• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Дудинцев В.Д. / Не хлебом единым

Не хлебом единым [22/28]

Скачать полное произведение

    - Товарищ Дроздова? - услышала она в трубке неуверенный голос. - Да, мы знаем... Ну что же вам сказать... Очень печально... Словами не поможешь. Влиять на трибунал мы, конечно, не можем никак. Это невозможно. Да... Ну, а что касается дальнейшей работы - эта история с судом никакого действия на нее не возымеет. Договор с институтом остается в силе, так что вы идите в институт и затевайте с ними переговоры...
     - Простите... Они ликвидировали нашу группу.
     - Да?.. Как получилось-то нехорошо... Да, ч-черт... Ничего ведь не поделаешь - они хозяева в своем доме. Вы все-таки попробуйте еще с ними переговорить. Я позвоню генералу...
     - Хорошо... Спасибо... - Надя уже поняла, что здесь все пропало, что Захаров просто делает большие глаза, проявляет ужасное свойство многих людей - бесполезное сочувствие. И, еще раз поблагодарив его, поспешила закончить разговор, тягостный для них обоих.
     Впереди была еще половина дня. Нужно было действовать. И Надя побежала к профессору Бусько.
     Она позвонила пять раз, кто-то открыл ей дверь, что-то сказал ей, но Надя, не взглянув, пробежала к двери Бусько, нетерпеливо постучала. Дверь оказалась запертой, за нею что-то тяжело двигалось и скрипело. Надя еще раз постучала, старик за дверью заторопился, передвинул что-то тяжелое, потом притих и минуту спустя почти бесшумно открыл свой замысловатый деревянный затвор.
     Надя вошла. Профессор был взъерошен и напуган. Все вещи в комнате стояли на прежних местах, как будто ничего здесь и не двигали, и по этому именно Надя догадалась, что Евгений Устинович опять перепрятал свой драгоценный порошок и тетради с формулами и расчетами. Она устало бросилась на табуретку.
     - Был суд? - спросил старик.
     - Да.
     Наступила пауза.
     - Вы мне хоть расскажите, Надежда Сергеевна! Что? Как? За что хоть его судили? Сколько он получил?
     - Ничего не знаю. Секретный процесс. Чувствую только, что в деле этом какую-то роль сыграла я. Я его подвела...
     Она отвернулась, закусив губу и багровея. Поспешно достала из внутреннего кармана пальто платочек, приложила к мокрым щекам.
     Старик встал против нее, покачал коленом, посмотрел, опять нетерпеливо задрожал ногой.
     - Вот это надо в наших условиях сокращать до минимума. Он не любил женских слез. Лучше поезжайте в институт. Спасайте, что можно. Я ему говорил - не носи. Так он отнес туда всю свою переписку. Шкаф там у него! Железный! Надо обязательно выручить чертежи и эту папку.
     И она отправилась в институт. Еще на углу Спасопоклонного переулка она достала свой пропуск и с сомнением посмотрела на него. Предчувствия ее не обманули. Она вошла в вестибюль института и решительно направилась к лестнице. Там стоял инвалид-вахтер. Он развернул пропуск Нади, посмотрел на записку, что лежала у него на столике под стеклом, и покачал головой.
     - Пропуск этот недействителен.
     Надя вернулась. Постояла, закусив губу, потом прошла к телефону и позвонила Крехову, в отдел основного оборудования. Тот сразу узнал ее и понизил голос. И Надя поняла, что здесь ее имя теперь полагалось называть именно так, вполголоса.
     - Вы слышите меня? - сказал Крехов, должно быть закрывая рот рукой. - Я сейчас позвоню вахтеру, чтоб он пропустил...
     Все-таки он проявил мужество. Телефон на столе вахтера громко задребезжал. Инвалид снял трубку, сказал: "Слушаю. Есть". Осторожно положил ее и повернулся к Наде.
     - Пройдите, гражданочка.
     Директор был у себя. Он сразу принял ее. Пока Надя шла через его большой кабинет, одетая в строгий серый костюм, падко причесанная, с большим темно-золотистым калачиком волос на затылке, генерал смотрел на нее из-под опущенных седых бровей, тая улыбку, выжидая.
