Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Салтыков-Щедрин М.Е. / История одного города
История одного города [9/14]
рованная гола...
Но никто не догадался, что, благодаря именно этому обстоятельству,
город был доведен до такого благосостояния, которому подобного не предс-
тавляли летописи самого его основания. ПОКЛОНЕНИЕ МАМОНЕ И ПОКАЯНИЕ
Человеческая жизнь - сновидение, говорят философы-спиритуалисты, и
если б они были вполне логичны, то прибавили бы: и история - тоже снови-
дение. Разумеется, взятые абсолютно, оба эти сравнения одинаково нелепы, однако нельзя не сознаться, что в истории действительно встречаются по местам словно про, перед которыми мысль человеческая останавливается не без недоумения. Поток жизни как бы прекращает свое естественное тече- ние и образует водоворот, который кружится на одном месте, брызжет и покрывается мутною накипью, сквозь которую невозможно различить ни ясных типических черт, ни даже сколько-нибудь обособившихся явлений. Сбивчивые и неосмысленныеобытия бессвязно следуют одно за другим, и люди, по-ви- димому, не преследуют никаких других целей, кроме защиты нынешнего дня. Попеременно, они то трепещут,о торжествуют, и чем сильнее дает себя чувствовать унижение, тем жестче и мстительнее торжество. Источник, из которого вышла эта тревога, уже замутился; начала, во имя которых воз- никла борьба, стушевались; остается борьба для борьбы, искусство для ис- кусства, изобретающее дыбу, хождение по спицам и т. д.
Конечно, тревога эта преимущественно сосреточивается на поверхнос-
ти; однако ж едва ли возможно утверждать, что и на дне в это время обс- тоит благополучно. Что происходит в тех слоях пучины, которы следуют непосредственно за верхним слоем и далее, до самого дна? пребывают ли они спокойными, или и на них производит свое давление тревога, обнару- жившаяся в верхнем слое? - с полною достоверностью определить это невоз- можно, так как вообще у нас еще нет привычкприглядываться к тому, что уходит далеко вглубь. Но едва ли мы ошибемся, сказавши, что давление чувствуется и там. Отчасти оно выражается в форме материальных ущербов и утрат, но преимущественно в форме более или менее продолжительной отс- рочки общественного развития. И хотя резутаты этих утрат с особенною горечью сказываются лишь впоследствии, однако ж можно догадаться, что и современники без особенного удовольствия относятся к тем давлениям, ко- торые тяготеют над ними.
Одну из таких тяжких исторических эпох, вероятно, переживал Глупов в
описываемое летописцем время. Собственная внутреня жизнь города спря-
талась на дно, на поверхность же выступили какие-то злостные эманации, которые и завладели всецело ареной истории. Искусственные примеси сверху донизу опутали Глупов, и ежели можно сказать, что в общей экономии его существования эта искусственность была небесполезна, то с не меньшею правдой можно утверждать и то, что люди, живущие под гнетом ее, суть лю- ди не весьмачастливые. Претерпеть Бородавкина для того, чтоб познать пользу употребления некоторых злаков; претерпеть Урус-Кугуш-Кильдибаева для того, чтоб ознакомится с настоящею отвагою, - как хоте, а такой удел не может быть назван ни истинно нормальным, ни обенно лестным, хотя, с другой стороны, и нельзя отрицать, что некоторые злаки действи- тельно полезны, да и отвага, употребленная в свое время и в своем месте, тоже не вредит.
При таких условиях невозможно ожидать, чтобы обыватели оказали ка-
кие-нибудь подвиги по части благоустройства и благочиния или особенно успели по части наук и искусств. Для их подобные исторические эпохи суть годы учения, в течение которыхни испытывают себя в одном: в какой мере они могут претерпеть. Такимименно и представляет нам летописец своих сограждан. Из рассказа его видно, что глуповцы беспрекословно под- чиняются капризам истории и не представляют никаких данных, по которым можно было бы судить о степени их зрелости, в смысле самоуправления; что, напротив того, онмечутся из стороны в сторону, без всякого плана, как бы гонимые безоттным страхом. Никто не станет отрицать, что эта картина не лестная, но иною она не может и быть, потому что материалом для нее служит человек, которому с изумительным постоянством долбят го- лову и который, разумеется, не может прийти к другому результату, кроме ошеломления. Историю этихшеломлений летописец раскрывает перед нами с тою безыскусственностью и правдою, которыми всегда отличаются рассказы бытописателей-архивариусов. По моему мнению, это все, чего мы имеем пр во требовать от него. Никакогореднамеренного глумления в рассказе его не замечается: напротив тогово многих местах заметно даже сочувствие к бедным ошеломляемым. Уже он тот факт, что, несмотря на смертный бой, глуповцы все-таки продолжают жить, достаточно свидетельствует в пользу их устойчивости и заслужает серьезного внимания со стороны историка.
