• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Тысяча душ

Тысяча душ [8/31]

Скачать полное произведение

    В настоящий свой проезд князь, посидев со старухой, отправился, как это всякий раз почти делал, посетить кой-кого из своих городских знакомых и сначала завернул в присутственные места, где в уездном суде, не застав членов, сказал небольшую любезность секретарю, ласково поклонился попавшемуся у дверей земского суда рассыльному, а встретив на улице исправника, выразил самую неподдельную, самую искреннюю радость и по крайней мере около пяти минут держал его за обе руки, сжимая их с чувством. Проезжая потом по главной улице, князь встретил Петра Михайлыча, и тому еще издали снял шляпу, кланялся и улыбался. Петр Михайлыч, с своей стороны, подошел к нему, расшаркался и отдал почтительный поклон. Он уважал князя и выражался о нем таким образом: "Талейран{112}, сударь, нашего времени, Талейран".
     - Здоровы ли вы? - сказал князь, дружески сжимая руку Петра Михайлыча.
     - Благодарю вас покорно, слава богу, живу еще, - отвечал тот.
     - Очень, очень рад вас видеть, - продолжал князь.
     Петр Михайлыч поклонился.
     - Давно не изволили жаловать к нам в город, ваше сиятельство, - сказал он.
     - Что делать! Что делать! - отвечал князь. - Но полагаю, что здесь идет все по-старому, значит, хорошо и благополучно, - прибавил он.
     - Конечно-с, - подтвердил Петр Михайлыч, - какие здесь могут быть перемены. Впрочем, - продолжал он, устремляя на князя пристальный взгляд, - есть одна и довольно важная новость. Здешнего нового господина смотрителя училищного изволите знать?
     - Да, как же, как же, знаю, видал его: очень, кажется, порядочный молодой человек.
     - Очень хороший-с, - подтвердил Петр Михайлыч, - и теперь написал роман, которым прославился на всю Россию, - прибавил он несколько уже нетвердым голосом.
     - Скажите, пожалуйста! - воскликнул князь. - Роман написал.
     - Вы, может быть, даже читали его: "Странные отношения" называется? - проговорил Петр Михайлыч с почтением.
     - Да, читал, читал и по крайней мере с полчаса ломал голову: вижу фамилия знакомая, а вспомнить не могу. Очень, очень мило написано!
     Говоря это, князь от первого до последнего слова лгал, потому что он не только романа Калиновича, но никакой, я думаю, книги, кроме газет, лет двадцать уж не читывал.
     - Теперь критики только и дело, что расхваливают его нарасхват, - продолжал между тем Годнев гораздо уже более ободренным тоном. - И мне тем приятнее, - прибавил он, склоняя по обыкновению голову набок, - что вы, человек образованный и знакомый со многими иностранными литературами, так отзываетесь, а здешние некоторые господа не хотят и внимания обратить на это сочинение и еще смеются!
     Князь покачал головою.
     - Как это можно! - проговорил он.
     - Что делать. Не славен пророк в отечестве своем! - отвечал со вздохом Петр Михайлыч.
     - Отчего же?.. Нет! По крайней мере я сейчас же заверну к господину Калиновичу поблагодарить его за доставленное мне наслаждение. До свидания.
     Проговоря это, князь, с прежним радушием пожав руку старику, поехал.
     Надобно сказать, что Петр Михайлыч со времени получения из Петербурга радостного известия о напечатании повести Калиновича постоянно занимался распространением славы своего молодого друга, и в этом случае чувства его были до того преисполнены, что он в первое же воскресенье завел на эту тему речь со стариком купцом, церковным старостой, выходя с ним после заутрени из церкви.
     - Вот вы, некоторые из купечества, избегаете образовывать детей ваших. Это очень нехорошо! - начал было он.
     Староста, старик, старинный, закоренелый, скупой, но умный и прехитрый, полагая, что не на его ли счет будет что-нибудь говориться, повернул голову несколько набок и стал прислушиваться единственно слышавшим правым ухом, на которое, впрочем, смотря по обстоятельствам, притворялся тоже иногда глухим.
     - Теперь вот мой преемник, смотритель, - продолжал Петр Михайлыч, - сирота круглый, бедняк, а по образованию своему делается сочинителем: стало быть, человеком знатным и богатым.
