Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Салтыков-Щедрин М.Е. / История одного города
История одного города [4/14]
Как бы то ни было, но деятельность Двоекурова в Глупове была несом-
ненно плодотворна. Одно то, что он ввел медоварение и пивоварение и сде- лал обязательным употребление горчицы лаврового листа, доказывает, что он был по прямой линии родоначальником тех смелых новаторов, которые, спустя три четверти столетия, вели йны во имя картофел Но самое важ- ное дело его градоначальствования это, бесспорно, записка о необходи- мости учреждения в Глупове академии.
К счастию, эта записка уцелела вполне15 и дает возможность произсти
просвещенной деятельности Двоекурова вполне правильный и беспристстный
приговор. Издатель позволяет себе думать, что изложенные в этом докумен-
те мысли не только свидетельствуют, что в то отдаленное время уже встре- чались люди, обладавшие правильным взглядом на вещи, но могут де и те- перь служить руководством при осуществлении подобного рода предприятий. Конечно, современные нам академии имеют несколько иной характер, нежели тот, который предполагал им дать Двоекуров, но так как сила не в назва- нии, а в той сущности, которую преследует проект и которая ес не что иное, как "рассмотрение наук", то очевидно, что, покуда царствует пот- ребность в "рассмотрении", до тех пор и проект Двоекурова удержит за со- бойсе значение воспитательного документа. Что названия произвольны и вьма редко что-либо изменяют - это очень хорошо доказал один из преем- ников Двоекурова, Бородавкин. Он тоже ходатайствовал об учреждении ака-емии, и когда получил отказ, то, без дальнейших размышлений, выстроил вместо нее съезжий дом. Название изменилось, но предположенная цель была достигнута - Бородавкин ничего больше и не желал. Да и кто же может ск зать, долго ли просуществовала бы построенная Бородавкиным академи и какие принесла бы она плоды? Быть може она оказалась бы выстроенною на песке; быть может, вместо "рассмотрения" наук занялась бы насаждением ковых? Все это в высшей степени гадательно и неверно. А со съезжим до- мом - дело верное: и выстроен он прочно, и из колеи "рассмотрения" не выбьется никуда.
Вот эту-то мысль и развивает Двоекуров в своем проекте с тою непрере-
каемою ясностью и последовательностью, которыми, к сожению, не облада- ет ни один из современных нам прожектеров. Конечно, он не был настолько решителен, как Бородавкин, то есть не выстроил съезжо дома вместо ака- демии, но решительность, кажется, вообще не была в его нравах. Следует ли обвинять его за этонедостаток? или, напротив го, следует видеть в этом обстоятельстве тайную наклонность к конститионализму? - разреше- ние этого вопроса предоставляется современным следователям отечествен- ной старины, которых издатель и отсылает к подлинному документу. ГОЛОДНЫЙ ГОРОД
1776-й год наступил для Глупова при самых счастливых предзнаменовани-
ях. Целых шесть лет сряду город неорел, не голодал, не испытывал ни повальных болезней, ни скотских падежей, и аждане не без основания приписывали такое неслыханное в летописях благоденствие простоте своего начальника, бригадира Петра Петровича Фердыщенка. И действительно, Фер- дыщенко был доого прост, что летописец считает нужным неоднократно и с особенною наойчивостью остановиться на этом качестве, как на самом ес- тественном объяснении того удовольствия, которое испытывали глуповцы во время бригадирского управления. Он ни во что не вмешивался, довольство- вался умереннымианями, охотно захаживал в кабаки покалякать с цело- вальниками, по вечерам водил в замасленном халате на крыльцо градона- чальнического дома и играл с подчиненными в носки, ел жирную пищу, пил квас и любил уснащать свою речь ласкательным словом "братик-судар".
- А ну, братик-сударик, ложись! - говорил он провинившемуся обывате-
лю.
Или:
- А ведь корову-то, братик-сарик, у тебя продать надо! потому, бра-
тик-сударик, что недоимка - это святое дело!
