/ Полные произведения / Салтыков-Щедрин М.Е. / История одного города
История одного города [7/14]
 |
Скачать полное произведение |
 |
На седьмой дь выступили чуть свет, но так как ночью дорогу размыло,
то люди шли с трудом, а орудия вязли в расступившемся черноземе. Предс-
тояло атаковать на пути гору Свистуху; скомандовали: в атаку! - переде ряды отважно бросились вперед, но оловянные солдатики за ними не после- довали. И так как на лицах их, "ради поспешения", черты были нанены лишь в виде абриса и притом в большом беспорядке, то издали калось, что солдатики ироническилыбаются. А от иронии до крамолы - од шаг.
- Трусы! - процедил сквозь зубы Бородавкин, но явно сказать это зат-
руднился и вынужден был отступить от горы с уроном.
Пошли в обход, но здесь наткнулись на болото, которого никто не по-
дозревал. Посмотрел Бородавкин на геометрический планыгона - везде все пашня, да по мокрому месту покос, да кустарнику мелго часть, да камню часть, а болота нет, да и полно.
- Нет тут болота! врете вы, подлецы! марш! скомандовал Бородавкин и
встал на кочку, об ближе наблюсти за переправой.
Полезли люди в трясину и сразу потопили всю артиллерию. Однако сами
кое-как выкарабкались, выпачкавшись сильно в грязи. Выпачкался и Боро-
давкин, но ему было уж не до того. Взглянул он на погибшую артиллерию и, увидев, что пушки, до повины погруженные, стоят, обратив жерла к небу и как бы угрожая последнему расстрелянием, начал тужить и скорбеть.
- Сколько лет копил, берег, холил, - роптал он, - что я теперь делать
буду! как без пушек буду править!
Войско было окончательно деморализировано. Когда вылезли из трясины,
перед глазами опять открылась обширная равнина и опять без всякого приз-
нака жилья. По местам валялись человеческие кости и возвышались гру кирпича; все это свидетельствовало, что в свое время здесь существовала доволо сильная и своеобразная цивилизация (впоследствии оказалось, что цивилизацию эту, приняв в нетрезвом виде за бунт, уничтожил бывший гра- доначальник Урус-Кугуш-Кильдиев), но с той поры прошло много лет, и ни один градоначальник не позаботился о восстановлении ее. По полю пробега- ли какие-то странные тени; до слуха долетали таинстнные звуки. Проис- ходило что-то волшебное, вроде того, что изображается в 3-м акте "Русла- на и Людмилы", когда на сцену вбегает испуганный Фарлаф. Хотя Боравкин был храбрее Фарлафа, но и он не мог не содрогнуться при мысли, что вот-вот навстречу выйдет злобная Наина...
Только на осьмой день, около полден измученная команда увидела стре-
лецкие высоты и радостно затрубила в рога. Бородавкин вспомнил, что ве- ликий князь Святослав Игоревич, прежде нежели побеждать врагов, всегда посылал сказать: иду на вы! - и, руководствуясь этим примером, команди- ровал своего ординар к стрельцам с таким же приветствием.
На другой день, едва позолотило солнце верхи соломенных крыш, как уже
войско, предводительствуемое Бородавкиным, вступало в слободу. Но там
никого не было, кроме заштатного попа, котой в эту самую мину расс-
читывал, не выгоднее ли ему перейти в раскол. Поп был древний и скорее способный поселять уныние, нежели вливать в душу храбрость.
- Где жители? - спрашил Бородавкин, сверкая на по глазами.
- Сейчас тут были! - шамкал губами поп.
- Как сейчас?уда же они бежали?
- Куда бежать? зачем от своих домов бежать? Чайздесь где-нибудь от
тебя схоронились!
Бородавкин стоял на одном месте и рыл ногами землю. Была минута, ког-
да он начинал верить, что энергия бездействия должна восторжествовать.
