Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Салтыков-Щедрин М.Е. / История одного города
История одного города [6/14]
- Ах, прах те побери! Здесь и солнце-то словно назад пятится! - ска-
зал бригадир, с негодованием поглядывая на небесное светило, медленно выплывающее по направлению к зениту.
Наконецоднако, сели обедать, но так к со времени стрельчихи До-
машки бригадир стал запивать, то и тут напился до безобразия. Стал гово- рить неподобные речи и, указывая на "деревянного дела пушечку",угрожал всех своих амфитрионов перепалить. Тогда за хозяев вступия денщик, Ва- силий Черноступ, который хотя тоже был пьян, но не гораздо.
- Пустое ты дело зате! - сразу оборвал он бригадира, - кабы не я,
твой приставник, - слова бы тебе, гунявому, не пикнуть, а не то чтоб за
экое орудие взяться!
Время между тем продолжало тянуться с безнадежною вялостью. Обеда-
ли-обедали, пилиили, а солнце все высоко стоит. Начали спать. Спа- ли-спали, весь хмель переспали, наконец начали вставать.
- Никак солнце-то высоко взошло! - азал бригадир, просыпаясь и при-
нимая запад за восток.
Но ошибка была столь очевидна, что даже он понял ее. Послали дного
из стариков влупов за квасом, думая ожиданием сократить время, но ста-
рик оборотил духом и принес на голове целый жбан, не пролив ни капли. Сначала пилквас, потом чай, потом водку. Наконец, чуть смерклось, зажгли плошки осветили навозную кучу. Плошка коптела, мигала и расп- ространяла смрад.
- Слава Богу! не видали, как и день кончился! - сказал бригадир и,
завернувшись в шинель, улегся спать во второй раз.
На другой день поехали наперерез и, по счастью, встретили по дороге
пастуха. Стали его спрашивать, кто он таков и зачем пустым местам ша-
тается, и нет ли в том шатании умысла. Пастух сначала оробел, но потом во всем повинился. Тогда его обыскали и нашли хлеба ломотьебольшой да лоскуток от онуч.
- Сказывай, в чем был твой умысел? - допрашивал бригадир с пристрас-
тием.
Но пастух на все вопросы отвечал мычанием, так что путешественники
вынуждены были, для дальнейших расспросов, взять его с сою и в таком
виде приехали в другой угол выгона.
Тут тоже в тазы звонили и дары дарили, но время пошло поживее, потому
что допрашивали пасха, и в него грешным делом из малой пушечки стреля-
ли. Вечером опять зажгли плошку и начадили так, что у всех разболелись головы.
На третий день, отпустив пастуха, отправились в середку, но тут ожи-
дало бригадира уже настоящее торжество. Слава о его путешествиях росла не по дням, а по часам, и так как день был праздничный, то глуповцы ре- шились ознаменовать его чем-нибудь особенным. Одевшись в лучшие одежды, они выстроили в каре и ожидали своего начальника. Стучали в тазы, пот- рясали бубнами, и даже игла одна скрипка. В стороне дымились котлы, в которых варилось и жарилось такое количество поросят, гусей и прочей живности, что даже попам стало завидно. В первый раз бридир понял, что любовь народная есть сила, заключающая в себе нечто съедобное. О вышел из брички и прослезился.
Плакали тут все, плакали и потому,то жалко, и потому, что радостно.
В особенности разливалась одна древняя старуха (сказывали, что она была
внучка побочной дочери Марфы Посадницы).
- О чем ты, старушка, плачешь? - спросил бригадир, ласково трепля ее
по плечу.
- Ох ты наш батюшка! как нам не плакать-то, кормилец ты наш! век мы
свой все-то плачем... все плачем! - всхлипывала в ответ старуха.
В полдень поставили столы и стали обедать; но бригадирыл так неос-
торожен, что еще перед закуой пропустил три чарки очищенной. Глаза егвдруг сделались неподвижни и стали смотреть в одно место. Затем, съев- ши первую перемену (были щи с солониной), он опять выпил два стакана и начал говорить, что емуужно бежать.