Понятно, что после затейливых действий маркиза де Санглота, который
летал в городском саду по воздуху, мирное управление пресрелого брига-
дира должно было показаться и "благоденственным", и "удивления достой- ным". В первый раз свободно вздохнули глуповцы и пони, что жить "без утеснения" не в пример лучше, чем жить "с утеснением".
- Нужды нет, что он парадов не делает да с полками на нас не ходи -
говорили они, - зато мы при нем, батюшке, свет у'зрил Теперича, вышел
ты за ворота: хошь - на месте сиди; хошь - куда хошь иди! А пжде,
сколько одних порядков было - и не приведи Бог!
Но на седьмомоду правления Фердышенку смутил бес. Этот добродушный
и несколько левый правитель вдруг сделался деятелен и настойчив до
крайности: снул замасленный халат и стал ходить по городу в вицмунди-
ре. чал ебовать, чтоб обыватели по сторонам не зевали, а смотрели в оба, и к довершению всего устроил такую кутерьму, которая могла бы очень дурно для него кончиться, если б, в минуту крайнего раздражения глупов- цев, их осенила мысль: "А ну как, братцы, нас за это не похвалят!"
Дело в том, что в это самое время, на выезде из города, в слободе На-
возной, цвела красотой посадская жена Алена Осипова. По-видимому, эта женщина представляла собойип той сладкой русской красавицы, при взгля- де на которую человек не загорается страстью, но чувствует, что все его существо потихоньку тает. При среднем росте, она была полна, бела и ру- мяна; имела большие серые глаза навыкате, не то бесстыжие, не то застен- чивые, пухлые вишневые губы, густые, хорошо очерченные брови, темно-ру- сую косу до пят и ходила по улице "серой утицей". Муж ее,Дмитрий Про- кофьев, занимался ямщиной и был тоже под стать жене: молод, крепок, кра- сив. Ходил он в плисовой поддевке и в поярковом грешневике, расцвеченном павьими перьями. И Дмитр не чаял души в Аленке, и Аленка не чаяла души в Дмитрии. Частенько похаживали они в соседний кабак и, счастливые, рас- певали там вместе песни. Глуповцы же просто не могли нарадоваться на их согласную жизнь.
Долго ли, коротко ли так они жили, только в начале 1776 года в тот
самый кабак, где они в свободное вря благодушествовали, зашел брига-
дир. Зашел, выпил косушку, спросицовальника, много ли прибавляется пьяниц, но в это самое время увидел Аленку и почувствовал, что язык у него прилип к горти. Однако при народе объявить о том посовестился, а вышел на улицу и помал за собой Аленку.
- Хочешь, молодка, со мною в любви жить? - спросил бригадир.
- А на что мне тебя... гунявого? - отвечала Аленка, с наглостью смот-
ря ему в глаза, - у меня свой муж хорош!
Только и было сказано между ними слов; но нехорошие это были слова.
На другой же день бригадир присл к Дмитрию Прокофьеву на постой двух
инвалидов, наказав им при этом действовать "с утеснением". Сам же, надев
вицмундир, пошел в ряды и, дабы постепенно приучить себя к строгости, с
азартом кричал на торговцев:
- Кто ваш начальник? сказывайте! или, жет быть, не я ваш чальник?
С своей стороны, Дмитрий Прокофьев, вместо того чтоб смириться да по-
легоньку бабу вразумить, стал говорить бездельные слова, а Ален, воо- ружась ухватом, гнала инвалидов прочь и на всю улицу орала:
- Ай да бригадир! к мужней жене, словно клоп, на перину всползти хо-ет!
Понятно, как должен был огорчится бригадир, сведавши об таких пох-
вальных словах. Но так как это было время либеральное и в публике ходили толки о пользе выборного начала, то распорядиться своею единоличною властью старик поопасился. Собравши излюбленных уповцев, он вкратце изложил перед ними дело и потребовал немедленного наказания ослушников.
- Вам, старички-брики, и книги в руки! - либерально прибавил он, -
кое количество по душе назначите, я наперед согласен! Потому теперь у
нас время такое: всякому свое, лишь бы поронцы би!
