/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Мещане

Мещане [10/22]

Скачать полное произведение

    - Но как же ты хочешь, чтобы мы устроили жизнь нашу? - спросила его Домна Осиповна.
     - Не знаю как!.. - отвечал Бегушев. - Я захочу устроить так, а твои дела потребуют другого!
     Домне Осиповне показалось, что Бегушев отбояривается от нее и что она ему надоела; но, взглянув на мученическое выражение лица его, она убедилась, что он любит ее, и глубоко любит!
     - Ты сегодня не в духе, и я не в духе; не будем больше об этом говорить; дай, я тебя поцелую!..
     И она начала его целовать, но Бегушев сидел, как истукан, и потом, вдруг поднявшись, сказал:
     - Прощай!
     Домна Осиповна начала было умолять его, чтобы он посидел, но Бегушев, отрицательно мотнув головой, поцеловал ее, и она заметила при этом, что глаза его были полны слез.
     Домна Осиповна хотела было проводить его, по обыкновению, до передней, но Бегушев не позволил ей того.
     - Не провожайте меня!.. Для чего это? - проговорил он досадливым голосом и быстро ушел.
     Домна Осиповна опустилась тогда на свое кресло и, услыхав, что за Бегушевым горничная заперла дверь, она взяла себя за голову и произнесла с рыданием в голосе: "Несчастная, несчастная я женщина, никто меня не понимает!" Ночь Домна Осиповна всю не спала, а на другой день ее ожидала еще новая радость: она получила от Бегушева письмо, в котором он писал ей: "Прощайте, я уезжаю!.. Я ли вас мучил, вы ли меня, - не знаю!.. Но нам вместе жить нельзя! Всякие человеческие отношения между нами должны быть покончены навсегда!" Домна Осиповна затрепетала от ужаса и сейчас же поехала к Бегушеву; но там ее Прокофий не принял и сказал, что барин уехал или в Петербург, или за границу - неизвестно! У Домны Осиповны едва достало силы возвратиться домой, где с ней опять сделалась истерика. Олухов, бывший в это время дома, поспешил послать за Перехватовым, который незамедля приехал и оставался у Домны Осиповны до глубокой ночи; постигший ее на этот раз припадок был еще сильнее прежнего.
     Бегушев, когда приезжала к нему Домна Осиповна, был дома и только заранее еще велел всем говорить, что он уехал из Москвы. После ее звонка и когда Прокофий не принял ее, Бегушев усмехнулся, но так усмехаться не дай бог никому! Через неделю он в самом деле уехал за границу.
     Глава VI
     Париж, освещенный полдневным солнцем, блистал белизною своих зданий. К театру Большой Оперы подходили с противоположных сторон два человека и, сойдясь у переднего фаса, они оба произнесли на русском языке довольно радостные восклицания.
     - Кузен!.. - сказал один из них.
     - Ваше превосходительство! - отвечал другой.
     Это были Бегушев и тот широкоплечий генерал, которого мы некогда встретили в Москве. Они были несколько сродни и считались кузенами.
     Генерал на этот раз был, по заграничному обычаю, в штатском платье и от этого много утратил своей воинственности. Оказалось, что плечи его в мундире были ваточные, грудь - тоже понастегана. Коротенькое пальто совершенно не шло к нему и неловко на нем сидело, но при всем том маленькая рука генерала и с высоким подъемом нога, а более всего мягкие манеры - говорили об его чистокровном аристократическом происхождении. Фамилия генерала была Трахов.
     - Не правда ли, как хорош этот театр! - говорил он Бегушеву.
     - Нет, нехорош! - отвечал тот.
     Генерал был удивлен таким мнением.
     - Чем? - спросил он.
     - Пестро и линий ломаных много!
     - Да, но согласитесь, что и вид сундука, как у наших театров, не очень приятен!
     Бегушев на это ничего не ответил и пошел еще раз обходить кругом театр. Генерал тоже последовал за ним, но ему скоро сделалось это скучно.
     - Где вы завтракаете? - спросил он Бегушева.
     - Где придется! - отвечал тот.
     - В таком случае пойдемте вот тут недалеко к Адольфу Пеле, в недавно открытый ресторанчик - прелесть что такое!
