• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Дюма А. / Черный тюльпан

Черный тюльпан [8/14]

Скачать полное произведение

    - Она завернута в ту же бумагу, в которой вы мне ее дали, господин Корнелиус, и лежит на самом дне моего шкафа, под моими кружевами, кото- рые согревают ее, не обременяя ее тяжестью. Но прощайте, мой бедный зак- люченный!
     - Как, уже?
     - Нужно идти.
     - Прийти так поздно иак рано уйти!
     - Отец может обеспокоиться, что я поздно не прихожу;любленный может заподозрить, что у него есть соперник.
     И она вдруг стала тревожно прислушиваться.
     - Что с вами? - спросил ван Берле.
     - Мне показалось, что я слышу...
     - Что вы слышите?
     - Что-то вроде шагов, которые раздались на лестнице.
     - Да, правда, - сказал Корнелиус, - но это, во всяком случае, не Гри- фус, его слышно издали.
     - Нет, это не отец, я в этом уверена. Но...
     - Но...
     - Но это может быть господин Якоб.
     Роза кинулась к лестнице, и действительно было слышно, как торопливо захлопнулась дверь, раньше чем девушка спустилась с первых десяти ступе- нек.
     Корнелиус очень обеспокоился, но для него это оказалось только прелю- дией.
     Когда злой рок начинает выполнять свое дурное намерение, то очень редко бывает, чтобы он великодушно не предупредил свою жертву, подобно забияке, предупреждающему своего противника, чтобы дать тому емя при- нять меры предосторожности.
     Почти всегда с этими предупреждениями, воспринимаемымчеловеком инс- тинктивно или при посредстве неодушевленных предметов, - почти всегда, говорим мы, с этими предупреждениями не считаются.
     едующий день прошел без особенных событий. Грифус трижды обходил камеры. Он ничего не обнаружил. Когда Корнелиус слышал приближение шагов тюремщика, - а Грифус в надежде обнаружить тайны заключенного никогда не приходил в одно и то же время, - когда он слышал приближение шагов ое- го тюремщика, то он спускал свой кувшин вначале под карниз крыши, а за- тем - под камни, которые торчали под его окном. Это он делал при помощи придумаого им механизма, подобного тем, которые применяются на фермах для подъема и спуска мешков с зерном. Что касается веревки, при помощи которой этот механизм приводился в движение, то наш механик ухитрялся прятать ее во мхе, которым обросли черепицы, или между камнями.
     Грифус ни о чем не догадывался.
     Хитрость удавалась в течение восьми дней.
     Но однажды утром Корнелиус, углубившись в созерцание своей луковички, из которой росток пробивался уже наружуне слышал, как поднялся старый Грифус. В этот день дул сильный ветер, и в башне все кругом трещало. Вдруг дверь распахнулась, и Корнелиусыл захвачен врасплох с кувшином на коленях.
     Грифус, увидя в руках заключенного неизвестный ему, а следовательно, запрещенный предмет, набросился на него стремительнее, чем сокол набра- сывается на свою жертву.
     Случайно или благодаря роковой ловкости, которозлой дух иногда на- деляет зловредных людей, он попал своей громадной мозолистой рукой прямо в середину кувшина, как раз на чернозем, в котором находилась драгоцен- ная луковица. И пал он именно той рукой, которая была сломана у кисти и которую так хорошо вылечил ван Берле.
     - Что у вас здесь? - закричал он. - Наконец то я вас поймал!
     И он засунул свою руку в землю.
     - У меня ничего нет, ничего нет! - воскликнул, дрожа всем телом, Кор- нелиус.
     - А, я вас поймал! Кувшин с землей, в этом есть какая-то преступная тайна.
     - Дорогой Грифус... - умолял ван Берле, взволнованный подобно куро- патке, у которой жнец захватил гнездо с яйцами.
     Но Грифус принялся разрывать злю своими крючковатыми пальцами.
     - Грифус, Грифус, осторожнее! - сказал, бледнея, Корнелиус.
     - В чем дело, черт побери? - рычал тюремщик.
     - Осторожнее, говорю вам, вы убьете его!