     Купец только пожал плечами.
     - Всякому, сударь, доложить вам, человеку свое счастье! - сказал он, вздохнув, и потом, приподняв фуражку и проговоря: - Прощенья просим, ваше высокоблагородие! - поворотил в свой переулок и скрылся за тяжеловесную дубовую калитку, которую, кроме защелки, запер еще припором и спустил с цепи собаку.
     Отнеся такое невнимание не более как к невежеству русского купечества, Петр Михайлыч в тот же день, придя на почту отправить письмо, не преминул заговорить о любимом своем предмете с почтмейстером, которого он считал, по образованию, первым после себя человеком.
     - Вы знаете моего преемника? - спросил он.
     - Был, сударь, у меня, - отвечал тот и почему-то вздохнул.
     - Сочинение теперь написал, которым прославился на всю Россию.
     - Какое-с это? О господи помилуй! - проговорил почтмейстер, кидая по обыкновению короткий взгляд на образа.
     - Романическое!
     Почтмейстер поглядел несколько времени через очки на Петра Михайлыча как бы с видом некоторого сожаления.
     - Нам с вами, в наши лета, пора бы и другие книжки уж почитывать, - проговорил он.
     - Что ж, я почитываю и те и другие, - отвечал Петр Михайлыч, заметно сконфуженный этим замечанием, и потом, посеменив еще несколько времени ногами, раскланялся.
     - Умный бы старик, но очень уж односторонен, - говорил он, идя домой, и все еще, видно, мало наученный этими опытами, на той же неделе придя в казначейство получать пенсию, не утерпел и заговорил с казначеем о Калиновиче.
     - Сам ходит новый смотритель к вам в кладовую ставить шкатулку-то? - спросил он его так, будто к слову.
     - Сам, - отвечал казначей и икнул.
     - Роман он сочинил, и за какие-нибудь сто печатных страничек ему шестьсот рублей серебром отсыплют.
     Петр Михайлыч желал поразить казначея, как и Палагею Евграфовну, деньгами; но тот и на это ничего не сказал, а только опять икнул. Годнев, наконец, понял, что этот разговор нисколько не интересовал казнохранителя, а потому поднялся.
     - До свиданья, - сказал он.
     - До свиданья, - проговорил казначей и еще раз икнул.
     "Эк его!" - подумал про себя Петр Михайлыч и заметил вслух:
     - Верно, желудок испортили: все икаете?
     - Нет, так, поминает кто-нибудь, - отвечал казначей.
     Выйдя на крыльцо, Петр Михайлыч некоторое время стоял в раздумье. - Ну, попробую еще, - проговорил он и взобрался в земский суд, где застал довольно большую компанию: исправника, непременного члена и, кроме того, судью и заседателя: они пришли из своего суда посидеть в земский. Секретарь, молодой еще человек, только что начинавший свою уездную карьеру, ласкал всех добрым взглядом. Два рыжие писца, родные братья Медиокритского, тоже молодые люди, владевшие замечательно красивым почерком, стояли у стеклянных дверей присутствия и обнаруживали большое внимание к тому, что там происходило.
     Всех занимал некто, приехавший в город, помещик Прохоров, мужчина лет шестидесяти и громаднейшего роста. По случаю спора о военной службе он делал теперь кочергой, как бы ружьем, разные артикулы и маршировал. Судья ему командовал: "Раз, два! Раз, два!" - говорил он, колотя себя по ляжке. Прохоров, с крупными каплями поту на лице, маршировал самым добросовестным образом. "Стой!" - скомандовал судья. Прохоров остановился. "Дирекция налево!" - крикнул судья. Прохоров повернул несколько налево свои бычачьи глаза. "Заряжение на двенадцать темпов!" - скомандовал судья. Прохоров сначала представил, что как будто бы он вынул патрон, потом скусил его, опустил в дуло, прибил шомполом, наконец, взвел курок, прицелился. "Пли!" - крикнул судья. Прохоров выпалил ртом. "Чисто делает", - заметил непременный член заседателю. - "Еще бы!" - подтвердил тот.
