу, - что Дмитрий Алексеевич вдруг усомнился, действительно ли прошло полтора года?
     Он спустился в метро и вышел у Кропоткинских ворот, и здесь все было таким же, как и полтора года назад. Те же троллейбусы, те же дома и все тот же деревянный забор вокруг котлована с фундаментом Дворца Советов. Постояв под колоннами станции метро, окинув взглядом всю площадь, Дмитрий Алексеевич словно бы раскрыл крылья и радостно взвился к небу, как выпущенная на волю птица. Улыбаясь, нетерпеливо и счастливо покашливая, он побежал, окунулся в знакомые переулки. Как сейчас встретит его Евгений Устинович? "Профессор, снимите очки-велосипед! Это я приехал!" - приготовил он грозно-веселое приветствие и свернул в Ляхов переулок.
     Он никогда не задумывался еще над тем, что время может почти стоять на месте, но может и бежать. Если смотреть на ручные часы, то оно течет неуловимо, как часовая стрелка. На большом уличном циферблате оно неподвижно стоит, потом - прыг! - и уже стрелка на новом месте! Дмитрию Алексеевичу предстояло увидеть такой скачок времени.
     Войдя в _свой_ переулок, он поднял голову и замер. Старинного деревянного особняка не было. Он исчез. Вместо него рядом с высоким серым домом была разбита большая круглая клумба, вся в красных, оранжевых и желтых цветах. Вокруг нее, полукругом, были поставлены четыре решетчатые скамейки. На них сидели няньки и матери, каждая около своей коляски с младенцем, и у ног их копошились в красной земле дети. А дальше был как на ладони открыт двор с сараями и голубятнями.
     Да, полтора года все-таки прошло! Постояв против клумбы некоторое время, окинув взглядом соседние каменные дома, Дмитрий Алексеевич пересек мостовую и, все еще не веря глазам, шагнул на посыпанную толченым кирпичом дорожку с таким чувством, как будто он вступил под невидимую крышу. Он сел на скамью, рядом с молодой курносой толстушкой-домработницей и посмотрел на нее в упор.
     - По-моему, здесь был дом...
     Толстушка подумала, видимо, что с нею хотят завести знакомство, повела плечом и отвернулась.
     - Был, был, - ответила пожилая женщина с другой скамьи. - Сгорел. Зимой прошлой.
     - А что случилось? Почему - не знаете?
     - Старичок один, говорят, профессор, с огнем возился. Опыты, видать, делал. Задремал или что - от его комнаты огонь пошел. В два счета весь дом занялся. Ночью. Как еще успели барахлишко повыкинуть.
     - Ну, а старичок?..
     - Старичка вытащили. Жильцы вовремя хватились, а то к нему бы уж и не добраться. Вытащили, вытащили... На воздухе он быстро в сознание пришел, кинулся сразу в огонь; деньги, видать, у него были спрятанные. Скупой был старичок, в заплатках, а деньги-то у него водились. Люди удержали, чего ж тут - весь пол уже сгорел, провалился. "Под полом!" - кричит, а пола-то уж нет.
     Дмитрий Алексеевич ничего не сказал на это. Он долго еще сидел на скамье, слегка склонив голову набок, и большая клумба тлела перед ним, как груда догорающих углей.
     В три часа дня он поднялся, вскинул на плечо свой мешок и не спеша побрел по переулку, который теперь стал для него чужим. Миновав Арбатскую площадь, он пошел бульваром к Никитским воротам Здесь он вдруг увидел столовую и полтора часа обедал около окна, глядя из-под занавески на яркую июньскую улицу, медленно обдумывая свои дела. "Почему не было писем ни от него, ни от нее? - думал он, медленно шевеля ложкой в супе. - Правда, я переменил за это время несколько мест, и притом дело далекое, письмо туда быстро не дойдет, - поспешил он оправдать Надежду Сергеевну и профессора. - Но все-таки интересно, писали они мне?"