     Бегушев согласился.
     В ресторанчике Адольфа Пеле, должно быть, очень хорошо знали генерала и бесконечно его уважали, потому что сейчас же отвели ему маленькое, но особое отделение. Усевшись там с Бегушевым, он произнес, с удовольствием потирая руки:
     - Вы, конечно, ничего не будете иметь против спинки молодого барашка? - сказал он Бегушеву.
     - Напротив, я всегда за это блюдо!
     Генерал приказал приготовить сказанную спинку, пояснив при этом главному гарсону, что друг его, Бегушев, такой же, если не больший, гастроном, как и сам генерал.
     - О, один вид monsieur... (фамилию Бегушева француз не запомнил сразу)... вид monsieur говорит это.
     Баранья спинка скоро была подана. Генерал с классическим мастерством разрезал ее и одну половинку положил Бегушеву на тарелку, а другую себе.
     - Вы согласны, что парижская баранина - лучшая в мире? - говорил он.
     - Кавказская, по-моему, лучше!.. - сказал Бегушев.
     - Так!.. Так!.. Виноват, я и забыл это! - воскликнул генерал. - Вообще, mon cher, я очень счастлив, что встретил вас, - продолжал он, удовлетворив первое чувство голода.
     Бегушев поблагодарил его.
     - Я чрезвычайно люблю всех москвичей, даже самую Москву - грязноватую, конечно, но в которой в то же время есть что-то родное, близкое сердцу каждого русского человека!
     - Может быть, эта самая грязь и есть нам родное! - произнес, усмехаясь, Бегушев.
     - Может быть, - согласился генерал, - но, как бы то ни было, я Москву люблю!
     - А я, напротив, всегда считал вас заклятым петербуржцем, - продолжал Бегушев с прежней усмешкой.
     - Нет!.. Нет!.. - возразил генерал. - Особенно последнее время, особенно!.. Когда все там как-то перессорились...
     Бегушев вопросительно взглянул на него.
     - Чего лучше было наших отношений с вашим другом Ефимом Федоровичем Тюменевым, - объяснил генерал, разводя своими небольшими руками. - Он каждую неделю у нас обедал... Жена моя, вы знаете, была в постоянном восторге от него и говорила, что это лучший человек, какого она когда-либо знала, - а теперь мы не кланяемся!
     Бегушев усмехнулся.
     - Из-за службы, вероятно, что-нибудь вышло? - спросил он.
     Генерал пожал плечами.
     - Из-за службы, если хотите... Впрочем, прежде надобно рыбу заказать: барбю, конечно?
     - Хорошо, - одобрил Бегушев.
     - Барбю с этим... моим соусом! - сказал генерал гарсону.
     - Oui, monsieur!* - отвечал тот.
     ______________
     * Да, сударь! (франц.).
     Генерал снова приступил к своему рассказу.
     - Прошлой зимой с письмом от Ефима Федоровича вдруг является ко мне... вы непременно знаете его... является граф Хвостиков.
     - Хвостиков с письмом от Тюменева? - переспросил Бегушев.
     - Да!.. С письмом, где Ефим Федорович просит меня определить графа Хвостикова на одно вакантное место. Я давным-давно знаю графа лично... всегда разумел его за остроумного бонмотиста и человека очень приятного в обществе; но тут вышел такой случай, что лет пятнадцать тому назад он уже служил у меня и занимал именно это место, которого теперь искал, и я вынужденным был... хоть никогда не слыл за жестокого и бессердечного начальника... был принужден заставить графа выйти в отставку.
     - За что? - спросил Бегушев.
     Генерал пожал плечами.
     - Он растратил у меня казенные деньги!..
     Последние слова генерал хотя и говорил по-русски во французском ресторане, но все-таки счел за лучшее сказать почти шепотом Бегушеву.
     - Так что я, спасая уже честь моего ведомства, внес за него, и внес довольно значительную сумму - понимаете?
     - Понимаю, - проговорил Бегушев.