     - Садитесь, Надежда Сергеевна, - сказал он. - Садитесь, поговорим.
     Надя села на край большого кресла, села и выпрямилась.
     - Судили его? - спросил генерал.
     - Да. Я с процесса.
     - Сколько дали?
     - Не знаю. Мне не разрешили досидеть."
     - Ничего... Узнаем на днях. Так что вы?..
     - Я пришла насчет документов. Дмитрий Алексеевич поручил мне сохранить его переписку. Она подшита в серой папке с коричневым корешком. И еще - чертежи.
     - Должен огорчить вас. Вы не получите ничего. Во-первых, шкаф опечатан следователем - вы это знаете. А во-вторых, даже если и разрешат нам снять печать, мы поступим с этими документами так, как должно поступать с секретной документацией.
     - Мне говорил Захаров...
     - Да, он звонил мне. Что я вам скажу... Договор, конечно, остается договором, но мы намерены решать эти все машины по-своему. Так, как подскажут нам наши знания и практический опыт. Что же касается вашего участия, то вы, я думаю, даже не захотите... Ну, кем вы бы могли работать - копировщицей? Не сможете ведь!
     - Нет, зачем... Если вы намерены решать задачу по-своему... И я догадываюсь, как вы ее будете решать - в этой группе и с этими людьми мне, конечно, делать нечего. Я все же просила бы выдать мне...
     - Об этом не может быть и речи. Шкаф вскроет комиссия, составленная из людей, допущенных к секретному делопроизводству. Если я вам выдам документы, меня завтра посадят, как Дмитрия Алексеевича Лопаткина, за разглашение государственной тайны...
     Надя замерла на миг: она в первый раз услышала о преступлении Дмитрия Алексеевича. Мгновенно вспомнила она все свои ответы на допросе у следователя и в трибунале. Вспомнила и то, как этот красивый капитан поспешно заскрипел пером после ее растерянного "да". Все эти воспоминания возникли мгновенно. Надя сразу все поняла и только лишь чуть-чуть побледнела. Генерал не заметил ничего.
     - И даже независимо от последствий лично для меня - я не могу и не хочу нарушать закон. И не сделаю этого.
     - Но ведь эти документы печатала я! Многие из них подписаны мною!
     - На многих из них вами же поставлен гриф. Вот так, Надежда Сергеевна. Мой вам совет - возвращайтесь в семью и постарайтесь забыть об этой некрасивой истории.
     "В одном он прав, - думала Надя, проходя из кабинета через приемную в коридор. - Действительно, гриф... Но что же делать? Мы не допущены к секретным документам, а они все допущены. Они теперь вскроют шкаф и сделают с ними все, что хотят, и ничего не останется, кроме дела в трибунале... Что же делать, что делать?" - снова и снова спрашивала она себя.
     Ничего не замечая вокруг, поглощенная своими вопросами, на которые не было ответа, она медленно шла по коридору по мягкой ковровой дорожке. А ей навстречу то и дело выходили молодые инженеры - посмотреть на знаменитую Дроздову. Даже не пытаясь оценить все, что им наговорили про Надю и Лопаткина, они высыпали из отделов - у каждого вдруг нашлась какая-то забота в коридоре. Перед ними шла жена Дроздова - красавица, отчаянная женщина, любовница авантюриста. И они проходили мимо Нади и возвращались, пытаясь поразить ее своими ватными плечами, кружили, как мотыльки вокруг огня, почти готовые броситься в этот огонь. Но от "почти" до головокружительного броска было все-таки очень далеко. И, покружив, они улетали, оберегая свои детские крылья. А Надя, ничего не замечая, шла по длинному коридору и пожинала незаслуженные лавры.
     Крехов опять продемонстрировал, на этот раз публично, свою верность прежним отношениям. Он открыл дверь и пригласив Надю в отдел, предложил ей стул.
     - Какими судьбами? - спросил он вполголоса.
