/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Мещане

Мещане [8/22]

Скачать полное произведение

    - В Петербурге этого меньше! - заметил Тюменев.
     - Вероятно потому, что Петербург умней Москвы! - подхватил Бегушев.
     - Ты думаешь? - спросил не без удовольствия Тюменев.
     - Я всегда это думал!.. Одно чиновничество, которого в Петербурге так много и которое, конечно, составляет самое образованное сословие в России. Литература петербургская, - худа ли, хороша ли она, - но довольно уже распространенная и разнообразная, - все это дает ему перевес. А здесь что?.. Хорошего маленькие кусочки только, остальное же все - Замоскворечье наголо, что в переводе значит: малосольная белужина, принявшая на время форму людей.
     - Малосольная белужина, принявшая на время форму человека! - повторил, усмехаясь, Тюменев, готовый наслаждаться всякой фразой Бегушева. - Меня, впрочем, очень заинтересовала твоя мысль о наших дебатах, - говорил он далее. - Мы действительно не умеем диспутировать, наши частные разговоры отличаются более отвлеченностью, чем знанием и умом... К несчастью, это свойство перешло и на наши общественные учреждения: мне случалось бывать на некоторых собраниях, и какое столпотворение вавилонское я там встречал, - поверить трудно!.. Точно все говорят на разных языках, никто никого не хочет ни слушать, ни понимать!
     Тюменев, как человек порядка, давным-давно терпеть не мог все наши общественные учреждения.
     Бегушев слушал его мрачно.
     - Но мне бы хотелось добраться до причины всего этого, - продолжал Тюменев. - Нельзя же все объяснять переходным временем, незрелостью нашею. Растем, растем и все вырасти не можем.
     - Причин много... - сказал Бегушев. - Прежде всего - наше бестолковое образование: мы все знаем и ничего не знаем; потом непривычка к правильному, постоянному труду, отсутствие собственной изобретательности, вследствие того - всюду и во всем слепое подражание; а главное - сытый желудок и громаднейшее самолюбие: схвативши верхушки кой-каких знаний, мы считаем унижением для собственного достоинства делать какие-нибудь обыкновенные вещи, которые делают люди заурядные, а хотим создать восьмое чудо, но в результате явим, - как я, например, - пятидесятилетнюю жизнь тунеядца.
     - Пятьдесят лет - не бог знает какие года; ты теперь можешь начать работать, если так ясно сознал свою ошибку, и которая действительно была твоею ошибкой.
     - Что ты говоришь: теперь... Работать можно начинать лишь в молодости, когда человек верит в себя и во многое, а я уж не верю ничему!
     Тюменев пожал плечами.
     - По-моему, ты совершенно неправильно объясняешь сам себя, - начал он. - Ты ничего осязательного не сделал не по самолюбию своему, а потому, что идеал твой был всегда высок, и ты по натуре своей брезглив ко всякой пошлости. Наконец, черт возьми! - и при этом Тюменев как будто бы даже разгорячился. - Неужели всякий человек непременно обязан служить всему обществу? Достаточно, если он послужил в жизни двум - трем личностям: ты вот женщин всегда очень глубоко любил, не как мы - ветреники!
     - Что же, я этим женщинам какое добро и пользу сделал?
     - Ты им доставил несколько таких счастливых годов, каких они, вероятно, не встретили бы с другими мужчинами!
     Бегушев при этом злобно засмеялся.
     - Однако одна из них от этих счастливых годов уж умерла, - сказал он.
     - Это ты вообразил, что она умерла оттого...
     - Нет, не я; она мне сама это сказала.
     - Мало ли, что человек говорит в предсмертные минуты, когда он, может быть, и сознание потерял!
     - Нет, она это в полном сознании говорила. И потом: любить женщин - что такое это за высокое качество? Конечно, все люди, большие и малые, начиная с идиота до гения первой величины, живут под влиянием двух главнейших инстинктов: это сохранение своей особы и сохранение своего рода, - из последнего чувства и вытекает любовь со всеми ее поэтическими подробностями. Но сохранить свой род - не все еще для человека: он обязан заботиться о целом обществе и даже будто бы о всем человечестве.