     Потом он задумался над другим делом: с чего начинать? И на миг им овладело сладкое мстительное чувство. Он решил неожиданно появиться в институте. "Здравствуйте, товарищи! Нельзя ли мне получить мои документы?" Нет, это было не то. "Позвоню по телефону Невраеву!" - решил он. И ему отчетливо представилось: он звонит по телефону, Невраева нет, и он просит передать Ваде, что звонил Лопаткин. "Нет, так действовать не годится, - тут же оборвал он эти веселые мысли и помрачнел. - С ними не шутить надо".
     Пообедав, он пошел дальше - к Пушкинской площади, чуть опустив голову, продолжая обдумывать свой план. "Собственно, обдумывать нечего, - спохватился он вдруг. - Я уже иду к ней!" И внутренний голос, недоверчивый и смущенный, сейчас же принялся пугать его: "Зайду к ней, а она одумалась... все-таки семья, ребенок и все прочее. Ну, а мне что? Мне же и нужно всего-навсего узнать. И до свидания! Больше ничего!"
     На Пушкинской площади он остановился. Все было так, как будто он был здесь только вчера. Затем Дмитрий Алексеевич свернул на улицу Горького и так же медленно побрел к Ленинградскому шоссе. "Ну хорошо, - думал он. - Прежде всего надо взять документы и чертежи. Только вот где они? Чертежи все-таки добудем. Не здесь, так в другом месте. Напишу Араховскому! Араховский скопирует. А вот переписка... Если она пропала, дело будет хуже..."
     Миновав площадь Маяковского, Дмитрий Алексеевич хотел перейти улицу, чтобы сесть в троллейбус. Но по улице двигался от стадиона к центру плотный поток машин. "Ах да, ведь футбол!" - подумал Дмитрий Алексеевич и решил подождать. Прошло несколько минут. Лавина машин весело неслась по улице и не иссякала. Тогда он выбрал удобный момент и, перебегая от одного узкого промежутка между машинами к другому, смело форсировал препятствие. Несколько пешеходов бросились за ним, и из-за них-то две или три машины резко затормозили, и по всей улице волной прокатился визжащий скрип тормозов. А Дмитрий Алексеевич даже не оглянулся. Подошел к остановке троллейбуса и встал в очередь.
     Надежда Сергеевна работала в утреннюю смену и уже несколько часов была дома, когда на лестнице послышались шаркающие шаги. Человек потоптался, пошаркал около двери, нерешительно нажал кнопку звонка, и звонок так же нерешительно звякнул и затарахтел. Соседка пробежала из кухни в переднюю, щелкнула замком, и наступила тишина. Потом раздался стук в Надину дверь.
     - Надежда Сергеевна, к вам!
     Надя вышла. В полумраке передней стоял высокий незнакомец, худощавый и меднолицый. Остриженные под машинку волосы его уже немного отросли, стояли густой белесой щетиной. Он был неподвижен, чего-то ждал - и в ту же секунду Надя узнала его. В передней, может быть впервые с того времени, как был построен дом, раздались звонкие и частые поцелуи, и молодая соседка, которая знала все и поглядывала из кухни, поспешила закрыть дверь. Надя обняла Дмитрия Алексеевича, вернее, положила руки ему на грудь и на плечи и почувствовала идущий от его гимнастерки могучий запах рабочего - запах трудового пота и махорки.
     - Дмитрий Алексеевич, не могу! - сказала она и уткнулась головой ему в грудь, виновато улыбнулась и пальцем вытерла под глазами.