     Он быстрым движением, в лном отчаянии, выхватил из рук тюремщика кувшин и прикрыл, как драценное сокровище, руками.
     Упрямый Грифус, убежденный, что раскрыл заговор против принца Оранс- кого, - замахлся на своего заключенного палкой. Но, увидя непреклонное решение Корнелиуса защищать цветочный горшок, он почувствовал, что зак- люченный боится больше за кувшин, чем за свою голову.
     И он старался силой вырвать у него кувшин.
     - А, - закричал тюремщик, - так вы бунтуете!
     - Не трогайте мой тюльпан! кричал ван Берле.
     - Да, да, тюльпан! - кричал старик. - Мы знаем хитрость господ заклю- чеых.
     - Но я клянусь вам...
     - Отдайте, - повторял Грифус, топая нами. - Отдайте, или я позову стражу.
     - Зовите, кого хотите, но вы получите этот бедный цветок только вмес- те с моей жизнью.
     Грифус в озлоблеи вновь запустил свою руку в землю и на этот раз вытащил оттуда совсем черную луковичку. В то время как ван Берле был счастлив, что ему удалось спасти сосуд, и не подозревал, что содержимое - у его противника, Грифус с силой швырнул размякшую луковичку, которая разломалась на каменных плитах пола и тотчас жеисчезла, раздавленная, превращенная в кусок грязи под грубым сапогом тюремщика.
     Иут ван Берле увидел это убийство, заметил влажные останки лукович- ки, понял дикую радость Грифуса и испустил крик отчаяния. В голове ван Берле молнией промелькнула мысль - убить этого злобного человека. Пылкая кровь ударила ему в голову, ослепила его, и он поднял обеими руками тя- желый, полный бесполезной теперь земли, кувшин. Еще один миг, и он опус- тил бы его на лысый череп старогорифуса.
     Его остановил крик, крик, в котором звенели слезы и слышался невыра- зимый ужас. Это кричала за решеткой окошечка несчастная Роза, - бледная, дрожащая, с простертыми к небу руками. Ей хотелось броситься между отцом и другом.
     Корнелиус уронил кувшин, который с грохотом разбился на тысячу мких кусочков.
     И только тогда Грифус понял, какой опасности он подвергался, и разра- зился ужасными угрозами.
     - О, - заметил Корнелиус, - нужно быть очень подлым и тупым челове- ком, чтобы отть у бедного заключенного его единственное утешение - лу- ковицу тюльпана.
     - О, какое престление вы совершили, отец! - сказала Роза.
     - А, ты, болтунья, - закричал, повернувшись к дочери, старик, кипев- ший от злос. - Не суй своего носа туда, куда тебя не спрашивают, а главное, проваливай отсюда, да быстрей.
     - Презренный, презренный! - повторял с отчаянием Корнелиус.
     - В конце концов это только тюльпан, - прибавил Грифус, несколько сконфуженный. - Можно вам дать сколько угодно тюльпанов, у меня на чер- даке их триста.
     - К черту ваши тюльпаны! - закричал Корнелиус. - Вы друг друга стои- те. Если бы у меня было сто миллиардов миллионов, я их отдал бы за тот тюльпан, который вы раздавили.
     - Ага! - сказал, торжествуя, Грифус. - Вот видите, вам важен вовсе не тюльпан. Вот видите, у этой штуки был только вид луковицы, а на самом деле в ней таилась какая-то чертовщина, быть может, какой-нибудь способ переписываться с врагами его высочества, который вас помиловал. Я пра- вильно сказал, что напрасно вам не отрубили голову.
     - Отец, отец! - воскликнула Роза.
     - Ну, что же, тем лучше, тем лучше, - повторял Грифус, приходя все в большее возбуждение: - я его уничтожил, я его уничтожил. И это будет повторяся каждый раз, как вы только снова начнете. Да, да, я вас пре- дупреждал, милый друг, что я сделаю вашу жизнь тяжелой.
     - Будь проклят, будь проклят! - рычал в полном отчаянии Корнелиус, щупая дрожащими пальцами последние остатки луковички, конец стольких ра- достей, стольких надежд.
