• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Алданов М.А. / Бегство

Бегство [10/21]

Скачать полное произведение

    - Нам це до дрибничок вiдомо, - раздраженно ответил скорбный человек. - Ми цю людину знаемо: несмiслива и слабодуха. Треба расшукати пiдходящих мiнiстров и не можу без великого жалю згадати...- Семен Исидорович занимает какой-либо пост? - осведомился Фомин со все возраставшей робостью в тоне.- Пока нет, - несколько уклончиво ответила Тамара Матвеевна. - Ему предлагали самые важные посты, но он хочет присмотреться поближе.- Присмотреться поближе, - глупо-растерянно повторил Фомин.- Да... Вы не можете себе представить, как его здесь встретили, как его сразу все оценили! Он стоит теперь над всеми партиями и просто для них всех незаменимый человек, мне это говорил сам... (Тамара Матвеевна назвала новую фамилию, которую Фомин слышал тоже в первый раз в жизни). - Но теперь здесь создалось довольно тревожное положение из-за этих хлiборобов, - нерешительно выговорила она.- Из-за кого? - переспросил испуганным шепотом Фомин.- Из-за хлеборобов, - повторила Тамара Матвеевна, заменив для ясности букву i буквой е.- Что это такое?- Это здесь такая группа... Семен Исидорович находит ее слишком реакционной... Между прочим в ней теперь играет большое значение Нещеретов.- Он хлебороб? У меня есть для него письмо.- Вы его скоро увидите... Семен Исидорович находит...- ...Чи ж це правда? Hi, нi, це наклеп прихильников старого режиму, - говорил Семен Исидорович.Пожилой человек упрямо покачал головой и поднялся. Тамара Матвеевна тоже встала. Гость простился с ней и слегка поклонился Фомину. Кременецкий вышел за ним в переднюю.- Теперь пойдем завтракать, скоро час дня, - оказала Тамара Матвеевна. Вид у нее был по-прежнему сконфуженный. Фомин сокрушенно молчал.- Ну-с. вот я и освободился, - сказал с улыбкой Семен Исидорович, возвращаясь из передней. Улыбка у него была веселая, но тоже какая-то не совсем уверенная. - Так как же, любезнейший мой Платон Михайлович, а? - произнес он, взяв Фомина руками за плечи.- Да так. Ничего, - неопределенно ответил Фомин.- Ничего?.. Ну-с, ладно, соловья баснями не кормят. Идем, батюшка мой, в ресторан.- Давно пора. Ты с утра ничего не ел и ты знаешь, как это тебе вредно, - начала Тамара Матвеевна. - Ты прямо губишь себя всеми этими заседаньями...- О своем здоровьи я буду думать в менее ответственное время. Идем!- Кстати, в ресторане мы, наверное, увидим и Нещеретова, - сказала Тамара Матвеевна. - Он всегда там обедает, так что если вам нужно передать ему письмо...- Ну, где там он будет сейчас разыскивать письма: у него их, верно, сто. как было у нас. Идем... Нещеретов теперь чистогерманской ориентации, - пояснил Фомину Семен Исидорович. - Я, как вы знаете, всегда не очень его жаловал: толстосум и невоспитанный человек. Однако не могу отрицать: огромного размаха мужчина и в своей области прямо гений. Он здесь без года неделя, а уже вертит колоссальными делами.- Я готова, господа.- Я предлагаю идти пешком: недалеко и погода чудесная. Вот по дороге и покалякаем.- Я, собственно, украинским языком не владею.- Будем говорить на русском, на православном, - сказал, неуверенно засмеявшись, Семен Исидорович.
