/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Мещане

Мещане [12/22]

Скачать полное произведение

    - Мильшинский?.. - переспросил Тюменев, и мозг его как бы осветился уразумением. - Он тут часто торчал у решетки, но на дачу я его не принимал. К чему, однако, ты сделал этот вопрос?
     - Так, ни к чему! - отвечал Бегушев; ему стало совестно, - точно он сплетничает.
     - Постой, однако, - ты дал мне путеводную нить! - сказал Тюменев и позвонил.
     Вошел курьер.
     - Сходи на дачу восьмой номер и спроси: там ли еще живет Мильшинский?.. - приказал Тюменев.
     Курьер пошел. Тюменев с заметным нетерпением поджидал его. Курьер, впрочем, очень скоро воротился и доложил, что Мильшинский переехал с дачи в Петербург.
     Тюменев злобно засмеялся и махнул курьеру рукой, чтобы он уходил.
     Курьер скрылся.
     - Как вам это покажется, а?.. Хороша?.. - обратился Тюменев к Бегушеву. - На днях только я выпустил этого негодяя из службы и очень рад был тому, так как он был никуда и ни на что не годный чиновник; но, признаюсь, теперь жалею: останься он у меня, я давнул бы его порядком за эту проделку!
     Последние слова Тюменева очень не понравились Бегушеву.
     - Что это, какая мелочность! - произнес он.
     - Будешь мелочен! - воскликнул Тюменев, и у него при этом маленькая белая пенка показалась по краям губ. - Но он еще черт с ним! Я его меньше виню... Главное - Мерова!.. Чего я для нее ни делал?.. Я жертвовал для нее всеми приличиями, деньгами, временем, хлопотал о ее негодяе-родителе... она ничего этого не оценила и предпочла мне - кого же?.. Дрянь какую-то, ничтожество... Говоря откровенно, я очень рад, что она избавила меня от себя, потому что, кроме того что нравственно, но она физически меня мучила: готова была швырнуть в меня чем ни попало... царапала меня!.. Последнее время я целые ночи не спал и должен был или препираться с ней, или успокоивать ее!
     Бегушев слушал приятеля молча: он очень хорошо понимал, что в Тюменеве не столько было огорчено чувство любви, сколько уязвлено самолюбие.
     - А где же отец ее, граф Хвостиков? - спросил он.
     - Уехал отыскивать ее в Петербург!.. Любопытно, где он ее найдет? В доме терпимости, может быть, каком-нибудь!.. Скоро, вероятно, вернется и разрешит наши сомнения! - проговорил Тюменев и потом вдруг переменил разговор: - Ты знаешь, я уезжаю за границу - на воды!
     - Но не поздно ли теперь на воды? - заметил Бегушев.
     - Может быть, и поздно; но мне неловко оставаться здесь, а особенно если Мерова убежала с Мильшинским!.. Это, конечно, известно во всем министерстве, и я в глазах всех являюсь каким-то дураком!.. Пускай хоть время немного попройдет!
     - Не стариком ли скорей, чем дураком!.. - заметил Бегушев.
     - Но и то нелестно!.. - отвечал Тюменев.
     К обеду возвратился граф Хвостиков. На него жаль было смотреть: он как сел на поставленный ему стул перед прибором на столе, так сейчас же склонил свою голову на руки и заплакал.
     - Разыскали? - спросил Тюменев безжалостным и грубым тоном.
     - Да!
     - В Петербурге она?
     - Нет!.. Уехала!
     - Одна?
     - С этим чиновничком, Мильшинским.
     - Куда?
     - Не знаю.
     - Прелестнейшая женщина!.. Превосходная!.. - говорил Тюменев. Гнев снова воскрес в его душе.
     Граф Хвостиков ничего уж не говорил на этот раз в защиту дочери.
     Тюменев после того отнесся к Бегушеву:
     - Значит, мы в одно время уедем из Петербурга: ты покатишь в Москву, а я за границу!
     Слова эти граф Хвостиков прослушал, как бы приговоренный к смертной казни, и когда Бегушев взялся за шляпу, чтобы уезжать, он, с заметным усилием над собой, подошел к нему и робко спросил его:
     - Не довезете ли вы меня, Александр Иванович, до Петербурга?.. Мне надобно там сделать распоряжение об оставленном по разным местам гардеробе дочери!