     Надя оглянулась. Вокруг тихо стояли чертежные "комбайны", там и сям виднелись чьи-то молчаливые прически, чьи-то неподвижно отставленные локти, чьи-то ноги в желтых ботинках. Только один Антонович был весь на виду, он сидел рядом с Креховым и, когда Надя вошла, поклонился ей.
     - Дмитрий Алексеевич сказал мне сегодня на процессе...
     - Что - уже? - спросил Крехов.
     - Да.
     - И какой результат?
     - Не знаю. Меня удалили. Секрет, - Надя слабо улыбнулась.
     - Да, так что он сказал?..
     - Он сказал: "Спасайте документы", - Надя покачала головой. - Вот я и пришла спасать...
     - А что Дмитрий Алексеевич имеет в виду?
     - Хотя бы общий вид. И потом папку с перепиской. С коричневым корешком, - помните? Ее нельзя терять. Это нас отбросит к самому началу. После шести лет борьбы.
     - Н-да... - неопределенно сказал Крехов и посмотрел по сторонам. Все "комбайны" стояли так же тихо и по-прежнему виднелись кое-где неподвижные шевелюры, отставленные локти и желтые ботинки конструкторов. - Так вы позванивайте! - бодро возвысил голос Крехов. - Не забывайте нас!
     И Надя, поняв все, что он хотел сказать, но не сказал, простилась с ним. "Ничего у тебя не выйдет", - устало подумала она. Направляясь к лестнице, она прошла мимо той комнаты, где помещалась месяц назад их группа, и две желтые мастичные печати, приклеенные к двери и соединенные зеленой ниткой, молча подтвердили: ничего не выйдет.
     В то время, когда она задумчиво спускалась по лестнице, директор института уже звонил по телефону председателю трибунала.
     - Товарищ, э-э, подполковник?.. Что прикажете с документами делать? Ведь у меня весь отдел опечатан. Вот даже Дроздова приходила, требовала выдать ей...
     - Несекретные можете выдать, - ответил председатель. - Снимайте печати и распоряжайтесь документами согласно инструкции. Бумагу? Бумагу я пришлю вам. Пришлю, пришлю. Можете спокойно снимать печати.
     - Ну, а что мне с ними делать, с секретными бумагами?
     - Нужные - берите в архив, ненужные - составьте комиссию и уничтожьте. У вас должна быть инструкция...
     Все же генерал остерегся срывать печати военной прокуратуры на основании одного лишь телефонного разговора. Мало ли что? Он решил подождать, пока придет из трибунала официальное разрешение. А пока он вызвал к себе Урюпина и поручил ему составить комиссию по разборке и сортировке документов бывшей конструкторской группы Лопаткина.
     Урюпин подвигал своей короткой седой шевелюрой, улыбнулся одной щекой, показав половину стальных зубов.
     - Полагаю, здесь не обойдется без участия науки. Вы позвоните, пожалуйста, пусть Авдиев кого-нибудь нам подошлет в помощь.
     - Что ж, можно, - и генерал записал в своем календаре: "Позвонить Авдиеву". Потом он вспомнил: - Надо в комиссию ввести кого-то из лопаткинской группы. Крехова, что ли? Как ты смотришь?
     - Крехова ни в коем случае нельзя. У них дружба с Лопаткиным. Еще какую-нибудь штуку выкинет. Одинокого интеллигента - вот кого. Хоть он и выгнал меня, - Урюпин засмеялся. - Антонович - человек закона. Точный. Будет действовать точно по инструкции.
     - Ну что ж, добро. Антонович так Антонович.
     - Еще Максютенко, я думал бы.
     - Куда тебе - целый взвод формируешь! Зачем?
     Он улыбнулся, как бы спрашивая: "Ответственности боишься?" - и Урюпин, ежась, осклабился, отвечая хоть и без слов, но ясно: "Еще бы! Дело щекотливое!"
     - Ну ладно, - сказал генерал. - Бери Максютенко. Не можете друг без друга шагу ступить...