     - Это слишком большие требования, и я опять повторяю, что, черт возьми, с этими далекими вехами, до которых, я думаю, никто еще не добегал!.. Скажи мне лучше, что твоя Домна Осиповна? - заключил Тюменев.
     Этим переходом разговора на Домну Осиповну он полагал доставить Бегушеву приятный предмет для разговора и тем отвлечь его от мрачных мыслей.
     - Мучите" и страдает тоже благодаря моему характеру и недугам моим! - отвечал тот.
     - Постой!.. Мне кто-то говорил... да, Хмурин этот... что она сошлась с мужем? - спросил неосторожно Тюменев.
     Лицо Бегушева мгновенно и очень сильно омрачилось.
     - Она сошлась только для виду! - проговорил он. - У мужа ее есть дед богатый, который написал им, что если они не сойдутся, то он лишит их пяти миллионов наследства! Они хоть и живут в одном доме, но у него существует другая женщина... Не сделать этого они нашли очень нерасчетливым!
     Когда говорил это Бегушев, то у него лицо пылало: видно, что ему совестно было произносить эти слова. Тюменев же нашел совершенно рациональным такой поступок Олуховых.
     - Конечно, было бы нерасчетливо! - подтвердил он.
     - Летом, вероятно, я уеду с Домной Осиповной за границу, и уеду надолго! - добавил Бегушев.
     - Отлично сделаешь! - одобрил его Тюменев. - А ты еще считаешь себя несчастным человеком и за что-то чувствуешь презрение к себе!.. Сравни мое положение с твоим... Меня ни одна молоденькая, хорошенькая женщина не любила искренно, каждый день я должен бывать на службе...
     Послышался звонок.
     Приехала Домна Осиповна. Она в продолжение всей болезни Бегушева приезжала к нему обедать и оставалась затем у него на весь день. Утро обыкновенно Домна Осиповна проводила, тщательно скрывая это от Бегушева, в беседе с своим мужем, расспрашивая того о всех делах его, даже об его возлюбленной, и по поводу взбалмошного характера последней давала ему разные благоразумные советы... О своих же отношениях к Бегушеву она хоть и сказала тому, что будто бы прямо объявила мужу, что любит его, но в сущности Домна Осиповна только намекнула, что в настоящее время она, может быть, в состоянии будет полюбить одного человека; словом, отношениям этим старалась придать в глазах Олухова характер нерешенности еще...
     Встретив у Бегушева Тюменева, Домна Осиповна очень ему обрадовалась, предчувствуя, как оживительно беседы с другом подействуют на больного.
     - Вот это очень хорошо, что вы приехали к нам в Москву! - сказала она, дружески и крепко пожимая руку Тюменеву.
     - А с вашей стороны очень нехорошо, что вы допустили так расхвораться Александра Ивановича, - отвечал ей тот.
     Домна Осиповна заметно сконфузилась; она подумала, что Бегушев рассказал Тюменеву о главной причине своей болезни.
     - Что делать!.. Не в моей то воле... - сказала она неопределенно и потупляя глаза.
     - Она одна и спасла меня!.. - подхватил Бегушев, желая снять всякое подозрение с Домны Осиповны в своей болезни, и при этом опять покраснел, смутно сознавая, что он сказал неправду.
     - Кушанье готово! - возвестил явившийся Прокофий во фраке, белом галстуке, напомаженный, завитой и, видимо, хотевший торжествовать выздоровление барина.
     Пошли в столовую. В конце обеда Домна Осиповна отнеслась к Бегушеву:
     - Меня все граф Хвостиков умоляет, чтобы я позволила ему приехать и навестить тебя!
     Домна Осиповна уже не стесняясь говорила Бегушеву при Тюменеве "ты".
     - Пусть его приезжает; кто ему мешает! - отвечал Бегушев.
     - Кроме того, madame Мерова желает у тебя быть, а может быть, даже и Янсутский, - присовокупила Домна Осиповна.
     Последнему она хотела за его услугу по хмуринским акциям отплатить такой же услугой, то есть дать ему возможность встретиться с Тюменевым, чем тот, как она предполагала, очень дорожил.
     - О, madame Мерову и я прошу принять! - воскликнул Тюменев.
     - Я знала, что вам это приятно будет!.. - подхватила с ударением Домна Осиповна.