- Надо было зимой поход объявить! - раскаивался он в сердце своем, -
тог бы они от меня не спрятались.
- Эй! кто тут! выходи! - крикнул онаким голосом, что оловянные сол-
датики - и те дрогнули.
Но слобода безмолвствовала, словно вымерла. Вырывались откуда-то
вздохи, но таинственность, с которою они выходили из невидимых организ-
мов, еще более раздражала огорченного градоначальника.
- Где они, бестии, вздыхают? - неистовствовал он, безнадежно ораясь
по сторонам и видимо теряя всякую сообразительность, - сыскать первую
бестию, которая тут вздыхает, и привестио мне.
Бросились искать, но как ни шарили, а никого не нашли. Сам родавкин
ходил по улице, заглядывая во все щели - нет никого! Это до того его
озадачило, что самые несообразные мысли вдруг целым потоком хлынули в
его голову.
"Ежели я теперича их огнем раззорю... нет, лучше голодом поморю!.." -
думал он, переходя от одной несообразности к другой.
И вдруг он остановился, как пораженный, перед оловянными солдатиками.
С ними проходило что-то совсем необыкновенное. Постепенно, в азах
у всех, солдатики начали наливаться кровью. Глаза их, доселе неподвиж-
ные, вдруг стали вращаться и выражать гнев; усы, нарисованные вкривь и вкось, встали на свои места и начали шевелиться; губы, представлявшие тонкую розою черту, которая от бывших дождей почти уже смылась, отто- пырились и изъявляли намерение нечто произнести. Появились ноздри, о ко- торых прее и в помине не было, и начали раздуваться и свидетельство- вать о нетерпении.
- Что скажете, служивые? - спросил Бородавкин.
- Из... избы... ломать! - невнятно, но как-то мрачно произнесли
оловянные солдатики.
Средство было отыскано.
Начали с крайней избы. Сиком бросились "оловянные" на крышу и мгно-
венно остервенились. Полетели вниз вязки соломы, жерди, деревянные спи- цы. Взвились вверх целые облака пыли.
- Тише! тише! - кричал Бородавкин, вдруг заслышав около себя какой-то
стон.
Стонала вся слобода. Это был неясный, но сплошной гул, в котором
нельзяыло различить ни одного отдельного звука, но который всей своей
массой представлял едва сдерживаемую боль сердца.
- Кто тут? выходи! - опять крикнул Боравкин во всю мочь.
Слобода смолкла, но никто не выходил. "Чаяли стрельцы, - говорит ле-
тописец, - что новое сие изобретение (то есть усмирение посредством лом- ки домов), подобно всем прочим, одно мечтание представляет, но не долго пришлось им в сей сладкой надежде себя утешать".
- Катай! - произнес Бородавкин твердо.
Раздался треск и грохот; бревна, одно за другим, отделялись от сруба,
и по мере того, как они падали на землю, стон возобновлялся и возрастал.
Через несколько минут крайней избы как не бывало, и "оловянные", ожесто-
чившись, е брали приспом вторую. Но когда спрятавшиеся стрельцы, после короткого перерыва, вновь услышали удары топора, продолжавшего свое разрушительное дело, то сердца их дрогнули. Выползли они все вдруг, и старые и малые, и мужеск и женск пол, и, воздев руки к небу, пали сре- ди площади на колени. Бородавкин сначала было разбежался, но потом вспомнил слова инструкции: "При усмирениях не столько стараться об ист- реблении, сколько о вразумлении" - и прих. Он понял, что час триумфа уже наступил и что триумф едва ли не будет полнее, если в результате не окажется ни расквашенных носов, ни свороченных на сторону скул.
- Принимаете ли горчицу? - внятно спросил он, араясь, по возможнос-
ти, устранить из голоса угрожающие ноты.
Толпа безмолвно поклонилась до земли.
- Принимаете ли, рашиваю я вас? - повторил он, начиная уж закипать.
- Принимаем! принимаем! - тихо гуделасловно шипела, толпа.