     В подобном обществе странно бы, казалось, и совершенно бесполезно начинать разговор о литературе, но Петр Михайлыч не утерпел и, прежде еще высмотрев на окне именно тот нумер газеты, в котором был расхвален Калинович, взял его, проговоря скороговоркой:
     - Про здешнего одного господина тут пишут, - и прочел весь отзыв вслух.
     При этой выходке его все потупились и молчали, как будто старик сказал какую-нибудь глупость или сделал неприличный поступок.
     - Что уж, господа, ученое звание, про вас и говорить! Вам и книги в руки, - сказал Прохоров, делая кочергой на караул.
     Петру Михайлычу это показалось обидно.
     - Что ж, книги в руки? В книгах, сударь, ничего нет худого; тут не над чем, кажется, смеяться, - заметил он.
     - Что ж, плакать, что ли, нам над вашими книгами, - сострил Прохоров.
     Все засмеялись.
     Петр Михайлыч промолчал и поспешил уйти.
     С месяц потом он ни с кем не заговаривал о Калиновиче и даже в сцене с князем, как мы видели, приступил к этому довольно осторожно. Но любезность того сразу, так сказать, искупила для старика все его неудачи по этому предмету и умилила его до глубины души. Услышав звон к поздней обедне, он пошел в собор поблагодарить бога, что уж и в провинции начинает распространяться образование, особенно в дворянском быту, где прежде были только кутилы, собачники, картежники, никогда не читавшие никаких книг. Князь между тем заехал к Калиновичу на минуту и, выехав от него, завернул к старой барышне-помещице, у которой, по ее просьбе и к успокоению ее, сделал строгое внушение двум ее краснощеким горничным, чтоб они служили госпоже хорошо и не делали, что прежде делали.
     В доме генеральши между тем, по случаю приезда гостя, происходила суетня: ключница отвешивала сахар, лакеи заливали в лампы масло и приготовляли стеариновые свечи; худощавый метрдотель успел уже сбегать в ряды и захватить всю крупную рыбу, купил самого высшего сорта говядины и взял в погребке очень дорогого рейнвейна. Князь был большой гастроном и пил за столом только один рейнвейн высокой цены. Часу в первом генеральша перешла из спальни в гостиную и, обложившись подушками, села на свой любимый угловой диван. На подзеркальном столике лежала кипа книг и огромный тюрик с конфетами; первые князь привез из своей библиотеки для m-lle Полины, а конфеты предназначил для генеральши. Она была вообще до сладкого большая охотница, и, так как у князя был превосходный кондитер, так он очень часто присылал и привозил старухе фунта по четыре, по пяти самых отборных печений, доставляя ей тем большое удовольствие. М-lle Полина, решительно ожившая и вздохнувшая свободно от приезда князя, разливала кофе из серебряного кофейника в дорогие фарфоровые чашки, расставленные тоже на серебряном подносе. Князь очень удобно поместился на мягком кресле. Генеральша лениво, но ласково смотрела на него и потом начала взглядывать на разлитый по чашкам кофе.
     - Полина, как хочешь, дай мне кофею, - проговорила она.
     У старухи после болезни сделался ужасный аппетит.
     - Мамаша... - произнесла Полина полуукоризненным, полуумоляющим голосом.
     Генеральша, пожав плечами, отвернулась от дочери. М-lle Полина покачала головой и вздохнула.
     - Небольшую чашечку кофею ничего, право, ничего, - решил князь.
     - И я тоже утверждаю; но что же мне делать, если все мне нельзя и все вредно, по мнению Полины, - произнесла старуха оскорбленным тоном. М-lle Полина грустно улыбнулась и налила чашку.
     - Извольте, maman*, кушайте; я для вас же... - проговорила она, подавая матери чашку.
     ______________
     * мамаша (франц.).
     Генеральша медленно, но с большим удовольствием начала глотать кофе и при этом съела два куска белого хлеба.
     - Кофе хорош, - заключила она.
     - Стакан воды, ma tante*, стакан воды непременно извольте выкушать! Этим правилом никогда не манкируйте, - сказал князь, погрозя пальцем.
     ______________
     * тетушка (франц.).
     - Я согласна, - отвечала генеральша таким тоном, как будто делала в этом случае весьма большое одолжение.
     М-lle Полина позвонила; вошел лакей.