     По своей житейской опытности она сразу же на обеде у Янсутского заметила, что m-me Мерова произвела приятное впечатление на Тюменева.
     Когда встали из-за стола, Домна Осиповна собралась уехать.
     - Куда вы? - спросил ее Бегушев с заметным неудовольствием.
     - Мне мужа надобно проводить: он уезжает в Сибирь, к деду! - объяснила она.
     - Уезжает? - спросил удивленным тоном Бегушев, и между тем удовольствие заметно выразилось на его лице.
     - Да!
     - И надолго?
     - Конечно, надолго!.. Я сегодня же и извещу всех этих господ, что они могут к тебе приехать?
     - Извести, - проговорил Бегушев.
     - Непременно сегодня!.. - подхватил Тюменев.
     Домна Осиповна лукаво посмотрела на него.
     - Для вас собственно я приглашу одну только madame Мерову, - сказала она ему.
     - Почему же одну madame Мерову?
     - Потому, что я знаю, почему!..
     - Но, однако, мне начинают становиться очень любопытны ваши слова.
     - Любопытство - смертный грех!
     - Я готов даже идти на смертный грех ради того, чтобы вы разъяснили ваши намеки!
     Тюменеву пришло в голову, что не открылась ли m-me Мерова Домне Осиповне в том, что он очень ей понравился.
     - Никогда я вам не разъясню этих намеков! - объяснила Домна Осиповна. Затем она сказала Бегушеву, протягивая ему руку: - Прощай!
     - А сама приедешь ужо? - спросил тот, целуя ее руку.
     - Непременно! Ранешенько! - отвечала Домна Осиповна и, кивнув приветливо головой Тюменеву, ушла.
     Всю эту сцену она вела весело и не без кокетства, желая несколько поконкурировать с m-me Меровой в глазах Тюменева, чего отчасти и достигнула, потому что, как только Домна Осиповна уехала, он не удержался и сказал Бегушеву:
     - Домна Осиповна сегодня прелестна! Гораздо лучше, чем была на обеде у Янсутского, где она, в чем тебе я признаюсь теперь, была не того...
     - Очень даже не того! - согласился Бегушев.
     - Но вот еще маленький вопрос относительно madame Меровой, - продолжал Тюменев. - Она до сих пор еще en liaison* с Янсутским?
     ______________
     * в связи (франц.).
     - Кажется!
     - Что ей за охота любить такую дрянь?.. И я не думаю, чтобы она хранила ему верность!
     - Не ведаю того: духовником ее не был!
     Тюменев в это время зевнул во весь свой рот.
     - Ты, может быть, уснуть хочешь, устал с дороги? - спросил его Бегушев.
     - Желал бы: я не спал всю ночь, и, кроме того, после твоих затейливых обедов всегда едва дышишь!..
     - Ступай, тебе все там готово!
     - Знаю! - проговорил Тюменев и, зевнув еще раз, ушел к себе в комнату.
     Бегушев, оставшись один, прикорнул тоже на диване к подушке головой и заснул крепчайшим сном. Его очень успокоили и обрадовали слова Домны Осиповны, что Олухов уезжает надолго в Сибирь. Странное дело: Бегушев, не сознаваясь даже самому себе, ревновал Домну Осиповну к мужу, хотя не имел к тому никаких данных!
     Глава III
     Часов в восемь вечера Бегушев и Тюменев снова сидели в диванной.
     - Я хочу посоветоваться с тобой о наследстве после меня, - говорил Бегушев. - Состояние мое не огромное, но совершенно ясное и не запутанное. Оно двух свойств: родовое и благоприобретенное... Родовое я желаю, чтобы шло в род и первоначально, разумеется, бездетной сестре моей Аделаиде Ивановне; а из благоприобретенного надо обеспечить Прокофья с семьей, дать по небольшой сумме молодым лакеям и тысячи три повару; он хоть и воровал, но довольно еще умеренно... Остальные все деньги Домне Осиповне...
     - Велика сумма? - спросил Тюменев.
     - Тысяч около ста.
     Домна Осиповна, значит, напрасно думала, что Бегушев может забыть ее в своей духовной, и как бы радостно забилось ее сердце, если бы она слышала эти слова его, и как бы оценила их.