     Через день после этого разговора из трибунала пришла бумага, разрешающая вскрыть опечатанные два шкафа с документами конструкторской группы Лопаткина. В час дня комиссия подошла к двери с табличкой: "Посторонним вход воспрещен", Урюпин эффектно потянул за конец зеленой нитки - слева направо - и разрезал этой ниткой обе желтые печати. Комиссия вошла в комнату, и дверь закрылась. Несколько часов спустя по коридору грузно протопал Авдиев, вызванный, должно быть, по телефону. Постучался в дверь, и его впустили. Около пяти часов вечера приехал из министерства Вадя Невраев, неслышно прошел по коридору и исчез за той же дверью. Вскоре туда же прошел директор института. Потом все они вышли и, громко разговаривая, не спеша направились в директорский кабинет, а комиссия осталась в комнате. Крехов прошел мимо двери, как раз когда из нее выходило все начальство, и он успел кое-что заметить. "Антонович пишет, Урюпин - ходит и диктует", - негромко сказал он, входя в свой отдел.
     На следующий день комиссия с утра редактировала акт, затем его печатали на машинке, потом акт был подписан и подан на утверждение директору института. Согласно этому документу некоторые чертежи и расчеты, отобранные комиссией, передавались в архив института, остальные бумаги, как не представляющие ценности, но по своему содержанию секретные, комиссия предлагала уничтожить.
     Прочитав бумагу, генерал взял красиво отточенный секретарем карандаш, примериваясь, поводил карандашом над бумагой и наконец оставил в ее левом верхнем углу размашистый зеленый штрих.
     Вечером, когда институт опустел, в комнату, где работала когда-то группа Лопаткина, а теперь заседала комиссия, пришли с мешками двое рабочих из котельной. Все бумаги, папки и книги, ворохом сваленные на полу, были уложены в мешки. Как и рассчитал Урюпин, получилось два мешка. Максютенко завязал их, опечатал, и рабочие, взвалив на спины каждый по мешку, отправились вниз, в котельную. Комиссия осталась в комнате покурить.
     - Все, что ли, пойдем? - спросил Максютенко.
     - Я бы просил, товарищи, отпустить меня, - решительно и очень ласково проговорил молодой кандидат наук, член комиссии от НИИЦентролита. - Я живу за городом. Завтра я приеду и подпишу акт. Очень просил бы...
     Урюпин отпустил его. Потом повернулся к встревоженному Максютенко и молчаливому Антоновичу.
     - Вы действуйте, товарищи. Я сейчас пойду перехвачу малость - с утра не ел. Давайте. Я минут за двадцать управлюсь.
     И тоже исчез. Максютенко и Антонович молча отправились в котельную, застучали по гулкой лестнице. Антонович качался как пьяный, спотыкался и смотрел на Максютенко пьяными глазами.
     - А вы и трус же! - сказал ему Максютенко.
     Они спустились в подвал, прошли под серыми от пыли сводами, под желто светящей пыльной лампочкой, потом спустились еще ниже, в сырой мрак, в шахту, где был устроен склад угля. Отсюда, стуча по проложенным на угле доскам, храня молчание, они оба пошли на вздрагивающее пятно желтого света и вдруг увидели свои два мешка, освещенные желтым пламенем, низко гудящим в трех окошечках, словно прорезанных в темноте.
     - Лампа, черт, перегорела, - раздался в стороне неторопливый, хриплый голос истопника.
     - А чего - читать, что ли? - отозвался второй голос, помоложе.
     - Нет, товарищи. Лампу надо ввернуть обязательно, - каким-то капризным тоном заявил Максютенко.
     - А где ее взять?
     - Я сейчас попробую достать, - сказал вдруг Антонович и рванулся в темноту. Максютенко поймал его за пиджак.
     - Ладно, давайте в темноте! Чего там - света вон хватит из топок. Бумага загорится - еще светлее будет.
     - Извините, товарищи, дело ответственное. Как хотите... Лампочка не помешает.
     И Антонович, шарахнувшись вбок, освободился и, что-то бормоча, рысцой затопал по доске в глубь шахты.
     - Интересно! - сказал Максютенко. Плюнул, потом повалил мешок с документами и сел на него. - Вся комиссия разбежалась!