- Ну, куда тебе без ума бежать? - урезонивали его почетные глуповцы,
севшие по сторонам.
- Куда глаза глядят! - бормотал он, очевидно припоминая эти слова извоего маршрута.
После второй перемены (был поросенок в сметане) емсделалось дурно;
однако он превозмог себя и съел еще гуся с капустою. После этого ему пе-
рекосило рот.
Видно было, как вздрогнула на лице его какая-то административная жил-
ка, дрожала-дрожала и вдруг замерла... Глуповцы в смятении и испуге повскакали с своих мест.
Кончилось...
Кончилось достославное градоначальство, омрачившееся в последние годы
двукратным врумлением глуповцев. "Была ли в сих вразумлениях необхо-
мость?" - спрашивает себя летописец и, к сожалению, оставляет этот воп- рос без ответа.
На некоторое время глуповцы погрузились в ожидание. Они боялись, чтоб
их не завинили в преднамеренном окормлении бригадира и чтоб опять не
раздалось неведомо откуда: "туру-туру!"
Встаньте гуще!
Чтобы пуще
Побеждать врага!
К счастоднако ж, на этот раз опасения оказались неосновательными.
Через недю прибыл из губернии новый градоначальник и превосходством
принятых им административных мер заставил забыть всех старых градона-
чальник, в том числе и Фердыщенку. Это был Василиск Семенович Бородав- кин, с которого, собственно, и начинается золотой век Глупова. Страхи рассеялись, урожаи пошли за урожаями, комет не появлялось, а денег раз- велостакое множество, что даже куры не клевали их... Потому что это были ассигнации. ВОЙНЫ ЗА ПРОСВЕЩЕНИЕ
Василиск Семенович Бородавкин, сменший бригадира Фердыщенку, предс-
тавлял совершенную противоположность своему предместнику. Насколько пос- ледний был распущен и рыхл, настолькже первый поражал расторопностью и какою-то неслыханной административной въедчивостью, которая с особенной энергией проявлялась в вопросах,асавшихся выеденного яйца. Постоянно застегнутый на все пуговицы и имея наготове фуражку и перчатки, он представлял собой тип градоначальника, у которого ноги во всякое время готовы бежать неведомо куда. Днем он, как муха, мелькал по городу, наб- людая, чтоб обыватели имели бодрый и веселый вид; ночью - тушил пожары, делал фальшивые тревоги и вообще заставал врасплох.
Кричал он во всякое время, и кричал необыкновенно. "Столько вмещал он
в себе крику, - говорит по этому поводу летописец, - что от оного многие
глуповцы и за себя, и за детей навсегда испугались". Свидетельство заме-
чательное и находящее себе подтверждение в том, что впоследствии на- чальство вынуждено было дать глуповцам разные льготы, именно "испуга их ради".ппетит имел хороший, но насыщался с поспешностью и при этом роп- тал. Даже спал только одним глазом, что приводило в немалое смущение его жену, которая, несмотря на двадцатипятилетнее сожительство, не могла без содрогания видеть его другое, недремлющее, совершенно круглое и любопыт- но ннее уставленное око. Когда же совсем нечего было делать, то есть нередстояло надобности ни мелькать, ни заставать врасплох (в жизни са- мых расторопных администраторов встречаются такие тяжкие минуты), то он или издавал законы, или маршировал по кабинету, наблюдая за игрой сапож- ного носка, или возобнлял в своей памяти военные сигналы.
Была и еще одна особенность заородавкиным: он был сочинитель. За
десять лет до прибытия в Глупов он начал писать проект "о вящем армии и
флотов по всему лицу распространении, дабы через то возвращение (sic)
древн Византии под сень Россикия державы уповательным учинить", и
каждый день прибавлял к нему одной строчке. Таким образом составилась
довольно объемистая тетрадь, заключавшая в себе три тысячи шестьсот
пятьдесят две строчки (два да было високосных), на которую он не без
гордости указывал посетителям, прибавляя при том:
- Вот, государь мой, сколь далеко я виды своиростираю!