     - Мы завтра посадим другую, дорогой господин Корнеус, - сказала ше- потом Роза, которая понимала безысходное горе цветовода.
     Ее нежные слова падали, как капли бальзама на кровоточащую ну Кор- нелиуса.
     XVIII Поклонник Розы
     Не успела Роза произнести эти слова, как с лестницы послышался голос. Кто-то спрашивал у Грифуса, что случилось.
     - Вы слышите, отец! - сказала Роза.
     - Что?
     - Господин Якоб зовет ва Он волнуется.
     - Вот сколько шума наделали! - заметил Грифус. - Можно было подумать, что этот ученый убивает меня. О, сколько всегда хлопот с учеными!
     Потом, указывая Розе на лестницу, он сказал:
     - Ну-ка, иди вперед, сударыня. - И, заперев дверь, он крикнул: - Я иду к вам, друг Якоб!
     И Грифус удалился, уводя с собой Розу и оставив в глубоком горе и одиночестве бедного Корнелиуса.
     - О, ты убил меня, старый палач! Я этого не переживу.
     И действительно, бедный ученый захворал бы, если бы придение не послало ему того, что еще придавало смысл его жизни и что именовалось Розой.
     Девушка ишла в тот же вечер.
     Первыми ее словами было сообщение о том, что отец впредь не будет ему мешать сажать цветы.
     - Откуда вы это знаете? - спросил заключенный жалобным голосом девуш- ку.
     - Я это знаю потому, что он это сам сказал.
     - Быть может, чтобы меня обмануть?
     - Нет, он раскаивается.
     - О, да, да, но слишком поздно.
     - Он раскаялся не по своей инициативе.
     - Как же это случилось?
     - Если бы вы знали, как его друг ругает его за это!
     - А, господин Якоб. Как видно, этот господин Якоб вас совсем не поки- дает.
     - Во всяком случае, он покидает н, по возможности, реже.
     И она улыбнулась той улыбкой, которая сейчас же рассеяла тенревнос- ти, омрачившую на мгновение лицо Корнелиуса.
     - Как это произошло? - спросил заключенный.
     - вот как. За ужином отец, по просьбе своего друга, рассказал ему историю с тюльпаном или вернее, с луковичкой и похвастался подвигом, ко- торый он совершил, когда уничтожил ее.
     Корнелиус испустил вздох, похожий на стон.
     - Если бы вы только видели в этот момент нашего Якоба, - продолжала Роза. - Поистине я подумала, что он подожжет крепость: его глаза пылали, как два факела, его волосы вставали дыбомон судорожно сжимал кулаки; был момент, когда мне казалось, что он хочет задушить моего отца. "Вы это сделали! - закричал он: - вы раздавили луковичку?" - "Конечно", - ответил мой отец. - "Это бесчестно! - продолжал он кричать. - Это гнус- но! Вы совершили преступление! "
     Отец мой был ошеломлен. "Что, вы тоже с ума сошли?" - спросил он сво- его друга.
     - О, какой благородный человек этот Якоб! - пробормотал Корнелиус. - У него великодушное сердце и честная душа.
     - Во всяком случае, пробирать человека более сурово, чем он пробрал моего отца, - нельзя, - добавила Роза. - Он был буквально вне себя. Он бесконечно повторял: "Раздавить луковичку, раздавить! О, мой боже, мой боже! Раздавить! "
     Потом, обратившиско мне: "Но ведь у него была не одна луковичка?" - спросил он.
     - Он это спросил? - заметил, насторожившись, Корнелиус.
     - "Вы думаете, что у него была не одна? - спросил отец. - Ладно, пои- щем и остальные".
     "Вы будете искать остальные - воскликнул Якоб, взяв за шиворот мое- го отца, но тотчас же отпустил его.
     Затем он обратился ко мне: "А что же сказана это бедный молодой че- ловек? "
     Я не знала, что ответить. Вы просили меня никому не говорить, какое большое значение придаете этим луковичкам. счастью, отец вывел меня из затруднения.
     Что он сказал? Да у него от бешенства на губах выстула пена.
     Я прервала его. "Как же ему было не обозлиться? - сказала я. - С ним поступили так жестоко, так грубо".