     Приблизительно через полчаса в темноте шахты застучали шаги. Это вернулся Антонович.
     - Ничего себе! - пропел ему навстречу Максютенко. - Достали хоть лампу?
     - Знаете, все кабинеты заперты. А та, что в подвале, закрыта сеткой.
     - Ну, браток, ты действительно интеллигентный! - Максютенко вскочил, не то улыбаясь, не то плача. Поморгал на огонь, крякнул с досады и побежал в шахту.
     Он поднялся в подвальный коридор. Лампочка здесь действительно была защищена проволочной сеткой. Он отогнул сетку, вывернул теплую, пыльную лампочку и, зажигая и роняя спички, спустился в шахту.
     - Из коридора вывернул? Правильно, - прогудел хриплый голос. - Дай-ка я полезу, вверну.
     Осыпая уголь, истопник ушел в шахту, потом вернулся, волоча что-то, должно быть лестницу.
     - А вы приступайте, ребята, к делу, - сказал он. - Это я долго здесь буду колдовать, с лампой-то.
     Максютенко развязал один мешок и, взяв охапку бумаги, поднес к топке. Бумага вспыхнула. Он стал торопливо заталкивать ее в топку то одной рукой, то другой, дуя на пальцы.
     - Так не пойдет, - к нему подошел рабочий, тот, что был помоложе. - Мне бумаги давайте, а я уж буду с печкой разговаривать.
     Максютенко подал ему несколько книг. Рабочий бросил в огонь одну, потом вторую. Третью книгу он стал перелистывать.
     - Книги зачем жгете? Лагранж. Аналитическая механика. Она же деньги стоит... Вон: девять рублей...
     - Ты, товарищ, поменьше разговаривай и занимайся делом, - сказал Максютенко.
     Взял эту книгу из рук рабочего и протолкнул ее в топку. Книга вспыхнула, тут же погасла и задымилась.
     - Что-то лампа не светит, - озабоченно прогудел вверху истопник. - Току, что ли, нет?..
     - Ладно, слезай, помогай иди, - сказал ему Максютенко. - Вы, Антонович, давайте берите этот мешок или идите тот развязывайте...
     - Ладно, я уж этот докончу, - с лихорадочным смешком проговорил Антонович. - Вот мы сейчас его с товарищем истопником...
     Максютенко и молодой рабочий отошли ко второй топке. Там у них быстро наладилась работа. Охапки бумаги так и вспыхивали одна за другой.
     - Ах, с-сатана! - вдруг зашипел Максютенко, отскакивая от топки: на его штанине сиял, расплываясь, красный уголек. - Понимаешь, хотел ногой подтолкнуть! Подпалил штаны! - заохал он, плюя на ладони и прихлопывая огонь на брюках.
     - Огонь, он тоже разбирает, - сказал истопник, глядя в топку, шуруя железным прутом. - Книгу не хочет брать. Видишь, сколько книжек уже дымится, а все не берет. Вот так завсегда, я заметил: книжка не горит, пока ее не растреплешь как следует. А тебя, - он улыбнулся, - тебя вроде ничего... принимает!
     - Такие штаны спалил! - ругал себя Максютенко. - Это ж от костюма!
     В это время в шахте застучали по доске чьи-то четкие шаги. Это пришел Урюпин.
     - Ну, что дело? Идет к концу? - спросил он бодро.
     - Идет. Даже штаны начинаем жечь, - сказал истопник.
     - Генерала сейчас встретил. Могу сообщить, товарищи, последнюю новость. Лопаткин получил восемь лет.
     - За что же это? - спросил истопник.
     - За разглашение государственной тайны.
     Урюпин закурил, взял из мешка лист ватмана, положил его в стороне, на ящик с углем, и сел.
     - Что, Антонович? Приходится быть и кочегаром? - сказал он благодушно.
     - Чертова душа... такие штаны... - не мог успокоиться Максютенко.
     - Мы видели этого Лопаткина... - задумчиво сказал молодой рабочий. - Секции меняли на втором этаже - помогать взялся... Говорит, работал на автозаводе...