Не забудем, что летописец преимущественно ведет речь о так называемой
черни, которая и доселе считается стоящею как бы вне пределов истории. С
одной стороны, его умственному взору представляется сила, подкравшаяся
издалека и успевшая орнизоваться и окрепнуть, с другой - рассыпавшиеся
по углам и всегда застигаемые врасплох людишки и сироты. Возможно ли ка-
кое-нибудь сомнение насчет характера отношений, которые имеют возникнуть из сопоставления стихий столь противоположных?
Что сила, ооторой идет речь, отнюдь не выдуманная - это доказывает-
ся тем, что представление об ней даже положилоснование целой истори- ческой школе. Представители этой школы совершенно искренно проповедуют, что чем больше уничтожать обывателей, тем блополучнее они будут и тем блестящее будет сама история. Конечно, это мнение не весьма умное, но как доказа это людям, которые настолько в себе уверены, что никаких доказатеств не слушают и не принимают? Прежде нежели начать доказы- вать, надобно еще заставить себя выслушать, а как это сделать, когда жа- лобщик самого себя не умеет статочно убедить, что его не следует ист- реблять?
- Говорил я ему: как вы, сударь, имеете резон драться? а он только
знай по зубам щелкает: вот тебе резон! вот тебе резон!
Такова единственно ясная формула взаимных отношений, возможная при
подобных условиях. Нет резона драться, но нет резона и не драться; в ре-
зультате виднеется лишь печальная тавтология, в которой оплеуха объявля- ется оплеухою. Конечно, тавтология этадержится на нитке, на одной только нитке, но как оборвать эту нитку? - в этом-то весь и вопрос. И вот само собою высказывается мние: не лучше ли возложить упование на будущее? Это мнение тоже не весьма умное, но что же делать, если никаких других мнений еще не выработалось? И вот егоо, по-видимому, держались и глуповцы.
Уподобив себя должникам, находящимся во власти вечных кредиторов, они
рассудили, что на свете бывают всякие кредиторы: и разумные и неразум-
ные. Разумный кредитор помогает должнику выйти из стесненных обстоя- тельств и в вознаграждение за свою разумность получает свой долг. Нера- зумный кредитор сажает должника в острог или непрерывно сечет его и в вознаграждение не получает ничего. Рассудив таким образом,луповцы ста- ли ждать, не сделаются ли все кредиторы разумными? И ждут до сего дня.
Поэтому я не вижу в раказах летописца ничего такого, что посягало
бы на достоинство обывалей города Глупова. Это люди, как и все другие,
с тою только оговорко что природные их свойства обросли массой нанос-
ных атомов, зкоторою почти ничего не видно. Поэтому о действительных "свойствах" и речи нет, а есть речь только о наносных атомах. Было ли бы лучше или даже приятнее, если б летописец, вместо описания нестройных движений, изобразил в Глупове идеальное средоточие законности и права? Например, в ту мину, когда Бородавкин требует повсеместного распрост- ранения горчицы, было ли бы для читателей приятнее, если б летописец заставил обывателей не трепетать перед ним, а с успехом доказывать нес- воевременность и неуместность его затей?
Положа руку на сердце, я утверждаю, что подобное извращение глуповс-
ких обычаев было бы не только не полезно, ноаже положительно неприят- но. И причина тому оче проста: рассказ летописца в этом виде оказался бы несогласным с истою.
Неожиданное усекновение головы майора Прыща не оказало почти никакого
влияния на благополучие обывателей. Некоторое время, за оскудением гра-
доначальников, городом управляли квартальные; но так как либерали еще продолжал давать тон жизни, то и они не бросались на жителей, но учтиво прогуливались по базару и умильно рассматривали, который кусок пожирнее. Но даже и эти скромные походы не всегда сопровождались для них удачею, потому что ыватели настолько осмелись, что охотно дарили только тре- бухой.