     "Вот как, да ты с ума сошла! - закричал в сю очередь отец. - Скажи- те, какое несчастье - раздавить луковицу тюльпана! За один флорин их можно получить целую сотню на базаре в Горкуме".
     "Но, может быть, менее ценные, чем эта луковица - ответила я, на ое несчастье.
     - И как же реагировал на эти слова Якоб? - спросил Корнелиус.
     - При этих словах, должна заметить, мне показалось, что в его глазах засверкали молнии.
     - Да, - заметил Корнелиус, - но это было не все, он еще что-нибудь сказал при этом?
     - "Так вы, прекрасная Роза, - сказал он вкрадчивым тоном, - думаете, что это была ценная луковица? "
     Я почувствовала, что сделала ошибку.
     "Мне-то откуда знать? - ответила я небрежно: - разве я понимаю толк в тюльпанах? Я знаю только, раз мы обречены - увы! - жить вместе с заклю- ченными, что для них всякое времяпрепровождение имеет свою ценность. Этот бедный ван Берле забавлялся луковицами. И вот я говорю, что было жестоко лишать его забавы".
     "Но прежде всего, - заметил отец, - каким образом он добыл эту луко- вицу? Вот, мне кажется, что было бы недурно узнать".
     Я отвела глаза, чтобы избегнуть взгляда отца, но я встретилась с гла- зами Якоба. Казалось, что он старается проникнуть в самую глубину моих мыслей.
     Часто раздражение избавляет нас от ответа. Я пожала плечами, поверну- лась и направилась к двери.
     Но меня остановило одно слово, корое я услышала, хотя оно было про- изнесено очень тихо.
     Якоб сказал моему отцу: "Это не так трудно узнать, чорт побери". "Да, обыскать его, если у него есть еще и другие луковички, то мы их най- дем", - ответил отец. "Да, обычно их должно быть три... "
     - Их должно быть три! - воскликнул Корнелиус. - Он сказал, что у меня три луковички?
     - Вы представляете себе, что эти слова поразили меня не меньше ваше- го. Я обернулась. Они были оба так
     Поглощены, что не заметили моего движения. "Но, может быть, - заметил отец: - он не прячет на себе эти луковички". - "Тогда выведите его под каким-нибудь предлогом из камеры, а тем временем я обыщу ее".
     - О, о, - сказал Корнелиус: - да ваш Якоб - негодяй.
     - Да, я опасаюсь этого.
     - Скажите мне, Роза... - продолжал задумчиво Корнелиус.
     - Что?
     - Не рассказывали ли вы мн что в тот день, когда вы готовили свою грядку, этот человек следил за вами?
     - Да.
     - Что он, как тень, проскользнул позади бузины?
     - Верно.
     - Что он не пропустил ни одного взмаха вашей лопаты?
     - Ни одного.
     - Роза, - произнес, бледнея, Корнелиус.
     - Ну что?
     - Он выслеживал не вас.
     - Кого же он выслеживал?
     - Он влюблен не в вас.
     - В кого же тогда?
     - Он выслеживал мою луковичку. Он влюблен в мой тюльпан.
     - А, это вполне возможно! - согласилась Роза.
     - Хотите в этом убедиться?
     - А каким образом?
     - Это очень лко.
     - Как?
     - Пойдите завтра в сад; постарайтесь сделать так, чбы Якоб знал, как и в первый раз, что вы туда идете; постарайтесь, обы, как и в пер- вый раз, он последовал за вами; притворитесь, что всажаете луковичку, выйдите из сада, но посмотрите сквозь калитку, и вы увидите, что он бу- дет делать.
     - Хорошо. Ну, а потом?
     - Ну, а потом мы поступим в зависимости от того, что он сделает.
     - Ах, - вздохнула Роза, - вы, господин Корнелиус, очень любите ваши луковицы.
     - Д - ответил заключенный, - с тех пор, как ваш отец раздавил эту несчтную луковичку, мне кажется, что у меня отнята часть моей жизни.
     - Послушайте, хотите испробовать еще один способ?
     - Какой?
     - Хотите принять предложение моего отца?