     - У нас все, - Антонович, облегченно вздохнув, поднялся - Товарищ председатель, вот пустой мешок.
     - Вы далеко пойдете, Антонович. Это ведь я открыл у вас эти способности!
     - Анатолий Иванович, я не знаю, какие способности вы имеете в виду, - вдруг холодно отрезал Антонович. - У меня есть определенные представления о порядочности. И я ими руководствуюсь. Всегда и во всем.
     - Что ж, похвалить мы вас должны, - пропел Урюпин из "Евгения Онегина". И замолчал.
     Потом быстро вскочил.
     - Стоп! - и выхватил из рук молодого рабочего бумажку, которую тот читал, наклонясь к топке. - В огонь ее, в огонь, молодой человек! Ишь ты! Читать секретные бумаги!..
     - Там не написано "секретно".
     - Неважно, милый, неважно!
     - Там про вас чего-то написано, - сказал слесарь не без удовольствия. - Крепко написано!
     - Крепко, говоришь? - Урюпин бросил бумагу в огонь. - Трибунал покрепче может написать. Кому полагается. Кто болтает и кто нос сует. - Он сел и опять закурил. - Ну, что там у тебя, Максютенко? Давай закругляться, мне еще нужно-звонить генералу, он просил.
     Вспыхнула последняя охапка бумаги. Истопник сказал: "Кажись, все", - выпрямился и стал пристально смотреть на Урюпина.
     - Ну что ж, - бодро сказал тот, как бы не замечая его взгляда. - Поехали по домам! Спокойной ночи, товарищи истопники!
     Никто ему не ответил. Только слышнее, отчетливее стало суровое гудение топок.
     Когда Урюпин, Максютенко и Антонович вышли к лестнице, она вдруг загудела, застучала вся снизу доверху.
     - Кто-то бежит сюда! - Максютенко, открыв рот, прислушался.
     - Алло! - запрыгал вверху по маршам лестницы женский голос. - Кто там внизу? Там нет Урюпина?
     - Я здесь! - закричал Урюпин, скалясь, тревожно заглядывая вверх.
     - К генералу! Скорее!
     - Что такое? Разве он не ушел? - и Урюпин, перехватывая перила, еле касаясь ступенек, громадными скачками понесся вверх.
     Он поднялся на второй этаж, прошел через пустую приемную в кабинет директора. Генерал в расстегнутом кителе сидел за столом и, отхлебывая чай из стакана в подстаканнике, просматривал папку с текущей перепиской.
     - Сожгли? - спросил он.
     - Все готово.
     - Вон, читай, - сказал генерал, подстаканником подвинув к Урюпину бумагу, лежавшую на зеленом сукне стола.
     "Заявление, - прочитал Урюпин. - Прошу выдать мне папку с несекретной перепиской и несекретные чертежи, сделанные Д.А.Лопаткиным вне стен Проектного института и находящиеся в опечатанном прокуратурой шкафу по той причине, что у нас не было иного места для их хранения. Прилагаю копию доверенности. Дроздова".
     - А где доверенность? - спросил Урюпин.
     - Доверенность у нее. Заверена трибуналом. Вот копия.
     - Поздно. Все уничтожено.
     - Ответь ей, - и генерал, взяв коричневый карандаш, написал на заявлении Надежды Сергеевны от угла к углу: "Председателю комиссии тов.Урюпину. Разберитесь и решите по существу заявление тов.Дроздовой". - Какое сегодня число? - спросил он. Хмуро взглянул на Урюпина и, сильно нажимая на карандаш, поставил дату: "4 ноября 49 г." - И расписался.
     "Часы надо бы проставить", - подумал Урюпин, усиленно двигая шевелюрой.
     - Товарищ генерал. Как же разбираться - мы же сожгли... - начал было он.
     - Ничего не знаю. Я еще не имею акта. - И генерал спокойно посмотрел ему в глаза. - Завтра возьмешь у секретаря и ответишь ей. Коротко, но обстоятельно. Кто-то научил ее - видишь, она сдала заявление через окошко экспедиции. Значит, под расписку. Еще вчера. Ты серьезно к этому отнесись...
