• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Алданов М.А. / Бегство

Бегство [7/21]

Скачать полное произведение

    - Разумеется, правда! Как Бог свят!.. Мне сама Муся сказала.- Вот то-то и оно, что сама Муся... Я ничего не хочу сказать дурного, но Муся думает, будто в нее все влюблены. И великие князья ее на Невском заметили... Кажется, и Вильгельм ее где-то преследовал на курорте, лет восемь тому назад.- Что вы выдумываете, Глаша? - обиженно сказала Сонечка. - Никогда Муся ничего такого не рассказывает, а восемь лет тому назад она под столом бегала.- Не очень под столом.- Ну да, под столом. Ей двадцать два года, значит тогда было четырнадцать.- Скажем, что ей все двадцать четыре, значит было шестнадцать.- Да нет же, ей двадцать два!Глафира Генриховна улыбалась снисходительной улыбкой, означавшей: "Какая вы легковерная, Сонечка..." Она, впрочем, обещала молчать. Витя был "клоп", и его любовь была совершенно не нужна Глаше; но все же ей было неприятно, что закрепляется версия о новой победе Муси.Разговор с Глафирой Генриховной расстроил Сонечку. Вечером она долго плакала: думала и о Березине, и о близящемся Мусином отъезде, и о том, есть ли у нее талант, и о том, что ей в жизни делать. Сонечка вообще мрачным характером не отличалась и плакала редко, всего раза два-три в месяц, - и это несмотря на печальную зиму почти без всяких развлечений, на постоянное ворчание старшей сестры Анны Сергеевны, быстро старящейся классной дамы, несмотря на увеличивающуюся в доме бедность: ни одного платья сшить не удалось, - только два старых переделали, да и то домашними силами, плохо, так что даже иные мужчины, как Фомин, и уж, конечно, все дамы, немедленно признавали в них старые. Утешением было то, что Сонечка, несмотря на все невзгоды, очень похорошела в последнее время и была необыкновенно мила. Мужчины не сводили с нее глаз, - она это видела, да ей это говорила и Муся.- Я что, старая гвардия, - полушутливо, но и с грустью сказала ей как-то Муся в ответ на комплимент. - Теперь ваше время, Сонечка...- Мусенька, вы вне конкурса! - восторженно ответила Сонечка. - Я никого красивее вас не видала.Глафира Генриховна пренебрежительно улыбалась. Она не завидовала Сонечке: та была другого поколения, несмотря на малую разницу в годах.Почему-то в эту ночь Сонечка окончательно убедилась, что влюблена в Березина. В постели она долго ворочалась, поправляла и перекладывала подушку, а наутро не без гордости утверждала, что "не сомкнула глаз всю ночь", на что Анна Сергеевна, впрочем, возражала; "Ну, и врешь, мать моя, в двенадцать как убитая спала, пушкой было не разбудить..."К весне Сонечка была влюблена искренно и страстно. Шутки друзей тотчас это закрепили. Березин, признанный покоритель сердец, был польщен и стал уделять Сонечке немало внимания.- Свежая, милая девочка, с душой и, кажется, не без таланта. - говорил он Мусе. - Дара сценической речи у нее нет, я пробовал, и голосок слабый-слабый. Но для Великого Немого есть большие задатки. Она чуть-чуть напоминает мне Веру Холодную... Разумеется, как распускающийся нежный бутон может напоминать пышную розу. Березин в последнее время очень увлекался Великим Немым. Незадолго до октябрьской революции он подписал контракт с частным обществом, которое готово было дать до двухсот тысяч на постановку истинно-художественных фильм (тогда еще говорили фильма). Однако дело шло не гладко. Финансовый директор общества признавал чрезвычайно интересной теорию сцены, как кристалла-тетраэдра, но мрачно говорил, что наша публика еще до этой теории не доросла. Переубедить финансового директора было нелегко. Он очень ценил искусство, однако и себе знал цену: у него уже два раза в жизни дело подходило к миллиону. Вдобавок финансовый директор был туговат на ухо.- Вы говорите, милый, что надо идти на уступки вкусам толпы, - кричал Березин (убедительные интонации его превосходного голоса несколько теряли от крика). - Я это допускаю! Больше того, я на это иду!..