     - Какое предложение?
     - Он же предложил вам целую сотню луковиц тюльпанов.
     - Да, это правда.
     - Возьмите две или три, и среди этих двух-трех вы сможете вырастить и свою луковичку.
     - Да, это было бы неплохо, - ответил Корнелиус, нахмурив бри, - ес- ли бы ваш отец был один, но тот, другой... этот Якоб, который за нами следит...
     - Ах, да, это правда. Но все же подумайте. Вы этим шаете себя, как я вижу, большого удовольствия.
     Она произнесла эти слова с улыбкой, не вполне лишенной иронии.
     Корнелиус на момент задумался. Было видно, что он борется с очень большим желанием.
     - И всеаки нет! - воскликнул он, как древний стоик. - Нет! Это было бы слабостью, это было бы безумием. Это было бы подлостью отдавать на долприхоти, гнева и зависти нашу последнюю надежду. Я был бы челове- ком, не достойным прощения. Нет, Роза, нет! Завтра мы примем решение от- носительно вашей луковички. Вы будете выращивать ее, следуя моим указа- ниям. А что касается третьей, - Корнелиус глубоко вздохнул, - что каса- ется третьей, храните ее в своем шкафу. Берегите ее, как скупой бережет свою первую или последнюю золотую монету; как мать бережет своо сына; как раненый бережет последнюю каплю крови в своих венах. Берегите ее, Роза У меня предчувствие, что в этом наше спасение, что в этом наше бо- гатство Берегите ее, и если бы огонь небесный пал на Левештейн, то пок- лянитесь мне, Роза, что вместо ваших колец, вместо ваших драгоценностей, вмес этого прекрасного золотого чепца, так хорошо обрамляющего ваше личико, - поклянитесь мне, Роза, что вместо всего этого вы спасете ту последнюю луковичку, которая содержит в себе мой черный тюльпан.
     - Будьте спокойны, господин Корнелиус, - сказала мягким, торжественно грустным голосом Роза. - Будьте спокойны, ваши желания для меня священ- ны.
     - И даже, - продолжал молодой человек, все более я более возбуждаясь, - если бы вы заметили, что за вами следят, что все ваши поступки высле- живаютчто ваши разговоры вызывают подозрения у вашего отца или у этого ужасного Якоба, которого я ненавижу, - тогда, Роза, пожертвуйте тотчас же мною, мною, который живет только вами, у кого, кроме вас, нет ни еди- ного человека на свете, пожертвуйте мною, не посещайте меня больше.
     Роза почувствовала, как сердце сжимается у нее в груди; слезы высту- пи на ее глазах.
     - Увы! - сказала она.
     - Что? - спросил Корнелиус.
     - Я вижу...
     - Что вы видите?
     - Я вижу, - сказала, рыдая, девуа, - вы любите ваши тюльпаны так сильно, что для другого чувства у вас в сердце не остается места.
     И она убежала.
     После ухода девушки Корнелиус провел одну из самых тяжелых ночей в своей жизни.
     Роза рассердилась на него, и она была права. Она, быть может, не при- дет больше к заключенному, и он больше ничего не узнает ни о Розе, ни о своих тюльпанах.
     Но мы должны сознаться, к стыду нашего героя и садовода, что из двух привязанностей Корнелиуса перевес был на стороне Розы. И когда, около трех часов ночи, измученный, преследуемый страхом, истерзанный угрызени- ями совести, он уснул, в его сновидениях черный тюльпан уступил первое место прекрасным голубым глазам белокурой фрисландки.
     XIX
     Женщина и цветок
     Но бедная Роза, запершись в своей комнате, не могла знать, о ком или о чем грезил Корнелиус Помня его слова, Роза лонна была думать, что он больше грезит о тюльпане, чем о ней. И, однакоже, она ошибалась.
     Но так как не было никого, кто мог бы ей сказать, что она ошибается, так как неосторожные слова Корнелиуса, словно капли яда, отравили ее ду- шу, то Роза не грезила, а плакал
     Будучи девушкой неглупой и достаточно чуткой, Роза отдавала бе должное: не в оценке своих моральных и физических качеств, а в оценке своего социального положения.
