• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Алданов М.А. / Бегство

Бегство [17/21]

Скачать полное произведение

    - Несправедливо? - переспросил он.- Да, многое несправедливо, - ответил журналист. - Большевики осуществляют то, о чем мечтали Оуэн, Моррис, Рескин и многие другие великие умы. И осуществляют это с энергией необыкновенной. Это мужественные люди, - решительно добавил он.И Кроми, и Клервилль одновременно подумали, что в вопросе о мужестве штатский журналист недостаточно авторитетный судья.- Вам, капитан, как прикажете? - спросил кассир. Кроми отошел к кассе.- Господа, когда кончится война? - спросил уныло журналист, самой интонацией подчеркивая полную безнадежность вопроса.- Через три года, - ответил Кроми, кладя деньги в карман.Кассир вздохнул.- Вашей жене приятно было бы слышать, - сказал он. - Или вашей невесте, майор.
     Клервилль засмеялся.- Франсис шутит, - сказал он. - Дела на Западном фронте складываются все лучше. Кроми, впрочем, все равно. Он и после войны выдумает что-нибудь необыкновенное. Если есть человек, не созданный для того, чтобы жить в Кенсингтоне, посещать скачки и играть в бридж, то это именно он.- Это верно, - сказал капитан Кроми. - У меня совершенно другие планы. Скорее всего я после войны приму участие в полярной экспедиции.Он с большой живостью принялся излагать свои проекты. Они были разные, но все отличались тем, что для осуществления их требовались нечеловеческая энергия и фантастическое счастье. Кассир, положив карандаш, с восхищением слушал капитана. Другие тоже заслушались. Капитан говорил очень хорошо и просто. У другого человека такие планы могли бы показаться хвастовством. Но в устах Кроми они хвастовством не казались.- Я знаю, капитан, что вы человек необыкновенный, - любезно сказал журналист, желавший загладить неприятное впечатление от своего отзыва о большевиках. - Лучшее доказательство вот это, - добавил он, показывая взглядом на длинный ряд орденов, украшавший грудь Кроми. - Но все-таки для одной человеческой жизни того, о чем вы говорите, слишком много. Надо бы пять или шесть.- Я сделаю все то, о чем говорю, - повторил капитан. И всем, журналисту, кассиру, служащим консульства, невольно показалось, что он действительно это сделает.- Кстати о ваших орденах, капитан, - сказал один из служащих. - Этот на красной ленте я знаю, это наш D.S.O. ["За служебное отличие" (англ.)] Белый рядом с ним русский Георгий, вы его получили за потопление гуннского крейсера. Но другие?Журналист, не давая капитану ответить, принялся объяснять служащему:- На шее это русская Анна, справа от Георгия Владимир... Капитан на своей подводной лодке прорвался в Балтийское море, наделав тысячу неприятностей гуннам.Все штатские англичане, даже левый журналист, называли немцев гуннами. Только Кроми и Клервилль говорили "немцы".- А медали?- Медалей и я не знаю.- Это медаль китайского похода 1900 года, - сказал Кроми и, в ответ на общее удивление, разъяснил: - Я мальчиком принимал участие в экспедиции Сеймура.- А это, - добавил Клервилль, - это медаль за спасение погибающих. Он вытащил кого-то из воды...
     Все смотрели с ласковым любопытством на Кроми. "Вот какие у нас люди", - с гордостью думал кассир. Служащие консульства заговорили о войне. Дела на западе шли прекрасно.- Если удастся восстановить русский фронт, гуннам конец.- Как же это может удаться?- Переворот...- Русский народ слишком пассивен для переворота. Притом русские любят деспотическую власть...- В сущности большевики унаследовали традиции царизма.- У нас все это было бы, конечно, невозможно.- Вспомните русское ничего... В душе каждого славянина есть мистическое начало, которое и сказалось теперь с такой силой у большевиков. В них есть много общего с героями Толстого...
     - Скорее Достоевского... Вспомните Грушеньку из этих "Братьев"... Я забыл их фамилию, проклятые русские имена! Она сожгла в печке десять тысяч фунтов.- Неужели сожгла в печке? Собственно зачем?- Мистическое начало.- Или босяки Горького... Это фанатики.- Но ведь Горький смертельный враг большевиков. Мне на днях перевели одну статью из его газеты... По-моему, его босяки скорее анархисты.- Это одно и то же... Я, впрочем, не читал босяков. Но я знаю все это по одной очень интересной статье в Times Literary Supplement. [Литературное приложение к "Таймс" (англ.)]- Господа, вы мне мешаете считать. Я чуть не сделал ошибки...- Пожалуйста, ошибитесь в мою пользу: это было бы очень кстати.