     - Графу я, конечно, не напомнил об этом и только сухо и холодно объявил ему, что место это обещано другому лицу; но в то же время, дорожа дружбой Ефима Федоровича, я решился тому прямо написать, и вот вам слово в слово мое письмо: "Ефим Федорович, - пишу я ему, - зная ваше строгое и никогда ни перед чем не склоняющееся беспристрастие в службе, я представляю вам факты... - и подробно описал ему самый факт, - и спрашиваю вас: быв в моем положении, взяли ли бы вы опять к себе на службу подобного человека?"
     - Очень хорошо сделали, что так прямо поставили Тюменеву вопрос; он, вероятно, и не знал этой проделки Хвостикова, - сказал Бегушев.
     - А вышло, cher cousin*, нехорошо!.. - продолжал генерал грустным голосом. - Ефим Федорович страшно на меня обиделся и, встретясь вскоре после того со мной в Английском клубе, он повернулся ко мне спиной и даже ушел из той комнаты, где я сел обедать; а потом, как водится, это стало отражаться и на самой службе: теперь, какое бы то ни было представление от моего ведомства, - Ефим Федорович всегда против и своей неумолимой логикой разбивает все в пух...
     ______________
     * дорогой кузен (франц.).
     На этом месте генерал был отвлечен от своего разговора: принесли барбю с дымящимся соусом. При виде этого блага нечто вроде легкого радостного ржания послышалось из груди генерала. Он забыл в одно мгновение Тюменева, все служебные дрязги и принялся есть.
     - Эта рыба, я вам говорю, как бархат мягкий, щекотит приятно во рту. А соус как вы находите?
     - Хорош! - одобрил Бегушев.
     - Изобретатель его я! - произнес генерал с гордостью, указывая на себя.
     - Виват вам! - сказал Бегушев, улыбаясь.
     Генерал потом обратился к стоявшему невдалеке гарсону.
     - Французской публике нравится мой соус? - спросил он.
     - Oui, monsieur! - воскликнул тот и с свойственной французам льстивостью объяснил, что весь Париж в восторге от этого соуса.
     Генерал самодовольно улыбнулся.
     - Но почему вы, - сказал ему Бегушев, - еще раз не написали Тюменеву или даже просто не подошли к нему и не спросили у него, за что он так сильно на вас рассердился?
     - Ну, cher cousin, согласитесь, что это было бы очень щекотливо для моего самолюбия; кроме того, оказалось бы, вероятно, и бесполезно... мне вскоре потом рассказали... - Тут генерал приостановился как бы в нерешительности, говорить ли то, что он хотел говорить. - Но только, пожалуйста, чтобы это было entre nous*, и не проговоритесь как-нибудь Тюменеву, - начал он. - Мне рассказали... вот уж именно, как справедливо говорят, что если где выйдет неприятность, так прежде всего надо спрашивать: какую тут роль женщина играла?.. Рассказали, что madame Мерова, дочь графа Хвостикова, которую, может быть, вы видали?..
     ______________
     * между нами (франц.).
     - Видал! - проговорил Бегушев.
     - Она очень хорошенькая и, главное, чрезвычайно пикантная, что весьма редко между русскими женщинами: они или совсем больные, или толстые... madame Мерова прежде была в интимных отношениях с Янсутским, которого вы тоже, вероятно, встречали в обществе?
     - Встречал, - отвечал с презрительною улыбкою Бегушев.
     - А кстати, он здесь, в Париже, и хотел сюда прийти завтракать со мной.
     Бегушев нахмурился.
     - Я не охотник до него! - произнес он.
     - Я сам имел его прежде на очень худом счету; но вот, встретясь в Париже с ним, убедился, что он человек очень услужливый, расторопный... и все мне жаловался на madame Мерову - говорил, что она такая мотовка, что невозможно!.. Последнее время сотни тысяч она стала из него тянуть!
     - Врет он все, негодяй! - воскликнул Бегушев. - Последнее время он не кормил ее даже!
     Генерал был поражен.
     - Pourquoi* - спросил уж он по-французски.
     ______________
     * Почему? (франц.).
     - Черт его знает, pourquoi! Отделаться, видно, хотел от нее, - отвечал Бегушев.
     - Скажите! - произнес генерал. - Но мне потом рассказывали, - прибавил он негромко, - что madame Мерова составляет предмет страсти Тюменева; вы слышали это?
     - Слышал что-то такое, - проговорил Бегушев.
     - И вы не придаете этому никакого значения большого?