Излюбленные посоветовались, слегка погалдели и вынесли следующий от-
вет:
- Сколько есть на небе звезд, столько твоему благородию их, шельмов,
и учить следовает!
Стал бригадир считать звезды ("очень он был прост", повторяет по это-
му случаю архивариус-летописец), но на первой же сотне сбился и обратил- ся за разъяснениями к денщику. Денщик отвечал, что звезд на небе види- мо-невидимо.
Должндумать, что бригадир остался доволен этим ответом, потому что
когда Аленка с Митькой воротились, после экзекуции, домой, то шатались
словно пьяные.
Однако Аленка иа этот раз не унялась или, как выражает летописец,
"от бригадировых шелепов пользы для себя не вкусила". Напротив то, она
как будто пуще остервенилась, что и доказала через неделю, когда брига-
дир опять пришел в кабак и опять поманил Аленку.
- Что, дурья порода, надумалась? - спросил он ее.
- Ишь тя, старого пса, ущемило! Или мало на стыдобушку мою насмот-
релся! - огрызнулась Аленка.
- Ладно! - сказал бригадир.
Однако упорство старика заставило Аленку призадуматься. Воротившись
после этого разговора домой, а некоторое время ни за какое дело
взяться не могла, словно места себе не находил потом подвалилась к
Митьке и горько-горько заплакала.
- Видно, как-ник, а быть мне у бригадира в полюбовницах! - говорила
она, обливаясь слезами.
- Только ты это сделай! да я тебя... и черепки-то твои поганые по
ветру пущу! - задыхался Митька, и в яростиез уж было за вожжами на
полати, но вдруг одумался, затрясся всем телом,овалился на лавку и за-
ревел.
Кричал он шибко, что мочи, а про что кричал, того разобрать было не-
возможно. Видно было только, что человек бунту.
Узнал бригадир, что Митька затеял бунтовство, и вдвое против прежнего
огорчился. Бунтовщика заковали и увели на съезжую. Как полоумная, броси-
лась Аленка на бригадирский двор, но путного ничего выговорить не могла, а только рвала на себе сарафан и безобразно кричала:
- На, пес! жри! жри! жри!
К удивлению, бригадир не только не обиделся этими словами, но напро-
тив того, еще ничего не видя, подарил Аленке вяземский пряники банку помады. Увидев эти дары, Аленка как будто опешила; кричать - не кричала, а только потихоньку всхлипывала. Тогда бригадир приказал принести свой новый мундир, надел его и во всей красе показался Аленке. В это же время выбежала в дверь старая бригадирова экономка и началаАленку усовещи- вать.
- Ну, чего ты, паскуда, жалеешь, подумай-ко! - говорила льстивая ста-
руха, - ведь тебя бригадир-то в медовой сыте купать станет.
- Митьку жалко! - отвечала Аленка, но таким нерешительным голосом,
что было очевидно, что она уже начинает помышлять о сдаче.
В ту же ночь в бригадовом доме случился пожар, который, к счастию,
успели потушить в самом начале. Сгорел только архив, в котором времно
откармливалась к праздникам свинья. Натурально, возникло подозрение в
поджоге, и пало оно не на кого другого, а на Митьку. Узнали, что Митька
напоил нсъезжей сторожей и ночью отлучился неведомо куда. Преступника
изловили и стали допрашивать с пристрасти, но он, как отъявленный вор
и злодей, от всего отпирался.
- Ничего я этого не знаю, - говорил он, - знаю только, что ты, старый
пес, у меня жену уводом увел, и я тебе это, старому псу, прощаю... жри!
Тем не нее Митькиным словам не поверили, и так как казус был спеш-
ный, то и производство по нем велось с упрощени. Через месяц Митька уже был бит на площади кнутом и, по наложении клейм, отправлен в Сибирь, в числе прочих сущих воров и разбойников. Бригадир торжествовал; Аленка потихонь всхлипывала.
Однако ж глуповцам это дело не прошло даром. Как и водится, бри-
дирские грехи прежде всего отразились на них.