     Корнелиус - ученый, Корнелиус - богат или, по крайней мере, был богат раньше, до конфискации имущест. Корнелиус - родом из торговой буржуа- зии, которая своими вывесками, разрисованными в виде гербов, гордилась больше, чем родовое дворянство своими настоящим" фамильными гербами. По- этому Корнелиус мог смотреть на Розу только как на развлечени но если бы ему пришлось отдать свое сердце, то он, конечно, отдал бего скорее тюльпану, то есть самому благородному и самому гордому из всех цветов, чем Розе, скромной дочери тюремщика.
     Розе было понятно предпочтение, оказываемое Корнелиусом черному тюльпану, но отчаяние ее только усугублялось от того, что она понимала.
     И вот, проведя бессонную ночь, Роза приняла решение: никогда больше не приходить к окошечку.
     Но так как она знала о пылком желании Корнелиуса иметь сведения о своем тюльпане, а с другой стороны - не хотела пвергать себя риску опять пойти к человеку, чувство жалости к которому усилилось настолько, что, пройдя через чувство симпатии, эта жалость прямо и быстрыми шагами переходила в чувство любви, и так как она не хотела огорчать этого чело- века, - то решила одна продолжать свои уроки чтения и письма.
     К счастью, она настолько подвинулась в своем учении, что ей уже не нужен был бы учитель, если б этого учителя не звали Корнелиусом.
     Роза горячо принялась читать библию Корнеля де Витта, на второй стра- нице которой, ставшей первой, с тех пор как та была оторвана, - на вто- рой странице которой было написано завещание Корнелиуса ван Берле.
     - Ах, - шептала она, перелистывая завещание, которое она никогда не кончала читать без того, чтобы из ее ясных глаз не скатывалась на поб- ледневшие щеки слеза, - ах, в то время был однакоже, мгновение, когда мне казалось, что он любит меня!
     Бедная Роза, она ошибалась! Никогда любовь заключенного так ясно не ощущала им, как в тот момент, до которого мы дошли и когда мы с неко- торым смущением отметили, что в борьбе черного тюльпана с Розой, побеж- денным оказался черный тюльпан.
     Но Роза, повторяем, не знала о поражении черного тюльпана.
     Покончив с чтением - занятием, в котором Роза сделала большие успехи, - она брала перо и принималась с таким же похвальным усердием за дело, куда более трудное, - за письмо.
     Роза писала уже почти разборчиво, когда Корнелиус так неосторожно позволил проявиться своему чувству. И она тогда надеялась, что сделает еще большие успехи и не позднее качерез неделю сумеет написать заклю- ченному отчет о состоянии тюльпа.
     Она не забыла ни одного слова из указаний, сделанных ей Корнелиом. В сущности, Роза никогда не забывала ни одного произнесенного им слова, хотя бы оно и не имело формы указания.
     Он, со своей стороны, проснулся влюбленным больше, чем когда-либо. Правда, тюльпан был еще очень ясным и живым в его вооажении, но уже не рассматривался как сокровище, которому он должен пожертвовать всем, даже Розой. В тюльпане он уже видел драгоценный цветок, чудесное соединение природы с искусством, нечто такое, что сам бог предназначил для того, чтобы украсить корсаж его возлюбленной.
     Однакоже весь день Корнелиуса преследовало смутное беспокойство. Он принадлежал к людям, обладающим достаточно сильной волей, чтобы на время забывать об опасности, угрожающей им вечером или на следующий день. По- боров это беспокойство, они продолжают жить своей обычной жизнь Только время от времени сердце их щемит от этой забытой угрозы. Они вздрагива- ют, спрашивают себя, в чем дело, затем вспоминают то, что они забыли. "О, да, - говорят они со вздохом, - это именно то".
     У Корнелиуса это "именно то" было опасение, что Роза не придет на свидание, как обычно, вечом.