     - Он, когда ошибается, то в пользу казны.- Он, верно, думает, что казна нам платит слишком много.- Я ухожу... Вы остаетесь в консульстве? - спросил своего друга Клервилль.- Я тоже скоро уйду, но у меня деловое свидание.Они простились и вышли из канцелярии. После их ухода оживленный разговор о войне и о России продолжался. Кассир выплачивал жалованье, складывал расписки и отмечал крестами в общей ведомости тех, кто уже получил деньги.- Вам как? - спросил он подошедшего к кассе служащего.- ...Все-таки очень интересна эта восточная мистика, - говорил журналист. - Вы верно сказали о Толстом, но, по-моему...Со стороны лестницы послышались повышенные голоса. Разговор в канцелярии оборвался. Все с недоумением уставились в сторону двери: так в этом здании никто никогда не разговаривал. Голоса все росли и приближались. Кассир с изумленно-вопросительным выражением на лице положил карандаш на ведомость. Из второй комнаты канцелярии вице-консул высунул голову с высоко поднятыми бровями.- В чем дело? - недовольным тоном спросил он. Никто не успел ответить. Дверь с шумом распахнулась, и в комнату ворвалось несколько человек. У них в руках были револьверы. Кассир попятился назад и захлопнул дверцы железного шкафа.- Руки вверх! - прокричал визгливо первый комиссар.Все, застыв от изумления и неожиданности, выпученными глазами смотрели на вбежавших людей.- Руки вверх! - прокричал комиссар еще громче и визгливее. Один из служащих инстинктивным движением поднял руки. Мгновенно другие сделали то же самое. Пачка ассигнаций выпала из поднятой руки кассира. Он как-то дернулся, чтоб ее поднять, и не поднял. С полминуты все молчали в оцепенении.Вдруг за дверью, где-то совсем близко, гулко и четко грянул выстрел, за ним другой. Раздался отчаянный крик. Затем загремела пальба. Маруся на цыпочках пробралась по коридору, приоткрыла дверь и ахнула. "Наши, большевички!" - подумала она с испугом и с радостью.Вестибюль был полон солдат. Они неловко топтались на месте, напуганные роскошью посольства. Штатский человек, распоряжавшийся в вестибюле, что-то грозно говорил швейцару, который, вытянувшись, растерянно на него глядел. Здоровенный разведчик в матросской форме, с красным свежим шрамом на лице, упершись руками в бока, радостно смотрел на швейцара.- Вы, товарищ, будете отправлены на Гороховую, там разберут... Товарищ Лисон, арестуйте его.- Беспременно арестуем, дядя Полисенко, - отвечал человек в матросской форме, добавив несколько крепких слов. Он был навеселе. - Нарядили-то человека как, а? Вот дурак!.. Ну и дурак!..- Прислужники империалистов, - проворчал третий комиссар. - Добрались, наконец, до них...- Я и говорю, дурак, товарищ Шенкман. Паразит!Полисенко и Шенкман шептались с. озабоченным видом.
     - В мандате сказано: арестовать всех без исключения.- И отлично...- Ну и дурак! ну и империалист! - говорил весело Лисон, хотя вокруг стоявшего истуканом швейцара, ливрея которого, видимо, очень его забавляла. Он даже поскреб черным ногтем позумент ливреи. В это время сверху донесся визгливый крик: "Руки вверх!"- Так его... - радостно сказал Лисон. Крик повторился. - Так их!..- Товарищи, нижний этаж занят, теперь идем наверх, - взволнованно распорядился Полисенко и направился к лестнице в сопровождении Шенкмана. Солдаты нерешительно тронулись за ними. Маруся несколько разочарованно смотрела из двери: скандал от нее удалялся, и был он не такой, какого она ждала.Вдруг на площадке лестницы откуда-то сбоку появилась высокая фигура. Маруся узнала своего капитана. Лицо его было бледно. Сердце у Маруси внезапно забилось сильнее. Капитан, чуть наклонив голову, странно-пристально смотрел на поднимавшихся людей. Полисенко остановился, встретившись с ним взглядом. Передний солдат попятился назад. Лисон, оставив швейцара, медленно направился к лестнице, как-то подобравшись всем телом и слегка вдвинув голову в плечи. Настала мертвая тишина.- Кто... такое?.. Что... нужно? - спросил капитан. Он говорил медленно, с трудом подыскивая русские слова, не повышая голоса, очень спокойно и холодно.- А ты сам кто такое?.. - спросил Лисон.- Мы имеем мандат на обыск в британском посольстве, - сказал Полисенко. Он тотчас пожалел, что остановился и вступил в объяснения, и направился дальше. Капитан чуть передвинулся на площадке, загораживая дорогу.