     - Холодной? - спросила она, обращаясь к князю.
     - Самой холодной, - отвечал тот.
     - Воды холодной маменьке, - сказала она человеку.
     Тот ушел и возвратился с водой. М-lle Полина наперед сама ее попробовала, приложив руку к стакану.
     - Кажется, холодна? - обратилась она к князю.
     Тот тоже приложил руку к стакану.
     - Хороша, - сказал он и подал стакан генеральше.
     Та медленно отпила половину.
     - Будет, - проговорила она.
     - Нет, ma tante, как угодно, весь, непременно весь, - возразил князь.
     - Допейте, maman; иначе кофе вам повредит! - подтвердила Полина.
     Генеральша нехотя допила.
     - Ох, вы меня совсем залечите! - сказала она и в то же время медленно обратила глаза к лежавшим на столе конфетам.
     - За то, что я тебя, дружок, послушалась, дай мне одну конфету из твоего подарка, - произнесла она кротко.
     - Можно ли до обеда, maman, - заметила Полина.
     - Ничего, ничего, это самые невинные, - разрешил князь и поднес генеральше вместо одной три конфеты.
     Та начала их с большим удовольствием зубрить, а потом постепенно склонила голову и задремала.
     - Ребенок, совершенный ребенок! - произнес князь шепотом.
     М-lle Полина вздохнула.
     - Совершенный ребенок! - повторил он и, пересев на довольно отдаленный стул, закурил сигару.
     Полина села около него. Князь некоторое время смотрел на нее с заметным участием.
     - Однако как вы, кузина, похудели! Боже мой, боже мой! - начал он тихо.
     Полина грустно улыбнулась.
     - Ты спроси, князь, - отвечала она полушепотом, - как я еще жива. Столько перенести, столько страдать, сколько я страдала это время, - я и не знаю!.. Пять лет прожить в этом городишке, где я человеческого лица не вижу; и теперь еще эта болезнь... ни дня, ни ночи нет покоя... вечные капризы... вечные жалобы... и, наконец, эта отвратительная скупость - ей-богу, невыносимо, так что приходят иногда такие минуты, что я готова бог знает на что решиться.
     Князь пожал плечами.
     - Терпение и терпение. Всякое зло должно же когда-нибудь кончиться, а этому, кажется, недалек конец, - сказал он, указывая глазами на генеральшу.
     - Терпение! Тебе хорошо говорить! Конечно, когда ты приезжаешь, я счастлива, но даже и наши отношения, как ты хочешь, они ужасны. Мне решительно надобно выйти замуж.
     - А что же Москва? - спросил князь.
     - Ничего. Я знала, что все пустяками кончится. Ей просто жаль мне приданого. Сначала на первое письмо она отвечала ему очень хорошо, а потом, когда тот намекнул насчет состояния, - боже мой! - вышла из себя, меня разбранила и написала ему какой только можешь ты себе вообразить дерзкий ответ.
     - О! mon Dieu, mon Dieu, - проговорил князь, поднимая кверху глаза.
     - У меня теперь гривенника на булавки нет, - продолжала Полина. - Что ж это такое? Пятьсот душ покойного отца - мои по закону. Я хотела с тобой, кузен, давно об этом посоветоваться: нельзя ли хоть по закону получить мне это состояние себе; оно мое?
     В продолжение этого монолога князь нахмурился.
     - Оно ваше, и по закону вы сейчас же могли бы его получить, - произнес он с ударением, - но вы вспомните, кузина, что выйдет страшная вражда, будет огласка - вы девушка, и явно идете против матери!
     - Но если я выйду замуж, это будет очень натурально. Должна же я буду чем-нибудь жить с мужем?
     Князь в знак согласия кивнул головой.
     - Тогда, конечно, будет совсем другое дело, - начал он, - тогда у вас будет своя семья, отдельное существование; тогда хочешь или нет, а отдать должна; но, cher cousine*, - продолжал он, пожав плечами, - надобно наперед выйти замуж, хоть бы даже убежать для этого пришлось: а за кого?.. Что прикажете в здешнем медвежьем закоулке делать? Я часто перебираю в голове здешних женихов, - нет и нет! Кто посолидней и получше, не хотят жениться, а остальная молодежь такая, что не только выйти замуж за кого-нибудь из них, и в дом принять неловко.