     - Дом этот, - продолжал Бегушев, - который ты всегда любил, я, со всею мебелью, картинами, библиотекою, желаю оставить тебе.
     - Зачем он мне, милый мой! - возразил Тюменев, даже весь вспыхнувший при последних словах приятеля.
     - Может быть, когда-нибудь и поживешь в нем: как ни высоко твое служебное положение, но и Суворов жил в деревне.
     - Наконец, этого сделать нельзя! Дом твой, я знаю, родовой; а потому вместе с родовым и должен идти... - продолжал возражать Тюменев.
     - Испроси высочайшее повеление... Я просьбу готов написать об этом государю! - стоял на своем Бегушев.
     Тюменев пожал плечами.
     - Странный ты человек, Александр Иванович, от маленькой и ничтожной болезни вообразил, что можешь умереть и что должен спешить делать духовную, - проговорил он.
     О тайном намерении Бегушева закрепить за Домной Осиповной этой духовною часть своего состояния Тюменев не догадывался.
     - Ничего я не вообразил, - сказал тот с досадой, - а хочу, если я в жизни не сделал ничего путного, так, по крайней мере, после смерти еще чего-нибудь не наглупить, и тебя, как великого юриста, прошу написать мне духовную на строгих законных основаниях.
     - Это изволь, - я напишу, но насчет дома, пожалуйста, отмени твое желание завещать его мне, - произнес Тюменев с кислой гримасой.
     Желание это в самом деле было очень ему неприятно; по своему замечательному бескорыстию Тюменев был известен всему Петербургу: он даже наград денежных никогда от правительства не брал.
     - Ни за что не отменю, ни за что! - отрезал Бегушев.
     Вскоре приехала Домна Осиповна, очень веселая и весьма к лицу одетая.
     - Проводила мужа? - спросил ее Бегушев.
     - Проводила!
     - Плакала?
     - Очень много!.. Изошла вся слезами!.. Madame Мерова будет непременно!.. Сама вышла к моей посланной и сказала ей это!.. - отнеслась Домна Осиповна к Тюменеву.
     - Заранее восхищаюсь, что увижу ее!.. - произнес он с улыбкой.
     - Конечно, восхищаетесь! Что тут притворяться!
     Следующий гость был доктор. Он постоянно в этот час приезжал к Бегушеву и на этот раз заметно был чем-то сконфужен, не в обычном своем спокойном расположении духа. Расспросив Бегушева о состоянии его здоровья и убедившись, что все идет к лучшему, доктор сел и как-то рассеянно задумался.
     Домна Осиповна первая это заметила.
     - Что вы такой грустный сегодня? - обратилась она к нему.
     - Решительно ничего. На практике устал! - поспешил он ей ответить и потом, как бы не утерпев, вслед же за тем продолжал: - Москва - это удивительная сплетница: поутру я навещал одного моего больного биржевика, который с ужасом мне рассказал, что на бирже распространилась паника, может быть, совершенно ложная, а он между тем на волос от удара... Вот и лечи этих биржевиков!..
     - Какая же паника и отчего? - спросила Домна Осиповна.
     - Говорят... конечно, всего вероятнее, что это враки... что какой-то Хмурин обанкрутился, а вместе с ним и банк "Бескорыстная деятельность", который ему кредитовал.
     Говоря это, доктор скрыл, что он очень хорошо знал, кто именно этот Хмурин, и даже мечтал в свободное время по ночам, когда не спалось, что как бы ему пробраться лечить к Хмурину.
     - Это банкротство весьма вероятно: в Петербурге давно ходили об этом слухи, - подтвердил Тюменев.
     - Не думаю, чтоб это была правда! - настаивал доктор, как бы стараясь насильственно отклонить от себя подобную мысль: у него у самого были скоплены восемь тысяч и положены в банк "Бескорыстная деятельность".
     - Я всегда очень рад этого рода крахам, - произнес Бегушев, - потому что тут всегда наказывается какой-нибудь аферист и вместе с ним несколько дураков корыстолюбивых.
     - Вкладчиков, вы хотите сказать?.. Отчего ж они корыстолюбивые? - спросил доктор.
     - Оттого, что суют свои деньги разным банкам и торговым конторам для большого процента.