     Тот, конечно, не отказал ему. При прощанье Тюменев с Бегушевым нежно расцеловался, а графу протянул только руку и даже не сказал ему: "До свиданья!" По отъезде их он немедленно ушел в свой кабинет и стал внимательно разбирать свои бумаги и вещи: "прямолинейность" и плотный мозг Ефима Федоровича совершенно уже восторжествовали над всеми ощущениями. Граф Хвостиков, едучи в это время с Бегушевым, опять принялся плакать.
     - Перестаньте! Что за малодушие! - сказал тот не без досады.
     - Но вы поймите мое положение, - начал граф. - Тюменев уезжает за границу, да если бы и не уезжал, так мне оставаться у него нельзя!.. Это не человек, а вот что!.. - И Хвостиков постучал при этом по железной пластинке коляски. - Я вполне понимаю дочь мою, что она оставила его, и не укоряю ее нисколько за то; однако что же мне с собой осталось делать?.. Приехать вот с вами в Петербург и прямо в Неву!
     Бегушеву сделалось жаль его.
     - Зачем же в Неву?.. Поезжайте лучше со мной в Москву и поживите у меня!.. - проговорил он.
     - Неужели?.. Нет... Не может быть!.. - воскликнул граф, и у него голос даже захлебывался от радости.
     - Только вы на меня не претендуйте, я сам тоже старик и капризен! - прибавил ему Бегушев.
     - Ах, боже мой!.. Мне быть на вас в претензии за все ваши благодеяния, когда все меня кинули, все!..
     И слезы, как их ни старался удержать граф, снова заискрились на его глазах, и он только старался поскорее их смигнуть, чтобы не сердить ими Бегушева. Собственно, под распоряжением по гардеробу дочери Хвостиков разумел то, что, собрав оставленные ею вещи и платья в городской квартире Тюменева, продал их за бесценок!
     Глава IX
     Через несколько дней на станцию Московской железной дороги к вечернему экстренному поезду приехал Бегушев вместе с графом Хвостиковым, и когда он стал было брать два билета, граф вдруг воскликнул:
     - Пожалуйста, берите один билет, а я возьму себе!
     - Что за вздор! - возразил тот.
     - Ну, если непременно хотите, так возьмите мне, по крайней мере, во втором классе; в нем едет один мой знакомый, и мне с ним переговорить нужно!
     Бегушев взял графу во втором классе, не понимая, отчего в том вдруг такая расчетливость явилась. Граф Хвостиков, получив билет, мгновенно скрылся из вокзала.
     Все это скоро объяснилось: когда Бегушев после второго звонка вошел в вагон, то на самых первых шагах увидал кузена своего - генерала Трахова. Понятно, что граф Хвостиков, сообразивший, что Трахов непременно поедет в первом классе, от него удирал, считая генерала злейшим врагом себе за то, что тот откровенно написал о нем Тюменеву. Встретя кузена, Бегушев сначала сделал довольную мину, но потом переменил ее на сердитую, вследствие того, что вместе с генералом ехала и супруга его, m-me Трахова... Здесь я должен оговориться, что этим именем сию даму никто никогда не называл, и все именовали ее Татьяной Васильевной, даже мужу ее давали иногда титул не генерала Трахова, а мужа Татьяны Васильевны, - до такой степени она была лицо распространенное.
     Как ни было неприятно Бегушеву, однако он уселся рядом с своими родственниками. Татьяна Васильевна сначала осмотрела его с головы до ног, а затем не преминула обратиться к нему с упреком:
     - Я вас тысячу лет не видала и только мельком иногда слышу об вас!
     - Уж не тысячу же лет, - возразил Бегушев.
     - Немного меньше!.. Впрочем, нынешний год мы не видимся даже и с вашим другом, Ефимом Федоровичем Тюменевым.
     - Теперь, вероятно, вы будете опять скоро видаться с ним, - проговорил с улыбкой Бегушев.
     - Вы думаете?.. - спросил с радостью генерал. - Поэтому вы говорили ему, убедили его?