     XXII
     В зале за столом сидел Нещеретов. Семен Исидорович еще издали помахал ему рукою. Они подошли к его столу. Нещеретов едва привстал, здороваясь с Тамарой Матвеевной.- А, и вы здесь... Какими судьбами? - небрежно спросил он Фомина.- Да самыми обыкновенными.- Прямо из Питера, - пояснил Кременецкий, отдавая слуге шляпу и палку. - Увы, картина там именно такова, какую я себе представлял. Это подтверждает мою мысль о том...- Подсаживайтесь ко мне, - довольно невежливо перебил его Нещеретов. - И вы тоже, мм... - он, видимо, забыл имя-отчество Фомина. - Человек, еще три прибора, - приказал он, не дожидаясь согласия приглашенных. - Я сам только что сел... Ну-с, как же там живется?Фомин, по дороге уже рассказывавший Кременецким, как живется в Петербурге, принялся рассказывать снова. Но Нещеретов с первых же слов его прервал:- Водку пить будем?- Ясное дело, - ответил Семен Исидорович. - "Жомини, да Жомини, а о водке ни полслова..."- Лучше не надо, тебе вредно для почек, - начала было Тамара Матвеевна. Однако ее не послушали. Подали водку, в бутылке от зельтерской воды, и поднос с закуской. Тамара Матвеевна, просмотрев карту, поспешно сказала, что сегодня меню очень хорошее, незачем заказывать a la carte [Здесь: порционное (фр.)]. Она в последнее время старалась сокращать расходы: почета Семену Исидоровичу было в Киеве очень много, но заработков пока не было никаких; на проценты от стокгольмских капиталов, хотя и весьма порядочных, они существовать не могли и таким образом впервые в жизни начали проживать накопленное состояние.- Обед так обед, мне все равно. А вам, Платон Михайлович?- А мне и подавно, после Петербурга.- Ну-с, так как же у вас там, Платон... - еще раз спросил Нещеретов. Он больше не говорил мужицким языком; напротив, в его тоне слышались новые, генеральские интонации. В дальнейшем, слушая рассказ Фомина, он вставлял изредка иронические замечания, относившиеся, впрочем, не столько к большевикам, сколько к Семену Исидоровичу. Фомин увидел, что отношения у них недружелюбные. Нещеретов и слушал Кременецкого, и обращался к нему с насмешливой улыбкой, точно ничего серьезного тот никак не мог сказать.- Вот к чему приводит неуважение к правам народа, - говорил, закусывая, Семен Исидорович. - Надо же понять, что демократию, законность, чувство уважения к праву надо бережно воспитывать годами, как нежное тепличное растение. Это показывает и та участь, которая - увы! - постигла Временное правительство...- Тимчасово правительство, - с подчеркнуто-украинским акцентом вставил Нещеретов.- Я сейчас говорю по-русски, - с достоинством ответил Семен Исидорович. - Удивительно, что многие из нас дальше старых шуточек над "мовой" и над "гречаниками" так и не пошли. О них я могу сказать только одно: они ничему не научились и ничего не забыли! (Тамара Матвеевна обвела обедавших гордым взглядом.) Вместо того, чтобы постараться понять великое народное движение, - да, быть может, не свободное от крайностей, но в основе своей великое и здоровое, - вместо того, чтобы подметить живую струю, бьющуюся в толще народной, и так сказать канализировать ее, направить ее в русло, они отделываются каламбурами, и притом...- Марья Семеновна как? Здорова? - спросил Фомина Нещеретов.- Слава Богу, - ответил Фомин, смущенно оглянувшись на Семена Исидоровича, который пожал плечами.- Князек что? Горенский?- Тоже все в порядке... Я, кстати, имею для вас письмо, от Елены Федоровны Фишер, - сообщил Фомин. - Но, к сожалению, я его не захватил с собой, оно у меня в чемодане. Я сегодня же его вам доставлю.- Ничего, это не к спеху... Так воспитывать демократию, говорите? - обратился он к Семену Исидоровичу. - Может, и Раду поддерживать?- Разумеется. Всецело и всемерно.- Держи карман!Семей Исидорович пожал плечами еще демонстративнее.- Возьми еще семги, уж если заказали закуску, - сказала Тамара Матвеевна. - Чудная семга!- Семушка не вредная... Те, которые пускают пробные шары со слухами о предстоящем будто бы перевороте, только льют воду на мельницу советских насильников, - сказал Семен Исидорович. - Поистине: кого Бог захочет погубить, у того Он отнимает разум!