Все изменилось с этих пор в Глупове. Бригадир, в полном мундире, каж-
дое утро гал по лавкам и все тащил, все тащил. Даже Аленка начала по'ходя тащить и вдруг, ни с того ни с сего, стала требовать, чтоб ее признавали не за ямщичиху, а за поповскую дочь.
Но этого мало: самая природа перестала быть благосклонною к глупов-
цам. "Новая сия Иезавель, - говорит об Аленке летописец, - навела на наш город сухость". С самого вешнегоиколы, с той поры, как начала входить вода в межень, и вплоть до Ильина дня не выпало ни капли дождя. Старожи- лы не могли запомнить ничего подобного и не без основания приписывали это явление бригадирскому грехопадению. Небо раскалилось и целым ливнем зноя обдавало все живущее; в воздухе замечалось словно дрожанье и пахло гарь земля трескалась и сделалась тверда, как камень, так что ни со- хой, ни даже заступом взять ее было невозможно; травы и всходы огородных овощей поблекли; рожь отцвела и выколосилась необыкновенно рано, но была так редка, и зерно было такое тощее, что не чаяли собрать и семян; яро- вые совсем не взошли, и засеянные ими поля стояли черные, словно смоль, удчая взоры обывателей безнадежной наготою; даже лебеды не родилось; скотина металась, мычала и ржала; не находя в поле пищи, она бежала в город и наполняла улицы. Людишки словно осунулись и ходили с понурыми головами;дни горшеики радовались ведру, но и те раскаялись, как ско- ро убедились, что горшков много, а варева нет.
Однако глуповцы не отчаивались, потому что не могли еще обнять всей
глубины ожидавшего их бедствия. Покуда оставался прошлогодний запас,
многие, по легкомыслию, пили, ели и задавали банкеты, как будто и конца
запасу не предвидится. Бригир ходил в мундире по городу и строго-наст-
рого приказывал, чтоб люд, имеющих "унылый вид", забирали на съезжую и представляли к нему. Дабы ободрить народ, он поручил откупщику устроить в загородной роще пикник и пустить фейерверк. Пикник елали, фейерверк сожгли, "но хлеба через то людишкам не предоставили". Тогда бригадир призвал к себе "излюбленных" и велел им ободрять нод. Стали "излюблен- ные" ходить по соседям и ни одного унывающего не пропустили, чтоб не утешить.
- Мы люди привышные! - говорили одни, - мы претерпеть мо'гим. Ежели
нас теперича всех в кучу сложить и сетырех концов запалить - мы и тог-
да противного слова не молвим!
- Это что говорить! - прибавляли другие, - нам терпеть можно! потому
мы знаем, что у нас есть начальники!
- Ты думаешь как ? - ободряли третьи, - ты думаешь, начальство-то
спит? Нет, брат, оно одним глазком дремлет, а другим поди уж где видит!
Но когда убрались сеном, то оказалось, что животы кормить будене-
чем; когда окончилосжнитво, то оказалось, что и людишкам кормиться то- же нечем. Глуповцы испугались и начали похаживать к бригадиру на двор.
- Так как же, господин бригадир, насчет хлебца-то? похлопочешь? -
спрашивали они его.
- Хлопочу, братики, хлопочу! - отвечал бригадир.
- То-то; уж ты постарайся!
В конце июля полили бесполезные дожди, а в августе людишки начали по-
мирать, потому что все, что было, пели. Придумывали, какую такую пищу стряпать, от которой была бы сытость; мешали муку с ржаной резкой, но сытости не бы; пробовали, не бут ли лучше с толченой сосновой корой, но и тут настоящей сытости не добились.
- Хоть и точно, что от этой пищи словно кабы живот наедается, однако,
братцы, надо так сказать: самая это еда пустая! - говорили промеж себя
глуповцы.
Базары опустели, продавать было нечего, да и некому, потому что город
обезлюдел. "Кои померли", - говорит летосец, - кои, обеспамятев, раз-
бежались кто куда". А бригадир между тем все не прекращал своих беззако- ний и кил Аленке новый драдедамовый платок. Сведавши об этом,
- А ведь это поди ты не ладно, бригадир, делаешь, что с мужней женой
уводом живешь! - говорили они ему, - да и не затем ты сюда от начальства
прислан, чтоб мы, сироты, за твою дурость напасти терпели!