     - Нет, но по другим обстоятельствам я это предполагаю.
     Татьяна Васильевна внимательно прислушивалась к их разговору.
     Если бы Бегушева спросили, чтобы он сказал, какая, по его мнению, самая противная и несносная женщина в России, то он, конечно бы, не задумавшись, указал на свою кузину, которая тоже, в свою очередь, не прилюбливала его. По происхождению своему Татьяна Васильевна была дочь некогда известного масона, богача и скупца, и в молодости она до приторности сладким языком писала сентиментально-нравственные повести. Сделавшись дамою, Татьяна Васильевна пыталась было играть роль в наших государственных и дипломатических кружках, но тут у ней не вытанцовывалось, и она, перейдя в оппозицию, устремилась в православие: устроила у себя домовую церковь, наняла священника и ежедневно выстаивала заутреню, обедню и даже вечерню. Последнее время Татьяна Васильевна, по преимуществу, витала в области спиритизма. Благодаря всем этим штучкам она слыла в обществе за женщину очень умную и в высокой степени нравственную, хотя в этом отношении, кажется, никогда не могло и быть ей опасности, так как Татьяна Васильевна с самых юных лет одновременно походила на лягушку и на сову, вечно была с флюсом то на одной щеке, то на другой, вечно пахнула какими-то аптекарскими травами, мазями и вообще, как говорил про нее Бегушев, она принадлежала не к женщинам, а к каким-то бесполым существам, потому что не представляла в себе никаких женских признаков. Будь на месте генерала другой человек, он давно бы убежал от Татьяны Васильевны на край света, утопился бы, удавился; но он, в силу своего превосходного пищеварения, как будто бы не видел ее безобразия, не чувствовал ее злого характера, и только одно его очень уедало: это ее философствование. Что касается до Тюменева, то почти положительно можно сказать, что Татьяна Васильевна была влюблена в него или, по крайней мере, она долгое время и с большим увлечением считала его идеалом всех мужчин. Тюменев же, действительно весьма часто бывавший у Траховых, делал это вначале чисто по служебному расчету, чтобы показывать себя в известном, высшем слое общества, а потом у него это обратилось в привычку; кроме того, Татьяна Васильевна очень уж ему и льстила.
     - Вы, кузен, предполагаете, что Тюменев опять будет посещать нас; но он сказал вам, за что я на него сердита? - спросила Татьяна Васильевна, сделав сильное ударение на слове за что.
     - Муж ваш мне говорил, что вы сердитесь на Тюменева за его дурное поведение.
     - Более чем дурное, - ужасное, совершенно непонятное для меня в нем; но, без сомнения, вы в этом случае не будете со мной согласны!
     - Совершенно не согласен, - отвечал Бегушев и, видя, что кузина начинает посерживаться, решился еще более ее разозлить: - А мы тогда, кузен, с вами в Париже очень недурно позавтракали у Адольфа Пеле!.. - отнесся он вдруг к генералу.
     - Отлично!.. Превосходно!.. - подхватил было тот с одушевлением, но, вспомнив о присутствии супруги, мгновенно смолк.
     Татьяна Васильевна терпеть не могла гастрономических восторгов мужа и с отвращением всегда говорила, что он не для того ест, чтобы жить, но для того живет, чтобы есть. С приближением к Любаньской станции генерал, впрочем, не вытерпел и, как-то особенным образом встрепенувшись и взяв Бегушева за руку, проговорил ему почти нежным голосом:
     - Вы пойдете со мной поужинать?
     - Непременно! - утешил его тот.
     Когда поезд остановился, они отправились в вокзал.
     - Пришли мне чаю! - приказала Татьяна Васильевна мужу.
     - А хлеба белого хотите?.. - спросил он ее.
     - Нет, я с просфорой буду пить!
     Войдя в вокзал, генерал прежде всего исполнил приказание супруги и отправил к ней в вагон огромный чайник чая с приличным количеством сахара.
     - Татьяна Васильевна по-прежнему любит чай? - спросил его Бегушев.
     - Целые ведра его выпивает с своими монахами, - отвечал генерал, махнув рукой, и быстро устремился к главному буфетчику.
     - Готово? - спросил он.