     - Позвольте, господа, - вмешался осторожно Фомин, - извините мое невежество. Семей Исидорович, правда, немного ввел меня в курс здешней политики, но все же я еще многого не понимаю. О каком перевороте идет речь? О монархическом? Тогда что, собственно, имеется в виду! династия Мазепы, что ли?- Было бы болото, а черти найдутся, - сказал Кременецкий. - К счастью, никакого болота нет, а есть молодая демократия, еще неопытная, но с каждым днем крепнущая, с каждым днем растущая, с каждым днем наливающаяся живительными соками. И этой силе настоящего и будущего нисколько не страшны ночные совы прошлого, вечно хрипящие: "Назад! Назад!" - Куда назад? - спрошу я. - Какой переворот? Где социальная база переворота? На какие силы он может опереться? На хлеборобов, прикрывающих своей фирмой обреченный русский помещичий класс с его неприкрытыми реституционными замыслами [Здесь: восстановление прежних порядков (от фр. restituion).], о которых пахарь слышать не хочет! Да ведь это несерьезно, ведь это курам на смех, господа! - с силой сказал Семен Исидорович.- Однако, мне бы казалось, - заметил Фомин, - что главная сила на Украине в настоящее время это немцы?- Какой догадливый! - сказал весело Нещеретов. - Цикавый якой, Платон М-м...- Ах, не будем ничего преувеличивать, - ответил с некоторой досадой Кременецкий, чуть понизив голос. - Конечно, грубая сила на стороне немцев. У них пушки и пулеметы, у нас... У нас тоже есть и то, и другое, правда, в гораздо меньшем количестве. Однако только безнадежный слепец может так смотреть на этот вопрос и сводить его к пушкам и пулеметам. Вы забываете, господа, что если нельзя сидеть на штыках, то ведь нельзя сидеть и на пулеметах! Вы недооцениваете реальную силу идей и общественного мнения, как такового. Немцы, вдобавок, и не могут пустить в ход бронированный кулак. Они слишком ангажировались перед всем культурным миром, который...- А вы как сюда пожаловали, Платон М-м-м?.. - опять перебив Кременецкого, спросил Нещеретов Фомина. Тамара Матвеевна обменялась с мужем возмущенным взглядом. - Славную взяточку в Орше дали, а?- Нет, у меня сюда командировка на один месяц, - ответил Фомин.- Что? Только на один месяц? - в один голос спросили Семен Исидорович и Тамара Матвеевна. Им стало совестно, что они с самого начала не расспросили как следует своего друга, зачем он приехал. "Значит, можно будет послать с ним посылку для Мусеньки", - тотчас подумала радостно Тамара Матвеевна. И хотя она очень любила Фомина, ей захотелось, чтоб он уехал назад в Петербург возможно скорее.Фомин объяснил, по какому делу его командировали на месяц в Киев (он, однако, смутно чувствовал, что постарается продлить командировку: уж очень здесь было хорошо после Петербурга). Узнав задачу командировки, Нещеретов расхохотался.- Ох, уморил, не могу, - сказал он, наливая себе пива. - Я тоже об этом слышал. Они требуют, чтобы сюда доставили, во-первых, картины всех художников, которые родились на Украине, а, во-вторых, все картины на украинские сюжеты. Так-с!Фомин поднял брови.- Это серьезно? Что ж, тогда и репинских "Запорожцев" прикажете сюда перевезти?- А как же? Всецело и всемерно, - весело повторил Нещеретов.
