• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Войнович В. / Замысел

Замысел [12/16]

Скачать полное произведение

    В. В. был потрясен. Не столько оценкой, сколько необычайными способностями Зиновия Матвеевича. Он даже не представлял, что такое возможно. Читать, петь, слушать, запоминать и все это делать одновременно. Кто так умел? Юлий Цезарь? Наполеон? Кто-то из них. В. В. вдруг оробел. Если литературой занимаются люди с такими талантами, то куда же он-то суется? Правда, стишки его Мыркину вроде понравились. Но это он, может быть, просто так, из вежливости. Тем более что В. В. железнодорожник.
    – Что? – переспросил В. В.
    – Я вас спрашиваю, кого вы знаете из современных поэтов? – повторил Мыркин.
    Из современных он знал только двух:
    – Твардовский, Симонов.
    – А как относитесь к Луговскому? Что думаете об Асееве? А «Строгая любовь» Смелякова вам нравится?
    Как из корзины, посыпались имена: Заболоцкий, Кирсанов, Казин, Кульчицкий, Недогонов, Наровчатов, Луконин, Слуцкий…
    Боже! Наш стихотворец потел, ерзал и ежился. Да откуда же ему знать все эти имена, если он не представляет даже, кто такой Котов? Из десятка высыпанных имен он одно-два все-таки слышал, но стихов никаких не знал и Мыркиным тут же был, конечно, раскушен.
    – Если хотите стать поэтом, вы должны всех названных мною авторов знать наизусть. Это минимум. Литературная работа требует колоссальных знаний. А ваш Твардовский, – сказал он с упреком, словно Твардовский был его, В. В., плохо воспитанным сыном, – вчера пьяный валялся в канаве.
    Это сообщение В. В. воспринял как лестное. «Ваш Твардовский». Он даже почувствовал себя ответственным за поведение Твардовского, защищая которого, пробормотал: мол, с кем не бывает.
    – Ну, хорошо. – Мыркин взглянул на часы и схватился за портфель. Вместе с ним он стащил со стола часть бумаг, которые с шелестом расстелились по полу. В. В. кинулся их подбирать, но был остановлен небрежным жестом:
    – Бросьте, некогда. Вы что сегодня делаете? Хотите поехать на мое выступление?
    В. В. не поверил своим ушам. Как? Неужели? Такой человек предлагает составить ему компанию.
    – Вообще-то я свободен, – сказал он, скрывая волнение.
    – В таком случае поехали.
    Мыркин нырнул в пиджак, зажал под мышкой портфель и ринулся к дверям. В. В., запихнувши тетрадь за пазуху, побежал за ним. С каждой секундой темп ускорялся. Конец коридора одолели бегом и запрыгали по лестнице вниз. Толстый и поживший на свете Мыркин нисколько не уступал в прыткости своему новому знакомцу, тощему и молодому.
    В. В. был уверен, что внизу их ожидает машина с шофером. Только интересно, какая? «ЗИМ» или «Победа»? Внизу машин было несколько, но ни один «ЗИМ» и ни одна «Победа» дверец своих не распахнули.
    – Ловим такси! – скомандовал Мыркин, и оба, дергая руками, стали кидаться под колеса бегущих мимо автомобилей.
    Наконец поймали «левака», шофера чьей-то персональной «Победы» шоколадного цвета.
    В. В. юркнул на заднее сиденье, Мыркин устроился впереди, прижав портфель к животу.
    – В Парк культуры! – уверенно бросил он.
    Водитель, почуяв настоящего седока, торопливо рванул с места и, обходя других, вывел машину к осевой линии.
    Доехали до Парка Горького, остановились перед воротами.
    – Голубчик, – повернулся Мыркин к В. В., – если вам не трудно, подойдите там к кому-нибудь, скажите, пусть откроют ворота. Скажите, писатель Мыркин приехал.
    Со всех ног кинулся наш герой оправдывать оказанное ему доверие. В поисках учреждения, управляющего воротами, налетел сначала на очередь в кассу, потом передвинулся к окошку администратора. Там тоже была очередь, и немалая, но допустить, чтобы писатель Мыркин ждал слишком долго, В. В., понятно, не мог.