     - Зачем вы так кричите?.. Вы на это что?- Я на это иду, иду на это!.. Но ведь надо же и публику поднимать до нашего уровня, поймите вы это, милый, ради самого Господа Бога!- Почему вы думаете, что я не понимаю? Я прекрасно понимаю!- Поймите же, что это все-таки Некрасов!.. Поднимется ли у вас рука на Некрасова?- Понятное дело Некрасов, разве я не знаю? - отвечал директор, но в тоне его, и обиженном, и властном, чувствовалось, что у него рука поднимется и на Некрасова. - Верьте мне, Сергей Сергеевич, это я вам говорю, от одной лишней роли с Некрасовым ничего не сделается, Что?.. А я куда Зарину дену, если они с ней заключили этот проклятый контракт!.. И потом вы же и сами все насочиняли.- Господи! Но ведь я же развивал некрасовскую тему в полном соответствии с его духом, я развивал ее художественно! А эта ваша женщина в маске, извините меня, ни к селу, ни к городу!Финансовый директор печально, но твердо стоял на своем и не утверждал написанного Березиным сценария "Еду ли ночью по улице темной". Временно общество занималось фильмом старого типа, тем самым, в котором должна была играть Сонечка. Это Березина не удовлетворяло.- Нет, милая девочка, еще, видно, не доросли мы до настоящего художественного кино, - жаловался он Сонечке. - Трудно иметь дело с этими господами.- Сергей Сергеевич, у вас все выйдет изумительно! Все!- Посмотрим, посмотрим... А вот они хотят поставить фильмы на высоту, не останавливаясь ни перед какими затратами. При некоторых условиях это может быть интересно, - вскользь заметил Березин. - Разумеется, на началах аполитичности. Их дело создать материальную базу и предоставить художнику свободу. Я так им и сказал, и они на это идут, - добавил он и спохватился, заметив ужас на лице Сонечки. - Разумеется, без этого о моем участии не может быть и речи. Независимость художника мне всего дороже. И так на меня милые собратья собак вешают!В артистических кругах действительно недолюбливали Березина. В последнее же время актеры, разделявшие общую ненависть к большевикам, отзывались о нем очень резко. "Карьерист-перевертень, - да и таланта на грош!" - говорил старый знаменитый артист. Другие члены кружка тоже интересовались кинематографом, главным образом благодаря Березину. Беневоленский, оставшийся без заработка, был им привлечен к делу составления сценариев. К общему удивлению, автор непонятных стихов "Голубого фарфора" обнаружил в новом деле немалое дарование, быстро усвоил технику и составлял сценарии так, что сам финансовый директор чрезвычайно его хвалил и даже мягко ставил его работу в пример Березину. Беневоленский и написал, под руководством Березина, тот фильм, в котором Сонечка должна была играть роль Лидии. Муся, чрезвычайно чуткая к новым веяньям, одна из первых в Петербурге поняла, что больше не следует презирать кинематограф и называть его "пошлятиной", "позором нашего времени", - так же, как она в свое время одна из первых поняла, что надо перестать восторгаться "Миром Искусства" или (еще раньше) сборниками "Знания". Муся и прежде охотно ходила в кинематограф. Теперь она говорила об этом с несколько вызывающим видом и щеголяла разными техническими выражениями, - как подрастающие школьники щеголяют впервые заученными непристойными словами.Очень интересовалась кинематографом и Глафира Генриховна. Вид молодых, красивых людей, имеющих автомобили, обедающих в дорогих ресторанах, приятно ее волновал. После таких фильмов она выходила из кинематографа в настроении приподнятом и бодром, готовая к борьбе (в таком же приблизительно состоянии выходил из кинематографа Витя, повидав необыкновенные приключения необыкновенно энергичных людей, отряды вооруженных всадников, с места в карьер выносящихся из ворот гациенды). Трудная жизнь Глафиры Генриховны была подобна жизни полководца, вечно ведущего войну, от которой зависит все его будущее. Так, в сложных стратегических комбинациях, с постоянной оглядкой на противника, на обстановку, на поле сражения, проходили дни и годы