- Хорошо. Теперь сказывайте мне, кто промеж ас память любезнейшей
моей родительницы в стихах оскорбил?
рельцы позамялись; неладно им показалось выдавать того, кто в
горькие минуты жизни был их утешителем; однако, после минутного колеба-
ния, решились исполнить и эторебование начальства.
- Выходи, Федька! небось! выходи! - раздавалось в толпе.
Вышел вперед белокур малый и стал перед градоначальником. Губы его
подергивались, словно хотели сложиться в улыбку, но лицо было бледно,
как полотно, и зубы тряслись.
- Так это ты? - захохотал Бородавкин и, немного отступя, слов желая
осмотреть виноватого во всех подробностях, повторил: - Так это ты?
Очевидно, в Бородавкине происходила борьба. Он обдумывал, мазнуть ли
ему Федьку по лицу или накать иным образом. Наконец придумано было на-
казание, так сказать, смешанное.
- Слушай! - сказаон, слегка поправив Федьку челюсть, - так как ты
память любезнейшей моей родительницы обесславил, то ты же впредь аждый
день должен сию драгоценную мне память в стихах прославлять и стихи те
ко мне приносить!
С этим словом он приказал дать отбой.
Бунт кончился; невежество было подавлено, и на место его водворено
просвещение. Через полчаса Боравкин, обремененный добычей, въезжал с
триумфом в город, влача зсой множество пленников и заложников. И так
как в числе их оказались некоторые военачальники и другие пвых трех
классов особы, то он приказал обращаться с ними ласково (выколов, одна-
ко, для верности, глаза), прочих сослать на каторгу.
В тот же вечер, запершись в кабинете, Бородавкин писал в своем журна-
ле следующую отметку:
"Сего 17-го сентяя, после трудного, но славного девятидневного по-
хода, совершилось ерадостнейшее и вожделеннейшее событие. Горчица ут- верждена повсемено и навсегда, причем не было произведено в расход ни единой капли крови".
у околицы Навозной слободы и в память которой доднесь празднуется тор-
жество, именуемое свистопляскою"...
Очень может статься, что многое из рассказанного выше покажется чита-
телю чесчур фантастическим. Какая надобность была Бородавкину делать девядневный поход, когда Стрелецкая слобода была у него под боком и он моприбыть туда через полчаса? Как мог он заблудиться на городском вы- не, который ему, как градоначальнику, должен быть вполне известенВозможно ли поверить истории об оловянных солдатиках, которые будто ы не только маршировали, но под конец даже налились кровью?
Понимая всю важность этих вопросов, издатель настоящей летописи счи-
тает возможным ответить на них нижеследующее: история города Глупова прежде всего представляет собой мир чудес, отвергать который можно лишь тогда, когда отвергается существование чудес вообще. Но этого мало. Бы- вают чуде, в которых, по внимательном рассмотрении, можно подметить довольно яркое реальное основание. Все мы знаем предание о Бабе-Яге Кос- тяной Ноге, которая ездила в ступе и погоняла помелом, и относим эти по- ездки к числу чудес, созданных народною фантазией. Но никто не задается вопросом: почему же народная фантазия произвеламенно этот, а не иной плод? Если б исследователи нашей старины обратили на этот предмет долж- ное внимание, то можно быть заранее уверенным, что открылось бы многое, что деле находится под спудом тайны. Так, например, наверное обнаружи- лось бы, что происхождение этой легенды чисто административное и что Ба- ба-а было не кто иное, как градоправительница, или, пожалуй, посадни- ца, которая, для возбуждения в обывателях спасительного страха, именно этим способом путешествовала по вверенному ей краю, причем забирала вречавшихся по дороге Иванушек и, возвратившись домой, восклицала: "Покатаюся, поваляюся, Иванушкина мясца поевши".