     - Но что же тогда прикажете с деньгами делать? - воскликнул доктор.
     - Устраивайте на них сами что-нибудь.
     - А если человеку, по другим его обязанностям, некогда что-либо предпринимать?
     - Тогда пользуйтесь маленьким, казенным процентом.
     - Это совершенно все верно и справедливо, что говорит Александр Иванович, - подхватила Домна Осиповна, - но скажите: акции Хмурина, вероятно, упадут? - обратилась она к доктору.
     - Они уж и упали с двухсот рублей на пятьдесят, - отвечал доктор с горькой усмешкой.
     Домна Осиповна самодовольно улыбнулась.
     "Какая же я умница, что продала эти акции!" - подумала она про себя.
     - На бирже даже не могут понять, каким образом Хмурин мог обанкрутиться!.. - говорил доктор.
     - Очень понятно это!.. - вмешался опять в разговор Тюменев. - Он брал предприятие за предприятием, одно не успеет еще кончить - берется за другое, чтобы и там успеть захватить деньги; надобно же было этому кончиться когда-нибудь!
     - Но по общей молве Хмурин, - извините вы меня, - никогда не был таким, - возразил довольно резко доктор.
     Он не знал собственно, кто такой был Тюменев. Бегушев, знакомя их, назвал только фамилии, а не пояснил звания того и другого.
     - Напротив, он никогда иным не был, - продолжал Тюменев. - Мне самому весьма часто приходилось обсуждать в совете самые нелепые, кривые и назойливые его ходатайства.
     Тут Перехватов понял, с кем он беседует, и мгновенно исполнился уважения к Тюменеву.
     В это время в диванную впорхнула m-me Мерова.
     - Я непременно хотела быть у вас, - заговорила она своим детским голосом и крепко пожимая и потрясая своей маленькой ручкой могучую руку Бегушева. - Папа тоже непременно хотел ехать со мною, но сегодня с утра еще куда-то ушел и до сих пор нет. Я думаю: "Бог с ним", - и поехала одна.
     - Благодарю вас за участие, - говорил ей Бегушев.
     Мерова, повернувшись, увидала Тюменева и почти вскрикнула от удивления.
     - Вы никак, вероятно, не ожидали встретить меня? - проговорил тот, протягивая ей с заметною радостью руку.
     - Никак! - отвечала она, пожимая его руку.
     С Домной Осиповной Мерова дружески поцеловалась. Все уселись. Прокофий внес на серебряном подносе в старинном сервизе чай. Печенья от Бартольса было наложено масса. Принялись пить чай, но беседа была очень вяла, так что Домна Осиповна не удержалась и спросила:
     - А что, мы сегодня в карты будем играть?
     С тех пор как Бегушев стал поправляться, у него каждый вечер устраивались карты. Играли он сам, доктор и Домна Осиповна. Последняя находила, что больного это очень развлекало, развлекало также и ее, а отчасти и доктора. Они обыкновенно всякий раз обыгрывали Бегушева рублей на двадцать, на тридцать.
     - А вы будете тоже играть? - прибавила она Тюменеву, вспомнив об нем.
     - Я не играю! - ответил тот.
     - В таком случае и мы не будем играть! - проговорила Домна Осиповна, взглянув на Бегушева.
     - Нет, отчего же, играйте!.. Пожалуйста, играйте! - упрашивал Тюменев. - Я даму буду иметь: вы, конечно, тоже не станете играть? - отнесся он к Меровой.
     - Да, я не играю! - ответила та.
     - В таком случае я буду занимать вас и буду вашим cavalier servant*.
     ______________
     * кавалером (франц.).
     - Будьте!
     - Вы позволите мне вашу руку?
     Мерова подала ему руку и почувствовала, что рука самого Тюменева слегка дрожала, - все это начало ее немножко удивлять.
     - Вы незнакомы с убранством дома Александра Ивановича? - продолжал он.
     - Нет.
     - Угодно вам взглянуть?.. Оно замечательно по своему вкусу.
     - Хорошо! - согласилась Мерова.
     Они пошли в зало.
     - Тюменев, я вас понимаю!.. - крикнула им вслед Домна Осиповна, усаживаясь с Бегушевым и доктором за карточный стол.