Глаши. Никто ее не жалел. О ней все только и знали, что она злая и любит говорить неприятности. Глафира Генриховна и сама считала себя злой. Иногда она давала себе слово больше никому неприятностей не говорить - разве только изредка Мусе по дружбе. Но выполнить это было выше ее сил: почти все люди, которых она знала, были, по ее мнению, гораздо счастливее, чем она. Менее счастливы были, вероятно, горничные, извозчики, рабочие, но с ними себя сравнивать естественно не приходилось. От удара, нанесенного ей помолвкой Муси, Глафира Генриховна так и не могла оправиться. Муся делала блестящую партию в двадцать два года (про себя Глаша знала настоящий возраст Муси). У нее же был период полного затишья. В пору своих генеральных сражений Глафира Генриховна чувствовала себя, хоть нервнее, зато и много оживленнее. Свершились мировые события, шла великая война, создалось и пало Временное правительство, пришли к власти большевики, а Глафира Генриховна помнила одно и только об этом думала: Муся блестяще выходит замуж, а у нее никого нет. Она ненавидела Мусю тихой ненавистью и делала над собой усилия, чтоб не поссориться: Глафира Генриховна понимала, что ссора для нее гораздо невыгоднее, чем для Муси. Номера 35 и 36 выходили недурно. Сонечке казалось, что страсть и чисто материнская нежность вполне ей удаются. Но 37-й номер, самый важный, от которого зависела вся сцена, не выходил. Сонечка добросовестно старалась себе представить, как тигрица, с дикой ненавистью, может бросаться на человека, - прыжок все же не удавался. Березин требовал вдобавок, чтоб беззвучные движения губ вполне соответствовали произносимым словам. Сонечка добросовестно исполняла и это. Однако беззвучные движения губ, соответствующие длинной надписи 37-го номера, явно вредили яростному выражению лица, да и дошептать всю фразу до зеркала было совершенно невозможно. "Нет таланта!.. Не возьмут!.. Что ж тогда?" - с ужасом и отчаяньем думала Сонечка. Участвовать в фильме это значило целый день, - да, целый день! - проводить с Сергеем Сергеевичем. - "Вдруг он в меня влюбится и сделает предложенье? Говорит же Мусенька, - она ангел, - что он в меня влюблен!.. Нет, пока еще не влюблен, я чувствую, но вдруг? За это можно полжизни отдать!.." - Сонечка честно себя проверила. - "Полжизни? Может, я семьдесят лет прожила бы, значит, до тридцати пяти лет. Шестнадцать лет осталось бы... Ну, разумеется, сейчас готова!.. Да и почему семьдесят? Вот ведь бабушке было восемьдесят два. Тогда сколько?.. И потом детские годы считать нельзя... Если с шестнадцати и до семидесяти, или до семидесяти пяти, да разделить на два, сколько выйдет?.." Сосчитать было нелегко. Однако Сонечка ясно чувствовала, что согласна. "Какая я глупая! Да сколько бы ни было, разумеется, согласна! Хоть на следующий день умереть!.. Другие тоже вчера заметили, когда он на меня там посмотрел сбоку. Но если не возьмут, что тогда? Нет, надо, чтоб взяли, я этого добьюсь!" - в припадке бодрости подумала Сонечка. Она еще раз отошла на край комнаты - для разбега все же было мало места, - перевела дыханье, изготовилась, уронила розу и стремительно бросилась на зеркало, вытянув вперед руки, искривив лицо и яростно шепча: "Это ты, злодей, тайный..."Дверь открылась. В комнату вошла Анна Сергеевна. Сонечка сконфуженно остановилась.- Совсем с ума сошла, мать моя, - сокрушенно сказала Анна Сергеевна. Сонечка хотела было огрызнуться. Но вид у сестры был такой усталый, что Сонечке стало ее жаль. Она очень любила сестру, знала, что та работает целый день и имеет немало прав ворчать. У нее не было ни Сергея Сергеевича, ни кинематографа, ничего не было.- Что? В гимназии опять что-нибудь? Неприятности? - кротко и робко спросила Сонечка.- Трещит наша гимназия, - сказала Анна Сергеевна, села на стул и вдруг заплакала. Сонечка тоже заплакала горькими слезами.- Ничего, ничего, скоро я начну зарабатывать... Увидишь... Вот увидишь!.. Я тебе говорю!..- Все трещит, все! - вытирая слезы, говорила Анна Сергеевна.