     - Совершенно никакого!
     - Ну-с, а я вам на это скажу, что Ефим Федорович влюблен в эту дамочку до безумия, до сумасшествия!.. До дурачества... Это в Петербурге все знают и все говорят!
     - До каких дурачеств? - спросил Бегушев.
     - До разных!.. Делать можно многое; но, понимаете, приличие во всем! Еще Пушкин сказал: "Свет не карает заблуждений, но тайны требует для них!"{152} А Ефим Федорович сделался очень неосторожен... причину его ссоры со мной, конечно, все очень скоро отгадали, и это бросило на него сильную тень... Потом... только опять умоляю, чтобы все это осталось между нами!.. Он живет теперь в Петергофе на одной даче с madame Меровой; их постоянно видят вместе на пароходе и на железной дороге; они катаются, гуляют вдвоем, а в Петергофе, как нарочно, нынешнее лето очень много поселилось сенаторов, членов государственного совета... все они знакомы с Ефимом Федоровичем и, встречая его с этой авантюристкой, удивляются, шокируются!.. Жена моя, которая тоже живет в Петергофе, просто в отчаянии и не знает, принимать ли ей Ефима Федоровича, или нет, когда он приедет к ней.
     - Фу ты, боже мой, какая строгость! - воскликнул Бегушев. - Мало у вас этого в Петербурге!
     - Без сомнения!.. Но Ефиму Федоровичу не следовало бы это делать; к нему как-то это нейдет! Жена моя, понимаете, никак не может помириться с этой мыслью и прямо мне пишет, что она ото всех людей ожидала подобного рода жизни, но не от Тюменева.
     - Мало ли чего женщины ожидают и не ожидают от мужчин!.. - заметил не без намека Бегушев.
     - Разумеется!.. Особенно жена моя, которая чересчур уж prude!..* - подхватил генерал и потом, после короткого молчания, присовокупил: - А что, мы не выпьем ли с вами бутылку шампанского? Я - русский человек, не могу без шампанского!
     ______________
     * строга!.. (франц.).
     Бегушев не отказался.
     - Шампанского! - приказал генерал гарсону.
     - Frappe a la glace?* - спросил тот.
     ______________
     * Замороженного во льду? (франц.).
     - Un tout petit peu!* - отвечал генерал.
     ______________
     * Чуть-чуть! (франц.).
     Шампанское подали, которое оказалось не frappe a la glace и очень плоховатого качества; но как бы то ни было, выпив его стакана два, генерал решительно пришел в умиленное состояние.
     - Какие иногда странные мысли приходят в голову человека! Мне вот, сидя в этом маленьком кабачке, припомнилось, как мы с вами, cousin, служили на Кавказе и стаивали на бивуаках... Для вас, конечно, это было очень тяжелое время!
     - Напротив, я никогда не был так счастлив, как тогда! - возразил Бегушев.
     - И это возможно!.. Очень возможно!.. - согласился генерал. - Одна молодость сама по себе - и то уже счастье!.. Я после вас долго оставался на Кавказе, и вы оставили там по себе очень хорошую память; главное, как об храбром офицере!
     - Что за особенно храбрый я был! - возразил Бегушев скромно.
     - Очень храбрый!.. Товарищи и начальники ваши тогда искренно сожалели, что вы оставили военную службу, для которой положительно были рождены; даже покойный государь Николай Павлович, - эти слова генерал начал опять говорить потише, - который, надо говорить правду, не любил вас, но нашему полковому командиру, который приходился мне и вам дядей, говорил несколько раз: "Какой бы из этого лентяя Бегушева (извините за выражение!) вышел боевой генерал!.." Потому что действительно, когда вы на вашем десятитысячном коне ехали впереди вашего эскадрона, которым вы, заметьте, командовали в чине корнета, что было тогда очень редко, то мне одна из grandes dames... не Наталья Сергеевна, нет, другая... говорила, что вы ей напоминаете рыцаря средневекового!
     Бегушев при этом поднялся.
     - Куда же вы?.. Подождите Янсутского, все бы вместе день и провели, - останавливал его генерал.
     - Нет, я имею дело! - сказал ему решительно Бегушев, главным образом спешивший оставить ресторан, чтобы не встретиться с Янсутским.