     И по мере приближения ночи опасение становилось все сильнее и все настойчивее, пока оно всецело не овладело Корнелиусом и не стало его единственной мыслью. С сильно бьющимся сердцем встретил он наступившие сумерки. И по мере того, как сгущался мрак, слова, которые он произнес накануне и которые так огорчили бедную девушку, ярко всплывали в его па- мяти, и он задавал себе вопрос, - как мог он предложить своей утешитель- нице пожертвовать им для тюльпана, то есть отказаться, в случае необхо- димости, встречаться с ним, в то время как для него самого видеть Розу стало потребностью жизни?!
     Из камеры Корнелиуса слышно было, как били крепостные часы. Пробило семь часов, восемь часов, затем девять. Никогда металлический звон часо- вого механма не проникал ни в чье сердце так глубоко, как проник в сердце Кнелиуса этот девятый удар молотка, отбивавший девятый час.
     Все замло. Корнелиус приложил руку к сердцу, чтобы заглушить его биение, и прислушался. Шум шагов Ро, шорох ее платья, задевающего о ступени лестницы, были ему до тогзнакомы, что, едва только она ступала на первую ступеньку, он говорил:
     - А, вот идет Роза.
     В этот вечер ни один звук не нарушил тишины коридора; часы пробили четверть десятого, затем двумя разными ударами пробили половину десято- го, затем три четверти десятого, затем они громко оповестили не только гостей крепости, но и всех жителей Левештейна, что уже десять часов.
     Это был час, когда Роза обычно уходила от Корнелиуса. Час пробил, а Розы еще и не было.
     Итак, значит, его предчувствие не обмануло. Роза, рассердившись, ос- талась в своей комнате и покинула его.
     - О, я, несомненно, заслужил то, что со мной случилось. Она не придет и хорошо сделает, что не придет. На ее месте я поступил бы, конечно, так же.
     Тем не менее Корнелиус прислушивался, ждал и все еще надеялся.
     Так он прислушивался и ждал до полуночи, но в полночь потерял надежду и, не раздеваясь, бросился на постель.
     Ночь была долгая, печальная. Наступило утро, но и утро не принесло никакой надежды.
     В восемь часов утра дверь его камеры открылась, но Корнелиус даже не повернул головы. Он слышал тяжелые шаги Грифуса в коридоре, он прекрасно чувствовал, что это были шаги только одного человека.
     Он даже не посмотрел в сторону тюремщика.
     Однакоже ему очень хотелось поговорить с ним, чтобы спросить, как по- живает Роза. И каким бы странным ни показался отцу этот вопрос, Корнели- ус чуть было не задал его. В своем эгоизме он надеялся услышать от Гри- фуса, что его дочь больна.
     Роза обычно,а исключением самых редких случаев, никогда не приходи- ла днем. И по длился день, Корнелиус обыкновенно не ждал ее. Но по то- му, как он внезапно вздрагивал, по тому, как прислушивался к звукам со стороны двери, по быстрым взглядам, которые он бросал на окошечко, было ясно, что узник таил смутную надежду: не нарушит ли Роза своих привычек?
     При втором посещении Грифуса Корнелиус, против обыкновения, спросил старого тюремщика самым ласковым голосом, как его здоровье. Но Грифус, лаконичный, как спартанец, ограничился ответом:
     - Очень хорошо.
     При третьем посещении Корнелиус изменил форму вопроса.
     - В Левештейне никто не боле - спросил он.
     - Никто, - еще более лаконично, чем в первый раз, ответил Грифус, захлопывая дверь перед самым носом заключенного.
     Грифус, не привыкший к подобным любезностям со стороны Корнелиуса, усмотрел в них первую попытку подкупить его.
     Корнелиус остался один. Было семь часов вечера, и тут вновь началось еще сильнее, чем накануне, то терзание, которое мы пытались описать. Но, как и накануне, часы протекали, а оно все не появлялось, милое видение, которое освещало сквозь окошечко камеру Корнелиуса и, уходя, оставляло т свет на все время своего отсутствия.
     Ван Берле провел ночь в полн отчаянии. Наутро Грифус показался ему еще более безобразным, более грубым, более безнадежным, чем обычно. В мыслях или, скорее, в сердце Корнелиуса промелькнула - надежда, что это именно он не позволяет Розе пходить.