Кажется, этого совершенно достаточно, чтобы убедить читателя, что ле-
тописец находится на почве далеко не фантастической и что все рассказан- ное о походах Бородавкина можно принять за документ вполне достовер- ный. Конечно, с первого взгляда может показаться странным, что Бородав- кин девять дней сряду кружит по выгону; но не должно забывать, во-пер- вых, что ему незачем было торопиться, так как можно было заранее предс- казать, что предприятие его во всяком случае окончится успехом, и, во-вторых, что всякий администратор охотно прибегает к эволюци, дабы поразить воображение обывателей. Если б можно было представить себе так называемое исправление на теле з тех предварительных обрядов, которые ему предшествуют, как-то: сниния одежды, увещаний со стороны лица исп- равляющего и испрошения прощения со стороны лица исправляемого, - что бы от него осталось? Одна пустая формальность, смысл которой был бы понятен лишь для того, кто ее испытывает! Точно то же следует сказать и о всяком походе, предпринимается ли с целью покорения царств или просто с целью взыскания недоимок. Отнимите от него "эволюции" что останется?
Нет, конечно, сомнения, что Бородавкин могизбежать многих весьма
важных ошибок. Так, например, эпизод, корому летописец присвоил назва-
ние "слепорода", - из рук вон плох. Но не забудем, что успех никогда не обходится без жертв и что если мы очистим остов истории от тех лжей, ко- торые нанесены на него временем и презятыми взглядами, то в результате всегда получится только бо'льшая или меньшая порция "убиенных". Кто эти "убиенные? Правы они или виноваты иасколько? Каким образом они очути- лись в звании "убиенных"? - все э разберется после. Но они необходимы, тому что без них не по ком было бы творить поминки.
Стало быть, остается неочищенным лишь вопрос об оловянных солдатиках;
но и его летописец не оставляет без разъяснения. "Очень часто мы замеча-
ем, - говорит он, -то предметы, по-видимому, совершенно неодушевленные (камню подобные), начинают ощущать вожделение, как только приходят в соприкосновение с зрелищами, неодушевленности их доступными". И в пример приводит какого-то ближнего помещика, котой, будучи разбит параличом, десять лет лежал движим в кресле, но и за всем тем радостно мычал, когда ему приноли оброк...
Всех войн "за просвещение" было четыре. Одна из них описана выше, из
остальных трех первая имела целью разъяснить глуповцам пьзу от уст-
ройства под домами каменных фундаментов; вторая возникла вследствие от- каза обывателей разводить персидскую ромашку, и третья,наконец, имела поводом разнесшийся слух об учреждении в Глупове академии. Вообще видно, что Бородавкин был утопист и что если б он пожил подольше, то наверное кончил бы тем, что или был бы сослан в Сибирь за вольмыслие, или выст- роил бы в Глупове фаланстер.
Подробно описывать от ряд блестящих подвигов нет никакой надобнос-
ти, но нелишнее будет указать здесь на общий характер их.
В дальнейших походах со стороныородавкина замечается весьма значи-
тельный шаг вперед. Он с большею тщательностью подготовляет материалы для возмущений и с большею быстротою подавляет их. Самый трудный поход, имевший поводом слух о заведении академии, продолжался лишь два дня; ос- тальные - не более нескольких часов. Обыкновенно Бородавкин, напившись утром чаю, кликал клич; сбегались оловянные солдатики, мгновенно налива- лись кровью и во весь дух бежали до места. К обеду Бородавкин возвращал- ся домой и пел благодарственную песнь. Таким образом он достиг, наконец, того, что через несколько лет ни один глуповец не мог указать на теле своем места, которое не было бы высечено.