     ______________
     * дорогая кузина (франц.).
     В ответ на это Полина вздохнула.
     - Я предчувствую, - начала она, - что мне здесь придется задохнуться... Что, что я богата, дочь генерала, что у меня одних брильянтов на сто тысяч, - что из всего этого? Я несчастнее каждой дочери приказного здешнего; для тех хоть какие-нибудь удовольствия существуют...
     При последних словах у Полины показались на глазах слезы.
     - Господи, боже мой! - продолжала она. - Я не ищу в будущем муже моем ни богатства, ни знатности, ни чинов: был бы человек приличный и полюбил бы меня, чтоб я хоть сколько-нибудь нравилась ему...
     В это время генеральша зевнула и полуоткрыла глаза.
     - Полина, ты здесь? - сказала она.
     - Здесь, maman, - отвечала Полина и, тотчас же встав, отошла от князя к столику, на котором лежали книги.
     - Что ты делаешь? - спросила генеральша.
     - Книги смотрю.
     - Какие книги?
     - Которые князь привез, - отвечала с досадою Полина.
     - Какие книги он привез? - спросила старуха.
     - Журналы, ma tante, журналы, - подхватил князь и потом, взявшись за лоб и как бы вспомнив что-то, обратился к Полине. - Кстати, тут вы найдете повесть или роман одного здешнего господина, смотрителя уездного училища. Я не читал сам, но по газетам видел - хвалят.
     M-lle Полина начинала припоминать.
     - Смотритель... - сказала она, прищуривая глаза, - он был, кажется, у нас?
     - Был? - спросил князь.
     - Да, был; но maman сухо его приняла, и он с тех пор не бывал.
     - О чем вы говорите? - спросила опять старуха.
     - О сочинениях, ma tante, о сочинениях, - отвечал князь и, опять взявшись за лоб, проговорил тихо и с улыбкой Полине: - Voila notre homme!*. Займитесь, развлекитесь; молодой человек tres comme il faut!**.
     ______________
     * вот кто нам нужен! (франц.).
     ** Вполне приличный! (франц.).
     Полина тоже усмехнулась.
     - Именно готова, - отвечала она, - впрочем, он и тогда мне понравился: очень милый.
     - Очень милый! - подтвердил князь.
     - Обедать готово? - вмешалась старуха.
     М-lle Полина пожала плечами.
     - Мы недавно, maman, кофе пили.
     - Рано, ma tante, очень рано; всего еще первый час, - подхватил князь, смотря на часы.
     Старуха сделала недовольную мину и снова начала как бы дремать.
     - Я сейчас заезжал к нему, и завтра, вероятно, он будет у меня, - произнес князь, обращаясь к Полине.
     Та опять грустно, но улыбнулась.
     II
     Возвратившись домой из училища, Калинович сейчас заметил билет князя, который приняла у него приказничиха и заткнула его, как, видала она, это делается у богатых господ, за зеркало, а сама и говорить ничего не хотела постояльцу, потому что более полугода не кланялась даже с ним и не отказывала ему от квартиры только для Палагеи Евграфовны, не желая сделать ей неприятность. На оборотной стороне билетика рукою князя было написано: "Заезжал поблагодарить автора за доставленное мне удовольствие!" Прочитав фамилию и надпись, Калинович улыбнулся, и потом, подумав немного, сбросив с себя свой поношенный вицмундир, тщательно выбрился, напомадился, причесался и, надев черную фрачную пару, отправился сначала к Годневым. Настенька по обыкновению ждала его в зале у окна и по обыкновению очень ему обрадовалась, взяла его за руку и посадила около себя.
     - Откуда ты сегодня такой нарядный? - сказала она.
     - Ниоткуда, - отвечал Калинович и потом, помолчав, прибавил: - У меня сейчас нечаянный гость был.
     - Кто такой? - спросила Настенька.
     Вместо ответа Калинович подал ей билет князя. Настенька, прочитав фамилию и приписку, улыбнулась.
     - Какая любезность! Только жалко, что не вовремя, - проговорила она.
     - Почему же не вовремя? - спросил Калинович.