     Тюменев на этот раз ничего ей не ответил и только усмехнулся.
     - В чем Домна Осиповна понимает вас? - спросила его Мерова.
     - О, она целый день надо мной подтрунивает и, может быть, права в этом случае! - произнес Тюменев с сентиментально-горькой усмешкой.
     В это время они проходили уже гостиную.
     - Посмотрите: это настоящий Калям{124}! - говорил Тюменев, показывая на одну из картин и, видимо, желая привести свою даму в несколько поэтическое настроение.
     - Калям? - повторила равнодушно Мерова.
     - Да!.. - протянул Тюменев и довольно сильно пожал локтем ее руку.
     Мерова поспешила освободить от него свою руку.
     - А эта женская головка, - продолжал, не унывая, Тюменев и показывая на другую картину, - сколько в ней неги, грации... Как, вероятно, был счастлив тот, кто имел право целовать эту головку.
     - А может быть, ее никто и не целовал! - возразила Мерова.
     - Нет! Непременно целовал! - воскликнул Тюменев. - Я неисправимый поклонник женской красоты, - присовокупил он, и что-то вроде вздоха вылетело из его груди.
     - Вы? - переспросила его Мерова.
     - Я!.. И убежден, что человек, который имел бы право вас целовать... О! Он был бы счастлив бесконечно.
     Тюменев, как мы видим, не совсем искусно и тонко любезничал и с Домной Осиповной и с Меровой; привычки не имел на то: все некогда было - служба!
     - Не полагаю, чтобы был счастлив! - возразила Мерова.
     В маленькой гостиной они уселись рядом на диване.
     - Знаете что, - начал Тюменев, окончательно развернувшийся, - в молодости я ужасно был влюблен в одну женщину!.. (Никогда он во всю жизнь свою не был очень влюблен.) Эта женщина, - продолжал он, делая сладкие глазки и устремляя их на Мерову, - как две капли воды походила на вас.
     - На меня?.. Но что же из этого? - спросила она.
     - То, что вы поэтому - мой идеал! - больше как бы прошептал Тюменев.
     - Вот как!.. Это очень лестно! - проговорила Мерова негромко.
     - Лестно, но и только? - спросил Тюменев.
     - Чего же вам еще? - отвечала Мерова.
     - Маленького участия, маленького сожаления! - говорил Тюменев нежным голосом.
     Сильно можно подозревать, что над всем этим объяснением Мерова в душе смеялась; но по наружности была совершенно серьезна.
     - Фи!.. Сожаления!.. - произнесла она с маленькой гримасой.
     - В таком случае дайте мне чувство ваше, - шептал Тюменев.
     - Если оно будет! - отвечала Мерова, пожимая своими плечиками.
     Послышался звонок; Прокофий поспешил отворить дверь.
     Мерова прислушалась, кто именно приехал.
     - Это, должно быть, Петр Евстигнеевич, - проговорила она и, проворно встав с дивана, пошла к играющим в карты.
     Мерова по опыту знала, что если бы ее Петр Евстигнеевич увидел, что она вдали от прочего общества сидит вдвоем с мужчиной, так не поблагодарил бы ее; разрешая себе всевозможные шалости, он не позволял ей малейшего кокетства с кем бы то ни было.
     Опешенный таким быстрым уходом, Тюменев тоже последовал за ней.
     Приехал действительно Янсутский, а вместе с ним и граф Хвостиков.
     Все заметили, что на обоих лица не было, особенно на Янсутском, который позеленел даже.
     - Извините, Александр Иванович, - начал он, - я несколько опоздал, - дела меня задержали, но я все-таки непременно желал навестить вас, а потом вот и за ней заехал!
     На последних словах Янсутский указал головой на Мерову, которая смотрела на него с некоторым недоумением и вместе с тем принялась глазами отыскивать свою шляпку.
     Тюменеву Янсутский сначала было издали поклонился; но тот на этот раз сам протянул ему руку. Янсутский объяснил эту благосклонность Тюменева тем, что он покормил его обедом.
     Доктор, бывший тоже домашним врачом Янсутского, не выдержал и спросил его:
     - Правда, что Хмурин обанкрутился?
     - Совершенная правда!.. - отвечал Янсутский. - Мы сейчас от него.