Последствием такого благополучия было то, что в течение целого года в
Глупове состоялся всего од заговор, но и то не со стороны обывателей
против квартальных (как это обыкновенно бывает), а напротив того, со
стороны квартальных прот обывателей (чего никогда не бывает). А имен-
но: мучимые голодом квартальные решились отравить в гостином дворе всех собак, дабы иметь в ночное время беспрепятственный вход в лавки. К счастью, покушение было усмотрено вовремя, и заговор разрешился тем, что самих же заговорщиков лишили на время установленной дачи требухи.
После того прибыл в Глуповстатский советник Иванов, но оказался
столь малого роста, что не г вмещать ничего пространного. Как нарочно,
это случилось в ту самую пору, когда страсть к законодательству приняла
в нашем отечестве размеры чуть-чуть не опасные; канлярии кипели уста-
вами, как никогда не кипели сказочные реки млекои медом, и каждый ус- тав весил отнюдь не менее фунта. Вот это-то обстоятельство именно и при- чинило погибель Иванова, рассказ о которой, впчем, существует в двух совершенно различных вариантах. Один вариантоворит, что Иванов умер от испуга, получив слишком обширный сенатскийказ, понять который он не надеялся. Другой вариант утверждает, что Иванов вовсе не умер, а был уволен в отставку за то, что голова его, вследствие постепенного присы- хания мозгов (от ненужнти в их употреении), перешла в зачаточное состояние. После этого он будто бы жилще долгое время в собственном имении, где и удалось ему положить начало целой особи короткоголовых (микрокефалов), которые существуют иоднесь.
Каковой из этих двух вариантов заслуживает большего доверия - решить
трудно; но справедливость требует сказать, что атрофирование столь важ-
ного органа, как голова, едва ли могло свершиться в такое короткое вре- мя. Однако ж, с другой стороны, не подлежит сомнению, что микрокефалы действительно существуют и что родоначальником их предание называет именно статского советника Иванова. Впрочем, для нас это вопрос второс- тепенный; важно же то, что глуповцы, и во времена Иванова, продолжали быть благополучни и что, следовательно, изъян, которым он обладал, послужил обывалям не во вред, а на пользу.
В 1815 году приехал на смену Иванову конт дю Шарио, французский вы-
ходец. Париж был взят; врачеловечества навсегда водворен на острове Св. Елены; "Московские ведомости" заявили, что с посрамлением врага за- дача их кончилась, и обещали прекратитсвое существование; но на другой день взяли свое обещание назад и далдругое, которым обязывались прек- ратить свое существование лишь тогда, когда Париж будет взят вторично. Ликование было общее, а вместе со всеми ликовал и Глув. Вспомнили про купчиху Распопову, как она, вместе с Беневоленским,нтриговала в пользу Наполеона, выволокли ее на улицу и разрешили мальчишкам дразнить. Целый день преследовали маленькие негодяи злосчастную вдову, называли ее Бона- партовной, антихристовой наложницей и проч., покуда наконец она не приш- ла в исступление и не начала прорицать. Смысл этипрорицаний объяснился лишь впоследствии, когда в Глупов прибыл Угрюм-рчеев и не оставил в городе камня на камне.
Дю Шарио был весел. Во-первых, его эмигрантскому сердцу было радост-
но, что Париж взят; во-вторых, он столько вмени настоящим манером не едал, что глуповские пироги с начинкой показались ему райскою пищей. На- евшись досыта, он потребовал, чтоб ему немедленно указали место, где бы- ло бы можно passer n temps а faire des be^tises19, и был отменно дово- лен, когда узнал,то в Солдатскослободе есть именно такой дом, какого ему желательно. Затем он начал болтать и уже не переставал до тех пор, покуда не был, распоряжению начальства, выпровожен из Глупова за гра- ницу. Но так как он все-таки был сыном XVIII века, то в болтовне его не- редко прорывался дух исследования, который мог бы дать очень горькие плоды, если б он не был в значительной степени смягчен духом легкомыс- лия. Так, напмер, однажды он начал объяснять глуповцам права человека; но, к счастью, кончил тем, что объяснил права Бурбонов. В другой раз он начал с того, что убеждал обывателей уверовать боню Разума, и кончил тем, что просил признать непогрешимость папы. Все это были, однако ж, одни facons de parler20; и в сущности виконт готобыл стать на сторону какого угодно убеждения или догмата, если имел в виду, что за это ему перепадет лишний четвертак.