     - Все сгорело, чего тут разводить! - Урюпин неуверенно засмеялся. - Комиссия не нашла в бумагах Лопаткина таких документов, которые могли бы, так сказать... которые бы не имели...
     - Ну вот, я же знаю, ты мастер. Вот так и сделай.
     Все же, выйдя от генерала, Урюпин потемнел лицом. "Генерал, генерал, а уже испугался! - подумал он. - Дорожит папахой!"
     Тут же он прикинул в уме ответ комиссии на заявление Дроздовой: "Уважаемая тов. Дроздова! Комиссия рассмотрела Ваше заявление, а также документы, чертежи и прочие материалы из архива быв. конструкторской группы Лопаткина. Комиссия не находит возможным передать Вам просимые документы, так как все они содержат сведения, не подлежащие оглашению и тем более передаче в частные руки..."
     "Вот так и отвечу, - сказал он себе. - Чего пугаться! Пугаться-то нечего!" И он еще больше помрачнел. ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 1
     Прошло полтора года... Удар, нанесенный Лопаткину, оказался как раз тем предельным усилием его противников, которого он опасался и ждал. Изобретатель исчез с горизонта. Его словно столкнули на ходу в ночной океан, и богато иллюминованный корабль, полный жизни, дыша теплом человеческих страстей, пронесся мимо него.
     Через несколько дней после суда в отделах Гипролито еще можно было услышать споры о деле Лопаткина. Разноголосица была страшная. Одни говорили, что это талантливая, но не менее удачно пресеченная авантюра. Кое-кто видел в истории Лопаткина простой подкоп под авторитет Василия Захаровича Авдиева. У идола дерзнули вынуть изо лба его алмаз, и грянул гром... Большинство конструкторов молчало, но и молчание иногда можно класть на чашу весов.
     А через месяц о Лопаткине забыли вообще. Затем в газетах появились статьи Шутикова и Дроздова о новой победе отечественной техники - машине для отливки труб центробежным способом. Авторы обеих статей писали, что новые машины запущены в серийное производство и скоро ими будут оснащены два новых завода.
     Наконец-то и Леонид Иванович дождался этой чести - подписал статью, которую для него сочинил тот же Невраев. Но - странное дело! - став автором газетного подвала, Леонид Иванович не освободился от того чувства, которое вызывало на его лице чуть заметную, презрительную усмешку. Дело в том, что фамилия заместителя министра П.И.Шутикова в это же время стала появляться в длинных списках лиц, присутствовавших на том или ином торжественном приеме. Правда, фамилия Шутикова стояла в отчетах одной из последних, после него шли уже писатели и журналисты, но тем не менее... и Леонид Иванович чуть заметно разочарованно улыбался.
     А время шло. В середине пятидесятого года в газетах напечатали информацию в несколько слов о том, что П.И.Шутиков с группой инженеров едет за границу для ознакомления с промышленностью некоторых стран и обмена опытом. Он пробыл за границей месяц с лишним, потом вернулся из путешествия, и две недели целый отдел института Гипролито и несколько специалистов, вызванных из Ленинграда и с Урала, писали для него отчет о его впечатлениях и мыслях по поводу заграничных машин.
     Леонид Иванович смотрел на все это спокойно, только, может быть, чуть-чуть пристальнее, чем следует. И та же нелегкая усмешка таилась в его глазах. Вот если бы ему поручили съездить за границу и взглянуть на тамошнюю технику!.. Посадив за отчет столько людей, он, по крайней мере, хоть составил бы для них тезисы! Высказал бы свое отношение к увиденному, отметил бы слабые и сильные стороны зарубежной техники, то, чего там нет, и то, чему следует нашим инженерам поучиться. Кое-что он и сам написал бы. А _этот_ роздал ленинградцам и свердловчанам привезенные каталоги промышленных фирм и велел изучать и писать! Подобрал он, конечно, толковых людей. Люди были с головой. Но тем более - кто же из этих ребят пойдет на такое разделение труда: я буду путешествовать, а ты за меня трудись, читай со словарем каталоги! Пиши, показывай свою эрудицию, свой слог, а я подпишу! Не сделать ли наоборот?