     - Конечно, не вовремя! Когда напечатался твой роман, ты ни умнее стал, ни лучше: отчего же он прежде не делал тебе визитов и знать тебя не хотел?
     - Напротив, он был всегда очень любезен со мной, и я всегда желал с ним сблизиться. Человек он очень умный...
     Настенька сомнительно покачала головой.
     - Не знаю, - прибавила она, - я видела его раза два; лицо совершенно как у иезуита. Не нравится он мне; должно быть, очень хитрый.
     Калинович ничего не возражал и придал лицу своему такое выражение, которым как бы говорил: "Всякий может думать по-своему".
     Между тем Петр Михайлыч тоже возвратился домой и переодевался в своем кабинете. Услышав голос Калиновича, он закричал:
     - Калинович, вы здесь?
     - Здесь, - отвечал тот.
     - У вас гость был, князь заезжал к вам.
     - Знаю, - отвечал Калинович.
     - Что ж вы думаете сделать? - продолжал старик, входя. - Э! Да вот вы кстати и приоделись... Съездите к нему, сударь, сейчас же съездите! Подите-ка, как он вас до небес превозносит.
     - Зачем же сейчас? - вмешалась Настенька. - Не успел он завернуть, как и бежать к нему на поклон. Какое благодеяние оказал... это смешно!
     - Ужасно смешно! Много ты понимаешь! - перебил Петр Михайлыч. - Зачем ехать? - продолжал он. - А затем, что требует этого вежливость, да, кроме того, князь - человек случайный и может быть полезен Якову Васильичу.
     - Чем же он может быть полезен Якову Васильичу? Вот это интересно; этого я точно не понимаю.
     Петр Михайлыч рассердился.
     - Нет, ты понимаешь, только в тебе это твоя гордость говорит! - вскрикнул он, стукнув по столу. - По-твоему, от всех людей надобно отворачиваться, кто нас приветствует; только вот мы хороши! Не слушайте ее, Яков Васильич!.. Пустая девчонка!.. - обратился он к Калиновичу.
     - Я думаю съездить, - проговорил тот.
     Настенька взглянула на него.
     - Поезжайте, - подхватил старик, - только пешком грязно; сейчас велю я вам лошадь заложить, сейчас. - прибавил он и проворно ушел.
     - Ты поедешь? - спросила Настенька.
     - Конечно, поеду, - отвечал Калинович.
     - А если я не хочу, чтоб ты ездил?
     - Странное желание! - проговорил Калинович.
     - Ну, положим, что странное, но если я этого хочу; неужели ты не пожертвуешь для меня этими пустяками?
     - Я не понимаю, в чем тут жертвовать. Мне надобно заплатить визит, я и плачу, - что ж тут такого?
     - Тут ничего, может быть, нет, но я не хочу. Князь останавливается у генеральши, а я этот дом ненавижу. Ты сам рассказывал, как тебя там сухо приняли. Что ж тебе за удовольствие, с твоим самолюбием, чтоб тебя встретили опять с гримасою?
     - Я еду не к генеральше, которую и знать не хочу, а к князю, и не первый, а плачу ему визит.
     - Не езди, душечка, ангел мой, не езди! Я решительно от тебя этого требую. Пробудь у нас целый день. Я тебя не отпущу. Я хочу глядеть на тебя. Смотри, какой ты сегодня хорошенький!
     Говоря это, Настенька взяла Калиновича за руку.
     - Я опять сюда вернусь через какие-нибудь четверть часа, - отвечал он.
     - Не хочу я, говорят тебе! - возразила Настенька.
     - Каприз - и больше ничего, и каприз глупый! - проговорил Калинович, нахмурившись.
     - Нет, Жак, это не каприз, а просто предчувствие, - начала она. - Как ты сказал, что был у тебя князь, у меня так сердце замерло, так замерло, как будто все несчастья угрожают тебе и мне от этого знакомства. Я тебя еще раз прошу, не езди к генеральше, не плати визита князю: эти люди обоих нас погубят.
     - До предчувствий дело дошло! Предчувствие теперь виновато! - проговорил Калинович. - Но так как я в предчувствие решительно не верю, то и поеду, - прибавил он с насмешкою.