Вообще, политическая мечтательность была в то время в большом ходу, а
потому и Бородавкин не избегнул общих веяний времени. Оченьасто видали
глуповцы, как он, сидя на балконе градоначальнического дома, взал от-
туда, с полными слез глазами, на синеющие вдалеке византикие твердыни. Выгонные земли Византии и Глупова были до того смежны, что византийские стада почти постоянно смешивались с глуповскими, и из этого выходили беспрестанные пререкания. Казалось, стоило только кликнуть клич... И Бо- родавкин ждал этого клича, ждал с страстностью, сетерпением, доходив- шим почти до негодования.
- Сперва с Византи покончим-с, - мечтал он, - а потом-с...
На Драву, Мораву, на дальнюю Саву,
На тихий и синий Дунай...
Д-да-с!
Сказать ли всю истин по секрету, он даже заготовил на имя известно-
го нашего географа, К. И. Арсеньева, довольно странную резолюцию: "Пре- доставляется вашему благородию, - писал он, - на будущее время известную вам Византию во всех учебниках географии числить тако: Константинополь, бывшая Византия, а ныне губернский город Екатериноград, стоит при излия- нии Черного моря в древнюю Пропонтиду и под сень Российской державы при- обретен в 17.. году, с распространением на оный единства касс (единство сие в том состоит, что византийские деньги в столичном городе Санктпе- тербурге употребление себе находить должны). По обширности своей город сей, вдминистративном отношении, находия в ведении четырех градона- чальников, кои состоят между собой в непрерывном пререкании. Производит торговлю грецкими орехами и имеет один мыловаренный и два кожевенных за- вода". Но, увы! дни проходили за днями, мечты Бородавкина росли, а клича все не было. Проходили через Глупов войска пешие, проходили войска кон- ные.
- Куда, голубчики? - с волнением спрашивал Бородавкин солдатиков.
Но солдатики в трубы трубили, песни пели, носками сапогов играли,
пыль столбом на улицах поднимали, и все проходили, все проходили.
- Валом валит солдат! - говорили глуповцы, и казалось им, что это лю-
ди какие-то особенные, что они самой природой созданы для того, чтоб хо- дить без кца, ходить по всем направлениям. Что они спускаются с одной плоской возвышенности для того, чтобы лезть на другую плоскую возвышен- ность, пеходят через одимост для того, чтобы перейти вслед за тем через другой мост. И еще мост, и еще плоская возвышенность, и еще, и еще...
В этой крайности Бородавкин понял, что для политических предприятий
время еще не наступило и что ему следует ограничить свои задачи только
так называемыми насущными потребностями края. В числе этих потребностей
первое место занимала, конечно, цивилизация, или, как он сам определялто слово, "наука о том, колико каждому Российской Империи доблестно
сыну отечества быть твердым в бедствиях надлежит".
Полный этих смутных мечтаний, он явился в Глупов и прежде всего под-
вергнул строгому рассмотрению намерения и деяния своих предшественников. Но когда он взглянул на скрижали, то так и ахнул. Вереницею прошли перед ним: и Клементий, и Великанов, и Ламврокакис, и Баклан, и маркиз де Санглот, и Фердыщенко, но что делали эти люди, о чем они думали, какие задачи преследовали - вот этого-то именно и нельзя было определить ни под каким видом. Казалось, что весь этот ряд - не что иное, как сонное мечтание, в котором мелькают образы без лиц, в котором звенят какие-то смутные крики, похожие на отдаленное галденье захмелевшей толпы... т вышла из мрака одна тень, хлопнула: раз-раз! - и исчезла неведомо куда; смотришь, на место ее выступает уж другая тень, и тоже хлопает как па- ло, и исчезает... "Раззорю!", "не потерплю!" слышится со всех сторон, а что разорю, чего не потерплю - того разобрать невозможно. Рад бы посто- рониться, прижаться к углу, но ни посторониться, ни прижаться нельзя, потому что из всякого угла раздается все то же "раззорю!", которое гонит укрывающегося в другой угол и там, в своючередь, опять настигает его. Это была какая-то дикая энергия, лишенная всякого содержания, так что дажеородавкин, несмотря на свою расторопность, несколько усомнился в достоинстве ее. Один только штатский советник Двоекуров с выгодою выде- ляя из этой пестрой толпы администраторов, являл ум тонкий и проница- тельный и вообще выказывал себя продолжателем того преобразовательного дела, которым ознановалось начало восемнадцатого столетия в России. о-то, конечно, и взял себе Бородавкин за образец.