    
    
    
    
     XV
    
     Аресты в городе все учащались и становились много серьезнее. В начале нового строя арестованных скоро освобождали или предавали суду Революционного Трибунала, который чаще всего приговаривал их к общественному порицанию. Но это длилось недолго. Теперь тюрьмы были переполнены, заключенные содержались в очень дурных условиях, и об их освобождении больше не было слышно.В числе арестованных в последние дни были знакомые Семена Исидоровича. Ему самому друзья настойчиво советовали не ночевать дома и лучше всего поскорее уехать из Петербурга. Вопрос, куда ехать, теперь решался сам собою. Все стремились на Украину. То, что Украина была захвачена немцами, уже никому не казалось препятствием, - сам Артамонов решительно говорил: "Что ж, батюшка, из двух зол надо выбирать меньшее!" - эта фраза почему-то очень его успокаивала.Украинская миссия в Петербурге выдавала паспорта неохотно, но для Семена Исидоровича, при его новых связях, дело затруднений не представляло. Ему выдали украинские бумаги немедленно, вне очереди и с особым почетом, даже как бы с торжеством. День отъезда, однако, назначен не был. Тамара Матвеевна переживала мучительную внутреннюю борьбу. Ей очень хотелось увезти мужа подальше от опасностей, грозивших ему в Петербурге; она понимала, что Семену Исидоровичу хочется ехать именно в Киев, где его несомненно ждала видная общественная роль. Однако Тамаре Матвеевне теперь было страшно оставлять Петербург. Кременецкие до войны каждое лето ездили всей семьей за границу, во время войны - в Крым или на Кавказ. Случалось Тамаре Матвеевне, с тех пор, как Семен Исидорович стал богатеть, уезжать и зимою, без мужа, вдвоем с Мусей, на Ривьеру, в Италию, - хотелось отдохнуть, заказать в Париже, в Вене новые туалеты, или просто, как говорил Кременецкий, людей посмотреть и себя показать (семья Меннера также уезжала зимою из Петербурга, но не за границу, а на Иматру, что было сортом пониже). Однако никакого сравнения с прежними путешествиями теперь, разумеется, не могло быть. Тогда все было ясно. Семен Исидорович, любивший порядок и определенность во всем, заранее заказывал билеты в международных вагонах, устанавливал дни отъезда и приезда, выписывал "аккредитив", всегда с излишком в добрую треть против того, что им было нужно, по мнению Тамары Матвеевны. "В дороге могут экстренно понадобиться лишние деньги. Или там тряпки какие-нибудь вам полюбятся", - энергично говорил он. Эту энергию, определенность и щедрость Тамара Матвеевна очень любила в Семене Исидоровиче, - они особенно ее умиляли. Ценила их в отце и Муся, называя "мужским началом". У Семена Исидоровича в дороге был всегда довольный, спокойный и уверенный вид, означавший, что все в полном порядке и что никаких неприятностей не бывает и быть не может.Теперь все было темно. Кременецкие не знали, на сколько времени они едут. Не ясно было даже, зачем они едут. Правда, каждый, кто мог, уезжал, и жизнь в Петербурге становилась все более тяжелой, но это определенности не вносило. Хуже всего было то, что Муся должна была остаться одна в Петербурге. Тамара Матвеевна расставалась с дочерью в первый раз. Это и само по себе было ей очень не легко, а теперь казалось Тамаре Матвеевне делом чудовищным. Вначале она о разлуке не хотела слышать и решительно доказывала, что, уж если ехать в Киев, то не иначе, как всем вместе.- Я знаю, Муся упрется как сумасшедшая, но, посуди сам, разве можно в такое время оставлять девочку одну в Петербурге? - с ужасом говорила Тамара Матвеевна мужу. - Где же это видано! Да и я там без нее с ума сойду!Семен Исидорович не согласился с женой, хоть и сам понимал, как все это тяжело и печально.