     - Готово-с! - отвечал тот, показывая на стоявшее особняком закрытое блюдо.
     Генерал и Бегушев сели около этого блюда. Оказалось, что там была мерная, жирная разварная стерлядь.
     - Когда вы успели заказать это? - поинтересовался Бегушев.
     - По телеграфу!.. Выезжая, дал знать, чтобы заранее приготовили: нельзя же есть эту дрянь, которая стоит у них на столах! - отвечал генерал.
     По возвращении в вагон они нашли Татьяну Васильевну выпившую чашки четыре крепчайшего чая и потому пришедшую несколько в экзальтированное состояние.
     - Александр Иванович, сядьте со мной рядом, а муж пусть пересядет к окну! - распорядилась она.
     Бегушев поуперся было, но генерал, согласно приказанию супруги, занял его место, так что Бегушев по необходимости должен был сесть рядом с Татьяной Васильевной и при этом тщательно старался, чтобы ни одной точкой своего платья не прикоснуться к ней. Татьяна Васильевна хотела серьезно побеседовать с Бегушевым, потому что хоть и не любила его, но все-таки считала за человека далеко не дюжинного, - напротив, за очень даже умного, много видевшего, но, к сожалению, не просвещенного истинно; и с каким бы удовольствием она внесла в его душу луч истинного просвещения, если бы только он сам захотел того!
     Прежде всего она начала с ним разговаривать об Европе.
     - А вы и нынешний год не утерпели и были в этой Европе?
     Татьяна Васильевна обыкновенно никогда не говорила: Париж, Лондон, Франция, Германия, - все это было для нее безразлично, и она, совершенно соглашаясь с довольно ходячим мнением, считала, что весь Запад гниет или даже уже сгнил!
     - Был в этой Европе, - отвечал ей насмешливо Бегушев.
     Он, как мы знаем, далеко не был большим поклонником Европы, но перед Татьяной Васильевной, назло ей, хвалил безусловно все существующее там.
     - Удивляюсь вам! - сказала она.
     - Отчего ж вы мужу вашему не удивляетесь? - заметил Бегушев. - Он тоже был за границей, и еще дольше меня!
     Генерал сделал Бегушеву легонький знак рукою и глазами, но тот как будто бы этого не видел.
     - Я на мужа давно махнула рукой! - произнесла Татьяна Васильевна.
     Она, в самом деле, давно считала генерала за дурака набитого и безвозвратно падшего нравственно.
     - Но неужели же Москва, куда мы теперь едем, лучше больших европейских городов? - поддразнивал ее Бегушев.
     - Москва!.. Наша Москва? - воскликнула Татьяна Васильевна. - Это город святыни нашей!.. Город народа!..
     - Но таких святых и народных городов, по-своему, конечно, и в Европе много!
     - И вы полагаете, что мы и европейцы - одно и то же?
     - Полагаю!.. С тою только разницей, что те племена постарше нас, поумней и больше нашего сделали!
     - Те?.. - произнесла Татьяна Васильевна и далее говорить не могла: у ней прервался голос.
     - Те!.. - повторил Бегушев, и хоть в это время генерал уж толкал его ногой, умоляя не сердить больше Татьяны Васильевны, он, однако, продолжал: - Насчет этого существуют довольно меткие афоризмы.
     - Какие? - спросила Татьяна Васильевна.
     - Такие, что... Где немец, там интрига...
     Татьяна Васильевна в знак согласия мотнула головой.
     - Где француз, там фраза!
     Татьяна Васильевна и на это одобрительно кивнула головой.
     - Где поляк, там лесть!
     Татьяна Васильевна и это выслушала благосклонно.
     - Где англичанин, там лукавство и корысть!
     - Так!.. Так!.. - произнесла она с восторгом. - И послушайте, вот что мне рассказывал один священник, - продолжала она с одушевлением. - Раз его призвали к умирающему человеку - очень хорошему, честному, самобытному, но, к несчастью, неверующему!.. - Тут Татьяна Васильевна сделала на груди небольшое крестное знамение. - Священник стал увещевать его и говорить ему: "Причаститесь, иначе вы лишитесь царствия небесного!" - "Царствия небесного нет!" - закричал несчастный. - Татьяна Васильевна снова слегка перекрестилась. - "А если бы оно было, так англичане давно бы туда пробрались и заняли бы все места!" - Не правда ли, что как ни безумны эти слова, но они ярко и верно характеризуют англичан?