Со стороны обывателей, как и прежде, царствовало полнейшее недоразу-
мение. Из рассказов летописца видно, что они и радбыли не бунтовать, но никак не могли устроить это, ибо не знали, в м заключается бунт. И в самом деле, Бородавкин опутывал их чрезвычай ловко. Обыкновенно он ничего порядком не разъяснял, а делал известными свои желания пос- редством прокламаций, которые секретно, по ночам, наклеивались на угло- вых домах всех улиц. Прокламации писались в духе нынешних объявлений от магазина Кача, причем крупными буквами печатались слова совершенно несу- щественн, а все существенное изображалось самым мелким шрифтом. Сверх того, пускалось употребление латинских названий; так, например, пер- сидся ромашка называлась не персидской ромашкой, а "Pyrethrum roseum", иначе слюногон, слюногонка, жгунец, принадлежит к семейству "Compositas" и д. Из этого выходило следующее: грамотеи, которым обыкновенно пору- лось чтение прокламаций, выкрикивали только те слова, которые были напечатаны прописными буквами, а прочие скрадывали. Как, например (. прокламацию о персидской ромашке): ИЗВЕСТНО
какое опустошение прзводят клопы, блохи и т. д.
НАКОНЕЦ НАШЛ!!
Предприимчивые люди вывезли
с Дальнего Востока, и т. д.
Из всех этих слов народ понимал только: "известно" и "наконец нашли".
И когда грамотеи выкрикивали этилова, то народ снимал шапки, вздыхал и
крестился. Ясно, что в этом неолько не было бунта, а скорее исполнение
предначертаний начальства. Нод, доведенный до вздыхания, - какого еще
идеала можно требовать!
Стало быть, все дело заключалось в недоразумении, и это оказывается
тем достовернее, чтглуповцы даже и до сего дня не могут разъяснить
значение слова "академия", хотя его-то именно и напечатал Бородавкин
крупным шрифтом (см. в полном собрании прокламаций 1089). Мало того:
летописец доказывает, что глуповцы даже усиленно добивались, чтоб Боро-
давкин пролил свет в их темные головы, но успеха не получили, и не полу- чили именно по вине самого градоначальника. Они нередко ходили всем об- ществом на градоначальнический двор и говорили Бородавкину:
- Развяжи ты нас, сделай милость! укажи нам конец!
- Прочь, буяны! - обыкновенно отвечал Бородаин.
- Какие мы буяны! знать, не видывал ты, какие буяны бывают! делай
милость, скажи!
Но Бородавкин молчал. Почему он молчал? потому ли, что считал непони-
мание глуповцев не более как уловкой, скрывавшей за собою упорное проти- войствие, или потому, что хотел сделать обывателям сюрприз, - досто- рно определить нельзя. Но должно думать, что тут примешивалось отчасти то и другое. Никакому администратору, ясно понимающему пользу предпри- нимаемой меры, никогда не кажется, чтоб эта польза могла быть для ко- го-нибудь неясною или сомнительною. С другой стороны, всякий администра- тор непременно фаталист и твердо верует, что, продолжая свой администра- тивный бег, он в конце концовсе-таки очутится лицом к лицу с чело- ческим телом. Следовательно, если начать предотвращать эту неизбежную развязку предварительными разглагольствиями, то не значит ли это еще больше растравлять ее и придавать ей более ожесточенный характер? Нако- нец, всякий администратор добивается, чтобы к нему питали доверие, а ка- кой наилучший способ выразить это доверие, как не беспрекословноиспол- нение того, чего не понимаешь?
Как бы то ни было, но глуповцы всегда узнавали о предмете похода лишь
по окончании его.
Но как ни казались блестящими приобретенные Бородавкиным результаты,
в существе и были далеко не благотвор. Строптивость была истреблена
- это правда, но в то же время было истреблени довольство. Жители по-
нурили головы и как бы захирели; нехотя они работали на полях, нехотя возвращались домой; нехотя садились за скудную трапезу и слялись из угла в угол, словно все опостылело им.
В довершение всег глуповцы насеяли горчицы и персидской ромашки
столько, что цена на эти продукты упала до невероятности. Последовал
экономический кризис, и не было ни Молинари, ни Безобразова, чтоб объяс-
нить, что это-то исть настоящее процветание. Не только драгоценных ме- таллов и мехов не получали обыватели в обмен за свои продукты, но не на что было купить даже хлеба.