- Муся невеста, отрезанный или почти отрезанный ломоть, - твердо сказал он, - и из этого надо сделать выводы. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.- Какие выводы? Какой гуж? Все уезжают всей семьей или остаются всей семьей. Одни мы! Наконец, пусть и он едет с нами, если так... - Он был Клервилль.Семен Исидорович улыбнулся.- Как же он может ехать на Украину, где хозяйничают немцы? Ты забываешь, что он человек военный, он английский офицер.- Ах, оставь, пожалуйста! Я уверена, что при твоих связях можно достать какое-нибудь разрешение. Разве этот Кирилленко не сказал, что для тебя они сделают все, что угодно? Семен Исидорович только развел руками перед такой политической беспомощностью и верою в его всемогущество.- Нет, золото, пожалуйста, не спорь: ему ехать в Киев совершенно невозможно, я тебе говорю. В Лондоне и в Берлине не будут считаться с тем, что он Мусин жених. Тогда, значит, расстаться до конца войны? Это, я прямо скажу, это было бы неблагоразумно! Он человек молодой... С глаз долой, из сердца вон, знаешь? Нельзя рисковать расстройством такой блестящей партии, всем счастьем Муси.Тамара Матвеевна испугалась: это ей не приходило в голову.- Лучше всего было бы, конечно, если б они теперь же, в два счета, повенчались... Если хочешь, поговори с ней. Но это, конечно, их дело, - сказал Семен Исидорович. На его лице выразилась крайняя деликатность. Тамара Матвеевна только вздохнула. Она склонялась перед мудростью мужа во всех важных вопросах, хоть часто удивлялась тому, как этот умнейший в мире человек не разбирается в некоторых практических делах: "Устроить свадьбу Муси в два счета! Это их дело! Он говорит об этом так легко..." Сама Тамара Матвеевна еще совсем недавно связывала с мыслью о свадьбе Муси представление об обедах, приемах, о подвенечном платье, и т. д. Теперь и она готова была на уступки. Она больше не говорила мужу, что сойдет с ума, расставшись с Мусей. Однако, когда Семен Исидорович получил украинские бумаги, Тамара Матвеевна в отчаянии сделала безнадежную попытку поговорить с дочерью.
     - Я думаю, Мусенька, - начала она, улучив удобную минуту, - я думаю на всякий случай необходимо приготовить эту бумагу и для тебя.- Какую бумагу, мама? - спросила Муся, сразу насторожившись при ласковом тоне Тамары Матвеевны. В последнее время все дома были раздражены и говорили друг другу неприятности.- Ну, этот украинский паспорт.- Украинский паспорт? Нет, это совершенно ненужно.- Почему, Мусенька, дорогая?- Потому что я не украинка. Это вы с папой украинцы, а я, слава Богу, родилась в Петербурге.- Какие пустяки! Пойми же, ведь это одна формальность.- Зачем же я буду проделывать такую странную формальность? Мне все равно скоро менять русский паспорт на английский, так хоть то по замужеству, и на английский, а не на украинский.- Хорошо, но если и тебе придется бежать отсюда?- Ах, вот что?.. Нет, мама, об этом вы и не заикайтесь. Вы отлично знаете, что я не могу уехать из Петербурга и не уеду.- Но почему же, Мусенька?- Потому что Вивиан остается здесь, - Мусе всегда было неловко называть жениха Вивианом в разговоре с матерью, хотя Тамара Матвеевна уже привыкла к этому и иногда сама называла так Клервилля, произнося имя "Вивиан" с особенной беззаботностью, как самое обыкновенное и ей привычное.- Но тогда, Мусенька... - начала было Тамара Матвеевна и остановилась, увидев раздражение на лице дочери. Муся прекрасно понимала, что хотела сказать Тамара Матвеевна: "но тогда пусть он теперь на тебе женится, перед нашим отъездом".У Муси с Клервиллем было с самого начала решено, что свадьба их состоится после окончания войны. Муся и сама не совсем понимала, почему ей нельзя было до того выйти замуж. Но так сказал Вивиан, и настаивать было больше, чем неделикатно.