     - Да, конечно! - отвечал вежливо Бегушев. - Но вы позволите, однако, мне продолжать мои афоризмы?
     - Даже прошу вас о том! - разрешила ему Татьяна Васильевна.
     - Где итальянец, там le soleil и far niente!*.
     ______________
     * солнце и ничегонеделание! (франц. и итал.).
     - Так!.. - согласилась и с этим Татьяна Васильевна.
     - Где русский...
     - Слушаю!.. Слушаю!.. - произнесла Татьяна Васильевна, навастривая уши.
     - Где русский, там либо "терпи", либо "авось"!
     Татьяна Васильевна задумалась над ответом Бегушева; главным образом она недоумевала, что это такое: порицание или сожаление?
     - Что вы хотели сказать последним афоризмом? - спросила она.
     - Право, не знаю, не я автор этих изречений, - отвечал Бегушев.
     - Ну, это неправда, - вы автор; во всяком случае я все-таки вижу, что Россия, по-вашему, лучше Европы!
     - Нет, хуже! - возразил Бегушев.
     - Чем?
     - Хоть бы тем, что тот же спиритизм, - это великое открытие последнего времени... (Бегушев прежде еще слышал, что Татьяна Васильевна сильно ударилась на эту сторону), - разве Россия, а не Европа выдумала его?
     - Но и не Европа, а Америка! - воскликнула Татьяна Васильевна; к Америке она была еще несколько благосклонна и даже называла американцев, по примеру своих единомышленников: "Наши заатлантические друзья!"
     - Но Америка - та же Европа. Это все переселенцы европейские! - заметил Бегушев.
     - Да, но какие переселенцы! - произнесла Татьяна Васильевна, прищуривая свои золотушные глаза. - Это все сектанты, не хотевшие, чтобы церковь была подчинена государству, не признававшие ни папы, ни Лютера!
     - Я скорее полагаю, что это просто были люди беспорядка - антигосударственники.
     - А вы думаете, что я за государство? Что я государственница? - спросила Татьяна Васильевна каким-то уж торжественным тоном. - Впрочем, об этом не время и не место говорить!
     - Кажется! - произнес, грустно усмехаясь, генерал.
     - Но зато, вот видите, муж ваш - чистейший государственник! - указал на генерала Бегушев.
     - Он, я думаю, ни то, ни другое! - отозвалась с презрительной гримасой Татьяна Васильевна.
     - Нет, я - государственник! - возразил генерал, начинавший не на шутку сердиться на Бегушева, что тот болтал всю эту чепуху с его супругой, которую Трахов, в свою очередь, тоже считал дурой, но только ученой и начитанной. В настоящий момент, когда разговор коснулся государства, генерал более всего боялся, чтобы речь как-нибудь не зашла о Петре Великом, - пункт, на котором Татьяна Васильевна была почти помешана и обыкновенно во всеуслышание объявляла, что она с детских лет все, что писалось о Петре Великом, обыкновенно закалывала булавкою и не читала! "Поэтому вы не знаете деяний Петра?" - осмеливались ей замечать некоторые. - "Знаю!" - восклицала Татьяна Васильевна и затем начинала говорить часа два-три... На этот раз она, слава богу, о Петре не вспомнила, может быть потому, что в голове ее вдруг мелькнула мысль, что нельзя ли Бегушева обратить к спиритизму, так как он перед тем только сказал, что это учение есть великое открытие нашего времени!
     - А что, скажите, как поживает спиритизм в Париже? - спросила она сначала издалека и как бы в шутку.
     - Не знаю, я что-то там с ним не встречался! - отвечал Бегушев. - Не правда ли, кузен, мы не встречались в Париже с спиритизмом! - обратился он к генералу.
     Тот обмер.
     - Нет, я там бывал на нескольких сеансах спиритов, - пробормотал он.
     - Он бывал на сеансах... - повторила за мужем Татьяна Васильевна. - Расскажи, что ты там видел?