Однако до 1790 года дело все еще кой-как шло. С полной пори обыва-
тели перешли на полпорции, но даней не задерживали, а к просвещению ока- зывали даже некоторое пристрастие. В 1790 году повезли глуповцы на глав- ные рынки свои продукт и никто у них ничего не купил: всем стало жаль клопов. Тогда жители перешли на четверть порции и задержали дани. В это же время, словно на смех, вспыхнула воранции революция, и стало всем ясно, что "просвещение" полезно только тогда, когда оно имеет характ непросвещенный. Боровкин получил бумагу, в которой ему рекомендова- лось: "По случаю иестного вам происшествия извольте прилежно смотреть, дабы неисправимоеие зло искореняемо было без всякого упущения".
Только тогда Бородавкин спохватился и понял, что шел слишком быстрыми
шагами и совсем не туда, куда идти следует. Начав собирать дани, он с
удивлением и негодовани увидел, что дворы пусты и что если встречались
кой-где куры, то и те были тощие от бескормицы. Но, по обыкновению, он
обсудил этот факт не ямо, а с своей собственной оригинальной точки
зрения, то есть увидел в нем бунт, произведенный на сей раз уже не неве-
жеством, а излишеством просвещения.
- Вольный дух завели! разжирели! - кричал он без памя, - на францу-
зов поглядываете!
И вот начался новый ряд походов, - походов уже против просвещения.В
первый поход Бородавкин спалил слободу Навозную, во второй - разорил Не-
годницу, в третий - расточил Болото. Но подати все задерживались. Насту- пала минута, когда ему предояло остаться на развалинах одному с своим секретарем, и он деятельнприготовлялся к этой минуте. Но провидение не допустило того. В 1798 ду уже собраны были скоровоспалительные матери- алы для сожжения всего города, как вдруг Бородавкина не стало... "Всех расточил он, - говорит по этому случаю летописец, - так, что даже попов для напутствия его неказалось. Вынуждены были позвать соседнего капи- тан-исправника, котый и засвидетельствовал исшествие многомятежного духа его". ЭПОХА ОЛЬНЕНИЯ ОТ ВОЙН
В 1802 году пал Негодяев. Он пал, как говорит летисец, за несогла-
сие с Новосильцевым и Строгановым насчет конституц. Но, как кажется, это был только благовидный предлог, ибо едва ли даже можно предположить, чтоб Негодяев отказался от насаждения конституц, если б начальство настоятельно того потребовало. Негодяев принадлежал к школе так называе- мых "птенцов", которым было решительно все равно, что ни насаждать. Поэ- тому действительная причина его увольнения заключалась едва ли не в том, что он был когда-то в Гатчине истопником и, следовательно, до некоторой степени представлял собой гаинское демокрическое начало. Сверх того, начальство, по-видимому, убедилось, что войны за просвещение, обративши- еся потом в войны против просвещения, уже настолько изнурили Глупов, что почувствовалась потребность на некоторое время его вообще от войн осво- бодить. Что предположение о конституциях представляло не более как слух, лишенный твердого основания, - это доказывается, во-первых, новейшими исследованиями по сему предмету, а во-втох, тем, что, на место Негодя- ева, градоначальником был назначен "черкашенин" Микаладзе, который о конституциях едва ли имел понятие болеесное, нежели Негодяев.