    Растолкав очередь и кем-то оттаскиваемый за ворот, он ухитрился сунуть голову в окошко и закричал громко, чтобы слышали и администратор и те, кто его оттаскивал:
    – Откройте ворота! Писатель Мыркин приехал!
    Оттаскивавшие, оробев, устыдились, ослабли, но администраторшу высокое звание нисколько не оглушило.
    – Что еще за писатель? – закричала она. – Вот делать нечего, буду тут каждому ворота открывать. Он что, пешком не может дойти?
    – Он не может, он писатель, – настаивал напрасно В. В.
    – Ну и что, что писатель? Не инвалид же.
    К машине В. В. возвращался, понурясь.
    – Не открывают, – доложил он смущенно.
    – Как не открывают? – сверкнул очами Зиновий Матвеевич. – Вы сказали, что я писатель? Хорошо, подождите меня, я сейчас.
    Выскочив из машины, он убежал.
    – А что, – повернулся шофер к В. В., – он очень мастистый писатель?
    Он так и сказал «мастистый», и В. В., не зная этого слова, сразу сообразил, что оно происходит от слова «масть». То есть высокой масти.
    – Да, – сказал он. – Еще бы! Очень даже мастистый.
    – А что он написал?
    Спросил бы чего полегче!
    – Надо знать! – ответил В. В. уклончиво.
    – Вообще-то надо, – смутился шофер. – Только времени на книжки не остается.
    Тем временем Мыркин вернулся и, заняв свое место, кинул устало:
    – Поехали!
    Ворота были распахнуты настежь.
    Проехали метров приблизительно семьдесят.
    – Стоп! – распорядился Мыркин и царственным жестом протянул водителю две десятки.
    Они вышли из машины как раз там, где стоял щит с афишей, объявлявшей, что сегодня на открытой эстраде состоится тематический вечер
    «НЕ ПРОХОДИТЕ МИМО!
    Выступают: член редколлегии журнала «Крокодил» Егор Борисов и поэт Роман Женственный. Вечер ведет…»
    О Борисове В. В. кое-что слышал и раньше. Какие-то стихи Женственного, написанные под Маяковского лесенкой, даже читал. Но их фамилии обозначены маленькими скромными буквами, а вот имя и фамилия ведущего, как и следовало ожидать, буквами раза в два крупнее.
    Подкатилась дамочка с большими серьгами в ушах:
    – Ах, Зиновий Матвеевич, слава богу, приехали, я боялась, что опоздаете. Люди уже в сборе, через пять минут начинаем.
    За кулисами вновь прибывших ожидали невзрачный Борисов и очень колоритный Женственный в сиреневой вязаной кофте с большими пуговицами. Он был очень крупного роста, и все детали его внешности были соразмерными росту. Большие черные глаза, крупный нос, выдающиеся скулы и губы. Такие пухлые губы, словно их целовали пчелы.
    Мыркин поздоровался с ними за руку и представил своего спутника, назвавши имя и прибавив к нему: поэт.
    Сердце В. В. сладостно замерло. Он, конечно, предполагал, он надеялся, он мечтал, что когда-нибудь его профессия будет обозначаться словом «поэт», но никак не ожидал, что это случится так быстро и просто.
    Женственный и Борисов оба слегка приподнялись для рукопожатия, как равные с равным.
    – Вы тоже выступаете? – спросил Борисов.
    – Я? Выступаю? – переспросил В. В. и посмотрел на Мыркина, ожидая, что тот сейчас засмеется и скажет: ну что вы, это же только начинающий автор, он еще пишет очень и очень слабо, о каких-то таких выступлениях еще нечего говорить. Но Мыркин сказал только:
    – Нет, он сегодня не выступает, он просто пришел со мной.
    Из чего В. В. заключил, что сегодня его не приглашают, но завтра это вполне может случиться.
    – Голубчик, у меня к вам просьба, – обратился к нему Мыркин, – не сочтите за труд, пока я буду выступать, подержать мой портфель. Только поддерживайте снизу, а то ручка, видите, дышит на ладан.
