/ Полные произведения / Ильф И., Петров Е. / Золотой теленок

Золотой теленок [20/23]

Скачать полное произведение

    Северным полюсом, к которому пробирался всю жизнь, без
    воодушевления сказал своим спутникам: "Ну, вот мы и прилетели".
    Внизу был битый лед, трещины, холод, пустота. Тайна раскрыта,
    цель достигнута, делать больше нечего, и надо менять профессию.
    Но печаль минутна, потому что впереди слава, почет и
    уважение-звучат хоры, стоят шпалерами гимназистки в белых
    пелеринах, . плачут старушки матери полярных исследователей,
    съеденных товарищами по экспедиции, исполняются национальные
    гимны, стреляют ракеты, и старый король прижимает исследователя
    к своим колючим орденам и звездам.
     Минутная слабость прошла, Остап побросал пачки в мешочек,
    любезно предложенный Александром Ивановичем, взял его под мышку
    и откатил тяжелую дверь товарного вагона.
     Праздник кончался. Ракеты золотыми удочками закидывались в
    небо, вылавливая оттуда красных и зеленых рыбок, холодный огонь
    брызгал в глаза, вертелись пиротехнические солнца. За хижиной
    телеграфа на деревянной сцене шел спектакль для кочевников.
    Некоторые из них сидели на скамьях, другие же смотрели на
    представление с высоты своих седел. Часто ржали лошади.
    Литерный поезд был освещен от хвоста до головы.
     -- Да! -- воскликнул Остап. -- Банкет в вагон-ресторане! Я
    и забыл! Какая радость! Идемте, Корейко, я вас угощаю, я всех
    угощаю! Согласно законов гостеприимства! Коньяк с лимончиком,
    клецки из дичи, фрикандо с шампиньонами, старое венгерское,
    новое венгерское, шампанское вино!..
     -- Фрикандо, фрикандо, - сказал Корейко злобно, - а потом
    посадят. Я не хочу себя афишировать!
     -- Я обещаю вам райский ужин на белой скатерти, --
    настаивал Остап. -- Идемте, идемте! И вообще бросьте
    отшельничество, спешите выпить вашу долю спиртных напитков,
    съесть ваши двадцать тысяч котлет. Не то налетят посторонние
    лица и сожрут вашу порцию. Я устрою вас в литерный поезд, там я
    свой человек, -- и уже завтра мы будем в сравнительно
    культурном центре. А там с нашими миллионами... Александр
    Иванович!..
     Великому комбинатору хотелось сейчас всех
    облагодетельствовать, хотелось, чтобы всем было весело. Темное
    лицо Корейко тяготило его. И он принялся убеждать Александра
    Ивановича. Он был согласен с тем, что афишировать себя не
    следует, но к чему морить себя голодом? Остап и сам толком не
    разбирал, зачем ему понадобился веселый табельщик, но, раз
    начав, он не мог уже остановиться. Под конец он стал даже
    угрожать:
     -- Будете вот сидеть на своем чемодане, а в один погожий
    денек явится к вам костлявая -- и косой по шее. А?
    Представляете себе аттракцион? Спешите, Александр Иванович,
    котлеты еще на столе. Не будьте твердолобым.
     После потери миллиона Корейко стал мягче и восприимчивей.
     -- Может, в самом деле проветриться? -- сказал он
    неуверенно. -- Прокатиться в центр? Но, конечно, без шика, без
    этого гусарства.
     -- Какое уж тут гусарство! Просто два врача-общественника
    едут в Москву, чтобы посетить Художественный театр и
    собственными глазами взглянуть на мумию в Музее изящных
    искусств. Берите чемодан.
     Миллионеры пошли к поезду. Остап небрежно помахивал своим
    мешком, как кадилом. Александр Иванович улыбался глупейшим
    образом. Литерные пассажиры прогуливались, стараясь держаться
    поближе к вагонам, потому что уже прицепляли паровоз. В темноте
    мерцали белые штаны корреспондентов.
     В купе на верхней койке Остапа лежал под простыней
    незнакомый ему человек и читал газету.
     -- Ну, слезайте, - дружелюбно сказал Остап, - пришел
    хозяин.