- Потерпите, братики! всего вдоволь будет! - вертелся бригадир.
- То-то! мы терпеть согласны! Мы люди привышные! А только ты, брига-
дир, об этих наших словах подумай, потому не ровен час: терпим-терпим, а тоже и промеж нас глого человека немало найдется! Как бы чего не ста- лось!
Громада разошлась спокойно, но бригадир крепко задумался. Видит и
сам, что Аленка всему злу заводчиц а расстаться с ней не может. Послал
за батюшкой, думая в беседе с ним найти утешение, но тот еще больше
оспокоил, рассказавши историю об Ахаве и Иезавели.
- И доколе не растерзали ее псы, весь народ изгиб до единого! - зак-
лючил батюшка свой рассказ.
- Очнись, батя! уж ж Аленку собакам отдать! - испугался бригадир.
- Не к тому о сем ворю! - объяснился батюшка, - однако и о нижесле-
дующем не излишне размыслить: паства у нас равнодушная, доходы малые, провизия дорогая... где пастырю-то взять, господин бригадир?
- О за грехи меня, старого, Бог попутал! - простонал бригадир и
горько заплакал.
И вот, сел он опять за свое писанье; писал много, писал всюду.
Рапортовал так: ко хлеба не имеется, так, по крайности, пускай хоть
команда прибудет. Но ни на какое свое писание ни из какого места ответа
не удооился.
А глуповцы с каждым днем становись назойливее и назойливее.
- Что? получил, бригадир. ответ? - спрашивали они его с неслыханной
наглостью.
- Не получил, братики! - отвечал бригадир.
Глуповцы смотрели ему "нелепым обычаем" в глаза и покачивали голова-
ми.
- Гунявый ты! в что! -коряли они его, - оттого тебе, гаденку, и
не отписывают! не стоишь!
Одним словом, вопросы глуповцев делались из рук вон щекотливыми. Нас-
тупила такая минута, когда начинает говорить брюхо, против котого вся- кие резоны и ухищрения оказываются бессильными.
- Да; убеждениями с этим народоничего не поделаешь! - рассуждал
бригадир, - тут не убеждения требуются, а одно из двух: либо хлеб, ли-
бо... команда Как и все добрые начальники, бригадир допускал эту последнюю ию
лишь с прискорбием; но мало-помалу он до того вник в нее, что не только
смешал команду с хлебом, но же начал желать первой пуще последнего.
Встанет бригадир утром раненько, сядет к окошку, и все прислушивает-
ся, не раздастся ли откуда: туру-туру?
Рассыпьтесь, молодцы!
За мни, за кусты!
По два в ряд!
- Нет! не слыхать!
- Словно и Бог-то наш край позабыл! - молвит бригадир.
А глуповцы между тем все жили, все жили.
Молодые все до одного разбежались. "Бежали-бежали, - говорит летопи-
сец, - многие, ни до чо не добежав, венец приняли; многих изловили и заключили в узы; сииочитали себя благополучными". Дома остались только старики да малые дети, у которых не было ног, чтоб бежать. На первых по- рах оставшимся полчало, потому что доля бежавших несколько увеличила долю остальных. ким образом прожили еще с неделю, но потом опять стали помирать. Женщины выли, церкви переполнись гробами, трупы же людей ху- дородных валялись по улицам неприбранные. Трудно было дышать в заражен- ном воздухе; стали опасаться, чтоб к голоду не присоединилась еще чума, и для предотвращения зла сейчас же составили комиссию,писали проект об устройстве временной больницы на десять кроватей, нащипали корпии и послали во все места по рапорту. Но, несмотря на столь видимые знаки на- чальственной попечительнос, сердца обывателей уже ожесточились. Не проходило часа, чтобы кто-нибудь не показал бригадиру фигу, не назвал его "гунявым", "гаденком" и прочее.