    Потом В. В. сидел в первом ряду и, поглядывая на сидевшую рядом курносую блондинку, прижимал к животу потертый портфель с оторванным замком и подвязанной ручкой. Он поглядывал на блондинку, а блондинка не смотрела ни на него, ни на портфель, не представляя, кому он мог бы принадлежать. Что было, конечно, обидно. Потому что если бы она знала, если бы знала… А почему бы ей, собственно говоря, не спросить: уж не принадлежит ли этот портфель кому-нибудь из выступающих? А В. В. тогда бы обыкновенным будничным голосом сказал, что да, портфель принадлежит лично Зиновию Матвеевичу Мыркину, он обычно просит во время выступлений кого-нибудь из своих подержать. Этим бы В. В. мог показать, что выступления Мыркина вообще без него не обходятся и что портфель свой Зиновий Матвеевич обычно доверяет только ему. Но блондинка смотрела на сцену, и как переключить ее внимание на себя, он не знал.
    Не проходите мимо
    Речь на вечере шла о человеческом достоинстве и гражданском мужестве. Публика призывалась не проходить мимо отдельных, редких, но все еще, к сожалению, бытующих в нашем обществе таких нетипичных пережитков прошлого и негативных явлений, как пьянство, хулиганство, нетоварищеское отношение к женщине. Хулиганство – это болезнь, с которой должна бороться не только милиция, но все общество. Егор Борисов прочел на эту тему фельетон, который должен был быть смешным, но никому таким не показался, хотя Борисов добросовестно жестикулировал и голосом управлял так, чтобы подчеркнуть наиболее достойные смеха или хотя бы улыбки места. Роман Женственный ознакомил публику с длинным стихотворением о наступающем над какой-то мелкой речушкой рассвете. Не успел он это прочесть, как вскочил гражданин в красном свитере и с очень буйно вьющимися седыми волосами.
    – У меня есть вопрос к товарищу Женственному, – сказал он голосом, похожим на ленинский в исполнении Бориса Щукина. Да и манеры у него были из того же кино. – А скажите, пожалуйста, – сказал он, выкидывая вперед руку, словно с броневика, – если вы говорите о речке, над которой наступает рассвет, то это не значит ли, что еще совсем недавно над этой речкой царила ночь?
    Женственный почему-то заволновался, стал заикаться и шепелявить одновременно.
    – Ну, естественно, над этой речкой, как и везде, имеет место смена времени суток. Там тоже бывают утро, день, вечер, ночь, рассвет…
    – Это все понятно, понятно, – деловито перебил слушатель. – А ваше стихотворение носит прямой или аллегорический характер? А если аллегорический, то не хотите ли вы сказать, что ночь царила не только над речкой, не только над этим маленьким, безобидным и узким речным потоком, но и над гораздо более обширными географическими пространствами?
    В публике прошел ропот. Все сразу поняли, что вопрос не столько литературного, сколько юридического характера и имеет отношение к еще не отмененной к тому времени статье 58 Уголовного кодекса – антисоветская пропаганда и агитация. Женственный потел и заикался. Он начал объяснять, что стихи – это вид искусства, которое нельзя понимать буквально. Слушатель резонно возразил, что он как раз не буквально и понимает. Тут Женственному на помощь пришел Борисов.
    – А вам не кажется, – спросил он дотошного слушателя, – что ваши догадки – плод вашего собственного и странного воображения? Вы не могли бы мне сказать, кто вы?
    – Я – советский человек, – сказал гордо кудрявый.
    – Что значит – советский? Мы тут все не турецкие. Как ваша фамилия и чем вы занимаетесь в рабочее время?
    – Это неважно. Я просто слушатель.
    – В каком смысле просто? – настаивал на своем Борисов. – У каждого просто слушателя есть имя, фамилия, профессия, место работы, дирекция, местком, партком…
    Пока он говорил, вопрошатель стал передвигаться к выходу, махнул рукой и скрылся за дверью.
    Тут как раз и вышел вперед Зиновий Матвеевич Мыркин.
    – Вот оно, лицо анонима, – произнес Мыркин, указывая на дверь, и теперь он был похож на Ленина, тем более что и внешность имел подходящую. – Вот он, мещанин, который мутит воду, призывает всех к ответственности, а сам чуть что уходит в тень. Именно о таких людях я и собирался сегодня говорить… Недавно в редакцию «Литературной газеты», где я временно замещаю Котова…
    Тут В. В. быстро глянул на сидевшую рядом блондинку и попытался понять, не удивляет ли ее фамилия Котов, не нахмурила ли она брови в недоумении, мол, кто такой Котов, но она ничего не нахмурила и продолжала смотреть на сцену, как будто Котов был для нее такой же известной личностью, как Толстой или Чехов.