     Но вот прошли первые секунды радости. Надя спохватилась и с неловким, беспокойным чувством осторожно взглянула на Лопаткина. Да, это были только ее поцелуи, только ее слезы. Это только она бросилась на него, чуть не сбила его с ног. Надя зажгла электричество и, держа Дмитрия Алексеевича за плечо, за руку, стала рассматривать его обветренное лицо, говоря что-то радостное, какую-то неправду, потому что правда уже зародилась в ней иная. Сквозь все приличные для этого момента вздохи и восклицания смотрела другая Надя - любящая стыдливо и безмерно, но глубоко обиженная. С болью смотрела она на него, не находя в его лице долгожданного ответа, не понимая: что же это такое? Ведь полтора года не виделись, а он стоит и терпеливо отдаст себя этим минутам встречи, помня о правилах _внешней жизни_, боясь, как бы чего не забыть из этих правил. А внутренний взор его уже горит нетерпением. Там накопилась какая-то другая страсть, какая-то готовность. И Надя вдруг все все поняла. Та, любящая, которая должна была по велению природы победить этого человека, завладеть им, подсказала ей нужные слова.
     - Ну, пойдемте в комнату, - сказала Надя, светлея. - У меня есть для вас такие новости, что их нельзя откладывать ни на минуту.
     И Дмитрий Алексеевич стал еще суровее. Он был готов к любым новостям. За ними он и пришел. И она, почувствовав, что путь ее верный, взяла его за руку и мягко втолкнула в комнату.
     У стула стоял чистенький мальчик в синих штанишках на помочах и в белой рубашонке с вышивкой. Он складывал из зеленых, красных и желтых кубиков дворец. У него было умное черноглазое личико, широкое в бровях, остренькое внизу - лицо отца.
     - Ах ты, разбойник! - сказал Дмитрий Алексеевич. - Здравствуй!
     Но это тоже была дань внешним правилам. Сказав, что следовало сказать малышу, Дмитрий Алексеевич сел на свободный стул и приготовился слушать новости.
     - Я не разбойник, - отчетливо и спокойно сказал Николашка. Но чужой дядя уже не слышал этого.
     Взгляд Дмитрия Алексеевича рассеянно скользнул по знакомой комнате, и вдруг он увидел у стены свою чертежную доску - "комбайн", подаренный ему когда-то профессором.
     - Ого, старый приятель! - Он вскочил, шагнул к доске, и Надя, которая теперь с тревогой следила за ним, заметила, что в нем ожил прежний Дмитрий Алексеевич.
     - Да, это Евгений Устинович для вас просил сохранить... - сказала она. - Ах, с ним такая беда... Даже не знаю, как начать...
     - Я был там. Мне сказали, - проговорил он.
     - А вы знаете?.. Ведь он умер...
     Дом не обрушился от этой новости и день не потемнел. И Дмитрий Алексеевич встретил эту весть без содроганья. Как и там, на скамье перед клумбой, ум его оцепенел, не принимая этой перемены в жизни.
     - Я его к себе взяла, он у меня жил почти год, - задумчиво рассказывала Надя. - Ничего не восстановил из своих изобретений, не пытался даже. Только о чертежной доске заботился, просил сохранить для вас. Тихий какой-то стал. И еще - напряженный, все время казалось, что он дрожит. По ночам почти не спал. Галицкий был здесь, настаивал, чтобы он занялся своими делами. Обещал помочь. А Евгений Устинович, знаете, что сказал? Ясно так, в первый и последний раз: "Это никому не нужно. Ни изобретения, ни ваша помощь. Огонь опередил нас с вами, похитил секрет своей гибели". Видите, даже шутил. А потом у него отнялась левая сторона... Через несколько дней после отъезда Галицкого. Лежал спокойно, три дня или четыре. Вас упоминал, еще сказал несколько раз: "Человек умер полностью. Обе половинки. Никакого следа"... И вот, осталась чертежная доска... Мы ее с Николашкой каждый день вытираем. Бережем для Дмитрия Алексеевича память о дедушке Бусько.
     - Спасибо, - тихо сказал Дмитрий Алексеевич. И его усталые, глубоко посаженные глаза остановились на Наде, постепенно теплея. И он обнял ее! Но это он благодарил ее за дружбу и за память о старике Бусько.
     Тогда Надя выпрямилась, спокойно подошла к этажерке и вытащила зажатый между книгами портрет Жанны Ганичевой.