К довершению бедствия, глуповцы взялись за ум. По вкоренившемуся исс-
тари крамольническому обычаю, собралисьни около колокольни, стали су- дить да рядить и кончили тем, что выбрали из среды своей ходока - самого древнего в целом городе человека, Евсеича. Долго кланялись мир. и Ев- се друг другу в ноги: первый просил послужить, второй просил освобо- дить. Наконец мир сказал:
- Сколько ты, Евсеич, на свете годов живешь, сколько начальников ви-ел, все жив состоишь!
Тогда и Евсеич не вытерпел.
- Много годов я выжил! - воскликнул он, внезапно воспламенившись. -
Много начальников видел! Жив есм
И, сказавши это, заплакал. "Взыграло древнее сердце его, чтобы послу-
жить", - прибавляет летописец. И сдалсявсеич ходоком, и положил в сердце своем искушать бригадира до трех раз.
- Ведомо ли тебе, бригадиру, что мы здесь целым городом сироты поми-
раем? - так начал он свое рвое искушение.
-едомо, - ответствовал бригадир.
- И то ведомо ли тебе, от чьего бездельного воровства такой обычай
промеж нас учинился?
- Нет, не ведомо.
Первое искушение кончилось. Евсеич воротился к колокольне и отдал ми-
ру подробн отчет. "Бригадир же, видя таковое Евсеича ожесточение, весьма убоялся", говорит летописец.
Через три дня Евсеич явился к бригадиру во второй раз, "но уже преж-
ний твердый вид утерял
- С правдой мне жить везде хорошо! - сказал он, - ежели мое дело
справедливое, так ссылай ты меня хоть на край света, - мне и там с прав-
дой будет хорошо!
- Это точно, что с правд ть хорошо, - отвечал бригадир, - только
вот я какое слово тебе молвлю: лучше бы тебе, древнему старику, с прав-
дой дома сидеть, чем беду на себя наклика'ть!
- Нет! мне с правдой дома сидеть не приходится! потому она, пр-
да-матушка, непоседлива! Тглядишь: как бы в избу да на полати влезти, ан она, правда-матушка, из избы вон гонит... в что!
- Что ж! по мне пожалуй! Только как бы ей, правде-то твоей, не набе-
жать на рожон!
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и
вновь отдал миру подробный отчет. "Бригадир же, видя Евсеича о правде
безнуждно беседующего, убоялсяго против прежнего не гораздо", - при-
бавляет летописец. Или, говоря другими словами, Фердыщенко понял, что ежели человек начинает издалека заводить речь о правде, то это значит, что он сам не вполне уверен, точно ли его за эту правду не посекут.
ще через три дня Евсеич пришел к бригадиру в третий раз и сказал:
- А ведомо ли тебе, стому псу...
Но неспел он еще порядком рот разинуть, как бригадир, в свою оче-
редь, гаркнул:
- Одеть дурака в кандалы!
Надели на Евсеича арестантский убор и, "подобно невесте, навстречу
жениха грядущей", повели, в сопровоении двух престарелых инвалидов, на
съезжую. По мере того как кортеж приближался, толпы глуповцев расступа-
лись и давали дорогу.
- Небось, Евсеич, небось! - раздавалось кругом, - с правдой тебе вез-
де будет жить хорошо!
Он же кланялся на все стороны и говорил:
- Простите, атаманы-молодцы! ежели кого обидел, и ели перед кем
согрешил, и ежели кому неправду сказал... все простите!
Бог простит! - слышалось в ответ.
- И ежели перед начальством согрубил... и ежели в зачинщиках был... и
в том, Христа ради, простите!
- Бог простит!
С этой минуты исчез старый Евсеич, как будто его на свете не ло,
исчез без остатка, как умеют исчезать только "старатели" русской емли.