     Им овладевало дикое желание задушить Грифуса. Но если бы Корнелиус задушил Грифуса, то по всем божеским и человеческим законам Роза уже ни- когда не смогла бы к нему прийти. Таким образом, не подозревая того, тю- ремщик избег самой большой опасности, какая ему только грозила в жизни.
     Наступил вечер, и отчаяние перешло в меланхолию. Меланхолия была тем более мрачной, что, помимо воли ван Берле, к испытываемым им страданиям прибавлялось еще воспоминание о бедном тюльпане. Наступили как раз тдни апреля месяца, на которые наиболее опытные садоводы указывают, как на самый подходящий момент для посадки тюльпанов. Он сказал Розе: "Я укажу вам день, когда вы должны будете посадить вашу луковичку в землю". Именно в следующий вечер он и должен был назначить ей день посадки. По- года стояла прекрасная, воздух, хотя слегка и влажный, уже согревался бледными апрельскими лучами, которые всегда очень приятны, несмотря на их бледность. А что, если Роза пропуститремя посадки, если к его горю, которое он испытывает от разлуки с молой девушкой, прибавится еще и неудача от посадки луковички, от тог что она будет посажена слишком поздно или даже вовсе не будет посажена?
     Да, соединение таких двух несчастий легко могло лишить его аппетита, что и случилось с ним на четвертый день. На Корнелиуса жалко было смот- реть, когда он, подавленный горем, бледный от изнеможения, рискуя не вы- тащить обратно своей головы из-за решетки, высовывался из окна, пытаясь увидеть маленький садик слева, о котором ему рассказывала Роза и ограда которого, как она говорила, прилегала к речке. Он рассматривал сад в на- дежде увидеть там, при первых лучах апрельского солнца, молодую девушку или тюльпан, свои две разбитые привязанности.
     Вечером Грифус отнес обратно и завтрак, и обед Корнелиуса; он только чуть-чуть к ним притронулся. На следующий день он совсем не дотрагивал до еды, и Грифус унес ее обратно совершенно нетронутой.
     Корнелиус в продолжение дня не вставал с постели.
     - Вот и прекрасно, - сказал Грифус, возвращаясь в последний раз от Корнелиуса, - вот и прекрасно, скоро, мне кажется, мы избавимся от уче- ного.
     Роза вздрогнула.
     - Ну, - заметил Якоб, - каким образом?
     - Он больше не ест, и не пьет, и не поднимается с постели. Он (уйдет отсюда, подобно Грецию, в ящике, но только его ящик будет гробом.
     Роза побледнела, как мертвец.
     - О, - прошептала она, - я понимаю, он волнуется за свой тюльпан.
     Она ушла к себе в комнату подавленная, взяла бумагу и перо и всю ночь старалась написать пимо.
     Утром Корнелиус поднялся, чтобы добраться до окошечка, и заметил кло- чок бумаги, который подсунули под дверь. Он набросился на записку и про- чел несколько слов, написанных почерком, в котором он с трудом узнал по- черк Розы, настолько он улучшился за эти семь дней.
     "Будьте спокойны, ваш тюльпан в хорошем состоянии".
     Хотя записка Розы и успокоила отчасти страдания Корнелиуса, но он все же почувствовал ее иронию. Так, значит, Роза действительно не больна. Роза оскорблена; значит, Розе никто не мешает приходить к нему, и она по собственной воле покинула Корнелиуса. Итак, Роза была свободна, Роза находила в себе достаточно силы воли, чтобы не приходить к тому, кто умирал с горя от разлуки с ней.
     У Корнелиуса была бумага и карандаш, который ему принесла Роза. Он знал, что девушка ждет ответа, но что она придет за ним только ночью. Поэтому он написал на клочке такой жбумаги, какую получил:
     "Меня удручает не беспокойство о тюльпане. Я болен от разлуки с ва- ми".
     Затем, когда ул Грифус, когда наступил вечер, он просунул под дверь записку и стал слушать. Но, как старательно он ни напрягал слух, он все же не слышал ни шагов, ни шороха платья. Он услышал только слабый, как дыхание, нежный, как ласка, голос, который прозвучал сквозь окошечко:

/ Полные произведения / Дюма А. / Черный тюльпан