     - Интересно, кто это "они"? - иронически спросил Кременецкий. - Если вы имеете в виду украинцев вообще, то, ведь, насколько мне известно, вы и сами хлiбороб, Аркадий Николаевич?- Временный, как ваше бывшее правительство. Я тимчасовый хлiбороб. Мне на одной Украине тесновато.- Откровенные речи приятно и слышать. Так и будем иметь в виду.- Так, почтеннейший, и имейте в виду, - подтвердил Нещеретов. Однако Фомину показалось, что он не слишком доволен произнесенными сгоряча словами.- Затем по существу, - продолжал Семен Исидорович. - Повторяю, я отнюдь не разделяю крайностей молодого национального самосознания, вполне здорового и разумного по содержанию, но чрезмерно обостренного по форме... Добавлю, обостренного кем? Разумеется, нашим старым строем, который во имя своего Молоха давил в корне все живое и угнетал украинскую национальность на наковальне гнилой государственности... Я не сторонник крайностей. Там, где патриотизм переходит в узкий национализм, мне с ним не по пути! - энергично сказал он. Тамара Матвеевна опять с гордостью взглянула на Нещеретова и Фомина. - Однако, посмотрим на вещи шире, Платон Михайлович, - сказал Кременецкий, также демонстративно обращаясь только к Фомину. - Посмотрим на вещи шире. Разумеется, Репин гений и, как таковой, принадлежит всему культурному человечеству. Он соль земли, а солью питаются все народы. (Семен Исидорович сделал паузу). Однако, если шедеврам французских художников, естественно, висеть в Лувре, а шедеврам итальянских в Ватикане, то почему отрицать за молодой Украиной право на то, чтобы дорогая ей картина великого мастера, родившегося на украинской земле, картина, написанная на сюжет из украинской истории, висела в Киеве, а не в Петрограде и не в Москве, - закончил длинную фразу Семен Исидорович, не помнивший точно, где именно висят "Запорожцы".- Мы как раз перед войной хотели просить Репина написать портрет Семена Исидоровича, - сказала Тамара Матвеевна. - Мне все художники говорили в один голос: у него замечательно характерная голова.- Так я и пропал для потомства, - с улыбкой произнес Кременецкий.- Позвольте, Семен Исидорович, - начал было Фомин. Но он не успел возразить Кременецкому. К их столику подходил еще петербургский знакомый: журналист дон Педро.- Какая приятная встреча, - сказал он, здороваясь с обедавшими. - Так и вы здесь, Платон Михайлович? (дон Педро, в отличие от Нещеретова, твердо помнил имена и отчества всех бесчисленных людей, которых когда-либо встречал). - Положительно вся Россия переселилась в Киев!.. Давно ли вы из Петрограда?- Сегодня приехал.- Вот как! Ну, расскажите, ради Бога, как же там живется?- Подсаживайтесь к нам, - милостиво сказала Тамара Матвеевна, помнившая, что дон Педро в свое время писал отчет об юбилее Семена Исидоровича.- Спасибо, меня ждут, - ответил Альфред Исаевич, однако тотчас сел. - Разве на одну минуту... Так как же там в Петрограде живется?- Ничего... Как кому, - ответил Фомин. Он решительно не желал в третий раз рассказывать, как в Петрограде живется. - Во всяком случае много хуже, чем в Киеве. А вы здесь обосновались?