     - Нет... мандат... в британски посольство, - ледяным голосом произнес он, медленно кивая отрицательно головой. Глаза его были неподвижны и страшны. У Маруси кровь все отливала от лица. Полисенко снова остановился и, побледнев, оглянулся на товарищей. Солдаты, тяжело дыша, надвигались. Один из них коротким шажком поднялся ступенькой выше. То же самое мгновенно сделали другие.- Ах, ты с... с..! А ну-ка, пропусти меня, дядя Полисенко, я ему набью морду, - негромко сказал Лисон и, отставив назад локти, наклонив голову набок, двинулся вперед. Капитан, столь же странно-пристально на него глядя, опустил руку в карман и неторопливо вынул револьвер - совершенно так, как если бы доставал из кармана портсигар или спички. Маруся негромко вскрикнула, отскочила от двери и снова высунула голову, едва дыша. Полисенко и Шенкман отшатнулись в сторону. Лисон изогнулся и с чудовищной бранью бросился на капитана. В ту же секунду грянул выстрел. Разведчик раскрыл рот, поднял руки, застыл на секунду и тяжело грохнулся назад на ступеньки лестницы, убитый наповал.- Товарищи! Что же это! - отчаянным голосом вскрикнул комиссар Шенкман. Капитан Кроми повернулся к нему, чуть прищурив глаз, прицелился и выстрелил. Шенкман ахнул, схватился за грудь и упал, обливаясь кровью.- Товарищи! - дико закричал Полисенко. - Товарищи!..Передний солдат с перекосившимся лицом бросился вверх по лестнице. За ним тяжело рванулись другие....Уткнувшись головой в подушку, Маруся больше получаса пролежала на каком-то диване. Она рыдала, не переставая.Солдат вошел в гостиную и, недоумевая, уставился на Марусю.
     - Мадам... Здесь нельзя... Надо туды идти, - медленно, стараясь быть понятным, сказал он.Маруся привстала с дивана и вытерла слезы.- Да вы кто? Англичанка? - спросил, изумленно глядя на нее, солдат.- Русская я... Прачка, - сказала Маруся.Солдат постоял, вздохнул и пошел звать начальство. Через минуту в гостиную вошел, в сопровождении того же солдата, человек в черной куртке.- Вы кто такая? - строго спросил он Марусю.- Русская... Трудящая... - тихо ответила она.- По-английски говорите? - спросил человек, но, посмотрев на Марусю, устыдился своего вопроса. - Вы прачка посольства?.. Бумаги есть?Маруся показала бумагу. Комиссар внимательно прочел, затем сделал внушение Марусе.- Теперь вы сами видите, гражданка, к чему приводит услужение империалистам. Вы будете после общей поверки отпущены на свободу, но вперед советую вам быть осторожнее... Отведите ее, товарищ, в приемную.Солдат повел Марусю по залам. Везде все было разгромлено. На полу валялись осколки стекла, поломанная мебель, кучи бумаг. Проходя мимо одной из комнат, Маруся увидела в ней арестованных англичан. Сидевшая на стуле дама с повязкой Красного Креста плакала, судорожно трясясь всем телом, держа перед собой в вытянутых руках густо окровавленный платок. Маруся опять заплакала навзрыд.Отпустили ее еще не скоро. Хоть ей и было сказано, что она свободна, стоявший у дверей вестибюля часовой никого не пропускал. "Подождешь", - с тупым упрямством говорил он всем. Маруся подняла с пола опрокинутый стул и села. Через некоторое время в вестибюле, по лестнице, на площадке забегали люди. Затем сверху повели арестованных англичан. Их было человек тридцать. Они шли по четыре в ряд, окруженные конвоем. Дверь посольства открылась настежь. С набережной донесся радостный гул, крики, затем звуки музыки. Часовой оставил свой пост и побежал вниз. Маруся выскочила за ним в вестибюль, оттуда на улицу. Контроля больше не было.На Неве прямо против посольства, наведя на него пушки и пулеметы, стоял миноносец. На борту выстроившийся оркестр играл "Интернационал". Вся набережная была залита народом. Какой-то оратор, взобравшись на скамейку, кричал, размахивая куском синей материи с вышитыми белыми и красными крестами. Толпа, не слушая, радостно-тревожно гоготала. Перед скамейкой люди в черных куртках сваливали что-то в кучу: бумаги, картины, портреты в рамах. Марусе показалось, что тут был и тот портрет, который она видела час тому назад в небольшой приемной посольства.- Этот символ, товарищи... - надрываясь, кричал оратор, стараясь перекричать музыку.- Так его!.. Здорово!..- Этот позорный символ империализма!..- Не слыхать!.. Ори громче!..Оратор со злобой повернулся к Неве и отчаянно замахал рукой в сторону миноносца. Матросы захохотали. Оркестр перестал играть.- Этот символ, товарищи, советский пролетариат его растопчет ногами! - прокричал оратор. Бросив британский флаг, он соскочил со скамейки на кучу и странно на ней затанцевал. Толпа гоготала все веселее.- Так их!..- Пляши, пляши!..- Империалисты проклятые!..
     В верхнем этаже посольства открылось настежь огромное окно. В окне показался человек в черной куртке, за ним другой, третий, - они что-то, видимо, приготовляли. Стало тише. Люди в черных куртках скрылись, затем появились снова, таща что-то тяжелое. Они перекинули ношу через подоконник и отпустили. Что-то мягко стукнулось о стену, слегка закачалось и повисло. Гул ужаса пронесся по толпе. Из окна вниз головой висело мертвое тело, со странно опущенными, точно вывернутыми, руками, привязанное за ноги к чему-то в комнате. Лицо убитого капитана было окровавлено и изуродовано.Внизу настала тишина. Затем оркестр заиграл "Интернационал".