     -- Это мое место, товарищ, - заметил незнакомец. -- Я Лев
    Рубашкин.
     -- Знаете, Лев Рубашкин, не пробуждайте во мне зверя,
    уходите отсюда.
     Великого комбинатора толкал на борьбу недоумевающий взгляд
    Александра Ивановича.
     -- Вот еще новости, -- сказал корреспондент заносчиво. --
    Кто вы такой?
     -- Не ваше собачье дело! Говорят вам -- слезайте, и
    слезайте!
     -- Всякий пьяный, - визгливо начал Рубашкин, - будет здесь
    хулиганничать...
     Остап молча схватил корреспондента за голую ногу. На крики
    Рубашкина сбежался весь вагон. Корейко на всякий случай убрался
    на площадку.
     -- Деретесь? -- спросил Ухудшанский. -- Ну, ну. Остапа,
    который уже успел хлопнуть Рубашкина мешком по голове, держали
    за руки Гаргантюа и толстый писатель в детской курточке.
     -- Пусть он покажет билет! - надрывался великий
    комбинатор. -- Пусть покажет плацкарту!
     Рубашкин, совершенно голый, прыгал с полки на полку и
    требовал коменданта. Оторвавшийся от действительности Остап
    тоже настаивал на вызове начальства. Скандал завершился большой
    неприятностью. Рубашкин предъявил и билет и плацкарту, после
    чего трагическим голосом потребовал того же от Бендера.
     -- А я не покажу из принципа! -- заявил великий
    комбинатор, поспешно покидая место происшествия. - У меня такие
    принципы!
     -- Заяц! - завизжал Лев Рубашкин, выскочивший в коридор
    нагишом. - Обращаю ваше внимание, товарищ комендант, здесь ехал
    заяц!
     -- Где заяц? - провозгласил комендант, в глазах которого
    появился гончий блеск.
     Александр Иванович, пугливо притаившийся за выступом
    трибуны, вглядывался в темноту, но ничего не мог различить.
    Возле поезда возились фигуры, прыгали папиросные огни и
    слышались голоса: "Потрудитесь предъявить! "-"А я вам говорю,
    что из принципа! "-"Хулиганство! "-"Ведь верно? Ведь правильно?
    "-"Должен же кто-нибудь ехать без билета? " Стукнули буферные
    тарелки, над самой землей, шипя, пробежал тормозной воздух, и
    светлые окна вагонов сдвинулись с места. Остап еще хорохорился,
    но мимо него уже ехали полосатые диваны, багажные сетки,
    проводники с фонарями, букеты и потолочные пропеллеры
    вагон-ресторана. Уезжал банкет с шампанским вином, со старым и
    новым венгерским. Из рук вырвались клецки из дичи и унеслись в
    ночь. Фрикандо, нежное фрикандо, о котором так горячо
    повествовал Остап, покинуло Гремящий Ключ. Александр Иванович
    приблизился.
     -- Я этого так не оставлю, - ворчал Остап. -- Бросили в
    пустыне корреспондента советской прессы! Я подыму на ноги всю
    общественность. Корейко! Мы выезжаем первым же курьерским
    поездом! Закупим все места в международном вагоне!
     -- Что вы, -- сказал Корейко, -- какой уж там курьерский!
    Отсюда никакие поезда не ходят. По плану эксплуатация начнется
    только через два месяца.
     Остап поднял голову. Он увидел черное абиссинское небо,
    дикие звезды и все понял. Но робкое напоминание Корейко о
    банкете придало ему новые силы.
     -- За холмом стоит самолет, - сказал Бендер, - тот,
    который прилетел на торжество. Он уйдет только на рассвете. Мы
    успеем.
     Для того чтобы успеть, миллионеры двинулись широким
    дромадерским шагом. Ноги их разъезжались в песке, горели костры
    кочевников, тащить чемодан и мешок было не то чтобы тяжело, но
    крайне противно. Покуда они карабкались на холм со стороны
    Гремящего Ключа, с противной стороны на холм в треске
    пропеллеров надвигался рассвет. Вниз с холма Бендер и Корейко
    уже бежали, боясь, что самолет улетит без них.