     Генерал поставлен был в отчаянное положение: он, как справедливо говорил Бегушев, нигде не встречался с спиритизмом; но, возвратясь в Россию и желая угодить жене, рассказал ей все, что пробегал в газетах о спиритических опытах, и, разумеется, только то, что говорилось в пользу их.
     - Что ты видел, рассказывай! - повторила Татьяна Васильевна.
     - Видел я женскую руку и плечи, - начал он.
     - Женских рук и плеч мы с вами, кузен, много видели; но, сколько помнится, все это были живые и на земле существующие! - заметил Бегушев.
     Генерал чуть не провалился на месте.
     - Бегушев, не забывайтесь, - вы знаете, что я терпеть не могу этого! - сказала строго Татьяна Васильевна.
     - Чего этого? - спросил Бегушев.
     - Ну, будет! Пожалуйста, не развивайте далее. Говори, что ты еще видел! - повторила она снова мужу.
     - Еще видел я... видел летающие гитары! - бухнул тот на авось.
     - Нет, постойте, этого вы не могли, кузен, видеть: это было в Лондоне! - остановил его Бегушев.
     - Точно то же было и в Париже! - вздумал было возразить генерал.
     - Не говори неправду: это было только в Лондоне! - объявила ему супруга.
     - Я, наконец, перезабыл, где и что видел, - этому столько времени прошло! - произнес генерал с досадой.
     - И подобные вещи можно забывать!.. Забывать могут!.. - воскликнула Татьяна Васильевна. - Стыдись!.. Это простительно такому неверующему ни во что, как Бегушев, а не тебе!
     Генерал постоянно притворялся перед женой и выдавал себя за искреннего последователя спиритизма.
     - Почему же вы меня считаете совершенно неверующим? - спросил Бегушев по наружности смиренным и покорным голосом.
     - Потому что спиритизм отыскивает сердца простые, а не такие, как ваше!
     - Мое сердце точно такое же, как у Тюменева! - возразил Бегушев.
     - Теперь - да! - оно такое же, но прежде сердца ваши были разные! - произнесла знаменательно Татьяна Васильевна. - Ефим Федорович верит искренне в спиритизм!
     Тюменев, в самом деле, всегда очень терпеливо выслушивал Татьяну Васильевну, когда она по целым часам развивала перед ним всевозможные объяснения спиритических явлений.
     - Если бы я и неверующий был, то согласитесь, что могу сделаться и верующим: уверовал же Савл{188} во Христа, - говорил Бегушев, как бы угадывая тайное намерение Татьяны Васильевны посвятить его в адепты спиритизма.
     Золотушные глаза той при этом заблистали.
     - Вы правду это говорите или нет? - спросила она.
     - Как кажется мне, что правду, - отвечал Бегушев уже уклончиво.
     - В таком случае вот видите что, - произнесла Татьяна Васильевна, энергически повертываясь лицом к Бегушеву на своем длинном кресле, на котором она до того полулежала, вся обернутая пледами, и при этом ее повороте от нее распространился запах камфары на весь вагон. - Поедемте вместе со мной на будущее лето по этой ненавистной мне Европе: я вас введу во все спиритические общества, и вы, может быть, в самом деле уверуете!..
     - Пожалуй!.. - согласился Бегушев, бывший, как мы видели, в этот вечер в давно уже небывалом у него веселом настроении и даже не на шутку подумавший, что было бы очень забавно прокатиться по Европе с смешной кузиной и поближе посмотреть спиритов. Он этого нового шарлатанства человечества не знал еще в подробностях.
     - Не верь, ma chere, не поедет!.. Он в Париже даже скучал, а поедет он с тобой!.. - неосторожно проговорился генерал: он по опыту знал, каково было путешествовать с его супругой.
     - С тобой он скучал, а со мной не будет! Не правда ли? - спросила Татьяна Васильевна Бегушева.
     - Конечно, - подтвердил тот и потом вдруг встал: ему уж надоело дурачиться.
     - До свиданья! - сказал он.
     - Куда же вы? - спросила Татьяна Васильевна почти с испугом.
     - Спать хочу!
     - При таком интересном разговоре... спать идти, - возразила обиженным голосом Татьяна Васильевна.