    
    
    
    
     ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
    
     I
    
     Муся отворила дверь на звонок. Вошел Браун. Она почти не удивилась, точно именно его и ждала.- Ничего не случилось? - задала обычный вопрос Муся. Так в то время все в Петербурге встречали приходивших людей. Каждый гость казался вестником несчастья и чаще всего им оказывался. Не дожидаясь ответа, Муся добавила: - Повесьте шляпу... Сюда, пожалуйста. Они вошли в будуар. Во всей квартире слегка пахло лекарствами.- Нет, ничего не случилось, - садясь, ответил Браун, хоть она и не повторила вопроса. - А у вас что? Уезжаете? - спросил он, окидывая взглядом будуар. На ковре, на креслах и пуфах Тамары Матвеевны лежали чемоданы, коробки, несессеры. - Очень хорошо делаете.- Да, мы уезжаем, - ответила со вздохом Муся. - Вчера получили все бумаги, я, признаться, и не ожидала. У них ведь теперь полный хаос, верно, перед своим концом они совершенно потеряли голову: большинство англичан сидит в тюрьмах, а мистеру Клервиллю беспрепятственно выдали пропуск для отъезда. И мне тоже... Он достал такую бумагу...- Какую бумагу?- О том, что мы будто бы муж и жена, - сказала Муся, вспыхнув. - Мы и в самом деле тотчас обвенчаемся, как только приедем в Финляндию.- Поздравляю вас. Муся удивленно на него взглянула: это поздравление - в такое время - показалось ей неприятным, почти бестактным. "Но что же он мог сказать другое?.."- Помог голландский посланник, - продолжала она, переводя разговор. - Как странно, не правда ли? Голландия защищает в России англичан!.. Вы знаете, мистер Клервилль... - ЕЙ вдруг показалось глупым, что она называет жениха мистером Клервиллем. - Вивиан ушел из посольства за четверть часа до налета. Иначе он тоже сидел бы теперь в тюрьме... Если б не случилось хуже, как с тем несчастным.- Вы очень хорошо делаете, что уезжаете. Советую не откладывать: голландский посланник не всемогущ, а у них все меняется каждый день. Когда вы едете?- Думаем, завтра, - ответила смущенно Муся - А другие члены коммуны? - слегка улыбаясь, спросил Браун. Его улыбка тотчас объяснила Мусе, отчего она смутилась.- Другие остаются... Сонечка плачет целый день, но об отъезде слышать не хочет. Да и в самом деле, куда она поедет?.. О, дело не в том, что у нее нет средств! - поспешно сказала Муся, вертя на пальце узкое кольцо. - Мы предлагали ей денег, предлагали жить у нас. Ведь все-таки этот ужас долго длиться не может. Ну, еще три месяца, и они падут. Должны пасть, не правда ли?- Не знаю, - сказал он. - Вы куда поедете? В Англию?- Вивиан до конца войны человек подневольный, он сам не знает, куда его пошлют. А я поеду в Лондон... Я просила и умоляла Сонечку ехать со мной! Не хочет ни за что! Нет, дело, конечно, не в деньгах. Но вы сами понимаете: Сонечка, это петербургское дитя, вне Петербурга! Кроме того, у нее здесь есть и магнит... - Муся улыбнулась и тотчас стерла улыбку, как неподобающую в таких обстоятельствах.- А Глафира Генриховна?- Ведь она больна, - сказала со вздохом Муся. - Вы не можете себе представить, как это событие на ней отразилось!- Какое событие?- Арест Горенского, разумеется!.. Я не буду от вас скрывать: между ней и нашим бедным князем был роман! Извините это глупое слово, ну, не знаю, как сказать... Да я и сама хорошо не знаю, что именно у них было. По-видимому, он ей сделал предложение... И представьте, в тот самый день, когда его схватили. - Голос Муси дрогнул. - Он в этот день должен был у нас обедать, не пришел. Ночевать тоже не пришел. На следующее утро она бросилась с Никоновым искать, металась по всему Петербургу, обивала пороги. Нельзя описать, какую энергию она проявила! И только то удалось узнать, что его арестовали! За что, почему, не говорят. Я уверена, он ни в чем не повинен, во всяком случае ничего серьезного. Однако вы понимаете, что значит теперь арест... Вчера Глаша свалилась! Сильный жар, и кровь пошла горлом... Доктор, правда, успокаивает, но не очень... Вы догадываетесь, каково мне теперь уезжать!Муся вынула платок и вытерла слезы.- С ней остаются Сонечка, Витя, а из старших Никонов, он к нам переезжает... Что же мне делать, Александр Михайлович, если Вивиану приказано выехать?- Разумеется, вы должны ехать с ним.- Ведь, правда, должна?.. Но так это тяжело и больно!Она помолчала, ожидая, что Браун теперь скажет, зачем пришел.