Двоекуров соверш очень многое. Он вымостил улицы: Дворянскую и
Большую, собрал недоимки, покровительствовал наукам и ходатайствовал об
учреждении в Глупове академии. Но главная его заслуга состояла в том,
что он ввел в употребление горчицу и лавровый лист. Это последнее
действие до того поразило Бородавкина, что он тотчас же возымел дерзкую
мысль птупить точно таким же образом и относительно прованского масла.
Начались справки, какие меры были употребны Двоекуровым, чтобы достиг-
нуть успеха в затнном деле, но так как архивные дела, по обыкновению, оказались сгореими (а быть может, и умышленно уничтоженными), то приш- лось удовольсоваться изустными преданиями и рассказами.
- Много у нас всякого ша было! - рассказывали старожилы, - и через
солдат секли, и запростоекли... Многие даже в Сибирь через это самое
дело ушли!
- Стало быть, были бунты? - спрашивал Бородавкин.
- Мало ли было бунтов! У нас, сударь, насчет этого такая примета: ко-
ли секут - так уж и знаешь, что бунт!
Из дальнейших расспросов оказывалось, что Двоекуров был человекнас-
тойчивый и, однажды задумав какое-нибудь предприятие, доводил его до конца. Действовал он всегда большими массами, то есть и усмирял, и рас- точал без остатка; но в то же емя понимал, что одного этого средства недостаточно. Поэтому, незавимо от мер общих, он, в течение нескольких лет сряду, непрерывно и неустанно делал сепаратные набеги на обыва- тельские дома и усмирял каждого обывателя поодиночке. Вообще во всей ис- тории Глупова поражает один факт: сегодня расточат глуповцев и уничтожат их всех до единого, а завт, смотришь, опять появятся глуповцы и даже, по обычаю, выступят вперед на сходках так называемые "старики" (должно быть, "из молодых да ране"). Каким образом они нарастали - это была тайна, но тайну эту отчно постиг Двоекуров, и потому розог не жалел. Как истинный администратор, он различал два сорта сечения: сечение без рассмотрения и сечен с рассмотрением, и гордился тем, что первый в ря- ду градоначальниковвел сечение с рассмотрением, тогда как все пред- шественники секли как попало, и часто даже совсем не тех, кого следова-о. И, действительно, воздействуя разумно и беспрерывно, он добия ре- зультатов самых блестящих. В течение всего его градоначальничества глу- повцы не только не садились за стол без горчицы, но даже развели у себя довольно обширные горчичные плантации для удовлетворения тбованиям внешней торговли. "И процвела оная весь, яко крин сельный, посылая сей горький продукт в отдаленнейшие места державы Российской и получая вза- мен оного драгоценные металлы и меха".