    Между тем Мыркин продолжал свою речь: что в редакцию, где он заменяет Котова, пришло письмо без подписи и, разумеется, без обратного адреса. «Ваша газета, – писал аноним, – постоянно выступает за то, чтобы люди, сталкиваясь с проявлениями хулиганства, не проходили мимо, вмешивались и давали отпор, а не дожидались милиции. А что значит дать отпор? Вот хулиган толкнул девушку, вы хотите, чтобы я кинулся ей на помощь? А мне тот же хулиган воткнет нож в сердце. А я тоже человек. У меня есть семья, дети, и сам я тоже хочу жить…»
    Сначала Мыркин читал, сидя за столом. Но потом распалился, вскочил, подбежал к краю сцены и, размахивая цитируемым письмом, стал выкрикивать что-то гневное. Об этих самых анонимах, лишенных гражданских чувств и ответственности за свою страну. Которые забились в своих углах и заботятся только о личном удобстве и своем мещанском благополучии.
    – Писатель Бруно Ясенский однажды правильно написал: «Не бойтесь врагов, они вас могут только убить. Не бойтесь друзей, они вас могут только предать. Бойтесь равнодушных. С их молчаливого согласия, – Мыркин поднял голос до самой высокой ноты и завертел письмом так, словно ввинчивал его в небо и сам с ним пытался ввинтиться, – совершаются предательства и убийства». – Мыркин выдержал паузу и продолжил голосом тихим, усталым и разочарованным: – Эти замечательные слова, как ни к кому другому, относятся к этому вот, – поднял письмо и указал им в сторону двери, – анониму.
    Заключительным пассажем он как бы идентифицировал мерзкого анонима и вычислил в нем того кудрявого в красном свитере, который несмотря на сходство с вождем трудящихся столь трусливо бежал, не открыв своего имени. Именно к нему относились слова Бруно Ясенского.
    «И ко мне тоже, – честно подумал В. В. – Ко мне эти слова тоже и даже прямо относятся».
    Танцы по-гречески
    В памяти возникло Запорожье, где протекала В. В. неспокойная юность. Иногда со своим другом Толиком Лебедем юноша В. В. ходил в местный парк на танцы. Сам он танцевать не умел, стеснялся, поэтому приходил и просто стоял, ожидая, пока натанцуется Толик.
    Танцплощадка была круглая, бетонированная, окруженная оградой, сваренной из металлических прутьев и с деревянным, в виде раковины, сооружением для духового оркестра.
    Оркестр играл танго, вальсы и польку (другие танцы были запрещены), кавалеры приглашали дам, все шло чинно и мирно.
    Солидная публика проходила на танцплощадку по билетам, а несолидная пролезала между прутьями ограды, что делал и В. В., будучи крайне щуплого телосложения.
    Время от времени появлялись на площадке парни с красными повязками, украшенными тремя буквами БСМ, что означало «бригада содействия милиции». Они ловили безбилетников, и очень успешно, но поймать В. В. им удавалось редко. Он выскальзывал наружу между прутьями ограды и уходил, как мелкая рыбешка из крупноячеистой сети.
    Иногда танцы навещал Вовик Греков, или попросту Грек, молодой человек зверской наружности, с железной фиксой во рту. Вместе с ним появлялась и его банда, членов которой все называли «греки». Как только появлялись греки, суровых ребят с повязками БСМ немедленно сдувало невидимым ветром и на площадке возникала предгрозовая напряженная атмосфера. Сначала все было хорошо. Оркестр продолжал выдувать свой обычный репертуар: «Утомленное солнце», «Ночь коротка» или «На сопках Маньчжурии». Кавалеры приглашали дам. Дамы томно клали руки кавалерам на плечи. А греки, рассыпавшись по площадке, вступали в игру для В. В. совершенно безопасную, потому что интересующиеся им ребята из БСМ исчезали, а греки такой мелочью пренебрегали. Они начинали с того, что отталкивали кавалеров и сами начинали танцевать с их дамами. Кавалеры в большинстве случаев благоразумно отходили. Дамы тоже от сопротивления воздерживались.