Он веселился без устали, почти ежедневно устроивал маскарады, одевал-
ся дебардером, танцевал канн и в особенности любил интриговать муж- чин21. Мастерски пел он гвуазные песенки и уверял, что этим песням на- учил его граф д'Артуа (впоследствии французский король Карл X), во время пребывания в Риге. Ел счала все, что попалоно когда отъелся, то стал употреблять преимущесенно так называемую не'чисть, между которой отда- вал предпочтение давленине и лягушкам. Но дел не вершил и в администра- цию не вмешивался.
Это последнее обстоятельство обещало продлить благополучие глуповцев
без конца; но они сами изнемогли под бременем своего счастья. Они забы-
лись. Избалованные пятью последовательными градоначальничествами, дове- денные почти до ожесточения грубою лестью квартальных, они возмечтали, что счастье принадлежит им по праву и что никто не в силах отнять его у них. Победа над Наполеоном еще более утвердила их в этом мнении, и едва ли не в эту самую эпоху сложилась знаменитая пословица: шапками закида- ! - которая впоследствии долгое время служила девизом глуповских под- вигов на поле брани.
И вот последовал целый ряд прискорбных событий, которые летописец
именует "бессжим глуповским неистовством", но которое гораздо прилич-
нее назвать скоропреходящим глуповским баловством.
Начали с тог что стали бросать хлеб под стол и креститься неистовым
обычаем. Облиния того времени полны самых горьких указаний на этот пе-
чальный факт. "Было время, - гремели обличители, - когда глуповцы древ- них Платонои Сократов благочестием посрляли; ныне же не токмо сами Платонами сделались, но даже того горчае, ибо едва ли и Платон хлеб бо- жий не в уста, а на пол метал, как нынешняя некая модная затея то делать повелевает". Но глуповцы не внимали обличителям, и с дерзостью говорили: "Хлеб пущ свиньи едят, а мы свиней съедим - тот же хлеб будет!" И дю Шарио не только не возбранял подобных ответов, но даже видел в них воз- никновее какого-то духа исследования.
Почувствовавши себя на воле, глуповцы с какой-то яростью устремились
по той покатости, которая очутилась под их ногами. Сейчас же они вздума-
ли строить башню, с таким расчетом, чтоб верхний ее конец непременно упирался в небеса. Но так как архитектов у них не было, а плотники бы- ли не ученые и не всегда трезвые, то довели башню до половины и бросили, и только, быть может, благодаря этому обстоятельству избели смешения языков.
Но и этого показалось мало. Забыли глуповцы иинного Бога и прилепи-
лись к идолам. Вспомнили, что еще при ВладимирКрасном Солнышке некото- рые вышедшие из употребления боги были сданы в архив, бросились туда и вытащили двух: Перуна и Волоса. Идолы, нескоко веков не знавшие ремон- та, находились в страшном запущении, а у Пуна даже были нарисованы уг- лем усыТем не менее глуповцам показали они так любы, что немедленно собрали они сходку и порешили так: знатным обоего пола особам кланяться Перуну, а смердам - приносить жертвы Волосу. Призвали и причетников и требовали, чтоб они сделались кудесниками; но они ответа не дали и в смущении лишь трепетали воскрилиями. Тогда припомнили, что в Стрелецкой слободе есть некто, именуемый "расстрига Кузьма" (тот самый, который, если читатель припомнит, задумывал при Бородавкинперейти в раскол), и послали за ним. Кузьма к этому времени совсем у оглох и ослеп, но едва дали ему понюхать монету рубль, как он сейчасе на все согласился и на- чал выкрикивать что-то непонятное стихами Аверкиева из оперы "Рогнеда".
Дю Шарио смотрел из окна на всю эту церемонию и, держась за бока,
кричал: "Sont-ils be^tes! dieux des dieux! sont-ils be^tes, ces moujiks
de Gloupoff!"22.