     - Еще одно слово, cher cousin! - воскликнул генерал. - Напишите, пожалуйста, если можно, завтра же Тюменеву, что я ни в чем перед ним не виноват, что я не знал даже ничего, отказывая графу Хвостикову.
     Генерал главным образом боялся Тюменева по службе!
     - Хорошо, напишу, - отвечал ему с улыбкой Бегушев и, расплатившись за завтрак, ушел.
     Генерал дожидался Янсутского часов до трех, наконец тот явился - тоже в штатском платье, с окончательно пожелтелой, перекошенной и как бы оглоданной рожей.
     - Где вы были это? - спросил его генерал.
     - В разных местах!.. - отвечал Янсутский. - Дюжину устриц!.. - прибавил он гарсону.
     - Как можно в мае месяце есть устрицы! - остановил его генерал.
     - Отчего не есть? - спросил Янсутский.
     - Устрицы в мае любят, а у них четыре сердца, и вообразите, какие они должны быть исхудалые, - разъяснил генерал.
     - В таком случае я ничего не хочу... Дайте мне кофе и коньяку! - сказал Янсутский гарсону.
     Тот подал ему требуемое.
     Янсутский, прилив значительное количество коньяку в кофе, начал прихлебывать его: видимо, что он чем-то был очень встревожен и расстроен.
     - Я завтра уезжаю в Петербург, - объявил он генералу.
     - Зачем? - спросил тот с удивлением и некоторым сожалением.
     - Вызывают по делу Хмурина, - отвечал Янсутский с окончательно перекошенным ртом.
     - Хмурина?.. - повторил генерал еще с большим удивлением.
     - В качестве свидетеля, не больше! - поспешил сказать Янсутский; но втайне он думал, что не в качестве свидетеля, а ожидал чего-нибудь похуже. - Это в одной только России могут так распоряжаться... вдруг вызывают человека через посольство, чтобы непременно приехал... Спроси бумагой, если что нужно, - я им отвечу, а они меня отрывают от всех моих дел, когда у меня здесь, в Париже, и заказов пропасть по моим делам, и многое другое!
     - Но что ж было общего между вами и Хмуриным? - спросил генерал.
     - Между нами, крупными деятелями, всегда очень много общего! Офонькина вон тоже тянут, того даже из Египта, с его виллы, где он проживал.
     - Это жида этого Офонькина? - сказал презрительно генерал.
     - Положим, он жид, но он человек очень богатый и чрезвычайно честный!.. - возразил Янсутский. - Не чета этому подлецу Хмурину. - Прежде, когда Янсутский обделывал дела с Хмуриным, то всегда того хвалил больше, чем Офонькина, а теперь, начав с Офонькиным оперировать, превозносил его до небес!
     - Так наша поездка в Елисейские поля, может быть, не состоится? - произнес генерал невеселым голосом.
     - Отчего же не состоится?.. Нисколько!.. - воскликнул повеселевшим голосом Янсутский; он в это время выпил еще чашку кофе с коньяком. - Я, что касается до удовольствий, особенно парижских, перед смертной казнью готов идти на них.
     - В таком случае жаль, что я Бегушева не пригласил на нашу прогулку, - продолжал генерал. - Он сейчас здесь со мной завтракал!..
     - С Бегушевым, - слуга покорный! - я никуда не поеду!
     - Но что такое у вас с ним? - спросил генерал с любопытством. - Он как-то этак... да и вы тоже!..
     - Решительно ничего!.. Просто не любим друг друга, взаимные антипатии! - сказал Янсутский, начавший окончательно ненавидеть Бегушева потому, что Домна Осиповна, после разрыва с последним, в порыве досады на него, рассказала Янсутскому, как Бегушев бранил ее за обед у него и как даже бранил самого Янсутского!
     - Между прочим, Бегушев мне сказал, что он знал madame Мерову? - продолжал расспрашивать генерал.
     Он очень любил разговаривать о молоденьких и хорошеньких женщинах, чего дома ему решительно не позволялось делать.
     - Как ему не знать... она близкая приятельница его бывшей приятельницы.
     - Это madame Олуховой, если я не ошибаюсь?..