    Танцы продолжались. Греки присматривались и выбирали какую-нибудь пару поинтереснее. Чтобы он был покрупнее ростом и покрасивее. И чтоб при этом был хорошо одет. Желательно, чтобы в дорогом костюме и с галстуком. И чтоб она тоже была бы ему под стать. И чтобы между ними были замечены какие-нибудь более или менее возвышенные отношения. При наличии таких предпосылок и начиналась игра. Они танцуют, их надо толкнуть. Сначала чуть-чуть, потом посильнее, потом почти до сбития с ног. Если нужной реакции нет, развивать усилия дальше. Мимоходом ущипнуть ее за зад. Наступить ему на ногу. Сказать что-нибудь о ней, а когда он посмотрит сердито, то и о нем.
    У намеченной жертвы может быть три варианта поведения.
    Первый вариант: он, сообразивши, чем дело пахнет, тихо покидает свою возлюбленную и место действия в одиночку. Здесь все может кончиться благополучно. С их стороны всего лишь улюлюканьем вслед, с ее – прекращением отношений, а с его – позором.
    Второй вариант: уйти вдвоем – исключается.
    Третий вариант: его или ее толкают, он не выдерживает и толкает сам или что-нибудь говорит, безразлично, что именно.
    После этого ему предлагают вежливо: «Пойдем, потолкуем». Если идет – хорошо. Не идет – еще лучше. В конце концов его выволокут наружу и, не отходя слишком далеко от танцплощадки, начнут бить. Один-два хороших удара, и вот он уже лежит, скрючившись и закрывая руками голову. И тут наступает вожделенный миг. Греки с криком, визгом, гиканьем, крякая и стеная, отталкивают друг друга и бьют ногами. Каждый норовит попасть не куда-нибудь, а так, чтобы выбить зуб. А еще лучше глаз. Или оторвать ухо. Или заехать носком в живот. Или шарахнуть с налету по почкам, по ребрам, по печени. За что? А просто так! Для удовольствия. Чтобы превратить человека в кровавую отбивную. Чтобы сразу не помер, но долго не жил. Чтобы остаток своих дней доходил, харкая, писая и какая кровью.
    Такие расправы над людьми греки чинили часто и без всякого риска. Изувечив очередную жертву, кидались врассыпную (В. В. запомнился при этом треск ломаемых сучьев) и короткое время спустя уже клубились в центре города, на одном из тех мест, что назывались на фене «плешкой».
    А жертва, превращенная в кусок мяса, – уже не видно ни костюма, ни галстука, ни глаз, ни лица, – похожая на черепаху с сорванным панцирем и растоптанными лапами, ползла по асфальту, негромко воя и оставляя за собой многополосый кровавый след.
    Греков боялись простые граждане, милиция, и В. В., надо признаться, тоже отпора им не давал. Его уже однажды ногами били, ему удалось лишь случайно остаться не инвалидом, но если бы он хоть однажды вмешался в греческие разборки, то сейчас вряд ли б сидел живой и слушал пламенную речь Зиновия Мыркина.
    Вовик, Грек и глухонемые
    Друг В. В. Толик Лебедь посещал танцы до поры до времени безнаказанно, но однажды он купил с получки новый костюм шоколадного цвета и галстук розовый и решил, глупый человек, во всем этом щегольнуть.
    На другой день В. В. сидел у Толика в его дежурке электрика, и Толик, поддерживая отвисшую губу, рассказывал, как его выволакивали, как били и топтали и как ему удалось от них вырваться, до конца недобитым. В это время зашел в дежурку Коля, электросварщик. Высокий, белокурый молодой человек, с лицом слегка перекошенным от мучительных гримас, которыми постоянно вынуждены пользоваться глухонемые. Увидев Толика, Коля удивился и спросил знаками, что случилось. Толик знаками объяснил, что его побили. Кто, где и как? Выяснив подробности, Коля поинтересовался, что это за Грек и где можно его увидеть.
    Толик сказал (показал), что увидеть Грека наверняка можно по воскресеньям в начале вечера в окрестностях трамвайной остановки «Шестой поселок», а потом – около танцплощадки.