Развращение нравов развилось не по дням, а по часам. Появились ко-
котки и кокодессы; мужчинзавели жилетки с неслыханными вырезками, ко- торые совершенно обнажали грудь; женщины устраивали сзади возвышения, имевшие проразовательный смысл и возбуждавшие в прохожих вольные мыс- ли. Образовался новый язык, получеловечий, полуобезьяний, но во всяком случае вполне негодный для выражения каких бы то ни было отвлеченных мыслей. Знатные особы ходили по улицам и пели: "A moi l'pompon", или "La Venus aux carottes"23, смерды слонялись по кабакам и горланили камаринс- кую. Мнили, что во время этой гульбы хлеб вырастет сам собой, и потому перестали возделывать пя. Уважение к старшим исчезло; агитировали воп- рос, не следует ли, по достижении людьми известных лет, устранять их из жизни, но корысть одеала верх, и порешили на том, чтобы стариков и старух продать в ратво. В довершение всего, очистили какой-то манеж и поставили в нем "Прекрасную Елену", пригласив, в качестве исполнительни- цы, девицу Бланш Гандон.
И за всем тем продолжали считать себя самым мудрым наром в ре.
В таком положении застал глуповские дела статский советк Эраст Анд-
реевич Грустилов. Человек он был чувствительный, и когда говорил о вза- имных отношениях двух полов, то краснел. Только что переэтим он сочи- нил повесть под названием: "Сатурн, останавливающий св бег в объятиях Венеры", в которой, по выражению критиков того времени, счастливо соче- талась нежность Апулея с игривостью Парни. Под именеСатурна он изобра- жал себя, под именем Венеры - известную тогда красицу Наталью Кирил- ловну де Помпадур. "Сатурн, - писал он, - был обременен годами и ел согбенный вид, но еще мог некоторое совершить. Надо же, чтоб Венера, приметив сию в нем особенность, тановила на нем благосклонный свой взгляд"...
Но меланхолический вид (предтеча будущего мистицизма) прикрывал в нем
много наклонностей несомненно порочных. Так, например, известно было,
что, находясь при действующей армии провиантмейстером, он довольно неп-
ринужденно распоряжалсказенною собственностью и облегчал себя от наре- каний собственной совести только тем, что, взирая на солдат, евших затх- лый хлеб, проливал обильные слезы. Известно было также, что и к мадам де Помпадур проник он отнюдь не с помощью какой-то "особенности", а просто с помощью денежных приношений, и при ее посредстве избавился от суда и даже получил высшее против прежнего назначение. Когда же Помпадурша бы- ла, "за слабое держание некоторой тайности", сослана в монастырь и пост- рижена под именем инокини Нимфодоры, то он первый осил в нее камнем и написал "Повесть о некоторой многолюбивой жене"в которой делал очень ясные намеки на прежнюю свою благодетельницу. Сверх того, хотя он робел и краснел в присутствии женщин, но под этою робостью таилось то пущее сластолюбие, которое любит предварительно раздражить ся и потом уже неуклонно стремится к начертанной цели. Примеров этого затаенного, но жгучего сластолюбия рассказывали множество. Таким образом, однажды, одевшись лебедем, он подпл к одной купавшейся девице, дочери благород- ных родителей, у которотолько и приданого было, что красота, и в время, когда она гладила его по головке, сделал ее на всю жизнь несчаст- ною. Одним словом, онсновательно изучил мифологию, и хотя любил прики- дываться благочестным, но в сущности был злейший идолопоклонник.
Глуповская распущенность пришлась ему по вкусу. При самом въезде в
город он встретил процессию, которая сразу заинтересовала его. Шесть де-
виц, одетых в прозрачные хитоны, несли наосилках Перунов болван; впе- реди, в восторженном состоянии, скакала предводительша, приытая одними страусовыми перьями; сзади следовала толпа дворян и дворянок, жду ко- торыми виднелись почетнейшие представители глуповского купечества (мужи- ки, мещане и краснорядцы победнее кланялись в это время Волосу). Дойдя до площади, толпа остановилась. Перуна поставили на возвышение, предво- дительша встала на колени и громким голосом начала читать "Жертву вечер- нюю" г. Боборыкина.
- Что такое? - спросил Грустилов, высываясь из кареты и кося испод-
тишка глазами на наряд предводительши.
- Пеновы именины справляют, ваше высокородие! - отвечали в один го-ос квартальные.
- А девочки... девочки... есть? - как-то томно сприл Грустилов.
- Весь синклит-с! - отвечали квартальные, сочувственно переглянувшись
мду собою.
Грустилов вздохнул и приказал следоватьалее.
Остановившись в градоначальническом доме и осведомившись от письмово-
дителя, что недоимок нет, что торговля процветает, а мледелие с каждым годом совершенствуется, он задумался на минуту, потом помялся на одном месте, как бы затрудняясь выразить заветн мысль, но наконец каким-то неуверенным голосом спросил:
- Тетерева у вас водятся?