     - Как по-вашему, что может быть с бедным Алексеем Андреевичем?- Думаю, что он погиб, - ответил кратко Браун.Муся с ужасом на него уставилась.- Как погиб? Вы думаете, его могут... расстрелять?- Если уже не расстреляли.Она заплакала. Весь город говорил о начавшемся терроре, но ей не верилось, что князь может быть расстрелян.- Извините меня...Браун встал, прошелся по комнате и снова сел. Он, видимо, со скукой ждал, чтобы Муся перестала плакать.- Александр Михайлович, может быть, вам что-нибудь известно и вы не договариваете?- Нет, я ничего не знаю.- Наверное? Дайте честное слово.- Даю вам слово. Я знаю только, что в городе ежедневно расстреливают людей сотнями. Думаю, что все арестованные, - люди обреченные.- Боже мой!.. Неужели ничего нельзя сделать?.. - вытирая слезы, спросила Муся.- Ничего нельзя сделать.- Найти какой-нибудь ход?.. Александр Михайлович?.. Ведь надо же...- Я никакого хода не знаю.- Но ведь есть и среди них порядочные люди!.. Александр Михайлович, мне Фомин в свое время говорил, что к князю очень хорошо относится Карова, знаете? Они вместе служили... Он говорил мне, что вы с ней хорошо знакомы? Теперь она в этой Чрезвычайной Комиссии... Как вы думаете?- Я о ней думал. Но она ничего не сделает. Попробуйте... Предупреждаю только, одна ссылка на меня погубит того, кто сошлется.- Вот как?.. - Несмотря на свое волнение, Муся с любопытством взглянула на Брауна. - Значит, неверно, что она порядочный человек? Если вообще среди них есть порядочные...- Послушайте, - сказал нехотя Браун. - Бывает так, знаешь человека годами и думаешь, что хорошо его знаешь: хороший, порядочный, благодушный человек. А вот, в один прекрасный день, разговариваешь с ним - и вдруг, по оброненному замечанию, по брошенному взгляду, по легкому смешку, видишь, сколько в нем мелкого, злобного, низкого... Вот так было у меня и с Каровой. Да, если хотите, она по природе недурной человек. Но это до первого прорыва другого мира. Жизнь была с ней неласкова. Она за это теперь платит, сама того не зная, сама собой любуясь.- Я все-таки пошлю к ней Никонова.- Это связано для него с риском.- Григорий Иванович совершенно бесстрашный человек. Он ходит по их учреждениям и всячески их в глаза ругает... Прямо сумасшедший!.. Если б вы знали, как он себя вел в эти дни, как он работал для князя, для Глаши, которую он, кстати сказать, всегда терпеть не мог! Я только теперь оценила по-настоящему Никонова.- Боюсь, что его попытка будет безнадежна.- Все-таки я надеюсь, что вы ошибаетесь, когда так ужасно говорите о князе... Но если!.. Боже мой, с ней что тогда будет?- С кем? - рассеянно спросил Браун.- С Глашей, разумеется, - ответила Муся с некоторым раздражением. Невнимание задевало ее и теперь.- Да, ее очень жаль... Они будут и дальше жить на этой квартире?- Все четверо, с Никоновым. Я им все оставляю, и квартиру, и деньги.- Сколько? - спросил Браун простым тоном, точно не находил ничего неуместного в своем вопросе.- Я не знаю, сколько, - ответила Муся. - Все, что у меня есть. Правда, у нас осталось не так много. Папа должен был нам переводить из Киева, но...- Сколько же у вас есть денег? - повторил вопрос Браун. Муся, невольно подчиняясь его тону, назвала приблизительную цифру: она сама плохо знала, сколько еще оставалось в тайниках.- Я им с радостью оставила бы и свои драгоценности, но они стоят недорого, а теперь в Петербурге вообще ничего не стоят, - сказала Муся. - У Глаши тоже что-то есть: жемчуг, серьги... У Сонечки и у Вити нет ничего, однако Сонечка уже немного зарабатывает в кинематографе, и ей обещают прибавку. А из Англии я смогу им присылать. Ведь оттуда верно удастся?.. Во всяком случае на первое время они трое обеспечены.