Но в 1770 году Двоекуров умер, и два градоначальника, последовавшие
за ним, не только не поддержали его преобразований, но даже, так ска-
зать, загадили их. И что всего замечательнее, глуповцы явились неблаго- дарными. Они нимало не печалились упразднению начальственной цивилизаи и даже как будто радовались. Горчицу перестали есть вовсе, а планции перепахали, засадили капустою и засеяли горохом. Одним словом, прзошло то, что всегда случается, когда просвещение слишком рано приходит к а- родам мленческим и в гражданском смысле незрелым. Даже летописец не без иронии упоминает об этом обстоятельстве: "Много лет выводил он (Дво- екуров) хитроумное сие здание, а о том не догадался, что строит на пес- це". Но летописец, очевидно, и в свою очередь, забывает, что в том-то собственно и заключается замысловатость человеческих действий, чтобы се- годня одно здание на "песце" строить, а завтра, когда оно рухнет, зачи- нать новое здание на том же "песце" воздвигать.
Таким образом, оказывалось, что Бородавкин поспел как раз кстати,
чтобы спасти погибавшую цивилизацию. Страсть строить на "песцебыла до-
ведена в нем почти до исступления. Дни и ночи он все выдумывал, что бы такое строить, чтобы оно вдруг, по выстройке, грохнулось и наполнило вселенную пылью и мусором. И так думал, и этак, но настоящим манером до- думаться все-таки нмог. Наконец, за недостатком оригинальных мыслей, остановся на том, что буквально пошел по стопам своего знаменитого предшественника.
- Руки у меня связаны, - горько жаловался он глуповцам, - а то узнали
бы вы у меня, где раки зимуют!
Тут же кстати он доведался, что глуповцы, по упущению, совсем отстали
от употребления горчицы, а потому на первый раз ограничился тем, что
объявил это употребление обязательным; в наказание же за ослушание при-
бавил еще прованское масло. И в то же время положил в сердце своем: до- толе не класть оружия, доколе в городе останется хоть один доумеваю- щий.
Но глуповцы тоже были себе на уме. Энергии действияни с болью на-
ходчивостью противопоставили энергию бездействия.
- Что хошь с нами делай! - говорили одни, - хошь - на кус режь;
хошь - с кашей ешь, а мы не согласны!
- С нас, брат, не что возьмешь! - говорили другие, - мы не то что
прочие,оторые телом обросли! нас, брат, и уколупнуть негде!
И упорно ояли при этом на коленях.
Очевидно, что когда эти две энергии встречаются, то из это всегда
происходит нечто весьма любопытное. Нет бунта, но и покорности настоящей
нет. Есть что-то среднее, чему мы видали примеры при крепостном праве.
Бывало, попадется барыне таракан в супе, призовет она повари велит то-
го таракана съесть. Возьмет повар таракана в рот, видимым образом жует его, а глотать не глотает. Точно так же было и с глуповцами: жевали они довольно, а глотать не глотали.
- Сломлю я эту энергию- говорил Бородкин и медленно, без торопли-
вости, обдумывал план свой.
А глуповцы стояли на коленах и ждали. Знали они, что бунтуют, ноне
стоять на коленах не могли. Господи! чего они не передумали в это время!
мают: станут они теперь есть горчицу, - как бы на будущее время еще
какую ни на есть мерзость есть не заставили; не станут - как бы шелепов
не пришлось отведать. Казалось, что колени в эм случае представляют
средний путь, который может умиротворить и ту и другую стороны. И вдруг затрубила труба, и забил барабан. Бородавкин, застегнутый на
все пуговицы и полный отваги, выехал на белом коне. За ним следовал пу-
шечный и ружейный снаряд. Глуповцы думали, что градоначальник едет поко- рять Византию, а вышло, что он замыслил покорить их самих...
Так начался тот замечательныйяд событий, который описывает летопи-
сец под общим наименованием "войн за просвещение".
Первая война "за просвещение" имела, как ужесказано выше, поводом
горчицу, и началась в 1780 году, то есть почти вслед за прибытием Боро-
давкина в Глупов.