     - Что же он говорит?.. Как сам объясняет свое банкротство? - расспрашивал доктор.
     - Как он объясняет? Добьешься толку от этого кулака и мошенника!.. - бранился Янсутский. - По его, все от бога произошло: "Бог, говорит, дал, бог и взял!.." А у вас его акции еще на руках? - спросил он Домну Осиповну.
     - Ни одной нет: я тогда же их отправила к мужу в Петербург, а он их там продал! - мгновенно придумала та и вместе с тем делала аккуратнейший счет своему выигрышу, так как пулька кончилась.
     - Счастливица! - произнес Янсутский.
     - А вас Хмурин зацепил немножко? - спросил Бегушев.
     - Не немножко!.. Напротив, очень множко... Россия - это такая подлая страна, что... - Янсутский, не докончив своей мысли, обернулся к Меровой: - Если вы хотите, так поедемте!
     - Да, я поеду! - отвечала та, надевая шляпку, которую уже держала в руках.
     Несмотря на свою непрактичность, Мерова, однако, поняла, что с Янсутским что-то такое очень нехорошее случилось.
     - Вам лучше в Петербург ехать... Там главные операции Хмурина... Очень может быть, что он фальшивый банкрот! - посоветовал Тюменев Янсутскому.
     - Это даже наверное можно сказать! - подхватил тот с окончательно искаженным лицом. - Я на днях же переезжаю совсем туда!
     - А вы? - обратился Тюменев к Меровой.
     - Не знаю! - отвечала она.
     - Конечно, переедет! Нельзя при таком положении дел жить на двух квартирах, - объяснил откровенно Янсутский и через несколько минут уехал вместе с Меровой.
     Вслед за ним поднялся и доктор, получивший, по обыкновению, от Домны Осиповны десять рублей за визит, каковой платой он остался более чем когда-либо недоволен.
     - Там банки лопаются, в которых теряешь последнее, а они платят все по десяти рублей! - проговорил он, садясь в карету и с досадою засовывая бумажку в карман.
     Остаток вечера у Бегушева провели в разговорах о Хмурине.
     - Его крах вас тоже, кажется, поразил? - спросил Тюменев графа Хвостикова.
     - Очень!.. Я с ним большие дела имел! - отвечал тот, хотя в сущности он никаких с Хмуриным дел не имел, а получал от него иногда небольшие поручения, за которые и попадало ему рублей пятьдесят - сто.
     Граф Хвостиков сидел после того около часа. Он все дожидался, не оставят ли его ужинать, но Бегушев не оставил, и граф, делать нечего, невесело простился и невесело побрел пешком на свою скудную квартиру.
     По уходе его Домна Осиповна тоже начала собираться и сказала Бегушеву, что она забыла в его кабинете одну пещь. Бегушев понял ее и провел в свой кабинет. Там Домна Осиповна объявила ему, что ей целый вечер ужасно хотелось поцеловать его, что она и намерена исполнить, и действительно исполнила, начав целовать Бегушева в губы, щеки, глаза, лоб. Он никогда почти не видал ее такою страстною.
     Домна Осиповна очень счастлива была, во-первых, тем, что муж уехал, а потом оттого, что она не попалась на хмуринских акциях.
     Глава IV
     Бегушев хоть и выздоровел совершенно, но сделался окончательно мрачен и угрюм характером: не говоря уже о постоянно и тайно питаемом презрении к самому себе, он стал к другим людям еще более подозрителен. Домна Осиповна в этом случае тоже не избегнула его взгляда, или, лучше сказать, этот взгляд Бегушев по преимуществу устремил на нее. Раз они ехали вместе в город. Проезжая мимо Иверской{128}, Бегушев сказал Домне Осиповне:
     - Заедемте помолиться!
     - Что за пустяки? - возразила она, будучи вполне убеждена, что Бегушев - совершеннейший богоотступник.
     Тот посмотрел на нее сурово и вечером, когда Домна Осиповна приехала к нему, он ее спросил, почему она не хотела заехать помолиться.
     - А разве ты желал этого?
     - Желал.
     - Для чего?
     - Для того, что слез и горя там излито много, много горячих молитв вознесено к богу. В таких местах мне представляется, что самый воздух пропитан святыней и благочестием.