     - Сей самой-с! - подхватил Янсутский.
     - Но она уж больше не приятельница Бегушева? - спросил генерал.
     - Нет!.. Напротив - враг его!.. Историю эту вашему превосходительству так надо рассказать... Существовали в Москве два гражданские брака: мой с Меровой и Бегушева с Олуховой, и оба в очень недолгом времени один после другого расторглись - по причинам далеко не схожим.
     - А именно? - любопытствовал генерал.
     - Я-с должен был расстаться потому, что, как говорил вам, когда прилив денег был большой, тогда можно еще было удовлетворять желания госпожи Меровой, но когда их уменьшилось, так что же тут сделаешь?..
     - Гм! - произнес генерал, припомня слова Бегушева по этому поводу. - А какая же причина у Бегушева?.. - спросил он.
     - Несколько иная!.. Домна Осиповна главным образом возмущалась тем, что Бегушев оказался скупцом великим!
     - Бегушев! - даже воскликнул генерал, зная всегда кузена за человека весьма тороватого.
     - То есть, не в смысле жизни для себя, нет, а для других!
     - И то неправда! - сказал генерал. - Он мне кузен, его щедрость известна в нашем родственном крупу!
     Янсутский, по обыкновению, ненадолго опешил: он не знал, что Бегушев был родня генералу.
     - По крайней мере в отношении Домны Осиповны Александр Иванович был таков. Он ей, в продолжение всей их любви, не подарил даже какой-нибудь ленты рублевой, - проговорил он.
     Генерал сделал небольшую гримасу. Он решительно недоумевал, зачем Домне Осиповне была нужна рублевая лента.
     Янсутский, как бы поняв его, выразился точнее.
     - Конечно, дело не в ленте рублевой, но Домна Осиповна, что очень натурально и свойственно женщинам, желала, чтобы Александр Иванович подарил ей что-нибудь: ну, хоть какую-нибудь дачку тысяч в пять, в шесть!
     - Она сама богата! Сама бы могла купить себе дачу! - заметил генерал.
     - Но Домна Осиповна желала получить от него, потому что кто же к богатству не стремится присоединить еще большего богатства, - это общее свойство людей! Кроме того, в подарке Бегушева Домна Осиповна увидела бы доказательство любви его.
     Генерал понимал, что женщину, не имеющую средств, мужчина должен на последние средства поддерживать, понимал, что женщина может разорить мужчину: его самого в молодости одна танцовщица так завертела, что он только женитьбой поправил состояние; но чтобы достаточной женщине ждать подарков от своего ami de coeur*... это казалось генералу чувством горничных.
     ______________
     * друга сердца... (франц.).
     - За то, что Бегушев не подарил madame Олуховой дешевенькой дачки, она и подала ему карету? - спросил он с несвойственной ему ядовитостью.
     - За то, - отвечал Янсутский, которому вовсе это было не удивительно в Домне Осиповне. - По крайней мере, она сама мне говорила, что это одна из главных причин! - присовокупил он.
     Хорошо, что седовласый герой мой не слыхал, что рассказывал Янсутский в настоящие минуты о нем и с Домне Осиповне. О, как бы возненавидел он ее, а еще более - самого себя, за то, что любил подобную женщину!
     Вечером Бегушев еще раз встретил генерала. Томимый скукою, он шел с понуренной головой по бульварам, среди многолюдной толпы - идущей, разговаривающей, смеющейся, евшей, пившей в открытых кофейнях, - и, совершенно случайно, взмахнув глазами в сторону, увидал небыстро едущее ландо, в котором на задней скамейке сидели две молодые дамы, а на передней - Янсутский и генерал. Оба кавалера разговаривали с своими дамами самым развязным и веселым образом. О том, какого сорта были эти особы, сомневаться нечего!.. Бегушев, попав в луч зрения кузена и вспомнив суждения его о Тюменеве, погрозил ему пальцем.
     Генерал довольно громко крикнул ему по-русски:
     - Я в Париже, а не в Петербурге, - и затем приложил пальцы своей руки к губам, давая тем знать Бегушеву, что он касательно этой встречи должен всю жизнь носить замок на устах своих!