     - Вот еще я для вас у него взяла. Как только вас арестовали... Что это меня надоумило? - беспечно проговорила Надя, посматривая на него. - Мог ведь сгореть!
     Дмитрий Алексеевич взял портрет.
     - Да... Евгений Устинович... - сказал он. Мельком взглянул на портрет и рассеянно положил его на крышку пианино.
     Что-то далеко, отрадно подпрыгнуло в Наде. Но глаза Дмитрия Алексеевича снова стали суровыми. Прежний живой и даже влюбленный человек опять ушел куда-то. Он ушел от Жанны, но ушел и от нее, чуть виднелся где-то вдали. А на месте его сидел каменно-твердый исполнитель какого-то долга, глядящий сквозь пальцы и на смерть и на жизнь. Длинная дорога, уставленная верстовыми столбами, поглотила его, и он стал вечным ее ходоком. Он упорно, спокойно шел по ней и сейчас, и впереди него туманились безразличные пространства - большие, чем те, что он пересек.
     - Да, так вы говорите, новости? - спросил он голосом этого ходока, глядя только вперед, на дорогу, находясь целиком во власти привычного движения.
     А женщина сверкнула на миг глазами и тут же их погасила. Стала тихой, мягкой...
     - Дмитрий Алексеевич... - она подошла к нему сзади. - Я вижу, вы сидите здесь... - с каждым словом она нажимала ему мягкими руками на плечи, - и думаете, наверно, с чего начать... А? Я ведь вижу... - И Надя запнулась, порозовела. Потом приблизилась к его уху и шепнула: - А машина уже работает! Честное слово! Хорошо работает! Два или, кажется, даже три месяца. Уже об этом знают многие, и строятся еще две! Еще!
     Дмитрий Алексеевич не вскочил, не подпрыгнул. Он только наклонил голову, как бы прислушиваясь, сказав: "Ага-а!" У него не раз уже бывали удачи, приливы, после которых он опять оставался на мели.
     - А где, вы говорите, работает машина?
     - На Урале. У Галицкого!
     - Так-так... Ну, ну, рассказывайте.
     Оказывается, Галицкий, приехав однажды в Москву, узнал обо всем, позвонил Наде, а потом явился и собственной персоной прямо на квартиру. Надя часа три рассказывала ему всю историю, а он ерошил свою бесформенную, как у нестриженого мальчишки, шевелюру и водил глазами. "Вот так", - и Надя повела глазами на потолок, потом на дверь и уставилась в пол.
     - Ну и что, значит, вы говорите, машина работает? - перебил ее Дмитрий Алексеевич.
     - Ну конечно же!
     И она продолжала рассказывать, торопясь, время от времени захватывая воздух для новой фразы. А он смотрел на нее, как в окно, за которым туманился далекий Урал. Галицкий, выслушав трехчасовой, подробный рассказ Нади, ни разу не перебив, вдруг спросил: "А где живут эти - Крехов и Антонович?" Надя этого не знала, но дала ему номер телефона. "Попробуем что-нибудь сделать", - сказал Галицкий. Потом вдруг вскочил и стал прощаться. "Да у вас ведь телефон! Можно, говорит, позвонить?" Вышел и стал набирать телефон института. Вызвал Крехова. "Товарищ Крехов? Очень хорошо. Говорит с вами некто Галицкий. Ну, раз вы знаете меня, тем лучше. Давайте встретимся с вами. Приходите ко мне, говорит, в министерство, вместе с товарищем Антоновичем. Вы не возражаете против "левого" заработка? Вот я вам и Антоновичу дам хороший договорный проект. Нет, чепуха, - он так сказал, - это вы за недельку... Будете по вечерам прихватывать часа по три, и все... Приезжайте. Кончатся занятия - и сразу ко мне".

/ Полные произведения / Дудинцев В.Д. / Не хлебом единым

Смотрите также по произведению "Не хлебом единым":

• Краткое содержание