Однако строгость бригадира все-таки оказала лишь временное дейсие. На
несколько дней город действительно попритих, но так как хлебасе не бы-
ло ("нет этой нужды горше!" - говорит летописец), то волею-неволею опять пришлось глуповцам собратьсоколо колокольни. Смотрел бригадир с своего крылечка на это глуповское "бунтовское неистовство" и думал: "Вот бы те- перь горошком - раз-раз-раз - и се не бе!" Но глуповцам приходилось не до бунтовства. Собрались они,ачала тихим манером сговариваться, как бы им "о себе промыслить", но каких нов выдумок измыслить не могли, кроме того что опять выбрали ходока.
Новый ходок, Пахомыч, взглянул на дело несколько иными глазами, неже-
ли несчастный его предшественник. Он понял так, что теперь самое верное средство - это начать во е места просьбы писать.
- Знаю я одного человечка, обратился он к глуповцам, - не к нему ли
нам наперед поклониться сходить?
Услышав эту речь, большинство обрадовалось. Как ни велика была "ну-
жа", но всемак будто полегчало при мысли, что есть где-то какой-то че- ловек, который готов за все"стараться". Что без "старания" не обой- дешься - э одинаково сознавалось всеми; но всякому казалось не в при- мер удобе, чтоб за него "старался" кто-нибудь другой. Поэтому толпа уж совсемыло двинулась вперед, чтоб исполнить совет Пахомыча, как возник вопрос, куда идти: направо или налево? Этим моментом нерешитьности воспользовались люди охранительной партии.
- Стойте, атаманы-молодцы! - сказали они, - как бы нас за этого чело-
века бригадир не взбондировал! Лучше спросим наперед, каков таков чело- век?
- А таков этот человек, что все ходы и выходы знает! Одно слово,
прожженный! - успокоил Пахомыч.
казалось на поверку, что "человечек" - не кто иной, как отставной
иказный Боголепов, выгнанный из службы "за трясение правой руки", ка-
ковому трясению состояла причина в напитках. Жил он где-то на "болоте", в полуразвалившейся избенке некоторой мещанской девки, которая, за свое легкомыслие, пользовалась прозвищем "козы" и "опчественной кружки". За- нятий настоящих он не имел, а составлял с утра до вечера ябеды, которые писал, придерживая правую руку левою. Никаких других сведений об "чело- вечке" не имелось, да, по-видимому, и не ощущалось в них надобности, по- тому что большинство уже зараньше было расположено к безуслоому дове- рию.
Тем не менее вопрос "охранительных людей" все-таки не прошел даром.
Когда толпа окончательндвинулась, по указанию Пахомыча. то несколько
человек отделились и правились прямо на бригадирский двор. Произошел
раскол. Явились так называемые "отпадшие", то есть такие прозорливцы,
которых задача состояла в том, чтобы оградить свои спины от потрясений,
ожидающихся в будущем. "Отпадшие" пришли на бригадирский двор, но ска-
зать ничего не сказали, а только потоптались на месте, чтобы засвиде- тельствовать.
Неотря, однако, на раскол, дело, затеянное глуповцами на "болоте",
шло своим чередом.
На минуту Боголепов призадумался, как будто ему еще нужно было старый
хмель из головы вышибить. Но это было раздумье мовенное. Вслед за тем
он торопливо вынул из чернильницы перо, обсосал его, сплюнул, впился
левой рукою в правую и начал строчить:
"ВО ВСЕ МЕСТА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ
Просят пренесчастнейшего
города Глупова всенижайшие и
всебедствующие всех сословий чины и
людишки, а о чем, тому следуют
нкты:
1) Сим доводим до всех Российской империи мест и лиц: мрем мы се,
сироты, до единого. Начальство же кругом себя видим неискусное, ко взыс-
канию податей строгое, к подаванию же помощи мало поспешное. И еще дово- дим: которая у того бригадира, Фердыщенка, ямская жена Аленка, то от нее беспременно всем нашим бедам источник приключился, а более того причины не видим. А когда жила Аленка у мужсвоего, Митьки-ямщика, тобыло в нашем городе смирно и жили мы всем изобильно. Хотя же и дальше терпеть согласны, однако опасаемся: ежели все помрем, то как бы бригадир со сво- ей Аленкой нас не оклеветал и перед начальством в сумнен не ввел.