     Под высокими, как крыша, рифлеными крыльями самолета
    ходили маленькие механики в кожаных пальто. Три пропеллера
    слабо вертелись, вентилируя пустыню. На квадратных окнах
    пассажирской кабины болтались занавески с плюшевыми шариками.
    Пилот прислонился спиной к алюминиевой ступеньке и ел пирожок,
    запивая его нарзаном из бутылки.
     -- Мы пассажиры, -- крикнул Остап, задыхаясь, - два билета
    первого класса!
     Ему никто не ответил. Пилот бросил бутылку и стал надевать
    перчатки с раструбами.
     -- Есть места? -- повторил Остап, хватая пилота за руку.
     -- Пассажиров не принимаем, -- сказал пилот, берясь за
    лестничный поручень. - Это-специальный рейс.
     -- Я покупаю самолет! - поспешно сказал великий
    комбинатор. -- Заверните в бумажку.
     -- С дороги! -- крикнул механик, подымаясь вслед за
    пилотом.
     Пропеллеры исчезли в быстром вращении. Дрожа и
    переваливаясь, самолет стал разворачиваться против ветра.
    Воздушные вихри вытолкнули миллионеров назад, к холму. С Остапа
    слетела капитанская фуражка и покатилась в сторону Индии с
    такой быстротой, что ее прибытия в Калькутту следовало бы
    ожидать не позже, чем через три часа. Так бы она и вкатилась на
    главную улицу Калькутты, вызывая своим загадочным появлением
    внимание кругов, близких к Интеллидженс-Сервис, если бы самолет
    не улетел и буря не улеглась. В воздухе самолет блеснул ребрами
    и сгинул в солнечном свете. Остап сбегал за фуражкой, которая
    повисла на кустике саксаула, и молвил:
     -- Транспорт отбился от рук. С железной дорогой мы
    поссорились. Воздушные пути сообщения для нас закрыты. Пешком?
    Четыреста километров. Это не воодушевляет. Остается одно --
    принять ислам и передвигаться на верблюдах.
     Насчет ислама Корейко промолчал, но мысль о верблюдах ему
    понравилась. Заманчивый вид вагон-ресторана и самолета утвердил
    его в желании совершить развлекательную поездку
    врача-общественника, конечно без гусарства, но и не без
    некоторой лихости.
     Аулы, прибывшие на смычку, еще не снялись, и верблюдов
    удалось купить неподалеку от Гремящего Ключа. Корабли пустыни
    обошлись по сто восемьдесят рублей за штуку.
     -- Как дешево! - шепнул Остап. - Давайте купим пятьдесят
    верблюдов. Или сто!
     -- Это гусарство, -- хмуро сказал Александр Иванович. --
    Что с ними делать? Хватит и двух.
     Казахи с криками усадили путешественников между горбами,
    помогли привязать чемодан, мешок и провизию на дорогу-бурдюк с
    кумысом и двух баранов. Верблюды поднялись сперва на задние
    ноги, отчего миллионеры низко поклонились, а потом на передние
    ноги и зашагали вдоль полотна Восточной Магистрали. Бараны,
    привязанные веревочками, трусили позади, время от времени катя
    шарики и блея душераздирающим образом.
     -- Эй, шейх Корейко! -- крикнул Остап. -- Александр
    Ибн-Иванович! Прекрасна ли жизнь?
     Шейх ничего не ответил. Ему попался ледащий верблюд, и он
    яростно лупил его по плешивому заду саксауловой палкой.
    ГЛАВА XXXI. БАГДАД
     Семь дней верблюды тащили через пустыню новоявленных
    шейхов. В начале путешествия Остап веселился от души. Все его
    потешало: и барахтающийся между верблюжьими кочками Александр
    Ибн-Иванович, и ледащий корабль пустыни, старавшийся увернуться
    от своих обязанностей, и мешок с миллионом, ударами которого
    великий комбинатор иногда подбадривал непокорных баранов. Себя
    Остап называл полковником Лоуренсом.
     -- Я -- эмир-динамит! -- кричал он, покачиваясь на высоком
    хребте. -- Если через два дня мы не получим приличной пищи, я
    взбунтую какие-либо племена. Честное слово! Назначу себя
    уполномоченным пророка и объявлю священную войну, джихад.
    Например, Дании. Зачем датчане замучили своего принца Гамлета?
    При современной политической обстановке даже Лига наций
    удовлетворится таким поводом к войне. Ей-богу, куплю у англичан
    на миллион винтовок, - они любят продавать огнестрельное оружие
    племенам, -- и маршмарш в Данию. Германия пропустит - в счет
    репараций. Представляете себе вторжение племен в Копенгаген?
    Впереди всех я на белом верблюде. Ах! Паниковского нет! Ему бы
    датского гуся!..
     Но через несколько дней, когда от баранов остались только
    веревочки, а кумыс был весь выпит, даже эмир-динамит погрустнел
    и только меланхолически бормотал:
     -- В песчаных степях аравийской земли три гордые пальмы
    зачем-то росли.
     Оба шейха сильно похудели, оборвались, поросли бородками и
    стали похожи на дервишей из небогатого прихода.
     -- Еще немного терпения, Ибн-Корейко, -- и мы приедем в
    городок, не уступающий Багдаду. Плоские кровли, туземные
    оркестры, ресторанчики в восточном вкусе, сладкие вина,
    легендарные девицы и сорок тысяч вертелов с шашлыками карскими,
    турецкими, татарскими, месопотамскими и одесскими. И, наконец,
    железная дорога.
     На восьмой день путники подъехали к древнему кладбищу. До
    самого горизонта окаменевшими волнами протянулись ряды
    полуциркульных гробниц. Покойников здесь не зарывали. Их клали
    на землю, обстраивая каменными колпаками. Над пепельным городом
    мертвых сверкало страшное солнце. Древний Восток лежал в своих
    горячих гробах.
     Комбинаторы стегнули верблюдов и вскоре въехали в оазис.
    Далеко вокруг озаряли город зеленые факелы тополей,
    отражавшиеся в залитых водой квадратных рисовых полях. Одиноко
    стояли карагачи, точно воспроизводящие форму гигантского
    глобуса на деревянной ножке. Стали попадаться ослики, несшие на
    себе толстых седоков в халатах и вязанки клевера.
     Корейко и Бендер ехали мимо лавочек, торгующих зеленым
    табаком в порошке и вонючим коническим мылом, похожим на
    головки шрапнелей. Ремесленники с белыми кисейными бородами
    возились над медными листами, свертывая их в тазы и узкогорлые
    кувшины. Сапожники сушили на солнце маленькие кожи, выкрашенные
    чернилами. Темно-синие, желтые и голубые изразцы мечетей
    блестели жидким стеклянным светом.
     Остаток дня и ночь миллионеры тяжело и бесчувственно
    проспали в гостинице, а утром выкупались в белых ваннах,
    побрились и вышли в город. Безоблачное настроение шейхов
    портила необходимость тащить с собою чемодан и мешок.
     -- Я считаю первейшей своей обязанностью, -- сказал Бендер
    хвастливо, -- познакомить вас с волшебным погребком. Он
    называется "Под луной". Я тут был лет пять тому назад, читал
    лекции о борьбе с абортами. Какой погребок! Полутьма, прохлада,
    хозяин из Тифлиса, местный оркестр, холодная водка, танцовщицы
    с бубнами и кимвалами. Закатимся туда на весь день. Могут же
    быть у врачей-общественников свои миниатюрные слабости? Я
    угощаю. Золотой теленок отвечает за все.
     И великий комбинатор тряхнул своим мешком. Однако погребка
    "Под луной" уже не было. К удивлению Остапа, не были даже той
    улицы, на которой звучали его бубны и кимвалы. Здесь шла прямая
    европейская улица, которая обстраивалась сразу вовсю длину.
    Стояли заборы, висела алебастровая пыль, и грузовики раскаляли
    и без того горячий воздух. Посмотрев минутку на фасады из
    серого кирпича с длинными лежачими окнами, Остап толкнул
    Корейко и, промолвив: "Есть еще местечко, содержит один из
    Баку", повел его на другой конец города. Но на местечке не было
    уже стихотворной вывески, сочиненной лично духанщиком из Баку:
     УВАЖАЙ СЕБЯ,
     УВАЖАЙ НАС,
     УВАЖАЙ КАВКАЗ,
     ПОСЕТИ НАС.
     Вместо того глазам шейхов предстал картонный плакат с
    арабскими и русскими буквами:
     ГОРОДСКОЙ МУЗЕИ ИЗЯЩНЫХ ИСКУССТВ
     -- Войдем, -- печально сказал Остап, -- там по крайней
    мере прохладно. И потом посещение музея входит в программу
    путешествующих врачей-общественников!
     Они вступили в большую, выбеленную мелом комнату, опустили
    на пол свои миллионы и долго отирали горячие лбы рукавами. В
    музее было только восемь экспонатов: зуб мамонта, подаренный
    молодому музею городом Ташкентом, картина маслом "Стычка с
    басмачами", два эмирских халата, золотая рыбка в аквариуме,
    витрина с засушенной саранчой, фарфоровая статуэтка фабрики
    Кузнецова и, наконец, макет обелиска, который город собирался
    поста1вить на главной площади. Тут же, у подножия проекта,
    лежал большой жестяной венок с лентами. Его привезла недавно
    специальная делегация из соседней республики, но так как
    обелиска еще не было (ассигнованные на него средства ушли на
    постройку бани, которая оказалась гораздо нужнее), делегация,
    произнеся соответствующие речи, возложила венок на проект.
     К посетителям тотчас же подошел юноша в ковровой бухарской
    тюбетейке на бритой голове и, волнуясь, как автор, спросил:
     -- Ваши впечатления, товарищи?
     -- Ничего себе, -- сказал Остап. Молодой человек заведовал
    музеем и без промедления стал говорить о затруднениях, которые
    переживает его детище. Кредиты недостаточны. Ташкент отделался
    одним зубом, а своих ценностей, художественных и исторических,
    некому собирать. Не присылают специалиста.
     -- Мне бы триста рублей! - вскричал заведующий. -- Я бы
    здесь Лувр сделал!
     -- Скажите, вы хорошо знаете город? -- спросил Остап,
    мигнув Александру Ивановичу, -- Не могли бы вы указать нам
    некоторые достопримечательности? Я знал ваш город, но он как-то
    переменился.
     Заведующий очень обрадовался. Крича, что все покажет
    лично, он запер музей на замок и повел миллионеров на ту же
    улицу, где они полчаса назад искали погребок "Под луной".
     -- Проспект имени Социализма! - сказал он, с удовольствием
    втягивая в себя алебастровую пыль. -- Ах! Какой чудный воздух!
    Что здесь будет через год! Асфальт! Автобус! Институт по
    ирригации! Тропический институт! Ну, если Ташкент на этот раз
    не даст научных сил... Вы знаете, у них есть столько костей
    мамонта, а мне они прислали только один зуб, в то время как в
    нашей республике такая тяга к естествознанию.
     -- Вот как? -- заметил Корейко, с укором глядя на Остапа.
     -- И вы знаете, -- зашептал энтузиаст, -- я подозреваю,
    что это не зуб мамонта. Они подсунули слоновый!
     -- А как у вас с такими... с кабачками в азиатском роде,
    знаете, с тимпанами и флейтами? -- нетерпеливо спросил великий
    комбинатор.
     -- Изжили, - равнодушно ответил юноша, - давно уже надо
    было истребить эту заразу, рассадник эпидемий. Весною как раз
    последний вертеп придушили. Назывался "Под луной".
     -- Придушили? -- ахнул Корейко.
     -- Честное слово! Но зато открыта фабрика-кухня.
    Европейский стол. Тарелки моются и сушатся при помощи
    электричества. Кривая желудочных заболеваний резко пошла вниз.
     -- Что делается! - воскликнул великий комбинатор, закрывая
    лицо руками.
     -- Вы еще ничего не видели, -- сказал заведующий музеем,
    застенчиво смеясь, -- Едем на фабрику-кухню обедать.
     Они уселись в линейку под полотняным навесом с фестонами,
    обшитыми синей каймой, и поехали. По пути любезный проводник
    поминутно заставлял миллионеров высовываться из-под балдахина и
    показывал им здания уже возведенные, здания возводящиеся и
    места, где они еще только будут возводиться. Корейко смотрел на
    Остапа злыми глазами. Остап отворачивался и говорил:
     -- Какой чудный туземный базарчик! Багдад!
     -- Семнадцатого числа начнем сносить, -- сказал молодой
    человек, - здесь будет больница и коопцентр.
     -- И вам не жалко этой экзотики? Ведь Багдад!
     -- Очень красиво! -- вздохнул Корейко.
     Молодой человек рассердился:
     -- Это для вас красиво, для приезжих, а нам тут жить
    приходится.
     В большом зале фабрики-кухни, среди кафельных стен, под
    ленточными мухоморами, свисавшими с потолка, путешественники
    ели перловый суп и маленькие коричневые биточки. Остап
    осведомился насчет вина, но получил восторженный ответ, что
    недавно недалеко от города открыт источник минеральной воды,
    превосходящей своими вкусовыми данными прославленный нарзан. В
    доказательство была потребована бутылка новой воды и распита
    при гробовом молчании.
     -- А как кривая проституции? - с надеждой спросил
    Александр Ибн-Иванович.
     -- Резко пошла на снижение, - ответил неумолимый молодой
    человек.
     -- Ай, что делается! - сказал Остап с фальшивым смехом.
     Но он действительно не знал, что делается. Когда встали
    из-за стола, выяснилось, что молодой человек успел заплатить за
    всех. Он ни за что не соглашался взять деньги у миллионеров,
    уверяя, что послезавтра все равно получит жалованье, а до этого
    времени какнибудь обернется.
     -- Ну, а веселье? Как город веселится? -- уже без экстаза
    спрашивал Остап. -- Тимпаны, кимвалы?
     -- Разве вы не знаете! -- удивился заведующий музеем. --
    На прошлой неделе у нас открылась городская филармония. Большой
    симфонический квартет имени Бебеля и Паганини. Едем сейчас же.
    Как это я упустил из виду!
     После того, что он заплатил за обед, отказаться от
    посещения филармонии было-невозможно из этических соображений.
    Выйдя оттуда, Александр Ибн-Иванович сказал дворницким-голосом:
     -- Городская фисгармония! Великий комбинатор покраснел. По
    дороге в гостиницу молодой человек неожиданно остановит
    возницу, высадил миллионеров, взял их за руки и, подымаясь от
    распиравшего его восторга на Цыпочки, подвел к маленькому
    камню, отгороженному решеточкой.
     -- Здесь будет стоять обелиск! -- сказал он значительно.
    -- Колонна марксизма!
     Прощаясь, молодой человек просил приезжать почаще.
    Добродушный Остап пообещал обязательно приехать, потому что
    никогда не проводил такого радостного дня, как сегодня.
     -- Я--на вокзал, -- сказал Корейко, оставшись наедине с
    Бендером.
     -- Поедем в другой город кутить? -- спросил Остап. -- В
    Ташкенте можно весело провести дня три.
     -- С меня хватит, -- ответил Александр Иванович, - я поеду
    на вокзал сдавать чемодан на хранение, буду здесь служить
    где-нибудь в конторщиках. Подожду капитализма. Тогда и
    повеселюсь.
     -- Ну и ждите, - сказал Остап довольно грубо, - а я поеду.
    Сегодняшний день -- это досадное недоразумение, перегибы на
    местах. Золотой теленочек в нашей стране еще имеет кое-какую
    власть!
     На вокзальной площади они увидели толпу литерных
    корреспондентов, которые после смычки совершали экскурсионную
    поездку по Средней Азии. Они окружали Ухудшанского. Обладатель
    торжественного комплекта самодовольно поворачивался во все
    стороны, показывая свои приобретения. На нем была бархатная
    шапка, отороченная шакальим хвостом, и халат, скроенный из
    ватного одеяла.
     Предсказания плюшевого пророка продолжали исполняться.
    ГЛАВА XXXII. ВРАТА ВЕЛИКИХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ
     В тот печальный и светлый осенний день, когда в московских
    скверах садовники срезают цветы и раздают их детям, главный сын
    лейтенанта Шмидта Шура Балаганов спал на скамье в пассажирском
    зале Рязанского вокзала. Он лежал, положив голову на деревянный
    бортик. Мятая кепка была надвинута на нос. По всему было видно,
    что бортмеханик "Антилопы" и уполномоченный по копытам
    несчастлив и нищ. К его небритой щеке прилипла раздробленная
    яичная скорлупа. Парусиновые туфли потеряли форму и цвет и
    напоминали скорее молдаванские постолы. Ласточки летали под
    высоким потолком двухсветного зала.
     За большими немытыми окнами виднелись блокировка, семафоры
    и прочие предметы, нужные в железнодорожном хозяйстве. Побежали
    носильщики, и вскоре через зал потянулось население прибывшего
    поезда. Последним с перрона вошел пассажир в чистой одежде. Под
    расстегнутым легким макинтошем виднелся костюм в мельчайшую
    калейдоскопическую клетку. Брюки спускались водопадом на
    лаковые туфли. Заграничный вид пассажира дополняла мягкая
    шляпа, чуть скошенная на лоб. Услугами носильщика он не
    воспользовался и нес чемодан сам. Пассажир лениво шел по
    опустевшему залу и, несомненно, очутился бы в вестибюле, если б
    внезапно не заметил плачевной фигуры Балаганова. Он сощурился,
    подошел поближе и некоторое время разглядывал спящего. Потом
    осторожно, двумя пальцами в перчатке приподнял кепку с лица
    бортмеханика и улыбнулся,
     -- Вставайте, граф, вас зовут из подземелья! - сказал он,
    расталкивая Балаганова.
     Шура сел, потер лицо рукою и только тогда признал
    пассажира.
     -- Командор! -- закричал он.
     -- Нет, нет, -- заметил Бендер, защищаясь ладонью, -- не
    обнимайте меня. Я теперь гордый.
     Балаганов завертелся вокруг командора. Он не узнавал его.
    Переменился не только костюм. Остап похудел, в глазах появилась
    рассеянность, лицо было покрыто колониальным загаром.
     -- Забурел, забурел! - радостно вскрикнул Балаганов. --
    Вот забурел!
     -- Да, я забурел, -- сообщил Бендер с достоинством. -
    Посмотрите на брюки. Европа-"А"! А это видели? Безымянный палец
    моей левой руки унизан брильянтовым перстнем. Четыре карата.
    Ну, каковы ваши достижения? Все еще в сыновьях?
     -- Да так, -- замялся Шура, -- больше по мелочам. В буфете
    Остап потребовал белого вина и бисквитов для себя и пива с
    бутербродами для бортмеханика.
     -- Скажите, Шура, честно, сколько вам нужно денег для
    счастья? -- спросил Остап. -- Только подсчитайте все.
     -- Сто рублей, - ответил Балаганов, с сожалением отрываясь
    от хлеба с колбасой.
     -- Да нет, вы меня не поняли. Не на сегодняшний день, а
    вообще. Для счастья. Ясно? Чтобы вам было хорошо на свете.
     Балаганов долго думал, несмело улыбаясь, и, наконец,
    объявил, что для полного счастья ему нужно шесть тысяч
    четыреста рублей и что с этой суммой ему будет на свете очень
    хорошо.
     -- Ладно, - сказал Остап, получите пятьдесят тысяч.
     Он расстегнул на коленях квадратный саквояж и сунул
    Балаганову пять белых пачек, перевязанных шпагатом. У
    бортмеханика сразу же пропал аппетит. Он перестал есть,
    запрятал деньги в карманы и уже не вынимал оттуда рук,
     -- Неужели тарелочка? -- спрашивал он восхищенно.
     -- Да, да, тарелочка, -- ответил Остап равнодушно. -- С
    голубой каемкой. Подзащитный принес в зубах. Долго махал
    хвостом, прежде чем я согласился взять. Теперь я командую
    парадом! Чувствую себя отлично.
     Последние слова он произнес нетвердо. Парад, надо сказать
    правду, не ладился, и великий комбинатор лгал, утверждая, что
    чувствует себя отлично. Справедливее было бы сказать, что он
    ощущает некую неловкость, в чем, однако, не хочет сознаться
    даже самому себе.
     С тех пор как он расстался с Александром Ивановичем у
    камеры хранения ручного багажа, куда подпольный миллионер сдал
    свой чемоданишко, прошел месяц.
     В первом же городе, в который Остап въехал с чувствами
    завоевателя, он не смог достать номера в гостинице.
     -- Я заплачу сколько угодно! -- высокомерно сказал великий
    комбинатор.
     -- Ничего не выйдет, гражданин, -- отвечал портье, --
    конгресс почвоведов приехал в полном составе осматривать
    опытную станцию. Забронировано за представителями науки.
     И вежливое лицо портье выразило почтение перед конгрессом.
    Остапу захотелось закричать, что он главный, что его нужно
    уважать и почитать, что у него в мешке миллион, но он почел за
    благо воздержаться и вышел на улицу в крайнем раздражении.
     Весь день он ездил по городу на извозчике. В лучшем
    ресторане он полтора часа томился в ожидании, покуда почвоведы,
    обедавшие всем конгрессом, не встанут из-за стола. В театре в
    этот день давался спектакль для почвоведов, и билеты вольным
    гражданам не продавались. К тому же Остапа не пустили бы в
    зрительный зал с мешком в руках, а девать его было некуда.
    Чтобы не ночевать в интересах науки на улице, миллионер в тот
    же вечер уехал, отоспавшись в международном вагоне.
     Утром Бендер сошел в большом волжском городе. С деревьев,
    вертясь винтом, слетали желтые прозрачные листья. Волга дышала
    ветром. Номеров не было ни в одной гостинице.
     -- Разве что через месяц, -- с сомнением говорили отельные
    заведующие с бородками, и без бородок, и усатые, и просто
    бритые, - покуда на электроцентрали не смонтируют третий
    агрегат, и не надейтесь. Все под специалистов отдано. И потом
    -- окружной съезд комсомола. Ничего не можем поделать.
     Пока великий комбинатор торчал у высоких конторок портье,
    по гостиничным лестницам торопились инженеры, техники,
    иностранные специалисты и комсомольцы. - делегаты съезда.
     И снова Остап провел день на извозчике, с нетерпением
    дожидаясь курьерского поезда, где можно умыться, отдохнуть и
    почитать газетку.
     Великий комбинатор провел пятнадцать ночей в разных
    поездах, переезжая из города в город, потому что номеров нигде
    не было. В одном месте воздвигали домну, в другом --
    холодильник, в третьем -- цинковый завод. Все было переполнено
    деловыми людьми. В четвертом месте Остапу поперек дороги стал
    пионерский слет, и в номере, где миллионер мог бы нескучно
    провести вечер с подругой, галдели дети. В дороге он обжился,
    завел чемодан для миллиона, дорожные вещи и экипировался. Уже
    Остап замышлял долгие и покойное путешествие во Владивосток,
    рассчитав, что поездка в оба конца займет три недели, когда
    вдруг почувствовал, что если сейчас же не осядет на землю, то
    умрет от какой-нибудь загадочной железнодорожной болезни. И он
    сделал то, что делывал всегда, когда был счастливым обладателем
    пустых карманов. Он стал выдавать себя за другого, телеграфируя
    вперед, что едет инженер, или врач-общественник, или тенор, или
    писатель. К его удивлению, для всех людей, приезжавших по делу,
    номера находились, и Остап немножко отошел после поездной
    качки. Один раз для получения номера ему пришлось даже выдать
    себя за сына лейтенанта Шмидта. После этого эпизода великий
    комбинатор предался невеселым размышлениям.
     "И это путь миллионера! - думал он с огорчением. -- Где
    уважение? Где почет? Где слава? Где власть? "
     Даже Европа -- "А", которой Остап хвастался перед
    Балагановым, -- костюм, туфли и шляпа -- были куплены в
    комиссионном магазине и при всей своей превосходной доброте
    имели изъян-это были вещи не свои, не родные, с чужого плеча.
    Их уже кто-то носил, может быть час, минуту, но все-таки таскал
    кто-то чужой. Обидно было и то, что правительство не обращает
    никакого внимания на бедственное положение миллионеров и
    распределяет жизненные блага в плановом порядке. И вообще было
    плохо. Начальник станции не брал под козырек, что в былые
    времена проделывал перед любым купчиной с капиталишком в
    пятьдесят тысяч, отцы города не приезжали в гостиницу
    представляться, пресса не торопилась брать интервью и вместо

/ Полные произведения / Ильф И., Петров Е. / Золотой теленок