     Так рассуждал Леонид Иванович. Это были горькие рассуждения недовольного человека наедине с самим собой. Кое-что Дроздов даже сгустил. Но когда отчет был составлен, Леонид Иванович по просьбе Шутикова охотно взялся просмотреть его, нет ли где ляпсуса. Отчет был пространный, под него подвели научную и историческую основы, и Леонид Иванович не нашел в нем погрешностей. "Здорово, черти, знают свое дело", - подумал он о составителях. Правда, в двух местах у него возникли сомнения, их следовало проверить и устранить. Но для этого нужно было взять литературу и заняться делом всерьез. И Леонид Иванович, поглядев некоторое время в сторону, усмехнулся и сам себе сказал, что это мелочи, чепуха.
     - Отчет подходящий, - заявил он Шутикову, и тот, обмакнув перо в свои любимые зеленые чернила, подписал его, словно прострочил последний лист на швейной машинке.
     Вскоре была выпущена серия труболитейных установок. Их смонтировали на нескольких заводах, принадлежавших двум министерствам, и потекла обильная продукция - такие же трубы, как та, в которую заглядывал когда-то Шутиков и на другом конце которой, по уверению Невраева, Павел Иванович видел некое солидное кресло.
     Может быть, это кресло и ожидало его - кто знает? Но вот в другом случае острое зрение неожиданно подвело Шутикова. Он не рассмотрел одной важной детали.
     Обнаружилось это спустя год и семь месяцев после ареста Лопаткина - в июне пятьдесят первого года.
     Один из тех рядовых сотрудников министерства, каких усаживают в одной комнате по десять - двенадцать человек, а иногда выселяют вместе со столом даже в длинный министерский коридор, - один такой человек, однажды проверяя бумаги, установил, что по такому-то заводу за квартал набегает большой перерасход чугуна. Этот человек, чье имя так и осталось неизвестным, забил в своем отделе тревогу. Начали исследовать причину, затеяли переписку с заводом, и оказалось, что там уже около года работают на новых машинах и трубы все время идут с небольшим отклонением от стандарта: если по государственному стандарту труба должна была весить тридцать два килограмма, то с завода шли трубы в тридцать четыре кило.
     Тревога, разрастаясь, пошла по инстанции вверх. Начальник отдела сообразил сразу, в чем суть и чем это грозит, лицо его стало строгим, он взял нужные бумаги и позвонил Шутикову, прося принять его по чрезвычайному, экстренному делу.
     Шутиков, конечно, принял его. Выслушал короткий доклад, негромко спросил:
     - А вы не прикидывали, что получится по всем заводам?
     - Я не запрашивал. Не хотелось шевелить это дело, Павел Иванович, до вашего распоряжения. Мы прикидывали ориентировочно. Вот... Получается цифра порядка сорока тысяч тонн...
     - Пугаете!..
     - Да, да. Порядка сорока...
     - А может быть, на остальных заводах не... Может, эти просто не освоили?..
     - На этом заводе толковый начальник цеха. Я верю ему. Говорит, что при данной системе охлаждения...
     - А мы ведь отправили еще четыре машины другому ведомству... - вспомнил вдруг Шутиков.
     - Наверняка и там. Павел Иванович, наверняка! Только не хватились еще...
     - А хватятся - сразу же на нас свалят. А?
     - Обязательно свалят!
     - Хорошо. Я подумаю.
     И Шутиков остался один в кабинете - какой-то весь мягкий, сияющий желтым золотом очков и коронок, словно погрузился в светлый сон. Никто бы не мог подумать, что он в эту минуту страдает. Он умеренно дымил папиросой и время от времени, надувая щеки, говорил: "пф-пф-пф-ф-ф!" Затем он позвонил Дроздову, и Леонид Иванович сразу же пришел и пристально взглянул на начальника умными черными глазами.

/ Полные произведения / Дудинцев В.Д. / Не хлебом единым

Смотрите также по произведению "Не хлебом единым":

• Краткое содержание