     - Разговор очень интересен, но спать все-таки надо.
     - А если вы такой любитель сна, то я вас не возьму с собой в Европу!
     - Очень жаль! - сказал Бегушев и перешел на самое отдаленное кресло.
     Генерал в душе благодарил бога, что разговор между Бегушевым и его супругой кончился, не приняв чересчур острого характера.
     Бегушев, улегшись на кресло, притворился, что заснул, а Татьяна Васильевна начала читать духовный журнал, чем она постоянно утешала себя, встречая в людях или неблагодарность, или непонимание.
     Поутру генерал, отличным образом проспавши всю ночь и видя, что Татьяна Васильевна, измученная чтением, наконец, заснула, пошел пить кофе и даже разбудил для этого Бегушева.
     Тот пошел с ним.
     - Вы до Москвы только едете? - спросил Бегушев генерала, когда они уселись за стол.
     - Нет, до Троицы, - жена там говеть будет.
     - И вы будете говеть?
     - Буду, конечно!
     Все это генерал говорил очень невеселым голосом.
     В московском вокзале Татьяну Васильевну встретили: грязный монах с трясущейся головой, к которому она подошла к благословению и потом поцеловала его руку, квартальный надзиратель, почтительно приложивший руку к фуражке, и толстый мужик - вероятно деревенский староста; все они сообща ее и генерала усадили в карету. С кузеном своим Татьяна Васильевна даже не простилась - до того она рассердилась на него за быстро прерванный им накануне разговор.
     Глава X
     Вскоре по возвращении Бегушева в Москву у него в доме, сверх графа Хвостикова, появилась еще новая жилица. В самый первый день, как он приехал и едва только успел немного отдохнуть с дороги, к нему вошел Прокофий и с глупо-глубокомысленным видом проговорил:
     - Ваша сестрица Аделаида Ивановна здесь!
     - Ты почему знаешь?
     - Они с месяц еще тому назад заезжали и приказывали, чтобы когда вы приедете, прислать им сказать.
     - Где ж она живет? - спросил Бегушев.
     - Да тут... так... в каких-то комнатках, у дьячка.
     - У какого дьячка?
     - Как этот приход, не помню... недалеко от нас!.. Зеленая этакая церковь... - бестолково объяснил Прокофий.
     - Но зачем сестра приехала сюда?
     Прокофий придал еще более глубокомысленное выражение своему лицу.
     - Надо быть, для свиданья с вами, и там тоже... Мало ли что они говорили, разве их разберешь!
     - Поздравляю!.. Слов человеческих начинаешь уж не понимать!.. - сказал Бегушев. - Поди, позови ко мне Минодору, она толковей тебя расскажет.
     Прокофий, по обыкновению, обиделся.
     - Что ж толковей!.. Разве женщина может быть супротив мужчины, - проговорил он недовольным тоном.
     - Позови, - повторил свое приказание Бегушев.
     Прокофий нехотя пошел.
     - Поди, барин тебя зовет, - сказал он жене, и когда та пошла, произнес ей насмешливо вслед: - Докладчицу какую нашел себе, ишь ты!
     Минодора объяснила Бегушеву, что Аделаида Ивановна приехала в Москву по делам своим.
     - Я недавно у них была, - рассказывала она, - и Аделаида Ивановна сами мне говорили, что они в хозяйстве своем очень расстроились: запашку, какая у них была, - мужики не слушаются, не запахивают; дом тоже очень ветх... боятся, чтобы пол или потолок не провалился.
     - Отчего она в мою усадьбу не переедет... там все новое.
     - Церемонятся!.. Не желают вас стеснить... Окромя того, - это уж их Маремьяша по секрету мне сказала, - что Аделаида Ивановна приехала сюда долги собирать: им очень многие должны!
     - Ох, уж мне эти долги ей! - произнес с досадой Бегушев и застучал ногой.
     - И, здесь живя, очень нуждаются, - заключила Минодора.
     Бегушев продолжал стучать ногою.
     - Так как ты знаешь, где сестра живет, то после обеда вели заложить карету и поезжай за ней.
     - Слушаю-с! - сказала Минодора и ушла.