Тем не менее Бородавкин сразу палить не решился; он был слишком пе-
дант, чтобы впасть в столь явную административную ошибку. Он начал действовать постепенно, и с этой целью предварительно созвал глуповцев и стал их заманивать. В речи, сказанной по этому поводу, он довольно под- робно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще, и о горчицкак о подспорье в особенности; но оттого ли, что в словах его было более личной веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убе- тельности, или оттого, что он, по обычаю своему, не говорил, а кричал, - как бы то ни было, результат его убеждений был таков, что глуповцы испу- гались и опять всем обществ пали на колени.
"Было чего испугатя глуповцам, - говорит по этому случаю летописец,
- стоит перед ними человек роста невеликого, изебя не дородный, слов
не говорит, а только криком кричит".
- Поняли, старички? - обратился он к обеспамятевшим обывателям.
Толпа низко кланялась и безмолвствовала. Натурально, этоего пуще
взорвало.
- Что я... на смерть, что ли, вас веду... ммерзавцы!
Но едва раздался из уст его новый раскат, как глуповцы стремительно
повскакали с коленей и разбежались во все стороны.
- Раззорю! - закричал он им вдогонку.
Весь этот день Бородавкин скорбел. Молча схаживал опо залам гра-
доначальнического дома и только изредка тихо произносил: "Подлецы!"
Более всего заботила его Стрелецкая слобода, которая и п предшест-
венниках его отличалась самым непреоборимым упорством. Сельцы довели энергию бездействия почти до утонченности. Они не только не являлись на сходки по приглашениям Бородавкина, но, завидев его приближение, куда-то исчезали, словно сквозь землю проваливались. Некого было убеждать, не у кого было ни о чем спросить. Слышалось, что кто-то где-то дрожит, но где дрожит и как дрожит - разыскать невозможно.
Между тем не могло быть сомнения, что в Стрелецкой слобе заключает-
ся источник всего зла. Самые безотрадные слухи доходили до Бородавкина об этом крамольничьем гнезде. Явился проповедник, который перелагал фа- милию "Бородавкин" на цифры и доказывал, что ежели выпусть букву р, то выйдет 666, то есть князь тьмы. Ходили по рукам полемические сочинения, в которых объяялось, что горчица есть былие, выросшее из тела дев- ки-блудницы, прозваой за свое распутство горькою, - оттого-де и пошла в мир "горчица". Даже сочинены были стихи, в которых автор добирался до градоначальниковородительницы и очень неодобрительно отзывался о ее поведении. Внимая этим песнопениям и толкованиям, стрельцы доходили поч- ти до восторженго состояния. Схватившись под руки, они бродили верени- цей по улице и, дабыавсегда изгнать из среды своей дух робости, во все горло орали.
Бодавкин чувствовал, как сердце его, капля по капле, переполняется
горечью. Он не ел, не пил, а только произносил сернословия, как бы пи-
таями свою бодрость. Мысль о горчице казалась до того простою и ясною, что неприятие ее нельзя было истолковать ничем иным, кроме злонамен- ности. Сознание это было тем мучительнее, чем больше должен был употреб- лять Бородавкин усилий, чтобы обуздывать порывы страстной натуры оей.
- Руки у меня связаны! - повторял он, задумчиво покусывая темный ус
свой, - а то бя позал вам, где раки зимуют!
Но он не без основания думал, что натуральный исход всякой коллизии
есть все-таки сечение, и это сознание подкрепляло его. В ожидании этого
исхода он занимался делами и писал втихомолку устав о "неcтеснении гра-
доначальников законами". Первый и единственный параграф этого устава гласил так: "Ежели чувствуешь, что закон полагаетебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда все сие, сделавшись невиди- мым, много тебя в действии облегчит".
Однако ж покуда устав еще утвержден не был, а следовательно, и от
стеснений уклониться было невозможно. Через месяц Бородавкин вновь соз-
вал обывателей и вновь закричал. Но едва успел он произнести два первыхлога своего приветствия ("об оных, стыда ри, умалчиваю", отговарива- ется летописец), как глуповцы опять рассыпались, не успев даже встать на колени. Тогда только Бородавкин решился пустить в ход настоящую цивили- зацию.