     - Вы говорите, трое, - сказал, помолчав, Браун. - Виктор Николаевич дома?- Витя? Нет, я его послала к доктору, в аптеку, еще куда-то. Он так убит тем, что я уезжаю, - вставила Муся, и опять лицо ее осветилось той из ее прежних улыбок, которую она себе бессознательно запретила. - Но что вы хотели сказать?- Я хотел вам сказать, что Вите тоже необходимо уехать и притом возможно скорее... Должен вам сообщить, Марья Семеновна, он состоял в одной организации, которая теперь выслежена и разгромлена.- Не может быть! - сказала, бледнея, Муся. - Не может быть!- Да... Я не думаю, чтобы Чрезвычайная Комиссия знала об его участии в этой организации. Я даже уверен, что там о нем ничего не знают. Слежки за ним не было, иначе его давно схватили бы. Никто из арестованных до сих пор людей об его участии не имел понятия, так что непосредственной опасности нет. Но все-таки... Могли выяснить, что Горенский бывал у вас. Да вот, вы говорите, Глафира Генриховна открыто о нем хлопотала. Если Витю начнут допрашивать, он, по юности и неопытности, может наговорить лишнего. Тогда он погиб.- Господи!..- Я именно для этого к вам зашел. Повторяю, ему необходимо уехать возможно скорее и лучше всего за границу. На юг отсюда теперь пробраться гораздо труднее.- Что вы говорите! Боже мой!Браун, щурясь, смотрел на Мусю.- Надо уехать за границу, - повторил он.- Но как же это сделать?.. Бежать нелегально? Ведь это безумие! Я с ума сойду! - сказала Муся, совсем так, как говорила Тамара Матвеевна.- Есть возможность уехать за границу легально, - ответил Браун. Он вынул из бокового кармана большой желтый запечатанный конверт. - Здесь немецкий паспорт. Главе организации удалось достать немецкие паспорта для нескольких лиц. С пропуском, со всем, что нужно. Приметы вставлены, по моим указаниям, точно. Этот паспорт может считаться вполне надежным документом. Ваш юноша вдобавок прилично говорит по-немецки. Он должен, разумеется, старательно изучить свой новый документ.Муся смотрела на Брауна выпученными глазами. "Значит, и он принимал участие в организации! - подумала она, только теперь это сообразив. - Ну да, иначе откуда он мог бы знать? Наверное он-то и ввел князя и Витю... Какая низость! - чуть не сказала она вслух. - Мальчика повести на такое дело!.."- Витя отсюда не уедет! Он не захочет оставить отца в крепости - Какая польза отцу Вити от его пребывания в Петербурге?- Никакой, разумеется, но...- Убедите его уехать. Вы, кажется, имеете влияние на молодого человека... Сказать правду, я думаю, что его отца уже кет в живых. Я знаю достоверно, что заключенных расстреливают ежедневно партиями, по алфавиту. Хорошо, если начали с буквы а, тогда до него далеко. Но могли начать и с последней буквы. Во всяком случае дойдут очень скоро.Он сказал это просто и жестко. Муся молча с ужасом на него смотрела.- Придумайте что-нибудь. Скажите, что из-за границы можно будет посылать продовольствие в крепость, что за границей можно будет найти связи. Я думаю, его обмануть нетрудно.- Я постараюсь. Да, конечно, ему надо бежать... Но это так неожиданно...- Если он останется здесь, то, вероятно, погибнет и притом без всякой пользы. С этим же паспортом он почти наверное проедет благополучно: на Финляндском вокзале контроля никакого, а в Белоострове пока не очень подозрительны... Кстати, ему необходимы финляндские деньги: русских не принимают даже на вокзале. В конверте, который я вам дал, кроме паспорта и пропуска от Смольного, есть три тысячи финских марок. Это то, что организация может ему дать. А дальше, мой совет ему: из Финляндии кружным путем ехать на юг России. Там он, как смелый юноша, может пригодиться.- Ну, это мы посмотрим, - сердито сказала Муся. "Здесь чуть не довел мальчишку до расстрела и еще куда-то посылает его воевать!.. Никуда я Витю не пущу, лишь бы через границу проехал. Уж если так, то со мной и будет жить, пока Вивиан не вернется"... этот новый план не. был неприятен Мусе, он только появился слишком внезапно. У нее шевельнулась мысль, что, быть может, Вивиан будет не очень доволен. "Bce равно, там увидим..." - Но если его не пропустят и арестуют на границе?Браун развел руками.- Все может быть, - сказал он. - Однако риск невелик. Во всяком случае оставаться в Петербурге гораздо опаснее... Вы едете завтра? Виктору Николаевичу я советовал бы тоже уехать не мешкая. Как вы едете: через Финляндию или морем?- Мы едем в Финляндию. Вероятно, там пробудем некоторое время.- Вот и отлично, значит там и встретитесь с Витей. Я думаю, вам удастся его убедить, - с улыбкой добавил Браун.- Все это так ужасно! Так для меня неожиданно! Да... А вы? Вы что предполагаете делать?- Я тоже, вероятно, уеду, - кратко ответил Браун, прекращая сухой интонацией дальнейшие вопросы. - Пожалуйста, передайте от меня Вите следующее: чтобы он, во-первых, ни в каком случае меня не искал, во-вторых, чтобы и не заглядывал туда, куда ходил до сих пор.- Это куда?- Туда, куда ходил до сих пор, - повторил так же Браун.Муся испуганно на него смотрела. Ее раздражение исчезло, тон Брауна внушал ей непривычную робость. "Как он, однако, осунулся... Верно, он и сам сейчас подвергается большой опасности, - подумала она, - Боже мой, когда конец? Когда конец?.."- Туда, куда ходил до сих пор, - покорно повторила она. - Я скажу, но...Браун встал, не дослушав.