- Вы, мама, обо мне не беспокойтесь, - сказала Муся. - Со мной ничего случиться не может.- Ну, а если он уедет? - решительно спросила Тамара Матвеевна. - Ведь ихнее посольство уехало еще в феврале.- Он мне как раз вчера говорил, что останется по всей вероятности до конца войны в Петербурге, - ответила Муся. Это тоже было больное место: о своих служебных делах Клервилль очень сдержанно говорил даже с невестой. Муся до сих пор не знала, что он, собственно, делает в России и зачем ездит в Москву.- Это очень хорошо "по всей вероятности", - переходя в атаку, сказала Тамара Матвеевна. - Но ты должна помнить, он человек военный, он английский офицер, значит, его в любую минуту могут куда-нибудь послать. Например, не дай Бог, во Францию! Ведь в Лондоне не будут считаться с тем, что он твой жених!- Тогда его дело будет все решить, - сухо ответила Муся, перенося на мать раздражение, которое, в связи с этим вопросом, вызывал в ней Вивиан: "все решить" значило жениться.- Да, но пойми, что папа не может уехать, оставляя тебя в таком неопределенном положении.- В каком неопределенном положении? Да что же может со мной случиться? Денег вы мне в тайниках оставляете больше, чем нужно, на год хватит (Тамара Матвеевна так и замерла при этом слове "год", - мысль о том, что она может целый год не видать Мусю, была нестерпима). Кухарка остается, чего же в самом деле еще? Со мной будет жить Витя, ему теперь и ехать некуда. Вы сами видите, я в надежных руках.- Кстати, я хотела поговорить с тобой и об этом, - сказала, смущенно глядя на стол, Тамара Матвеевна. - По-моему, не совсем прилично, чтобы Витя оставался с тобой вдвоем на квартире, если мы уедем. Ведь он все-таки уже не ребенок.Муся весело расхохоталась.- Неужели не совсем прилично?- Представь себе! И не я одна, а папа тоже так думает!- Что ж, выгоните его на улицу, если он такой развратник и компрометирующий мужчина, - заливаясь смехом, сказала Муся. - Но ведь тогда я останусь совсем одна... Что же вы выиграете, мама?Муся на этот раз не проникла в мысли матери. Тамара Матвеевна, разумеется, нисколько не желала выгонять Витю. Напротив, она была искренно рада тому, что хоть он останется с Мусей. Под хитро выдуманным предлогом Тамара Матвеевна хотела добиться другого.- Знаете что, поселите с нами для приличия кого-нибудь еще, - сказала Муся, перестав смеяться. - Хотите, я приглашу Сонечку? Она будет страшно рада и ее сестра тоже: Анне Сергеевне как раз предлагают бесплатную комнату при ее гимназии. Хотите, мама, я возьму Сонечку? Тогда у меня будет совсем детский сад.Она опять залилась смехом.- Это, между прочим, совсем не плохая мысль, - поспешно сказала Тамара Матвеевна, - тебе с Сонечкой будет веселее, и я сама буду просить Анну Сергеевну... Но одной Сонечки мало, надо кого-нибудь посолиднее. Что ты скажешь о старике Майкевиче? Муся вытаращила глаза.- Помилуйте, мама! Вы, конечно, шутите? - с ужасом сказала она. - Зачем я возьму к себе этого старого идиота?- Муся, как тебе не стыдно! Он прекрасный, честнейший человек. Папа говорит, что Майкевич наш самый старый друг. Его еще покойный дедушка знал и любил!..- Мама, это очень хорошо, что его покойный дедушка знал и любил, я это очень ценю. Но согласитесь, это не резон, чтоб перевозить сюда старого, больного человека, за которым мне же пришлось бы целый день ходить. Нет, вы шутите...- Ну, если ты против Майкевича, тогда надо пригласить Глафиру Генриховну, - сказала Тамара Матвеевна, открывая, наконец, свои карты. Майкевич был выдуман для того, чтобы Муся легче проглотила Глашу. Тамара Матвеевна знала, что Муся Глашу не любит, и поэтому сама не слишком ее любила. Но она очень верила в деловитость и практические способности Глафиры Генриховны: на нее можно было положиться в случае каких-либо осложнений. То, что Муся оставалась в Петербурге, было безумием, - в отчаянии Тамара Матвеевна хотела по крайней мере окружить дочь надежными людьми, постарше Вити."