     Аделаида Ивановна - родная сестра Бегушева - была лет на десять старше его. Он ее очень любил, но в то же время она выводила его иногда совершенно из терпения: из очень значительного родительского наследства Бегушев отделил Аделаиде Ивановне втрое более, чем ей следовало, и впоследствии благодарил бога, что не отдал ей половины, как он думал вначале, - Аделаиде Ивановне нисколько бы это не послужило в пользу! По всему существу своему Аделаида Ивановна была кротчайшее и добрейшее существо в мире: хорошо для своего времени образованная, чувствительная, сентиментальная, превосходная музыкантша - и не по ученью, а по природному дарованию, - она очень также любила поля, луга, цветы, ручейки и всех почти животных. Замуж Аделаида Ивановна не пошла, хоть и были у ней женихи, не потому, чтобы она ненавидела мужчин, - о, нет! - она многих из чих уважала, с большим удовольствием и не без некоторого кокетства беседовала с ними, но в то же время как-то побаивалась, а еще более того стыдилась их. Главною же страстью Аделаиды Ивановны было ее стремление к знакомству и даже к дружбе хоть и с захудалыми, но все-таки аристократическими семействами. Это более всего бесило Бегушева. "Какой ты интерес видишь в этой затхлой среде?" - восклицал он, когда она начинала бесконечно длинное повествование о ком-нибудь из своих друзей.
     При таком восклицании брата Аделаида Ивановна вспыхивала, конфузилась очень... "Il etait hors de lui dans се moment"*, - говорила она потом по секрету некоторым своим подругам. Собственно для этих знакомых Аделаида Ивановна жила по зимам в Москве, сама их посещала, они ее посещали, уверяли в уважении и любви и вместе с тем занимали у ней деньги. Аделаида Ивановна с наслаждением отсыпала им все, сколько у нее было, и в прежнее время некоторые из этих знакомых возвращали ей вполне всю сумму, а другие аккуратно платили проценты, причем Аделаида Ивановна отнекивалась, зажимала себе уши, и ее почти силою надо было заставить взять деньги. Но с отменою крепостного права, этого единственного источника благосостояния для многих дворян, она не стала получать от своих высокоблагородных знакомых ни капиталов, ни процентов, а между тем в этих розданных ею деньгах заключалось почти все ее состояние, так что Аделаида Ивановна вынужденною нашлась на безукоризненно правильном французском языке и в самых мягких выражениях напомнить своим должникам об уплате ей хотя частички; но ни от кого из них она и ответа даже не получила. Брату Аделаида Ивановна долго не объясняла своего положения, наконец, решилась и написала ему все откровенно. Бегушев, заранее это предчувствовавший, выслал ей денег, присовокупив к тому, что если и впредь она будет нуждаться, так не стеснялась бы и относилась к нему; но Аделаида Ивановна редко его обременяла и перебивалась кое-как!.. Из слов Минодоры Бегушев понял, что у сестры очень тонко, и ему пришло в голову взять к себе Аделаиду Ивановну и поселить ее в своем московском доме до конца дней. Графа Хвостикова он тоже решился держать до конца дней.
     ______________
     * Он был вне себя в этот момент (франц.).
     Часов в восемь Минодора привезла в карете Аделаиду Ивановку, которая после езды на тряских извозчичьих пролетках с удовольствием проехалась в покойном экипаже. Минодора, выскочив первая, почтительно высадила ее из кареты Аделаида Ивановна хоть и совершенно уже была старушка, но еще довольно свежая, благообразная, несколько похожая на брата, - росту небольшого, кругленькая, с белыми пухленькими ручками, которые все унизаны были на пальцах кольцами, носимыми по разным дорогим для нее воспоминаниям: одно кольцо было покойной матери, другое тетки, третье подруги, четвертое - с раки Митрофания. Одета Аделаида Ивановна была несколько по-старинному, но чопорно и со вкусом. Минодора хотела было вести ее под руку на лестницу.
     - Нет, нет, голубушка, не трудись! - сказала кротким голосом Аделаида Ивановна.
     То, что она становится стара и слаба, Аделаида Ивановна тщательно скрывала от всех, не желая никому быть в тягость.

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Мещане