     - Прощайте. И не сердитесь на меня. У всех есть родные и близкие, - сказал он, отвечая на ее невысказанный укор. - Желаю вам счастья.Муся тоже встала, взглянула на него, затем опустила глаза. Она была очень взволнована.- Постойте... Я хотела вас спросить... Сама не знаю, что... Вы не хотите ли повидать Глафиру Генриховну? Надо бы и с ней посоветоваться...- Что ж ее беспокоить? Ведь она лежит? Передайте ей мой искренний привет и пожелания скорейшего выздоровления, - сказал Браун.Эти сухие слова ее резнули. "Пожелания скорейшего выздоровления", точно письмо заканчивает! Какой он странный!.."- С вами когда теперь увидимся, Александр Михайлович?.. Где?..Он нахмурился и поцеловал ей руку. С минуту они молча смотрели друг на друга. "Он все понимает... Гораздо больше, чем мне казалось", - подумала Муся. У нее вдруг опять подступили к горлу рыданья.- Ну, прощайте... Извините, что взволновал вас.- До свиданья, Александр Михайлович, - сказала Муся. - Дай Бог... Дай Бог, чтобы...Она заплакала.
    
    
    
    
     II
    
     Ильич лежит в Москве, тяжело раненный при исполнении революционного долга, лишь по чистой случайности не убитый преступной женщиной, изменившей рабочему классу. Здесь в Петербурге предательски убит товарищ Урицкий. Банкиры Антанты покрыли всю пролетарскую страну густой цепью военных заговоров. Перед советской властью стоит альтернатива: погибнуть или бороться изо всей силы, никого не щадя и не останавливаясь ни перед чем. Классовое сопротивление буржуазии может быть сломлено лишь классовым насилием пролетариата, которое не может не отлиться в форму террора. Не понимать этого, сравнивать пролетарский террор с террором буржуазным или царистским, могут только люди, не имеющие представления о марксистской идеологии и о диалектике истории. С железной руки надо снять бархатную перчатку. Лицемерные принципы гуманной демократии должны быть принесены в жертву принципам классовой революции. Вдобавок рабочие массы настойчиво требуют от партии решимости и воли. Если они их не увидят, они сами возьмутся за дело и затопят страну потоками крови врагов. Эту схему обсуждать уже давно не приходилось, - она была одобрена партией. Однако Ксения Карловна иногда мысленно восстанавливала весь круг мыслей: схема и успокаивала ее, и ласкала в ней своей стройностью чувство красоты.
     Карова мужественно-стыдливо говорила ближайшим партийным друзьям, что свою новую должность она приняла "не без тяжелой внутренней борьбы". И в самом деле, когда Ксении Карловне неожиданно предложили занять важный пост в Чрезвычайной Комиссии, она немного смутилась и попросила несколько часов на размышление. Размышлять ей в сущности было не о чем: за Карову, как почти за всех ее партийных товарищей, неизменно размышляла двадцатилетняя груда брошюр. Смутным, почти бессознательным воспоминанием о чем-то в этой груде была и самая просьба о нескольких часах на размышление. И когда вожди проникновенно говорили Каровой, что, предлагая ей боевой пост, особенно ответственный при создавшейся конъюнктуре, партия требует от нее жертвы, - это также было из брошюрной груды. Прежде, работая в Коллегии по охране памятников искусства, Ксения Карловна руководилась другой схемой, тоже одобренной партией: пролетариат должен обогатить свою сокровищницу лучшим из того, что создало искусство буржуазного класса. Новая схема была менее привлекательна, но гораздо более драматична; Ксения Карловна очень любила драму. После нескольких часов размышлений, выйдя победительницей из внутренней борьбы, Карова заявила вождям, что видит в сделанном ей предложении доказательство высшего партийного доверия и не считает себя в праве отказаться. Об этом говорили в ответственных кругах, - Ксения Карловна знала, что говорят о ней с восхищением.Между Каровой и ее единомышленниками непрерывно шел духовный ток, отчасти и составлявший грозную силу партии. То, что понимал Ленин, понимали все его ученики, от светочей теории до рядовых работников, - разве только ученики понимали это с небольшим опозданием, которое весьма способствовало культу учителя. На верхах партии, собственно, не очень интересовались вопросом, почему Карова согласилась пойти в Чрезвычайную Комиссию. Однако там немедленно выделился подновленный образ Каровой. Прежде всего этот образ выделился в ее собственном сознании и облекся в форму партийного некролога. В уме Ксении Карловны замелькали обрывки фраз, доставлявшие ей и моральное, и психологическое, и в особенности эстетическое удовлетворение: "...