2) Более сего пунктов не имеется.
К сему прошению, вместо людишек города Глупова, за
неграмотностью их, поставлено
двести и тринадцать крестов.
Когда прошение было прочитано и закрестовано, то у всех словно отлег-
ло от сердца. Запаковали бумагу в конверт, запечатали и сдали на почту.
- Ишь, поплелась! - говили старики, следя за тройкой, уносившей их
просьбу в неведом даль- теперь, атаманы-молодцы, терпеть нам не дол-
го!
И действительно, в городе вновь сделалось тихо: глуповцы никаких но-
вых бунтов не прединимали, а сидели на завалинках и ждали. Когда же приезжие спрашиви: как дела? - то отвечали:
- Теперь наше дело верное! теперича мы, братец мой, бумагу подали!
Но проходил месяц, проходил другой - резолюции не было. А глуповцы
все жили и все что-то жевали. Надежды росли и с каждым новым днем приоб-
ретали все больше и больше вероятия. Даже "отпадшие" начали убеждаться в неуместности своих опасений и крепко приставали, чтоб их записывали в зачинщики. Очень может быть, что так бы и кончилось это дело измором, если б бригадир своим административным неискуссом сам не взволновал общественного мнения. Обманутый наружным спокойствием обывателей, он очутился в самом щекотливом положении. С одной стороны, он чувствовал, что ему делать нечего; с другой стороны, тоже чувствовал - что ничего не делать нельзя. Поэтому он затеял нечто среднее, что-то такое, что до не- которой степени напоминалигру в бирюльки. Опустит в гущу крючок, выта- щит оттуда злоумышленника и засадит. Потом опять опустит, опять вытащит и опять засадит. И в тое время все пишет, все пишет. Первого, разуме- ется, засадил Боголепова, который со страху оговорил целую кучзлоумыш- ленников. Каждый из злоумышленников, в свою очедь, оговорил по куче других злоумышленников. Бригадир роскошествовал, но глуповцы не только не устрашались, но, смеясь, говорили промеж себя: "Каку таку новую игру старый пес затеял?"
- Постой! - рассуждали они, - вот придет ужо бумага!
Но бумага не приходила, а бригадир плел да плел свою сь и доплел до
того, что помаленьку утал ею весь город. Нет ничего опасне как корни
и нити, когда примутся за них вплотную. С помощью двух инвалидов брига-
дир перепутал и перетаскал на съезжую почти весь город, так что не было дома, который не считал бы одного или двух злоумышленников.
- Этак он, братцы, всех нас завинит! - догадывались глуповцыи этого
опасения было достаточно, чтобы подлить масла в потухавший огонь.
Разом, без всякого предварительного уговора, уцелевшие от бригадирс-
ких когтей сто пятьдесят "крестов" очутились на площади ("отпадшие" вновь благоразумно скрылись) и, дойдя до градоначальнического дома, ос- тановились.
- Аленку! - гула толпа.
Бригадир понял, что дело зашло слишкодалеко и что ему ничего друго-
го не остается, как спрятаться в архив. Так он и поупил. Аленка тоже бросилась за ним, но случаю угодно было, чтоб дверь архива захлопнулась в ту самую минуту, как бригадир переступипорог ее. Замок щелкнул, и Аленка осталась снаружи с просртыми врозь руми. В таком положении застала ее толпа; застала бледную, трепещущую всем телом, почти безум- ную.
- Пожалейте, атаманы-молодцы, мое тело белое! - говорила Аленка осла-
бевш от ужаса голосом, - ведомо вам самим, что он меня силком от мужа увел!
Но толпа ничего уж не слышала.
- Сказывай, вема! - гудела она, - через какое твое колдовство на
наш город сухость нашла?
Аленка словно обеспамятела. Она металась и, как быверная в неиз-
бежном исходе своего дела, только повторяла: "Тошно мне! ох, батюшки, тошно мне!"
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
/ Полные произведения / Салтыков-Щедрин М.Е. / История одного города
|
Смотрите также по
произведению "История одного города":
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