Вот оно что", - сказала себе Муся. Ей показалось было, что Тамара Матвеевна хочет поселить с ними Клервилля. На это Муся не согласилась бы ни за что: жизнь рядом с Клервиллем до замужества была бы ненужной и неприятной переходной ступенью к настоящему и могла б настоящее испортить. Но мысль о Клервилле не приходила в голову Тамаре Матвеевне: по ее понятиям, совпавшим внешним образом с настроениями Муси, совершенно не годилось жениху жить на одной квартире с невестой.- Глашу? - переспросила Муся. Ей сразу представились приятные и неприятные стороны предложения. По этому вопросу Тамара Матвеевна с радостью почувствовала, что ее дело выиграно: она готовилась к энергичному отпору Муси.- Да, Глашу. Или Майкевича, или Глашу, выбирай, - твердо сказала Тамара Матвеевна, закрепляя завоеванную позицию. - Поверь, она в гостях у тебя, на всем готовом, будет очень милая. А что она интересная и интеллигентная, это ты знаешь... Она может спать в нашей комнате, - со вздохом добавила Тамара Матвеевна. - А Сонечка в будуаре. Или лучше Витю переведем в будуар, а Сонечку в его комнату. При всем гостеприимстве Тамары Матвеевны, ей не очень хотелось, чтобы чужие люди жили в ее спальной и в будуаре, нарушая порядок гнезда. Но делать было нечего.- Что ж, я ничего против этого не имею, - подумав, сказала Муся. - Глаша так Глаша. Да еще согласится ли она?- Она согласна, - проговорилась Тамара Матвеевна. - Ты ведь знаешь, она плохо живет с отцом, и он, кажется, получает финляндские бумаги и уезжает в Финляндию, а она ни за что не хочет... То есть, мы конечно, не уславливались с ней окончательно без тебя, но так, в общей форме, она согласна.- Ах, в общей форме она согласна? - тотчас раздраженно сказала Муся. - И отлично... Но зачем же ставить и выносить кровати из комнат? Пусть она спит у папы в кабинете на диване.- Что ты, Муся? Как у папы в кабинете! - испуганно возразила Тамара Матвеевна. На кабинет Семена Исидоровича нельзя было посягать ни при каких обстоятельствах и ни при каком строе.- Ну, ладно... Делайте, как знаете, - ответила Муся, устало зевая, как почти всегда после длинного разговора с матерью. Несколькими днями позднее был арестован один из адвокатов, довольно близко связанных с Семеном Исидоровичем. Выяснилось, что арестовавшие его люди в кожаных куртках, допрашивая прислугу, интересовались разными знакомствами адвоката. Между тем в телефонной книжке арестованного несомненно должен был значиться телефон Кременецкого. Тамара Матвеевна очень встревожилась и своей тревогой заразила Семена Исидоровича, хоть ему и дикой казалась мысль о том, что найденный в книжке телефонный номер может быть какой бы то ни было уликой или поводом для ареста. Друзья настойчиво советовали Кременецким бежать из Петербурга возможно скорее. Семен Исидорович наконец принял решение об отъезде и велел ускорить приготовления, которые до того делались медленно. Этим тотчас занялся весь дом. Сам Семен Исидорович, несмотря на протесты и мольбы Тамары Матвеевны, принимал участие в приготовлениях и даже помог Вите и горничной снести с чердака вниз тяжелый чемодан жены. Делал он это с видом очень простым, скромным и кротким, - такой вид мог быть у императора Карла V, когда он, в Страстной Четверг, стоя на коленях, мыл из золотого кувшина ноги двенадцати нищим старцам.- Оставь, пожалуйста, я тебя умоляю! Мы все сделаем без тебя! - взволнованно кричала Тамара Матвеевна. - Ты, кажется, забываешь, что у тебя почки!..