Но под этой суровой личиной скрывалось нежное любящее сердце"... "В этом хрупком теле шил мощный дух борца за лучшее будущее"... "Внешняя суровость в отношении врагов пролетариата была лишь самоотверженно принятой маской, прикрывавшей у Каровой доброту, застенчивость, тончайшую духовную стыдливость..." Разумеется, никто из партийных товарищей не сочинял некролога Ксении Карловне; но соединявший их всех умственный ток был столь силен, что, если б любому из них действительно пришлось писать ее некролог, то он у всех непременно вылился бы именно в эти выражения. Ксения Карловна не выполняла в Чрезвычайной Комиссии обязанностей следователя и почти не встречалась ни с теми людьми, которых казнили, ни с их близкими, - только изредка, мельком, их видала. В первое время она о прошедших мимо нее людях вспоминала с тяжелым чувством. Однако логические доводы и некрологические фразы ее немедленно успокаивали. Помогала также шведская гимнастика. Стальной стиль партии не очень позволял коммунистам делиться внутренними переживаниями друг с другом. Но испытанные работники, стоявшие выше подозрений в сентиментальности, иногда внутренними переживаниями делились, - на вечеринках или в другой благоприятной обстановке. Карова тогда со вздохом говорила, что работать "тяжело, ох как тяжело!" Одному из товарищей, написавшему брошюру о материалистической этике пролетариата, Ксения Карловна даже как-то со стыдливой искренностью призналась, что ее мучат кошмары: "мальчики кровавые в глазах". Стыдливая искренность и повышенная требовательность к себе составляли признанную особенность Каровой, - собеседник, тотчас оценивший красоту ее слов, с чувством пожал ей руку и напомнил о любви к дальнему и о железных человеколюбцах французского террора. Ксения Карловна, впрочем, не совсем лгала, - некоторую тяжесть она и в самом деле испытывала, но и кошмары, и кровавые мальчики к ней перешли из той же двадцатилетней груды, в которую материал поступал из самых разных источников. В действительности Карова была от природы совершенно лишена дара воображения и решительно ничего представить себе не могла.Работа ее имела преимущественно письменный характер; Ксения Карловна читала, обсуждала и подписывала бумаги с ровными большими полями, с аккуратно отбитыми, пристойными, привычными фразами. Пишущие машины очень облегчали работу. Слова: "слушали", "постановили", "к высшей мере наказания", отбивались ровно и четко, что в разрядку, что в особую строку, всегда на надлежащем месте, на равном расстоянии, по одному вертикальному уровню. В первый раз подписаться под такой бумагой было нелегко, потом стало привычнее и проще. А теперь трудно было уследить даже за тем, чтобы по каждому делу была составлена бумага, чтобы не перепутали фамилий и имен. За этим Карова следила очень строго.Лишь в самые редкие минуты она точно просыпалась от сна: это и в самом деле обычно бывало ночью. В ту пору внезапно откуда-то выскользнуло и разнеслось по России слово "чекист"; официально полагалось говорить: "разведчик", - это название было хорошее, военное, что всегда очень ценилось в партии. В новом же слове был чрезвычайно неприятный оттенок: нечто порочное и хихикающее. Впервые при Ксении Карловне произнес, с кривой усмешечкой, это слово один из ее сотрудников; оно сразу ей не понравилось. Ночью Карова внезапно проснулась, со словом "чекистка" в мозгу, и без всякой причины, ровно ничего себе не представляя, затряслась, как в лихорадке. Ксения Карловна скоро собой овладела: и глупые слова, и клеветнические выпады контрреволюционеров не могли иметь никакого значения. Однако то же самое с ней произошло еще раза два. Потом прошло и это. Она переменила обстановку и переселилась из "Паласа" на Гороховую, - на переезды уходило драгоценное время. О Каровой в партийных кругах говорили: "работает, как угорелая, восемнадцать часов в сутки"; то же самое говорили о многих других видных работниках, - почему-то всегда указывали именно "восемнадцать часов". Это было сильным преувеличением, но действительно Ксения Карловна почти все вечера проводила на Гороховой за работой.В ее отделе тишина нарушалась сравнительно редко. Работа имела большей частью спокойный будничный характер. Никаких садистов, кокаинистов, сумасшедших Карова в Чрезвычайной Комиссии не встречала. Водку пили очень многие, достать ее там было легко; но и водку пили не до полного опьянения (этого главное начальство не потерпело бы). В общем дух был напряженной деловитости, стальной или железной, как везде в партии, - только с более выраженной беспокойной усмешечкой, с легким подмигиваньем друг другу, приблизительно означавшим: в случае чего всем все равно болтаться на веревочке. Ксении Карловне очень не нравилось, что среди сослуживцев и подчиненных были наглые люди, были взяточники, были бывшие охранники. В одном из своих докладов она прямо писала: "наряду с испытанными и драгоценными элементами в органы В.Ч.К., к сожалению, по отсутствию кадров, проникли элементы патологические, делающие возможными нежелательные и компрометирующие партию эксцессы". Но на верхах, как оказалось, это знали, - сам Ильич со смешком признавал, что тут ничего не поделаешь: нужны, нужны и такие, потом и до них доберемся.

/ Полные произведения / Алданов М.А. / Бегство