    Коля сказал: «Я (постучал себя ладонью в грудь) и мой друг (показал один палец) в воскресенье (семь пальцев) в шесть часов вечера (показал на часы и растопырил шесть пальцев) будем на трамвайной остановке (изобразил рельсы, трамвай, стоящих людей). Ты (ткнул пальцем Толика), я (ткнул себя), мой друг (один палец) встречаем этого, который (событие изображается маханием кулаков), и поговорим (будущий разговор описан с помощью высунутого языка и одного кулака)». Толик пробовал предупредить. Вас, мол, двое, а их целая шайка. Шайка не простая, а страшная, которую боится даже милиция (похлопал себя по плечу, показывая погоны). Коля показал: не беспокойся.
    Этим договором В. В. был крайне заинтригован. Он, конечно, слышал, что глухонемые дерутся ужасно. Они криков избиваемых не слышат и поэтому бьют до первой крови. Такая была легенда. Правда, В. В. уже видел, что не глухие и не немые, слыша крики и видя кровь, на этом не останавливаются. Но жизнь – это одно, а легенда – другое, и правило глухонемых бить до крови возбуждает страх перед ними, близкий к мистическому.
    Но какими бы особенностями глухонемые ни обладали, представить себе, что двое из них справятся с шайкой Грека, В. В. не мог и очень хотел посмотреть, как это будет выглядеть в жизни.
    Они с Толиком пришли к остановке чуть раньше времени и сидели на лавочке. Вскоре после шести подкатил трамвай, из него вывалились Коля и его друг, оба высокие, поджарые, белокурые, в одинаковых белых рубашках с короткими рукавами.
    Поздоровались. Второй глухонемой изобразил ногой на асфальте: С-А-Ш-А – Саша.
    Глухонемые знаками спрашивают Толика: где Грек? Толик показывает: сейчас узнаем. Узнать нетрудно. Надо увидеть кого-нибудь пошпанистей и спросить. Остановили одного:
    – Не знаешь, где Грек?
    – А хрен его знает. Только что был здесь. Эй, Витек, не знаешь, где Грек?
    – Да только что поехал на стадион. Там футбол сейчас.
    На следующем трамвае поехали к стадиону. Футбольный матч в самом разгаре – середина первого тайма.
    Купили билеты, вошли и на северной трибуне сразу увидели Грека. Он сидел как глава какого-нибудь азиатского государства или мафии. Места перед ним, сзади и сбоку заняты его телохранителями, то есть кодлой. Человек тридцать-сорок, не меньше. Интересно, что могут два, пусть даже очень здоровых и храбрых глухонемых сделать с таким количеством бандитов?
    Глухонемые заняли места в нескольких рядах позади Грека и стали смотреть футбол. В. В. подумал, что они, увидев всю грековскую кодлу, одумались и решили ограничиться просмотром матча.
    Наконец первый тайм окончился, перерыв. Грек остается на месте и шайка с ним. Коля пробирается к Греку сзади, трогает за плечо. Грек удивленно оборачивается. Коля показывает ему сначала ладонью снизу вверх: вставай, а потом большим пальцем: выйдем за ворота. Грек, как ни странно, послушно встает и идет. Вся шайка поднимается и – за ним. Лица настороженные, кулаки сжаты, кто-то лезет в карман, но отдельные члены шайки постепенно отстают и отдаляются. Может быть, отправились за подкреплением.
    Двинулись к выходу. Грек, рядом с ним Коля, к Коле приклеился Саша. Толик движется сбоку, а В. В. совсем на отшибе. Толик явно трусит, и В. В. тоже не по себе. Он вроде как бы и ни при чем, но греки приметливы и злопамятны.
    Они идут, и Грек по мере продвижения вперед льстиво изгибается и улыбается глухонемым такой заискивающей улыбкой, какие впоследствии В. В. видел на лицах членов Политбюро ЦК КПСС, обращенных к их Генеральному главарю.
    Вышли за ворота, и вдруг Коля левой рукой хватает Грека за грудки, поворачивает ловким рывком, толкает спиной вперед, прижимает к прутьям металлической ограды, коленом упирается в самое уязвимое место – и кулак правой руки приблизил к вздернутому носику Грека. Тот становится белым как снег, и видно: не способен не только драться, но даже рот раскрыть не может – оцепенел. И члены шайки тоже, как под гипнозом. Рассыпались полукругом, замерли, и совершенно очевидно, что, если предводителя на их глазах будут убивать, они в лучшем случае сбегут, а в худшем – так и будут стоять, окоченевши.