    
    
    
    
     XVI
    
     Послышался звонок. Витя оторвался от чемодана и пошел открывать дверь. В переднюю вошла высокая нарядная дама. Витя поклонился. Дама окинула его взглядом, - кто-либо из семьи или прислуга? - и, решив, что кто-либо из семьи, приятно улыбнулась.- Семен Сидорович дома?- Нет, его нет.- Ах, какая досада! - сказала дама. Она еще раз взглянула на Витю. - Может, он скоро придет? Я, пожалуй, подожду?- Тогда будьте любезны, пройдите сюда, - вежливо сказал Витя и проводил гостью в кабинет, где на диване лежали папки с бумагами, портфели, книги, а на ковре перед диваном был раскрыт чемодан. Витя, по просьбе Кременецкого, укладывал те вещи, которые Семен Исидорович хотел взять с собой в Киев.- Когда уезжает Семен Сидорович?- Кажется, завтра, - ответил Витя, решив, что можно сказать правду, если гостья все равно знает о предстоящем отъезде Кременецких: из предосторожности отъезд решено было держать в секрете. Но эта нарядная светская дама, конечно, не могла иметь отношения к большевикам.- Ах, какая досада! - повторила дама. - Может быть, Тамара Матвеевна дома? Нельзя ли мне повидать ее?- Ее тоже нет... Никого нет.- Господи, как же мне быть? А когда они вернутся?- Вероятно, не скоро. Перед отъездом разные дела в городе, - ответил Витя и подумал, что надо было это сказать еще в передней, а не просить даму в кабинет. - Не зайдете ли вы сегодня вечером?- Нет, нет, я никак не могу, никак, - ответила дама и даже руками замахала, точно Витя умолял ее прийти. Она неожиданно села в кресло.- Садитесь, пожалуйста, - сказал Витя и смутился под внимательным взглядом дамы.- А вы кто, молодой человек? - спросила дама. - Извините меня, но, может быть, я через вас могу передать? Я вас у них не встречала... Вы из их семьи?- Нет, но я теперь живу у Семена Исидоровича. Я с удовольствием передам.- Ах, ради Бога, передайте, я вам так благодарна, - сказала дама с силой, тоже несколько преувеличенной по значению ее слов. - Видите ли, в чем дело... Я Елена Федоровна Фишер, - сказала она, понижая голос и чуть опуская глаза, совершенно так, как после смерти мужа называла себя Семену Исидоровичу. - Вы верно обо мне слышали?- Да, разумеется, - сказал Витя и окончательно смутился: "Не надо было говорить "разумеется", выходит намек на то дело... Так вот она какая"...- Вот в чем дело. Позавчера уехал в Киев мой добрый знакомый Аркадий Николаевич Нещеретов... Вы запомните эту фамилию?- Да, как же, я встречал здесь Аркадия Николаевича, - сказал Витя. Он слышал о связи госпожи Фишер с Нещеретовым. - Я не знал только, что он уехал.- Да, позавчера уехал и, представьте, как-то очень экстренно, неожиданно. Я даже боюсь, уж не случилось ли что-нибудь? Мы были хороши с Аркадием Николаевичем, - стыдливым тоном сказала госпожа Фишер, искоса быстро взглянув на Витю, - и я никак не могла подумать, что он уедет, не простившись со мной. Но, очевидно, он не успел, говорят, ему угрожал арест. Хотя я не понимаю, почему он... Одним словом, он уехал. Между тем мне совершенно необходимо с ним снестись. Какое теперь сообщение с Киевом, вы знаете. Только и есть, что оказии, и вот я так обрадовалась, услышав вчера, что Семен Сидорович едет в Киев. Ради Бога, упросите его взять с собой это... - Она вынула из сумки письмо. - Я надеюсь, Семен Сидорович согласится оказать мне эту услугу?- Передать письмо? Семен Исидорович, наверное, охотно это сделает, он много писем везет... Адрес на конверте?- Нет, в том-то и дело. Я понятия не имею об адресе Аркадия Николаевича, знаю только, что он уехал в Киев. Но я уверена, что разыскать его там будет очень легко, ведь его все знают... Решительно все!- Да, конечно... По крайней мере, я думаю.- Но только одно, это очень спешно... Очень! Я умоляю Семена Сидоровича, как мне ни совестно, разыскать Аркадия Николаевича возможно раньше. Это так спешно и так для меня важно!- Я передам.- Ради Бога, передайте!.. Вы тоже едете с ними в Киев?- Нет, я остаюсь здесь.- Ах, вы остаетесь здесь, - с видимым интересом сказала госпожа Фишер. - Простите меня, как ваше имя?- Яценко.На лице Елены Федоровны выразилось удивление.- Яценко? Вы не сын ли бывшего следователя?- Да...- Вот как? То-то ваше лицо показалось мне знакомым: вы очень похожи на вашего батюшку... Я встречалась с вашим отцом, - сказала она неодобрительно. - Правда, в такой обстановке...

/ Полные произведения / Алданов М.А. / Бегство