Ранним утр выступил он в поход и дал делу такой вид, как будто со-
веает простой военный променад. Утро было ясное, свежее, чуть-чуть мо- розное (дело происходило в половине сентября). Солнце играло на касках и ружьях солдат; крыши домов и улиц были подернуты легким слоем инея; вез- де топились печи, и из окон каждого дома виднелось веселое пламя.
Хотя главною целью похода была Стрелецкая слобода, но Бородавкин хит-
рил. Он не пошел ни прямо, ни направо, ни налево, а стал маневрировать. Глуповцвысыпали из домов на улицу и громкими одобрениями поощряли эво- люции искусного вождя.
- Слава те, господи! кажется, забыл про горчицу! - говорили они, сни-
мая шапки и набожно крестясь на колокольню.
А Бородаин все маневрировал да маневрировал и около полдендостиг
до слободНегодницы, где сделал привал. Тут всем участвующим в походе
роздалио чарке водки и приказали петь песни, а ввечеру взяли в плен
одну мещанскую девицу, отлучившуюся слишком далеко от ворот своего дома.
Наругой день, проснувшись рано,тали отыскивать "языка". Делали
все это серьезно, не моргнув. Привели какого-то еврея и хотели сначала
повесить его, но потом вспомнили, что он совсем не для того требовался,
и простили. Еврей, положив руку под стео, свидетельствовал, что надо
идти сначала на слободу Навозную, а потом кружить по полю до тех пор,
пока не явится урочище, называемое "Дунькиным вра'гом". Оттуда же, мино-
вав три поверки, идти куда глаза глядят.
Так Бородавкин и сделал. Но не успели люди пройти и четверти версты,
как почувствовали, что заблудились. Ни земли, ни воды, ни неба - ничего
не было видно. Потребовал Бородавкин к себе вероломного жида, чтоб пове-
сить, но его уж и след простыл (впоследствии оказалось, что он бежал в Петербург, где в это время успел получить концессию на железную дорогу). Плутали таким образом среди белого дня довольно продолжительное время, и сделалось с людьми словно затмение, потому что Навозная сбода стояла въяве у всех на глазах, а никто ее не видал. Наконец спустились на землю действительные сумерки, и кто-то крикнул: грабят! Закрич какой-то сол- датик спьяна, а люди замешались и, думая, что идут стрельцы, стали биться. Бились крепко всюочь, бились не глядя, а какопало. Много тут было раненых, много и убиенных. Только когда уж совсем рассвело, увиде- ли, что бьются свои с своими же и что сцена этого недоразумения происхо- дит у самой околицы Навозной слободы. Положили: убиенных похоронив, за- ложить на месте битвы монумент, а самый день, в который она происходила, почтить наименованием "слепорода" и в воспоминание об нем учредить еже- годное празднество с свистопляскою.
На третий день сделали привал в слободе Навозной; но ут, наученные
опытом, уже потребовали заложников. Затем, переловив овательских кур,
устроили поминки по убиенным. Странно показалось слобожанам это послед-
нее обстоятельство, что вот человек игру грает, а то же время и кур ловит; но так как Бородкин секрета своего не разглашал, то подумали, что так следует "по игре", и успокоились.
Но когда Бородавк, после поминовения, приказал солдатикам вытоптать
прилегавшее к слободе озимое поле, тогда обыватели призадумались.
- Ужли, братцы, всамде такая игра есть? - говорили они промеж себя,
но так тихо, что даже Бородавкин, зорко следивший за направлением умов,
и тот ничего не расслышал.
На четвертый день, ни свет ни заря, отправились к "Дунькину вра'гу",
боясь опоздать, потому что переход предстоял длинный и утомительный.