    Коля бить Грека не стал. Отведя кулак, он поманил пальцем Толика, потом каким-то быстрым и ловким движением схватил и подергал Грека за нос, что у глухонемых, как слышал В. В., считается очень большим оскорблением. Потом Коля с мычанием объяснил Греку на пальцах, что Толик его личный друг и что если еще когда-нибудь, что-нибудь…
    После чего оба глухонемых, Толик и В. В. покинули место действия.
    Через несколько дней В. В. встретил Грека на улице, шумно валившего навстречу со всей своей кодлой. Нашему герою стало немного не по себе. Единственное, на что он надеялся, что такую малость, как он, Грек не заметил и не запомнил. Но, оказалось, заметил, запомнил и даже очень. Когда они поравнялись, Грек глянул на В. В., замедлил движение, что-то провертел в своей несложно устроенной голове и вдруг заулыбался, закивал этим своим устройством, чем заслужил и ответный кивок. После чего оба разошлись, как в море корабли. Но с тех пор при всех встречах с В. В. Грек всегда здоровался первым, а уж о Толике и говорить нечего.
    Коммунизм – не молочные реки
    Пока В. В. предавался воспоминаниям, вечер завершился, Борисов и Женственный немедленно скрылись, а Зиновий Матвеевич Мыркин сошел к народу, которым с ходу был окружен. Ему были тут же рассказаны страшные истории. Старуха вечером, не очень даже поздно, выносила мусор и прямо возле мусорного контейнера была изнасилована группой подростков. Она кричала, соседи слышали, но никто-никто, вы представляете, совершенно никто не пришел на помощь. «А возле нашего дома, – сказала полная женщина, – четыре телефонные будки, и в каждой трубки сорваны, а на полу большие кучи наложены, вот вам и вся культура». – «Таких людей надо расстреливать», – заметил на это стоявший рядом с дамой седой ветеран, но непонятно, кого он имел в виду – даму или тех, кто накладывал кучи. Другой персонаж, помоложе, пытался у Мыркина выяснить, а что делать на улице курящему культурному человеку при совершенном, можно сказать, отсутствии урн. «Скажите, – горячился он, – вот я иду по улице, покурил, надо выкинуть окурок, а урны нет ни одной. Что мне делать с этим окурком: положить в карман? Проглотить? Что, скажите?»
    – Товарищ Мыркин! Товарищ Мыркин! – приземистый человек с крутым лбом, пытаясь повернуть внимание писателя на себя, дергал его за рукав. Наконец не выдержал и закричал истерически: – Товарищ Мыркин, я уже одиннадцатый раз к вам обращаюсь.
    – Да, я вас слушаю, – оставив нерешенной проблему невыброшенных окурков, Мыркин повернулся к приземистому. Тот немедленно выдвинул вперед ладонь для рукопожатия.
    – Тишкин, – с достоинством представился он. – Адам Христофорович. Моя супруга… – не оглядываясь, он протянул руку назад и вытащил из толпы круглую старушку в шляпе с опущенными полями… – Тишкина Антонида Петровна.
    – Очень приятно, – сказал Мыркин.
    – Товарищ Мыркин, вот вы говорите – культура поведения, внимательность, вежливость и все такое. А я расскажу вам случай. Вы знаете поэта Сергея Васильева?
    – Да, я с ним знаком, – сказал Мыркин гордо.
    – Так я вам скажу. Мы с супругой его очень любили. У него есть замечательные стихи. Особенно поэма о России. Мы прочли его биографию, узнали, что он сирота и все такое. Мы решили пригласить его к нам, накормить, напоить чаем. Я написал ему письмо, он не ответил. Я узнал его телефон и звонил ему несколько раз. Он все: некогда и все такое. А потом видит, я проявляю настойчивость и говорит: «Хорошо, завтра я поеду на машине на рынок, могу вас по дороге подобрать, и в машине поговорим». Сами понимаете, я отказался. Я еще много раз его приглашал, и вот он согласился. Пришел вечером, а у нас квартирка, знаете, маленькая, коридор темный, он идет, оглядывается, вздрагивает, боится, видать, что ограбят. А потом увидел нас с супругой, успокоился, посмотрел на часы и говорит: «Ну вот что, папаша, я человек занятой, времени у меня в обрез, давай выкладывай, что наболело, и я пойду». Ну, какой уж тут разговор! А ведь мы хотели как лучше. Супруга испекла кекс, я приготовил сто двадцать четыре вопроса, а разговора не получилось.