     - Я очень хорошо наперед знала, - возразила Настенька, - что тебе самое ничтожное твое желание дороже бог знает каких моих страданий.
     - Если вы это знали, так к чему ж весь этот разговор? - сказал Калинович.
     Настенька вся вспыхнула.
     - Послушайте, Калинович! - начала она. - Если вы со мной станете так говорить... (голос ее дрожал, на глазах навернулись слезы). Вы не смеете со мной так говорить, - продолжала она, - я вам пожертвовала всем... не шутите моей любовью, Калинович! Если вы со мной будете этакие штучки делать, я не перенесу этого, - говорю вам, я умру, злой человек!
     - Настенька! Полноте! Что это вы! - проговорил Калинович и хотел было взять ее за руку, но она отдернула руку.
     - Подите прочь, не надобно мне ваших ласк! - сказала она, встала и пошла, но в дверях остановилась.
     - Если вы поедете к князю, то не приезжайте ни сегодня, ни завтра... не ходите совершенно к нам: я видеть вас не хочу... эгоист!
     Калинович сделал гримасу. Настенька повернулась и ушла.
     В эту минуту вернулся Петр Михайлыч и еще в дверях кричал:
     - Лошадь готова-с; поезжайте с богом!
     - Очень вам благодарен, - отвечал Калинович и, надев пальто, вышел на крыльцо.
     Его ожидали точно те же дрожки, на которых он год назад делал визиты и с которых, к вящему их безобразию, еще зимой какие-то воришки срезали и украли кожу. Лошадь была тоже прежняя и еще больше потолстела. На козлах сидел тот же инвалид Терка: расчетливая Палагея Евграфовна окончательно посвятила его в кучера, чтоб даром хлеб не ел. Словом, разница была только в том, что Терка в этот раз не подличал Калиновичу, которого он, за выключку из сторожей, глубоко ненавидел, и если когда его посылали за чем-нибудь для молодого смотрителя, то он ходил вдвое долее обыкновенного, тогда как и обыкновенно ходил к соседке калачнице за кренделями по два часа. В настоящем случае он повез Калиновича убийственным шагом, как бы следуя за погребальной церемонией. Тому сделалось это скучно.
     - Пошел скорее! Что ты как с маслом едешь! - сказал он.
     - Лошадь не бежит, - отвечал лаконически Терка.
     - Ты хлестни ее!
     - Нету-тка, боюсь, она не любит, коли ее хлещут - улягнет! - возразил инвалид, тряхнув слегка вожжами, и продолжал ехать шагом.
     Калинович подождал еще несколько времени; наконец, терпение его лопнуло.
     - Хлестни лошадь, говорят тебе, - повторил он еще раз.
     Терка молчал.
     - Говорят тебе, хлестни! - вскрикнул Калинович.
     - Да плети ж нету! - вскричал в свою очередь инвалид.
     Калинович, видя, что Гаврилыча не переупрямишь, встал с дрожек.
     - Пошел домой, я не хочу с тобой, скотом, ехать! - сказал он и пошел пешком. Терка пробормотал себе что-то под нос и, как ни в чем не бывало, поворотил лошадь и поехал назад рысью.
     В сенях генеральши Калинович опять был встречен ливрейным лакеем.
     - У себя его сиятельство? - спросил он.
     - Сейчас-с, - отвечал тот и пошел наверх.
     Князь и Полина сидели на прежних местах в гостиной. Генеральша для возбуждения вкуса жевала корицу. Лакей доложил.
     - Легок на помине, - проговорил князь, вставая.
     - Примите его сюда, - сказала стремительно Полина.
     - Да, - отвечал тот и обратился к старухе: - Калинович ко мне, ma tante, приехал, один автор: можно ли его сюда принять?
     - Какой автор? - спросила та, мигая глазами.
     - Он был у нас, maman, с год назад, - отвечала Полина.
     - Где был? - спросила старуха.
     - Здесь был, у вас был, - подхватил князь.
     - Не знаю, когда был... не помню, - говорила больная.
     - Ну, да, вы не помните, вы забыли. Можно ли его сюда принять? Он очень умный и милый молодой человек, - толковал ей князь.
     - Отчего ж нельзя? Когда ты мне его рекомендуешь, я очень рада, - отвечала она.