     Глава VII
     Все, что ни говорил генерал Трахов о Тюменеве, была правда. Ефим Федорович, как бы забыв все в мире, предавался идиллии и жил на прелестнейшей даче в Петергофе вместе с m-me Меровой; при них также обитал и папаша ее, граф Хвостиков. С Ефимом Федоровичем случилось явление, весьма часто повторяющееся между грубой половиной человеческого рода - мужчинами. Вначале он предполагал войти в легкие и кратковременные отношения с m-me Меровой. Ефим Федорович, как мы знаем, не испытывал ни разу еще так называемых благородных интриг и не ведал ни роз, ни терниев оных; на первых порах m-me Мерова совершенно его очаровала, и только благодаря своему благоразумному темпераменту он не наделал окончательных дурачеств.
     В одно утро Тюменев сидел на широкой террасе своей дачи и пил кофе, который наливала ему Мерова. Тюменев решительно являл из себя молодого человека: на нем была соломенная шляпа, летний пиджак и узенькие брючки. Что касается до m-me Меровой, то она была одета небрежно и нельзя сказать, чтобы похорошела: напротив - похудела и постарела. Напившись кофе, Тюменев стал просматривать газету, a m-me Мерова начала глядеть задумчиво вдаль. Вдруг она увидела подъехавшую к их даче пролетку, в которой сидел Бегушев.
     - Боже мой, кого я вижу! - воскликнула Мерова с неподдельным удовольствием и, соскочив с террасы, бросилась навстречу Бегушеву, обняла и даже поцеловала его.
     За ней следовал и Тюменев. Он был очень доволен этою искреннею радостью Меровой приезду его друга.
     - Откуда? - спрашивал он, тоже обнимая и целуя Бегушева.
     - Из-за границы! - отвечал тот.
     - Но как же тебе не грех было не ответить мне на мое весьма важное для меня письмо, да и потом ни строчки!
     - Я к тебе и прежде не часто писал! - произнес себе под нос Бегушев и при этом потупился.
     - Знаю я... этим только и успокоивал себя... Но где же Домна Осиповна?.. Отчего ты не привез ее к нам?
     Мерова взглянула при этом на Бегушева.
     Домна Осиповна давно уведомила ее о разрыве своем с ним и при этом описала его в самых черных красках, называя его эгоистом, скупцом, злецом. Мерова об этом письме ничего не говорила Тюменеву.
     - Домны Осиповны, вероятно, здесь нет! Я не знаю даже, где она, - объяснил ему Бегушев.
     Тюменев исполнился удивления.
     - Даже не знаешь!.. - проговорил он.
     - Даже не знаю! - отвечал Бегушев с ударением.
     Во все это время Мерова чрезвычайно внимательно смотрела на него.
     - А за границей вы лечились? - спросила она его.
     - Нет, - отвечал Бегушев.
     - Но ты, однако, очень переменился... Совсем поседел... похудел!.. - сказал ему Тюменев.
     - Ужасно!.. Невероятно!.. - подхватила с участием Мерова.
     Бегушев при этом улыбнулся.
     - В природе все меняется - таков ее закон! - сказал он.
     Затем Тюменев начал было его расспрашивать об Европе, об ее литературных, художественных, политических новостях, и при этом, к удивлению своему, заметил, что Бегушев как бы никого там не видал и ничего не читал.
     - Но где же ты, собственно, был? - спросил он его в заключение.
     - В Париже.
     - И что ж там делал?
     - Спал.
     Тюменев расхохотался.
     - Господи!.. В Париже спать?.. - воскликнула Мерова, припоминая, как она, бывши там с Янсутским, бегала по красивым парижским улицам в каком-то раже, почти в сумасшествии.
     Вслед за тем она, так как ей пора было делать туалет, оставила террасу, взяв наперед слово с Бегушева, чтобы он никуда-никуда не смел от них уезжать!
     Когда приятели остались вдвоем, между ними сейчас же начался более откровенный разговор.
     - Я все-таки, любезный друг, желаю знать определительно, что неужели же между тобой и Домной Осиповной совершенно и навсегда все кончено?
     - Совершенно и навсегда!
     - По какому поводу?
     - По какому... - отвечал Бегушев неторопливо, - не скрываю, что я, может быть, неправ: по поводу того, что она пошлянка и мещанка!