    …Было уже поздно, холодно и ветрено, когда два литератора, зрелый и начинающий, шли от Парка имени Горького к метро через Крымский мост. Мыркин нес под мышкой портфель. В. В. держал свою тетрадь за пазухой. Шли молча. Вдруг Мыркин повернулся к В. В.
    – Хотите, я вам почитаю свои стихи?
    – А вы и стихи пишете? – удивился В. В. Он думал, что тех, которые пишут стихи, называют поэтами, а писателями тех, которые пишут что-то другое.
    – Ну да, – сказал Мыркин. – Я все пишу. Слушайте. – Он переложил портфель из правой подмышки в левую, правой рукой потрогал очки и тихо-тихо сказал:
     Наша вера дана нам навеки
     И испытана нами в огне.
    Он помолчал, как бы вдумываясь в смысл уроненной фразы, и тут же, глядя В. В. в глаза, непримиримо возвысил голос:
     Коммунизм – не молочные реки,
     С берегами кисельными, не
    И опять замолчал так надолго, что В. В. успел удивиться: как это «с берегами кисельными не»? Оказалось, просто фраза еще не окончена и даже в следующей строке не завершилась.
     Заводь, затхлость мещанского быта
     В бесконечном засилье вещей.
     Коммунизм – это вечная битва
     И готовность погибнуть на ней.
     Как сказал Маяковский Владимир,
     Бытие – не еда и питье.
     Смерть принять коммунизма во имя —
     Это счастье твое и мое.
    В. В. растерялся. Ему, счастливому от проведенного сегодня вечера, столь необычного, такого, каких в жизни его никогда не бывало, хотелось, и даже очень, чтобы все без исключения стихи его нового знакомого, мэтра и учителя, ему понравились, но то, что он услышал, его смутило. Опять про коммунизм. Да что у этих семафорцев других, что ли, тем нет? Раньше он думал, что стихи про коммунизм люди пишут для денег или из каких-то деловых или тактических соображений. Но никак не для того, чтобы читать их кому-нибудь на мосту, ночью, хватая за грудки и рискуя опоздать на метро.
    – Ну как? – спросил Мыркин.
    Он, очевидно, ожидал от провинциала безусловного восхищения, и провинциал хотел восхититься, но не умел врать.
    – Извините, – сказал В. В., очень смущаясь. – Вашим этим стихам, как мне кажется, не хватает немного логики. Вы говорите, что коммунизм не молочные реки и не кисельные берега, но коммунизм истинный, обещанный нам классиками марксизма-ленинизма, предполагает не гибель, а именно молочные реки и кисельные берега и вообще полнейшее изобилие. От каждого по способности, каждому по потребности.
    Мыркин был удручен.
    – Простите, Володя, – спросил он, – у вас какое образование? Десять классов?
    – Да, – сказал В. В., – десять классов вечерней школы.
    – Стало быть, вы марксизм подробно не изучали?
    – Нет, не изучал.
    – Вот поэтому у вас об этой теории такие примитивные представления. Тот коммунизм, о котором вы говорите, это вульгарный коммунизм. Над ним еще Маяковский смеялся. Помните? «Для кого бытие, а для кого еда и питье определяют сознание». Именно на эту строчку я, кстати, и ссылаюсь в своих стихах.
    Будучи мало образованным, В. В. эти знаменитые слова Маяковского все-таки знал. Но в истинности сказанного сомневался. Если бытие не еда и питье, то что же оно? Однако от спора В. В. уклонился. Во-первых, надо было спешить на метро, а во-вторых, из очень близкого ему опыта он помнил, что споры о коммунизме могут дорого обойтись.

/ Полные произведения / Войнович В. / Замысел