Долго шли, и дорогой беспрестанно спрашивали у заложников: скоро ли? Ве-
лико было всеобщее изумление, когдадруг, посреди чистого поля, аманаты крикнули: здеся! И ло, впрочем,ему изумиться: кругом не было никако- го признака поселенья; далеко-деко раскинулось голое место, и только вдали углублялся глубокий прол, в который, по преданию, скатилась не- когда пушкарская девица Дуна, спешившая, в нетрезвом виде, на ловное свидание.
- Где ж слобода? - спрашивал Бородавкин у аманатов.
- Нету здесь слободы! - ответствови аманаты, - была слобода, везде
прежде слободы были, да солдаты все уничтожили!
Но словам этим не поверили и решили: сечь аманатов до тех пор, пока
не укажут, где слободаНо странное дело! чем больше секли, тем слабее
становилась уверенность отыскать желанную слободу! Это было того нео-
жиданно, что Бородавкин растерзал на себе мундир и, подняв руку к небе- сам, погрозил пальцем и сказал:
- Я вас!
Положение бо неловкое; наступила темень, сделалось холодно и сыро,
и в поле покались волки. Бородавкин ощутил припадок бларазумия и из-
дал приказ: всю ночь не спать и дрожать.
На пятый день отправились обратно в Навную слободу и по дороге вы-
топтали другое озимое поле. Шли целый день и только к вечеру, утомленные и проголодавшиеся, достигли слободы. Но там уже никого не застали. Жите- ли, издали завидев приближающееся войскоразбежались, угнали весь скот и окопались в неприступной позиции. Пришлось брать с бою эту позицию, но так как порох был не настоящий, то, как ни палили, никакого вреда, кроме нестерпимого смрада, сделать не могли. На шестой день Бородавкин хотел было продолжать бомбардировку, но уже
заметил измену. анав ночью выпустили и многих настоящих солдат уво-
лили вчистую и заменили оловянными солдатиками. Когда н стал спраши- вать, на каком основании освободили заложников, ему сослались на ка- кой-то регламент, в котором будто бы сказано: "Аманата сечь, а будет ко- торый уж высечен, и такого более суток отнюдь не держать, а выпущать до- мой на излечение". Волею-неволей Бородавкин должен был согласиться, что поступлено правильно, но тут же вспомнил про свой проект "о нестеснении градоначальников законами" и горько заплакал.
- А это что? - спросил он, указыя на оловянных солдатиков.
- Для легости, ваше благородие! - отвечали ему, - провианту не про-
сит, а маршировку и он исполнять может!
ришлось согласиться и с этим. Заперся Бородавкин в избе и начал дер-
жать сам с собою военный совет. Хотелось ему наказать "навозных" за их наглость, но, с другой стороны, припоминалась осада Трои, которая дли- лась целых десять лет, несмотря на то, что в числе осаждавших были Ахиес и Агамемнон. Не лишения страшили его, не тоска о разлуке с милой супругой печалила, а то, что в течение этих деся лет может быть заме- чено его отсутствие из Глупова, и притом без особенной для него выгоды. Вспомнился ему по этому поводу урок из истории, слышанный в детстве, и сильно его взволновал. "Несмотря на добродушие Менелая, - говорил учи- тель истории, - никогда спартанцы не были столь счастливы, как во время осады Трои; ибо хотя многие бумаги оставались неподписанными, но зато многие же спины пребыли невыстеганными, и второе лишение лвою воз- наградило за первое"...
К довершению всего, полились затяжные осенние дожди, угрожая испор-
тить пути сообщения и прекратить подвоз продовольствия.
- И на кой черт я не пошел прямо на стрельцов! - с горечью восклицал
Бородавкин, глядя из окна на увеличивавшиеся с минуты на минуту лужи, -
в полчаса был бы уж там!
В первый раз он понял, что многоумие в некоторых случаях равносильно
недоумию, и резулатом этого сознания было решение:ить отбой, а из
оловянных солдатиков образовать благонадежный резерв.
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
/ Полные произведения / Салтыков-Щедрин М.Е. / История одного города
|
Смотрите также по
произведению "История одного города":
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