     Домна Осиповна ничего не поняла из этих слов Бегушева.
     - А в церковь вы иногда ходите? - выведывал он ее.
     Домна Осиповна заметила это и сделалась осторожнее в ответах.
     - Конечно, хожу! - отвечала она.
     - Почему же вы церковь предпочитаете часовне?
     - Ах, боже мой, в церкви нас венчают, причащают, крестят, отпевают...
     Из такого мнения Домны Осиповны Бегушев заключил, что настоящего религиозного чувства в ней совсем не было и что она, не отдавая себе отчета, признавала религию только с формальной и утилитарной стороны, а это, по его мнению, было хуже даже, чем безверие нигилистов: те, по крайней мере, веруют в самый принцип безверия. Сам Бегушев, не признавая большой разницы в религиях, в сущности был пантеист, но вместе с тем в бога живого, вездесущего и даже в громах и славе царствующего любил верить. Представление это он вынес еще из детства: Бегушев вырос и воспитывался в благочестивом и нравственном семействе.
     - А когда умирать придется, тут как? - вздумал он попугать Домну Осиповну.
     - Умру, как и другие умирают, - отвечала она, даже рассмеявшись.
     - А страх, что будет там, "в безвестной стороне, откуда нет возврата, нет пришлецов"?.. - прочитал ей Бегушев тираду из "Гамлета".
     - Я никогда не думаю, что будет там, - объяснила с своей стороны Домна Осиповна, - скорее всего, что ничего! Я желаю одного: чтобы меня в жизни любили те люди, которых я люблю, и уважали бы в обществе.
     "Идеал не высоконький!" - сказал сам себе Бегушев и в то же время решил в своих мыслях, что у Домны Осиповны ни на копейку не было фантазии и что она, по теории Бенеке{129}, могла идти только до той черты, до которой способен достигать ум, а что за этой линией было, - для нее ничего не существовало.
     Невдолге после этого разговора Домна Осиповна привезла Бегушеву довольно странную новость.
     - Ты слышал, - начала она, едва успев усесться, - Янсутский бросил Мерову.
     Бегушев первоначально выслушал это известие весьма равнодушно.
     - Откуда ты это знаешь? - спросил он.
     - Граф Хвостиков приезжал ко мне... Он в отчаянии и рассказывает про Янсутского такие вещи, что поверить трудно: конечно, Янсутский потерял много состояния в делах у Хмурина, но не разорился же совершенно, а между тем он до такой степени стал мало выдавать Лизе денег, что у нее каких-нибудь шести целковых не было, чтобы купить себе ботинки... Кормил ее бог знает какой дрянью... Она не выдержала наконец, переехала от него и будет существовать в номерах...
     - Поделом! Не торгуй собой!.. - заметил Бегушев.
     - Она не торговала собой... Янсутского Лиза любила, - это я наверное знаю!.. - возразила Домна Осиповна.
     Бегушев молчал: ему казалось невозможным, чтобы какая-нибудь женщина могла любить Янсутского.
     - Но тут интереснее всего то, - продолжала Домна Осиповна, - граф Хвостиков мне по секрету сказал, что Лизе теперь очень покровительствует Тюменев.
     Бегушев встрепенулся.
     - Как Тюменев? - воскликнул он. - С какой стати ему покровительствовать ей и в каком отношении?
     - Деньгами, конечно, ей помогает!
     - Но у него их вовсе не так много, чтобы он мог поддерживать постороннюю ему женщину!
     - Может быть, она уж не совсем посторонняя ему женщина! Он давно влюблен в нее - с первой же встречи на обеде у Янсутского.
     - Что вы такое говорите! Тюменев влюблен...
     - По крайней мере, он здесь, в вашем доме, в маленькой гостиной, объяснялся Лизе в любви. Она перед отъездом в Петербург рассказала мне это.
     Бегушев был окончательно сбит с толку.
     - Что ж, и она ответила на его чувство? - спросил он.
     - О, тогда, конечно, нет! Но теперь - вероятно! Разумеется, не в смысле любви: кто же этого безобразного и сладчавого старика полюбит!.. А уступила его исканиям потому, что...
     - Но неужели же она такая ветреная и пустая? - перебил Домну Осиповну Бегушев.

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Мещане