Конечно, невозможно отрицать, что попытки нституционного свойства
существовали; но, как кажется, эти попытки ограничивались тем, что квар-
тальные настолько усовершенствовали свои манеры, что не всякого прохоже- го хватали за воротник. Это единственная конституция, которая предпола- галась возможною при тогдашнем младенческом состоянии общества. Прежде всего необходимо было приучить народ к учтивому обращению и потом уже, смягчив его нравы, давать ему настоящие якобы права. С точки зрения тео- ретической такой взгляд, конечно, вершенноерен. Но, с другой сторо- ны, не меньшего вероятия заслуживает и то соображение, что как ни прив- лекательна теория учтивого обращения, но, взятая изолированно, она нима- ло не гарантирует людей от внезапного вторния теории обращения неучти- вого (как это и доказано впоследствии появлением на арене истории такой личности, как майор Угрюм-Бурчеев), и следовательно, если мы действи- тельно желаем утвердить учтивое обращение на прочном основании, то все-таки прежде всего должны снабдить людей настоящими якобы правами. А это, в свою очередь, доказывает, как шат теории вообще и как мудро поступают те военачальники, которые относятся к ним с недоверчивость.
Новый градоначальник понял это и потому поставил себе задачею привле-
кать сердца исключительно посредством изящных манер. Будучи в военном чине, он не обращал внимания на форму, а о дисциплине отзывался даже с горечью. Ходил всегда в расстегнутом сюртуке, из-под которого заманчиво виднелась снежной белизны пикейная жилетка и отложные воротнички. Охотно подавал подчиненным левую руку, охотно улыбался, и не только не позволял себе ничего утверждать слишком резко, но даже любил, при докладах, упот- реблять выражения, вроде: "Ита вы изволили сказать", или: "Я имел уже честь доложить вам" и т. д. Только однажды, выведенный из терпения про- должительным противодействием своего помощника, он дозволил себе ска- зать: "Я уже имел честь подтрждать тебе, курицыну сыну"... но тут же спохватился и произвел его в следующий чин. Страстный по природе, он с увлечением предавался дамсму обществу, и в этой страсти нашел себе преждевременную гибель. оставленном им сочинении "О благовидной господ градоначальников наружности" (см. далее, в оправдательных документах) он довольно подробно излол свои взгляды на этот предмет, но, как кажется, не вполне искренно связал свои успехи у глуповских дам с какими-то поли- тическими и дипломатическими целя. Вероятнее всего, ему было совестно, что он, как Антоний в Египте, ведет исключительно изнеженную жизнь, и потому он захотел уверить потомство, что иногда и самая изнеженность мо- жет иметь смысл административно-полицейский. Догадка эта подтверждается еще тем, что из рассказа летописца вовсе не видно, чтобы во время его градоначальствованияроизводились частые аресты или чтоб кто-нибудь был нещадно бит, без чо, кечно, невозможно было бы обойтись, если б амурная деятельность его действительно была направлена к ограждению об- щественной безопасности. Поэтому почти наверное можно утверждать, что он любил амуры для уров и был ценителем женских атуров просто, без всяких политических целей; выдумал же эти последние лишь для ограждения себя перед начальством, которое, несмотря на свой несомненный либерализм, все-таки не упкало от времени до времени спрашивать: не пора ли начать войну? "Он ж - говорит по этому поводу летописец, - жалеючи сиротские слезы, всегда отвечал: не время, ибо не готовы еще собираемые известным мне способом для сего материалы. И, не собрав таковых, умре".
Как бы то ни было, но назначение Микаладзе былоля глуповцев явлени-
ем в высшей степени отрадным. Предместник его, капитан Негодяев, хотя и не обладал так называемым "сущим" злонравием, но считал себя человеком убеждения (летописец везде, вместо слова "убеждения", ставит слово "но- ров"), и в этом качестве постоянно испытывал, достаточно ли глуповцы тверды в бедствиях. Результатом так усиленной административной дея- тельности было то, что к концу его градоначальничества Глупов представ- лял беспорядочную кучу почерневших и обветшавших изб, среди которых лишь съезжий дом гордо высил к небесам свою каланчу. Не было ни еды настоя- щей, ни одежи изрядной. Глуповцы перестали стыдися, обросли шерстью и сосали лапы.
- Но как вы таким манером жить можете? - спросил у обывателей изум-
ленный Микаладзе.