- Точно так-с, ваше высокородие!
- Я, знаете, поеннейший, люблю иногда... Хорошо иногда посмотреть,
как они... как врироде ликованье этакое бывает...
И покраснел. Письмоводитель тоже на минуту смутился, однако ж сейчас
же вслед за тем и нашелся.
- На что лучше-с! - отвечал он, - только осмелюсь доложить вашему вы-
сокороди у нас на этот счет даже лучше зрелища видеть моо-с!
- Гм... да?..
- У нас, ваше высокородие, при предместнике вашемкокотки завелис
так у них в народном театре как есть настоящий ток устроен-с. Каждый ве-
чер собираются-с, свищут-с, ногами перебирают-с...
- Любопытно взянуть! - промолвил Грустилов и сладко задумался.
В то время существало мнение, что градоначальник есть хозяин горо-
да, обитатели же суть как бы его гости. Разница между "хозяином" в об- щепринятом значении этого слова и "хозяином города" полагалась лишь в том. что последний имел право сечь своих гостей, что относительно хозяи- на обыкновенного пличиями не допускалось. Грустилов вспомнил об этом праве и задумался еще слаще.
- А часто у вас секут? - спросил он письмоводителя, не поднимая на
него глаз.
- У нас, ваше высокородие, эта мода оставлена-с. Со времени Онуфрия
Иваныча господина Негодяева даже примеров не былоВсе лаской-с.
- Ну-с, а я сечь буду... девочек!.. - прибавил он, езапно покрас-
нев.
Таким образом характер внутренней политики определился ясно. Предпо-
лагалось продолжать детвия пяти последних градоначальников, усугубив лишь элемент гривуазности, внесенной виконтом дю Шарио, и сдобрив его, для вида, известным колоритом сентиментальности. Влияние кратковременной стоянки в Париже сказывалось повсюду. Победители, принявшие впопыхах гидру деспозма за гидру революции и покорившие ее, были, в свою оче- редь, покорены побежденными. Величавая дикость прежнего времени исчезла без следавместо гигантов, сгибавших подковы и ломавших целковые, яви- лись люди женоподобные, у которых были на уме только милые непристойнос- ти. Для этих непристойностей существовал особый язык. Любовное свидание мужчины с женщин именовалось "ездою на остров любви" грубая терминоло- гия анатомии заменилась более утонченною; появились выражения вроде: "шаловливый минтроп", "милая отшельница" и т. п.
Тем не менее, говоря сравнительно, жить было все-таки легко, и эта
легкость в особенности приходилась по нутру так называемым смердам. Уда-
рившись в политеизм, осложненный гривуазностью, представители глуповской интеллигенции сделались равнодушны ко всему, что происходило вне замкну- той сферы "езды на остров любви". Они чувствовали себя счастливыми и до- вольными и в этом качестве не хоте препятствовать счастию и довольству других. Во времена Бородавкиных,егодяевых и проч. казалось, например, непростительною дерзостью, еслсмерд поливал свою кашу маслом. Не пото- му это была дерзость, чтобы того произошел для кого-нибудь ущерб, а потому что люди, подобные Негодяеву - всегда отчаянные теоретики и пред- полагают в смерде одну способность: быть твердым в бедствиях. Поэтому они отнимали у смерда кашу и бросали собакам. Теперь этот взгляд значи- тельно изменился, чему, кочно, не в малой степени содействовало и раз- мягчение мозгов - тогдашя модная болезнь. Смерды воспользовались этим иаполняли свои желуд жирной кашей до крайних пределов. Им неизвестна еще была истина, что человек не одной кашей живет, и поэтому они думали, что если желудки их полны, то это значит, что и сами они вполне благопо- лучны. По той же причине они так охотно прилепились и к многобожию: оно калось им более сподручным, нежели монотеизм. Они охотнее преклонялисьеред Восом или Ярилою, но в то же время мотали себе на ус, что если долгое время не будет у них дождя или будут дожди слишком продолжи- тельные, то они могут своих излюбленных богов высечь, обмазать нечисто- тами и вообще сорвать на них досаду. И хотя очевидно, что материализм столь грубый не мог продолжительное время питать общество, но в качест новинки он нравился и даже опьянял.
Все спешило жить и наслаждаться; спешил и Грустилов. Он совсем бросил
городническое правление и огранил свою административную деятельность
тем, что удвоил установленные едместниками его оклады и требовал, что-
бы они бездоимочно поступали в назначенные сроки. Все остальное время он посвятил поклонению Киприде тех неслыханно-разнообразных формах, кото- рые были выработаны цивилизацией того времени. Это бесчное отношение к служебным обязанностям было, однако ж, со стороны рустилова большою ошибкою.
Несмотря на то что в бытность свою провиантмейстером Грустилов до-
вольно ловко утаивал казенные деньги, административная опытность его не была ни глубока, ни многостороння. Многиеумают, что ежели человек уме- ет незаметным образом вытащить платок икармана своего соседа, то этого будто бы уже достаточно, чтобы упрочить за ним репутацию политика или сердцеведца. Однако это ошибка. Воры-рдцеведцы встречаются чрезвычайно редко; чаще же случается, что мошенник даже самый грандиозный только в этой сфере и является замечательнымеятелем, вне же пределов ее никаких способностей не выказывает. Для того чтобы воровать с успехом, нужно об- ладать только проворством и жадностью. Жадность в особенности необходи- ма, потому что за малую кражу можно попасть под суд. Нкакими бы имена- ми ни прикрывало себя ограбление, все-таки сфера грабителя останется со- вершенно другою, нежели сфера сердцеведца, ибо последний уловляет людей, тогда как первый уловляет только принадлежащие им бумажники и платки. Следовательно, ежели человек, произведший в свою пользу отчуждение на сумму в несколько миллионов рублей, сделается впоследствии даже мецена- том и построит мраморный палаццо, в котором сосредоточит все чудеса нау- ки и искусства, то его все-таки нельзя назвать искусным общественным де- ятелем, а следует назвать только искусным мошенником.
Но в то время истины эти были еще неизвестны, и репутация сердцеведца
вердилась за Грустиловым беспрепятственно. В сущности, однако ж, то
было не так. Если бы Грустилов стоял действительно на высоте своего положения, он понял бы, что предместники его, возведшие тунеядство в адми- нистративный пнцип, заблуждались очень горько и что тунеядство, как животворное чало, только тогда может считать себя достигающим полезных целей, когда оно концентрируется в известных пределах. Если тунеядство существует, то предполагается само собою, что рядом с ним существует и трудолюбие - на этом зиждется вся наука политической экономии. Трудолю- бие питает тунеядство, тунеядство оплодотворяет трудолюбие - вот единственная формула, которую, с точки зрения науки, можно свободно при- лагать ко всем явлениям жизни. Грустилов ничего этого не понимал. Он ду- мал, что тунеядствовать могут все поголовно и что производительные силы страны не только не иссякнут от этого, но даже увеличатся. Это было пер- вое груб его заблуждение.
Второе заблуждение заключалось в том, что он слишком увлекся блестя-
щею стороною внутренней политики своих предшественник. Внимая расска- зам о благосклонном бездействии майора Прыща, он блазнился картиною общего ликования, бывшего результатом этого бездействия. Но он упустил из виду, во-первых, что народы даже самые зрелые могут благоденство- вать слишком продолжительное время, не рискуя впасть в грубый материа- лизм, и, во-вторых, что собственно в Глупове, бгодаря вывезенному из Парижа духу вольномыслия, благоденствие в значительной степени осложня- лось озорством. Нет спора, что можно и даже должно давать нодам случай вкушать от плода познания добра и зла, но нужно держать этот плод твер- дой рукою и притом так, чтобы можно было во всякое время отнять его от слишком лакомых уст.
Последствия этих заблуждений сказались очень скоро. в 1815 году в
Глупове был чувствительный недород, а в следующем го не родилось сов-
сем ничего, потому что обыватели, развращенные постоянной гульбой, до того понадеялись на свое счастие, что, не вспахав земли, зря разбросали зерно по целине.
- И так, шельма, родит! - говорили они в чаду гордыни.
Но надежды их не сбылись, и когда поля весной освободились от снега,
то глуповцы не без изумления увидели, что они стоят совсем голые. По
обыкновению, явление это приписали действию враждебных сил и завинили
богов за то, что они не оказали жителям достаточной защиты. Начали сечь
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
/ Полные произведения / Салтыков-Щедрин М.Е. / История одного города
|
Смотрите также по
произведению "История одного города":
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