     - Проси! - приказал князь лакею и сам вышел несколько в залу, а Полина встала и начала торопливо поправлять перед зеркалом волосы.
     Калинович показался.
     - Очень, очень вам благодарен, что доставили удовольствие видеть вас! - начал князь, идя ему навстречу и беря его за обе руки, которые крепко сжал.
     - Вы знакомы с здешними хозяевами? - прибавил он.
     Калинович отвечал, что он имел честь быть у них один раз.
     - В таком случае, позвольте возобновить ваше знакомство, - заключил князь и ввел его в гостиную.
     - Monsieur Калинович, - отнесся он к генеральше, но та только хлопнула глазами.
     М-lle Полина, напротив, поклонилась очень любезно.
     - Je vous prie, monsieur, prenez place*, - сказал князь, подвигая Калиновичу стул и сам садясь невдалеке от него.
     ______________
     * Садитесь, пожалуйста (франц.).
     - Monsieur Калинович был так недобр, что посетил нас всего только один раз, - сказала Полина по-французски.
     Калинович отвечал тоже по-французски, что он слышал о болезни генеральши и потому не смел беспокоить. Князь и Полина переглянулись: им обоим понравилась ловко составленная молодым смотрителем французская фраза. Старуха продолжала хлопать глазами, переводя их без всякого выражения с дочери на князя, с князя на Калиновича.
     - Maman действительно весь этот год чувствовала себя нехорошо и почти никого не принимала, - заговорила Полина.
     - В руке слабость и одеревенелость в пальцах чувствую, - обратилась к Калиновичу старуха, показывая ему свою обрюзглую, дрожавшую руку и сжимая пальцы.
     - С течением времени чувствительность восстановится, ваше превосходительство; это пройдет, - отвечал тот.
     - Пройдет, решительно пройдет, - подхватил князь. - Бог даст, летом в деревне ванны похолоднее - и посмотрите, каким вы молодцом будете, ma tante!
     - Вкусу нет... во рту неприятно... кушанья, которые любила прежде, не нравятся... - продолжала старуха, не обращая внимания на слова князя и опять относясь к Калиновичу.
     Тот выразил в лице своем глубокое сожаление. Легкий оттенок улыбки промелькнул на губах князя.
     - Что ж, maman, у вас есть аппетит: вам кушать хочется, а много кушать вам вредно, - проговорила Полина.
     Но старуха не обратила внимания и на слова дочери. Очень довольная, что встретила нового человека, с которым могла поговорить о болезни, она опять обратилась к Калиновичу:
     - Нога слабеет... ходить не могу... подвертывается...
     - Пройдет и это, ваше превосходительство, - повторил тот.
     - Совершенно ли пройдет? - спросила больная.
     - Я думаю, совершенно, - отвечал Калинович. - Отец мой поражен был точно такою же болезнью и потом пятнадцать лет жил и был совершенно здоров.
     - Только пятнадцать лет и жил, а тут и умер! - сказала старуха в раздумье.
     Калинович молчал.
     Опять незаметная улыбка промелькнула на губах князя, и он взглянул на Полину.
     - Не скучаете ли вы вашей провинциальной жизнию, которой вы так боялись? - отнеслась та к Калиновичу с намерением, кажется, перебить разговор матери о болезни.
     - Monsieur Калинович, вероятно, не имел времени скучать этот год, потому что занят был сочинением своего прекрасного романа, - подхватил князь.
     - Этот роман написан года два назад, - сказал Калинович.
     - А вы давно уж занимаетесь литературой? - спросила Полина.
     - Да, - отвечал Калинович.
     - Стало быть, вы только не торопитесь печатать, - подхватил князь, - и это прекрасно: чем строже к самому себе, тем лучше. В литературе, как и в жизни, нужно помнить одно правило, что человек будет тысячу раз раскаиваться в том, что говорил много, но никогда, что мало. Прекрасно, прекрасно! - повторял он и потом, помолчав, продолжал: - Но уж теперь, когда вы выступили так блистательно на это поприще, у вас, вероятно, много и написано и предположено.
     - Предположений много, но пока ничего нет еще конченного в такой мере, чтоб я решился печатать, - отвечал Калинович.

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Тысяча душ