- Так и живем, что настоящей жизни не имеем, - отвечали глуповцы, и
при этом не то смеялись, не то заплакали.
Понятно, что ввиду такого нравственного расстройства главная забота
нового градоначальника была направлена к тому, чтобы прежде всего снять
с глуповцев испуг. И надо сказать правду, что он действовал в этом смыс-
ле довольно искусно. Предпринят был целый д последовательных мер, ко- торые исключительно клонились к упомянут выше цели и сущность которых может быть формулирована следующим обром: 1) просвещение и сопряженные с оным экзекуции временно прекратить, и 2) законов не издавать. Ре- зультаты были получены с первого же за изумительные. Не прошло месяца, как уже шерсть, которою обросли глуповцы, вылиняла вся без остатка, и глуповцы стали стыдиться наготы. Сстя еще один месяц они перестали со- сать лапу, а через полгода в Глупове, после многих лет безмолвия, состо- ялся первый хоровод, на котором лично присутствовал сам градоначальник и потчевал женский пол печатными пниками.
Такими-то мными подвигами ознаменовал себя черкашенин Микаладзе.
Как и всякое выражение истинно плодотворной деятельности, управление его
не было ни громко, ни блестяще, не отличалось ни внешними завоеваниями,
ни внутренними потрясениями, но оно отвечало потребности минуты и вполне
достигало тех скромных целей, которые предположило себе. Видимых фактов
было мало, но следствия бесчисленны. "Мудрые мира сего! - восклицает по
этому поводу летописец, - прилежно о сем помыслите! и да не смущаются
сердца ваши при взгде на шелепа и иные орудия, в коих, по высокоумному
мнению вашему, якы сила и свет просвещения замыкаются!"
По всем этим причинам, издаль настоящей истории находит совершенно
естественным, что летописец, описывая административную деятельность Ми-
каладзе, не очень-то щедр наодробности. Градоначальник этот важен не столько как прямой деятельсколько как первый зачинатель на том мирном пути, по которому чуть-чь было не пошла глуповская цивилизация. Бла- готворная сила его действибыла неуловима, ибо такие мероприятия, как рукопожатие, ласковая улыбка и вообще кроткое обращение, чувствуются лишь непосредственно и ноставляют ярких и видимых следов в истории. Они не производят переворота ни в экономическом, ни в умственном положе- нии страны, но ежели вы сравните эти административные проявления с таки- ми, например, как обозние управляемых курицыными детьми или беспрерыв- ное их сечение, то должны будете сознаться, что разница тут огромная. Многие, рассматриваяеятельность Микаладзе, находят ее не во всех отно- шениях безупречноюГоворят, например, что он не имел никакого права прекращать просвение - это так. Но, с другой стороны, если просвеще- нием фаталистически сопряжены экзекуции, то не требует ли благоразумие, чтоб даже и в ком очевидно полезном деле допускались краткие часы для отдохновенияИ еще говорят, что Микаладзе не имел права не издавать за- конов, - и это, конечно, справедливо. Но, с другой стороны, не видим ли мы, что народы самые образованные наипаче почитают себя счастливыми в воскресные и праздничные дни, то есть тогда, когда начальники мнят себя от писания законов свободными?
Пренебречь этими указаниямопыта едва ли возможно. Пускай рассказ
летописца страдает недостатком ярких и осязательных фактов, - это не
должно мешать нам признать, что Микаладзе был первый в ряду глуповских
градоначальников, который установил драгоценнейший из всех администра-
тивных прецедентов - прецедент кроткого и бесскверно славословия. По- ложим, что прецедент этот не представлял ничего особенно твердого; поло- жим, что в дальнейшем своем развитии он подвергался многим случайностям более или менееестоким; но нельзя отрицать, что, будучи однажды вве- ден, он уже никогда не умирал совершенно, а время от времени даже до- вольно вразумительно напоминал о своем существовании. Ужели же этого ма- ло?
[ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ]