• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Толстой А.Н. / Хождение по мукам

Хождение по мукам [52/65]

Скачать полное произведение

    Казак потянул за спиной скрученные ремнем руки. Круглыми желтыми глазами, поворачивая бороду, глядел на стоящих перед ним. Вдруг облизнул губы.
     - Я тебя знаю, - сказал он одному из красноармейцев, румяному и смешливому, - ты Куркина родной племянник, не стыдно тебе?
     - Тю! И я тебя знаю, Яков Васильевич...
     - Яков Васильевич, здравствуй, желанный, - сказал Латугин, и смешливый красноармеец опять прыснул. - Чудо бородатое, мы-то вас всю ночь ищем. Какого полка? В составе какого корпуса?
     Сапожков, отстранив его, достал карту и начал допрос. Казак отвечал неохотно, потом, видимо, рассудил, что за разговором можно выгадать время, - краснопузые немного поостынут, можно будет выпутаться, - и разговорился. Из его слов узнали о прорыве фронта генералом Татаркиным и о том, что дальнейшее развитие успеха приостановлено доно-ставропольцами и что сейчас идет кровопролитный бой под Дубовкой, куда стягиваются и белые и красные.
     Конец ниточки был найден. Решили казака отправить в полк с одним человеком, остальным, не щадя коней, идти на Дубовку - рапортовать командующему о прибытии качалинского полка. И тут только спохватились - где же Шарыгин?
     - Мишка, - позвал Латугин, - заснул с конями?
     Брошенная лошадь Латугина стояла, наступив на повод. Из-под брюха другой лошади, повесившей худую шею, виднелись странно подогнутые ноги Шарыгина. Он обхватил седельную подушку, прижался к ней лицом.
     - Мишка! - С тревогой Латугин взял его за плечи, потянул к себе. - Братишка, чего дуришь?
     Шарыгин откачнулся и тяжело повалился на него. Лицо его было землистое. Шинель от груди до патронташа набухла кровью. Латугин опустил его на снег, заголил белый живот его, прижал ладонью кровотачащую рану.
     - Ты его угодил шашкой. Эх, Яков, Яков!.. - Латугин сорвал с себя шинель и гимнастерку, от ворота разодрал рубаху, скрутил ее жгутом и живо и ловко стал перевязывать Шарыгину живот.
     - Сергей Сергеевич, надо его на хутор везти.
     - Позволь, как же...
     - Что - как же!.. Я один его довезу и пленного пригоню.
     На мертвенном лице Шарыгина выступил пот, закаченные глаза ожили, к ним возвращалось сознание, и изумление, и страх: что такое произошло с ним, - молодое, никогда не болевшее, сильное тело его сломалось...
     - Товарищи, родные, как же мне теперь?
     - Снегу, снегу схвати, дурной! - Латугин щипал снег и клал ему на губы.
     Покуда возились с Шарыгиным и перевьючивали пулемет с захромавшей лошади, - стало уже совсем светло, ветер гнал низкие, растрепанные облака, сеющие мелким ледяным дождичком. За хлопотами не заметили, как с юга, вместе с клочьями тумана, надвинулись огромные скопления конницы.
     От топота ее загудела степь. На рысях проходили колышущиеся колонны всадников, упряжки пушек, четверни тачанок. Разведчики глядели на них, держа лошадей в поводу. Уходить было поздно.
     Разведчиков заметили, десятка два верхоконных отделились от головы проходившей колонны и вскачь погнали к ним. Оглянувшись, Сапожков видел, как Латугин, серьезный и побледневший, медленно потянул шашку; смешливый красноармеец, неосмысленно щелкая затвором винтовки, все лицо собрал морщинками, как от боли...
     Передний всадник, в заломленной бараньей шапке, в плечистой бурке, покрывающей от репицы небольшую лошадку, что-то закричал и указал на разведчиков. Сапожков выстрелил, и тотчас Латугин, падая на него с седла, схватил за руку:
     - Г...но! Не стреляй! Свои!
     Они подскакивали. Фланговые, окружая, стлались на конях. Высокий человек в бурке налетел на Сапожкова и так тряхнул за грудь, что тот потерял оба стремени...
     - Ослеп!.. Что за люди, какой части?
     Черные глаза у него вращались, усы взъерошились, он едва удерживался, чтобы рукоятью шашки не стукнуть оробевшего Сапожкова.
     - Мы качалинского стрелкового полка. Ищем связь с фронтом.
     - Плохо же вы ищете связь с фронтом, когда он у вас на носу, - остывая, ответил усатый и с треском бросил шашку в ножны. - Садись, езжай с нами.
     - У нас раненый, вот в чем дело-то...
     - Ах, боже ж ты мой, весь полк у вас такой бестолковый? Подымай раненого на коня, вот к тому здоровому, - указал он на Латугина. - А это что за герой?
     - Языка взяли.
     - Давай нам языка. (Сапожков заикнулся было, что языка нужно отослать в полк.) Ах, с вами трудно мне разговаривать. С вами будет разговаривать начштаба бригады, надо же иметь понятие. - Он поправил плечом бурку и пошел крупной рысью, так, будто лошадь выплясывала под ним, поблескивая копытами, кидая снег. За ним поскакали все, - и Латугин с привалившимся к нему Шарыгиным, и насупившийся от стыда и горя в широкую бороду пленный казак, которому развязали руки.
     Кавалеристы несказанно удивились вопросу Сергея Сергеевича: что это за кавалерия, идущая так быстро в походных колоннах, теперь уже смутно виднеющихся сквозь туман и дождь?
     - Как что за кавалерия? То ж бригада Семена Михайловича Буденного.
     - Отдохнули немножко, Дарья Дмитриевна? Что-то личико озабоченное? С утра-то и не покушали? Так, так... А я целое ведро молока надоил. Сбегал бы, честное слово, принес, - красноармейцы все съели. Хлеба, мы накрошили и втроем прититюшили. Вот как животы набили...
     Кузьму Кузьмича распирало от переизбытка жизни. Даша не могла смотреть на его лицо, обритое наголо, - до того оно было неприличное: маленький суетливый подбородок и рот, такой откровенный и голый, будто сам просился, чтобы его прикрыли... Даша проснулась поздно, ни в хате, ни на дворе никого уже не было. В воздухе пахло оттепелью, хлевами, по камышовым крышам цеплялись клочья тумана. Кузьма Кузьмич увидел ее с соседнего двора, живо перелез через плетень и давай вокруг нее притоптывать, потирая маленькие грязные руки.
     - Во-первых, - все хорошо, благополучно, Дарья Дмитриевна... Супруг ваш на том берегу пруда. Вы изволили крепко спать, не слышали, - была перестрелка. Казачишки хотели нас пощупать, мы их так стукнули - они кубарем назад в станицу. Пока что окапываемся... Бегал я на батарею, - Карл Моор еще не вернулся из разведки. Проезжала с бочкой Анисья - на ней лица нет, губы сжаты, нос вострый, не пожелала со мной разговаривать. Таков обзор внешних событий. Что касается вас, - берите ведро, налейте в ковшик теплой воды из чугуна, идем доить корову. Ничего нет более успокоительного для души и тела, особенно для мечтательной интеллигенции, как прикосновение к коровьим соскам.
     Даша засмеялась. Но он настаивал:
     - Шиллер - Шиллером, а на вашем дворе хозяева удрали, бросили скотину не поену, не кормлену, не доену. Это непорядок. Идите за ведром.
     - Я же не умею, Кузьма Кузьмич.
     - Вот типичный ответ. Ничего вы не умели, Дарья Дмитриевна, иголки держать не умели, мужа из-за неуменья едва не потеряли навек. А вот мы надоим молока, я вас научу, как наводить молочные блины, на лучинках яичницу жарить. Придет Иван Ильич, голодный, как зверь. И красавица жена подаст ему сковороду, на ней сало шипит как бешеное. Он накинется, а вы ему еще - блинков! Садитесь напротив и глядите на него со спокойной улыбкой, а она ему кажется загадочной, как у Джиоконды. Вот какие жены у командиров Красной Армии!
     Кузьма Кузьмич настоял на своем, - уж если попала ему идея какая-нибудь, как шип в голову, лучше было с ним согласиться. В полутемном хлеву Даша, подобрав юбку, присела под коровой, - та ее не боднула и не лягнула. Даша помыла теплой водой вымя и начала тянуть за шершавые соски, как учил Кузьма Кузьмич, присевший сзади. Ей было страшно, что они оторвутся, а он повторял: "Энергичнее, не бойтесь". Широкая корова обернула голову и обдала Дашу шумным вздохом, горячим и добрым дыханием. Тоненькие струйки молока, пахнущие детством, звенели о ведро. Это был бессловесный, "низенький", "добрый" мир, о котором Даша до этого не имела понятия. Она так и сказала Кузьме Кузьмичу - шепотом. Он - за ее спиной - тоже шепотом:
     - Только об этом вы никому не сообщайте, смеяться будут: Дарья Дмитриевна в коровнике открыла мир неведомый! Устали пальцы?
     - Ужасно.
     - Пустите... (Он присел на ее место.) Вот как надо, вот как надо... Ай, ай, ай, вот она, русская интеллигенция! Искали вечные истины, а нашли корову...
     - Слушайте, а вы сами-то...
     - Я? - От возмущения он даже бросил доить.
     - Сидите под коровой и философствуете.
     - Душенька, вы с бывшим попом лучше и не связывайтесь спорить.
     Он взял ведро и вместе с Дашей пошел из коровника в хату. Там он стал колоть лучинки.
     - Философствование есть праздношатание мыслей. Иоганн Георг Гаман, прозванный северным магом, утверждал: "Наше собственное бытие и существование других предметов вне нас никак доказаны быть не могут и требуют только веры..." А если веры нет, значит, и мира нет? И вас и меня нет? И не лучинка это, а - никто? На ничто яичницу будем жарить?
     Он положил лучинки на шесток, из печи выгреб несколько угольков и стал раздувать их.
     - Иное дело - философия жизни, Дарья Дмитриевна. Изучи жизнь, познай ее и овладей... Без вмешательства высокого разума жизнь идет по злым путям. Существование мое есть факт, самый несомненный и лично для меня чрезвычайно важный. И так как я общителен и любопытен, то хочу все видеть и все понять. И скоро пойму многое из того, что совершается вокруг нас и с нами самими, потому что это - не стихия, но руководится человеческим разумом. Я вот не могу добиться поговорить с нашим комиссаром. А мне бы не с ним, мне бы с человеком в штатском пиджачке, вот с такой головой, - посидеть бы часок... Дарья Дмитриевна, сбегайте на двор, там в глубине - амбарчик, я его давеча заприметил и даже замок на двери сломал. Принесите муки - ну, горсти две...
     Завтрак был готов. Вместо Ивана Ильича, которого Даша ждала с минуты на минуту, в хату ворвался красноармеец с винтовкой и набитым подсумком.
     - Командир приказал, запрягай, грузись... Собирай барахло! - Он потянул носом, сдвинул шапку на затылок, придерживая винтовку, подошел к печи, взял со сковороды, сколько мог захватить, горячих блинов, стеснительно подшмыгнул и пошел.
     - Товарищ, - крикнула Даша, - товарищ, а что случилось?
     - Как что случилось? Взгляните на улицу...
     Совсем близко, должно быть на дворе, рвануло с такой силой, что вылетели стекла в обоих маленьких окошечках.
     План декабрьского наступления на Царицын был разработан военными специалистами в ставке Деникина. На огромную важность овладения этим городом указывал один из самых молодых генералов, барон Врангель. Атаман Краснов принял план. На помощь донской армии была послана освободившаяся после разгрома красных на Северном Кавказе дивизия под командой Май-Маевского, усиленная лучшими боевыми частями корниловцев, марковцев и дроздовцев. Май-Маевский двинулся через Донбасс, чтобы прикрыть тыл донской армии, которая была открыта ударам с запада, со стороны Украины и на своих северных границах оставила лишь сильные заслоны. Пятьдесят тысяч отборных донских войск устремилось к Царицыну.
     В то же время ставка главного командования красных армий республики разрабатывала план встречного наступления. Восьмая и Девятая красные армии, стоявшие на северной границе Донской области, вторгались в нее по обеим сторонам Дона, прижимали Красновских белоказаков к штыкам Десятой и совместно перемалывали донскую армию в царицынских степях. Разгромив ее, красные армии поворачивались на сто восемьдесят градусов и двигались на запад, к Днепру, очищать Украину от петлюровцев.
     В этом плане опущено было главное: то, что под линиями и кружочками военной карты, под сеткой знаков и цифр кипела классовая борьба со своими особенными законами и возможностями. Точки и линии были различные по качеству: одни могли влить новые силы в красные полки, бригады и дивизии, другие - ослабить их.
     План главкома посылал красные армии не по тем направлениям, которые предусматривались высшей стратегией гражданской войны. Движение их с севера на юго-восток, по Дону, Хопру и Медведице, мимо враждебно настроенных казачьих станиц, ослабляло силы наступления, затягивало время его, давало противнику возможность маневрировать и перестраиваться.
     Таковы были дальнейшие крадущиеся шаги тайного предательства в недрах Высшего военного совета республики, принявшего порочный план главкома к исполнению. Ошибка, на первый взгляд как будто трудно уловимая, выросла через полгода в грозную опасность.
     Декабрьское контрнаступление красных армий началось. Оно происходило значительно восточнее Донбасса, где в заводских и шахтерских районах нетерпеливо ожидали Красную Армию, чтобы поднять восстание. Но туда с юга вторглась дивизия Май-Маевского с шомполами и виселицами. Правый фланг красного наступления оказался под угрозой. Наступление затормозилось. Всю силу удара снова, в третий раз с августа месяца, принимала на себя Десятая армия.
     Враг был многочисленнее, лучше вооружен и богаче снабжаем. У него был злобный наступательный порыв. Силы оказались слишком неравными. Царицын послал на фронт последнее пополнение, все, что мог, - пять тысяч рабочих. На помощь пришло творчество революции.
     Французский народ в 1792 году, голодный, разутый, вооруженный самодельными пиками, для того чтобы победить обученные войска европейской коалиции, придумал ураганный артиллерийский огонь и, противно всем военным уставам, массовую атаку пехоты против знаменитых каре короля Фридриха.
     Русский народ создал новые формы организации конной боевой части. Такой была вышедшая из Сальских степей бригада Семена Буденного. Не в одной только храбрости заключалась ее сила. Белоказаки тоже умели рубить до седла. От обозного бородача до знаменосца, с усами в четверть, буденновская бригада была спаяна верностью и дисциплиной. Ее эскадроны, ее взводы формировались из односельчан. Бойцы, когда-то вместе ловившие кузнечиков в степи, шли рядом на конях. Сыновья, племянники - в строю, отцы, дядья - на тачанках и в обозе. С того первого дня, когда Семен Буденный вывел из станицы Платовской отряд сотни в три сабель, и по сей день у них не было ни одного случая дезертирства... Да и куда бы отъехал такой боец? Не к себе же в станицу или на хутор - на позор, и на суд.
     По обычаю, не написанному в уставе, в бригаде было два суда: официальный - трибунальский и неофициальный - товарищеский. Провинившегося бойца, - сплоховал ли в бою, не подчинился ли приказу или дрогнула рука на чужое добре, - судил трибунал. А помимо трибунала, в особых случаях, бойцы сами судили виновных. Собирались где-нибудь подальше от глаз, в сумерках, и начинали свой суд над этим человеком. И случалось так, что трибунал, принимая во внимание то-то и то-то, оправдает, а товарищеский суд рассудит суровее, и человек пропадал, и не у кого было допроситься об его участи.
     По новому и опять-таки ни в каких полевых уставах еще не написанному правилу был построен боевой порядок. Эскадрон разворачивался для атаки лавой в два ряда. Впереди шли опытные рубаки с тяжелой рукой, обычно кавалеристы старой службы, - бывали у них такие удары, что вражеский конь уносил на себе одну нижнюю половину хозяйского туловища. За ними скакали меткие стрелки с наганами и карабинами, каждый охраняя в бою своего переднего. Передние, под завесой огня товарищей, смело и без оглядки врезались с клинками в противника, и еще не было случая, чтобы вражеская конница, даже вдвое и втрое сильнейшая численностью, могла выдержать такую, слитую из отдельных осмысленных звеньев сосредоточенную атаку буденновцев.
     Хутор горел во многих местах. Валил дым среди скученных крыш, выбивалось пламя, выбрасывая под низко летящие облака искры и клочья пылающей соломы. Голуби, кружась, падали в огонь. По хлевам мычала скотина. Разломав плетень, вырвался племенной бык и с ревом носился по улице. Женщины с детьми на руках выбегали из горящих хат, ища - куда им скрыться. Со стороны станицы, из-за холмов, била и била казачья артиллерия...
     В середине дня оттуда показались первые цепи пластунов редкими точечками на большом протяжении, намереваясь охватить и окружить горящий хутор и загнать в огонь качалинский полк, сидевший в наспех вырытых окопах. Они начинались от кузницы - с краю хутора, тянулись по берегу пруда, где гранатами был взорван лед, и загибали к ветряной мельнице на кургане.
     Вдоль окопов ехали верхами Телегин и Иван Гора, за ними - вестовой комиссара Агриппина, в заломленной, как она переняла это от казаков, барашковой шапке. Около отделения, сидевшего по пояс в узенькой канавке, нахохлившись под такой погодой, или около пулеметного расчета останавливались: Иван Ильич - румяный, с веселыми глазами, Иван Гора - потемневший и спавший в лице от ночных переживаний, но теперь успокоившийся, когда ясна стала обстановка. Телегин поправлялся в седле, рукой в перчатке проводил по губам будто для того, чтобы согнать с них улыбку, и говорил, выгадывая тишину среди грохота разрывов:
     - Товарищи, вам представляется возможность нанести врагу кровавый урон. Стрелять без паники, спокойно, с выбором, - по пуле на человека: такой стрельбы мы с комиссаром ждем от вас. В штыковую контратаку переходить дружно, зло... Приказываю - не отступать ни при каких обстоятельствах.
     Комиссар, Иван Гора, мотнув головой, вскрикивал:
     - Да здравствует товарищ Ленин! Да похилится и позавалится мировой капитализм!
     Сказав, ехали к следующей группе бойцов. Обогнув весь фронт, слезли с коней у ветряной мельницы. Разведка к этому времени установила, что за ночь в станицу вошли крупные силы казаков. По тому, как они очертя голову наступали, можно было понять, что появление на хуторе качалинского полка застало их врасплох при выполнении какого-то другого задания и что они, видимо, решили смести красных с пути одним ударом.
     Под крышей мельницы свистел ветер, поскрипывали деревянные шестерни, домовито пахло мукой и мышами. Иван Гора, тяжело вздыхая, нет-нет да и высовывался между оторванными досками, поглядывая, не покажется ли в бурой степи на востоке Сергей Сергеевич. Телегин, кричавший внизу в телефон, взбежал по отвесной лесенке.
     - Повторяем царицынскую операцию! - возбужденно проговорил он, поднимая бинокль.
     - Какая, к черту, операция, окружены, как бараны... А я тебе говорю - убили его, ведь второй час.
     - Сергея Сергеевича не так-то легко убить...
     - Ты-то чего больно весел?..
     - Драться надо весело, Иван Степанович.
     Дым от горящей на гумнах соломы тянул низко над землей в сторону наступающих. Теперь можно было различить отдельные перебегающие фигуры. Передовые заставы, отстреливаясь, отошли к окопам. Весь фронт качалинского полка, опоясавшийся неправильной подковой горящий хутор, затаился.
     - Ага! Ложатся! - крикнул Телегин. - Нервы не выдержали, желторотые! Смотри, смотри - ложатся цепи... Иван Степанович, беги, Христа ради, скажи посерьезнее, только бы не стрелять... Без моего приказа ни одного выстрела.
     - Комиссар! - нарочно испуганно прикрикнул Байков. - Расчет по местам!
     Расчет первого орудия: Байков, Задуйвитер, Гагин и Анисья - подносчица - поднялись и стали на места. Из-за глиняной стены обгоревшей хаты показался Иван Гора, на шаг позади него - Агриппина. Они шли к отделению, прикрывавшему батарею. Иван Гора начал говорить красноармейцам. Агриппина, вытянутая, как хлыст, стояла рядом с ним, держа в опущенной руке наган.
     - ...без особого приказа - строжайше - ни одного выстрела, - донесся напористый голос Ивана Горы. - Товарищи, предупреждаю, за ослушание - расстрел на месте...
     Байков тряхнул бородой, поседевшей от капелек дождя:
     - Братва, бойся этой девки с наганом, шлепнет - глазом не моргнет...
     Анисья ответила:
     - Зачем над ней смеешься? Агриппина правильный товарищ...
     Иван Гора повернул к орудию, такой серьезный, что расчет замер. Агриппина шла, как привязанная, шаг в шаг - за мужем. Первое орудие стояло на невиданном сооружении из сколоченных досок, тележных колес, кругом валялись пилы, топоры, щепки. Иван Гора взглянул на эту диковину - моргал, моргал, спросил:
     - Это что ж-такое?
     - Наше изобретение, товарищ комиссар, - ответил Байков. - Вроде морской поворотной башни...
     - Тележные колеса к чему?
     - Для быстрого поворота орудия. Способная вещь...
     - Так, так, так. - Иван Гора пошел дальше, Агриппина - вслед. Байков повел веком на нее.
     - В одной с ней драматической труппе, товарищи, а комиссара не боюсь - ее боюсь... Глаза круглые, как у мыши, ну - никакой жалости... Эх, бабы, бабы, за что воюем!..
     - Дарья Дмитриевна, отнес... На мельницу, не пустили... Он сверху мне покивал: "Да неужто сама Дашенька пекла?" - "Сама, говорю, да жалко - холодные..." - "А я, говорит, холодные блины больше люблю... Передай ей тысячу поцелуев..."
     - Это вы все сочинили.
     - Ей-богу, нет... Происшествие слыхали? Наш-то Иванов, ну - врач, до того струсил, мальчишка, - рвота, колики... Комиссар рассвирепел: "Поправить ему нервы!" Приказал раздеть и у колодца облить водой... Слышите - верещит, третью бадью на него льют... Смеху-то! А ведь я тоже трус, Дарья Дмитриевна...
     Даша, как в клетке, ходила от окна к двери в хате, где были разложены перевязочные средства и уже пахло карболкой и йодоформом, Кузьма Кузьмич вертелся около нее.
     - Ко мне один сон привязался, чуть не каждую ночь вижу: в руках ружье, сердце трясется, как тряпочка, и я стреляю, я нажимаю изо всей силы эту самую собачку, и весь бы я так и влез в это проклятое ружье... А оно не то что стреляет, а вяло-вяло спускается курок, вялый дымишко ползет из дула, а тот - в кого стреляю - без лица, - никогда лица не вижу, - надвигается, ширится... Фу, какая гадость!..
     - Почему так тихо? - спросила Даша, хрустнула пальцами и остановилась около окошка... Уже начинались ранние сумерки... Пожары отгорали. Разрывов и надрывающего посвиста снарядов больше не было слышно. Затихла ружейная стрельба. Казачьи цепи придвинулись, подползли, - они почти окружили хутор. Даша отвернулась от окна и опять заходила. - Будет много раненых. Как мы справимся?
     - Комиссар пришлет Агриппину, это большая подмога. Слушайте, я у него и Анисью выпросил: "Ей, говорю, не место около пушки, из чистой романтики она - около пушки..." Так вот, мой сон, - что это такое?
     - Вы правду скажите - Иван Ильич здоров? Все хорошо?
     - Высунулся ко мне в дыру в крыше, - рот до ушей. Абсолютно уверен в победе...
     - Ах! - Даша встряхнула головой. Нужно-было заставить себя не думать об этих тысячах мужчин, подползающих, как звери. Все равно - этого не понять... Она изо всей силы, точно сказочное чудовище за веревку, тащила свое воображение сюда, на эти мелкие предметы, разложенные на столе, - бинты, склянки, хирургические инструменты... Вот йоду мало, это ужасно! Воображение мягко повиновалось и незаметно, какими-то неуловимыми лазейками, снова оказывалось там, расширив глаза, как два озера... Почему, почему этим людям так нужно убить всех невиноватых, всех хороших, любимых? Ненависть, - что может быть страшнее в человеке? Ненависть окружала Дашу, подступала - выжидающая, неумолимая, - чтобы вонзить штык, за который судорожно схватишься пальцами...
     - Нет, это просто бесстыдно - так, - сказала Даша, и дикий взгляд ее раскрытых глаз испугал Кузьму Кузьмича. - Ну чего на меня глядите? Мне тошно, понимаете, так же, как нашему доктору... Не могу вынести ненависти... Деликатно воспитана?.. Ну, и подавитесь этим...
     Она бесцельно переставляла пузырьки и пакетики.
     - Тоже не понимаю - для чего мне какой-то сон начали рассказывать...
     - Ага, Дарья Дмитриевна, сон в руку... Есть ненависть, очищающая, как любовь... Ненависть - как утренняя звезда на высоком челе... Есть ненависть утробная, звериная, каменная, - ее-то вы и боитесь... Я тоже ужаснулся, помню, в четырнадцатом году... рассказывали: русских застигла мобилизация за границей, кинулись к последнему поезду... Деткам маленьким ручки отхлопывали вагонными дверями немецкие кондуктора... А сон вот к чему, - я его комиссару не стал бы рассказывать, никому, кроме вас, и то уж в такую минуту. Бессилен я, кончено мое путешествие по земле. - Он неожиданно всхлипнул. - Ружье мое не стреляет, а только шипит.
     - Ненавижу! - вдруг крикнула Даша и щепотью стала ударять себя в грудь. - Я видела, я знаю эти лица: глаза несостоявшихся убийц, угри на щеках от вожделения, отвалившиеся подбородки... Сволочи! Тупые, темные... Таким нет, нет места на земле!..
     - Спокойно, спокойно, Дарья Дмитриевна. Давайте лучше посмотрим - вскипела вода в чугуне?
     Даша быстро подошла к окошку, - в сизых сумерках пробегали, нагнувшись, красноармейцы, с винтовками, уставленными, как в атаку. Она разглядела даже лица, напряженные до морщин. Один споткнулся, падая, пробежал и, взмахнув руками, выправился, обернулся, оскалив зубы.
     В степи взвилась ракета, раскинула зеленые ядовитые огни. Медленно падая, они озарили приникшие серые спины в окопах и близко, - саженях в двухстах, не более, - поднимающиеся фигуры пластунов. Между ними бежал человек, крутя над головой шашкой. Огни погасли. В мгновенной черной темноте начался крик, усиливаясь, как грозовой ветер: "Уррр-а-а!.."
     Телегин снял шапку, провел ладонью по мокрым волосам. Все, что можно было продумать, предусмотреть и сделать, - сделано. Теперь начиналась психология боя. Враг был, наверно, вчетверо сильнее, если считать скопление его резервов, едва различимых в бинокль.
     Всматриваясь, он по самые плечи высунулся в пролом в крыше. Вдруг хутор опоясался огнем выстрелов. У Ивана Ильича все поплыло в глазах... То там, то там по окопам сбивались кучки людей... Он стал было искать шапку: "Черт, обронил такую шапку!.." И затем очутился уже внизу и побежал с кургана к окопам.
     Первая казачья атака почти повсюду отхлынула, лишь около кузницы, как и предполагал Иван Ильич, бой разгорался. Там была свалка, дикие крики, рвались гранаты. Он добежал до земляной стены сарая, где находился резерв, но его там не было, - красноармейцы, не выдержав, распорядились сами и кинулись к кузнице на подмогу. Туда же трусил рысцой, согнувшись под тяжестью мешка с гранатами, Иван Гора.
     - Комиссар! - крикнул Иван Ильич. - Что делается! Беспорядок! Нельзя так!
     Иван Гора только повернул к нему свирепый нос из-под мешка. Через два шага Иван Ильич увидел Дашу, - она уходила в ворота, поддерживая бойца, ковылявшего на одной ноге. Иван Ильич остановился... Поднял руку с растопыренными пальцами. "Так, - сказал он, - так вот я зачем шел..." Повернулся и побежал обратно к батарее.
     - На батарее все благополучно?
     - Как у господа бога в праздник. Здравствуйте, Иван Ильич.
     - Товарищи, - шрапнель... По резервам!..
     Взобравшись поблизости на крышу, Иван Ильич влип глазами в бинокль. Резервы, которые он давеча заметил с мельницы, приближались густыми массами. Он закричал с крыши:
     - Беглый огонь!
     В свинцовых сумерках начали вспыхивать один за другим шрапнельные разрывы. Ряды наступающих шарахались и шли. Все ниже и ниже лопались шрапнели над головами их, - цепи шли. Поднялась ракета и повисла, как змея, огненными головками над рядами оловянных солдатиков, осеняя их молодецкий подвиг: погуляйте, братцы, нынче на большевистских косточках... И только погасла - справа на востоке взвились подряд три ракеты, распавшись красными огнями, мутными и зловещими, по всему небу. Телегин закричал:
     - Ответить ракетами: три красных подряд!
     Буденновцы, подойдя в сумерках руслом плоского оврага, бросились на левое крыло наступающих неожиданно и с такой злостью, что в минуту ряды пластунов были смяты, опрокинуты, и началось то страшное для пехоты при встрече с конницей, от чего нет спасения, - рубка бегущих. Огни ракет, поднимающиеся с хутора, освещали степь, где повсюду - смерть от свистящего клинка. Люди на бегу бросали оружие, закрывали голову руками, - их настигала черная тень от коня и всадника, и буденновский кавалерист, пружиня на стременах, завалясь влево, во весь размах плеча, рубил, и катилось казачье тело под конские копыта.
     Буденный, когда увидал, что уже по всему полю казачьи массы опрокинуты и бегут, придержал коня и поднял шашку: "Ко мне!" Со съехавшейся к нему полусотней он повернул и поскакал к хутору. Конь под ним был резвый. Семен Михайлович скакал, откинувшись в седле, держа клинок опущенным к стремени, чтобы отдохнула рука, серебристую барашковую шапку сдвинул на затылок, чтобы ветер освежал вспотевшее лицо и вольно гулял по усам. Кавалеристам приходилось, поспевая за ним, шпорить коней. Проскакали по берегу пруда, где в полыньях отражались падающие звезды ракет. Какие-то люди кидались от всадников и прилегали к земле. Не обращая на них внимания, Семен Михайлович указал шашкой туда, где около кузницы все еще не могли расцепиться пластуны с качалинцами: та и другая сторона по нескольку раз кидалась в штыки, отступала и залегала.
     Буденновская полусотня рассыпалась лавой и, отпустив поводья, глядя на подпрыгивающую впереди серебристую шапку, налетела от пруда с пригорка на пластунов, - ни пулеметная очередь, ни выстрелы, ни уставленные штыки не могли остановить храпящих от натуги коней. Что попалось под клинки - было порублено. Семен Михайлович осадил коня только на улице хутора.

/ Полные произведения / Толстой А.Н. / Хождение по мукам

Смотрите также по произведению "Хождение по мукам":

• Краткое содержание