     Тюменев махнул рукою.
     - Ну да, понимаю! - сказал он. - А с ее стороны?
     - С ее стороны - я не знаю! Впрочем, она меня не оставляла, а я ее оставил.
     Тюменев покачал неодобрительно головою.
     - Капризник ты величайший, вот что я тебе скажу.
     - Не спорю!.. - согласился Бегушев. - Но сам ты счастлив вполне с madame Меровой? - добавил он.
     Что-то вроде кислой улыбки проскользнуло на губах Тюменева.
     - Полного счастья в жизни нет; но насколько оно возможно, я счастлив, - отвечал он.
     - А против тебя тут вопиет все общество за твою любовь, - продолжал Бегушев.
     - Кто тебе это говорил?
     - Кузен мой, Трахов.
     - А, генерал от кухни!.. - произнес Тюменев с явным озлоблением.
     - Он умоляет тебя простить его за то, что им не был принят на службу граф Хвостиков, хоть ты и ходатайствовал за него, - говорил Бегушев с полуулыбкой.
     - Твой кузен этот - такой дурак, - начал Тюменев, все более и более разгорячаясь, - и дурак неблагодарный: я делал ему тысячи одолжений, а он не захотел взять к себе больного, голодающего старика на какое-то пустейшее место, которое тот уж и занимал прежде.
     - Но граф на этом месте проворовался! - заметил Бегушев.
     - Вздор-с, выдумки все это! - воскликнул Тюменев.
     Хвостиков с божбой и клятвой успел его уверить, что он никогда ничего подобного не делал.
     - Тут, главное, то досадно, - продолжал Тюменев, - что у этого кухонного генерала половина чиновников хуже графа, а он еще ломается, благородничает!.. Впрочем, будем говорить о чем-нибудь более приятном... Скажи, madame Мерову ты хорошо знаешь? - заключил он.
     - Нет; слыхал только, что она добрая.
     - Ну, а еще что слышал? Пожалуйста, говори откровенно.
     - Слышал еще, что мотовка великая!
     Об этом свойстве Меровой Бегушеву натвердила Домна Осиповна и очень всегда обвиняла за то приятельницу.
     - Это есть отчасти, мотовата! - подтвердил Тюменев. - Но полагаю, что от этого недостатка всякую женщину можно отучить убеждениями и разъяснениями!
     Бегушев на лице своем как будто бы выразил, что "пожалуй, можно, а пожалуй, и нельзя!"
     - Ты не предполагаешь жениться на Меровой?.. Она вдова! - сказал он.
     При этом вопросе Тюменева даже всего подернуло.
     - Что за странная мысль пришла тебе в голову; разве это возможно! - проговорил он.
     - Отчего же невозможно?
     Тюменев пожал плечами.
     - Жена моя, - сказал он, - должна бывать во дворце, но Елизавету Николаевну туда не пригласят, потому что прошедшее ее слишком небезупречно; сверх того и характер ее!.. Характер ее во всяком случае меня остановил бы.
     - Что ж, она капризна, зла?
     - Не то что зла, - взбалмошна! - отвечал Тюменев и, встав, притворил дверь с террасы на дачу. - Нагляднее всего это можно видеть из наших сердечных отношений, - продолжал он. - То иногда она сама начнет теребить, тормошить меня, спрашивать: "Люблю ли я ее?" Я, конечно, в восторге, а потом, когда я спрошу ее: "Лиза, любишь ты меня?", она то проговорит: "Да, немножко!", или комическим образом продекламирует: "Люблю, люблю безумно! Пламенно!" А вот на днях так уж прямо, не церемонясь, объявила мне, что я, по моим летам, ничего от нее не имею права требовать, кроме уважения, а потом задумалась и сделалась мрачна, как я не знаю что! Разумеется, я очень хорошо понимаю, что все это какое-то школьничество, резвость, но все-таки, при отсутствии других данных, необходимых для семейной жизни, жениться мне на Лизе страшновато!
     M-me Мерова возвратилась и была, как следует на даче, очень мило и просто одета. Бегушев, взглянув на часы, предложил было ехать в Петербург обедать к Донону, но Тюменев, под влиянием своего идиллического настроения, не согласился.

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Мещане