     - Хочет газету издавать, - пояснил Кременецкий.- Хорошее дело.- Дело-то хорошее, но реализировать при создающейся конъюнктуре трудно... Вот получите тысяч полтораста с Аркадия Николаевича, какую газету я вам смастерю, - шутливо добавил дон Педро.- Демократическую? - грубоватым тоном спросил Нещеретов.- А как же...- Ищите другого дурака.- Вы, может быть, считаете, что я социалист? - спросил обиженно Альфред Исаевич.- Чтоб да, так нет?- Имейте в виду, Платон Михайлович, - сказал Кременецкий, - здесь теперь социалист ругательное слово. Tempora mutantur! [Времена меняются! (лат.)] Между тем единственная возможная ориентация сейчас, конечно, на трудящиеся слои населения...- На працюючi люд, - вставил Нещеретов.- Да, именно на працюючiй люд, как вы изволите шутить неизвестно над чем, господин хлебороб... На трудящиеся слои и на благоразумные элементы социализма.- Во главе с бароном Муммом и фельдмаршалом Эйхгорном.- Удар не по коню, а по оглобле! Мы-то немецкими руками делаем украинскую политику. А вот ваши хлеборобы, они действительно опираются на немецкие штыки и только на немецкие штыки!- Господа, довольно о политике, - сказала рассеянно Тамара Матвеевна. "Колбасы я ему дам фунтов десять, - соображала она. - Какао минимум три фунта... Потом альбертиков, она их очень любит... Муки... Если выйдет даже пуд, он для нас должен это сделать..." Альфред Исаевич поднялся.- Ну, до свиданья, господа.- Куда вы? Ни одной новости не рассказали! Какой же вы журналист? - сказал Кременецкий. - Что, поведайте нам, есть ли уже у хлеборобов какой-нибудь завалящий гетман?- Это надо узнать у Аркадия Николаевича, - с тонкой улыбкой ответил дон Педро. - Но по моей личной информации кандидат есть... Сюда приехал некто Альвенслебен, из очень важной прусской семьи, не то граф, не то князь... Я знаю из верного источника, что его делегировали сюда германские коннозаводчики, у них есть свой кандидат в гетманы, - чуть понизив голос, сказал Альфред Исаевич тем же таинственно-уверенным тоном, каким он прежде говорил о самых секретных планах европейских государственных людей или о том, что Гинденбург готовит прорыв двенадцатью дивизиями.
     - Позвольте, при чем тут германские коннозаводчики?- Вы не знаете, это очень мощная группа! У них есть прочные связи с Россией, уж вы мне поверьте... Я это знаю от самого майора Гассе.- Так кто же этот кандидат?- Один генерал... Богатейший! - восторженно сказал дон Педро. - И у него есть, так сказать наследственные права. Ну-с, прощайте, господа, - добавил Альфред Исаевич, любивший исчезать после эффектного сообщения.- Постойте, расскажите подробнее... Да куда вы спешите? Посидите!- Не могу, у меня сейчас одно заседание.- Что еще? Или вы тоже гетмана подыскиваете?- Нет, это по нашим, сионистским делам, - скромно ответил дон Педро.- Разве вы сионист? - одобрительным тоном спросил Нещеретов.- Я всегда интересовался, как же. Но теперь это стало в реальную плоскость, после декларации Бальфура.- После какой декларации?.. Впрочем все равно... Так вы уезжаете в Палестину? - спросил Нещеретов еще более благосклонно. В его тоне явно слышалось: "скатертью дорога".- Может быть, может быть, - опять несколько обиженно ответил Альфред Исаевич. - Мне предлагают поездку в Америку. Если не удастся сорганизовать здесь газету, я верно уеду. Но это будет зависеть от событий... До свиданья, господа. Очень интересно то, что вы рассказывали, Платон Михайлович, - добавил он, хотя Фомин ничего не рассказывал. - Вечером в "Пэлл-Мэлл" не идете? Теперь у нас все ходят в "Пэлл-Мэлл", - пояснил он. - Отличное кабаре.- Ах, мы с Семеном Исидоровичем на днях были и нам совсем не понравилось. Провинция! - сказала Тамара Матвеевна.- Разве я говорю, что не провинция! Конечно, это не "Летучая Мышь", но все-таки весело... До свиданья, господа.- Хорош гусь! - сказал Нещеретов, когда дон Педро отошел.- Все это очень характерно, - ответил озабоченно Семен Исидорович. - Подавляющиеся веками национальные элементы поднимают голову, центробежные силы растут за счет сил центростремительных..."Значит, один украинский самостийник, другой прислужник немцев, а третий сионист, - раздраженно думал Фомин, впервые в жизни чувствуя в себе задетым великоросса. - Как-нибудь при случае мы это вспомним..."- Господа, чудная курица, - сказала Тамара Матвеевна. "Можно будет даже добиться, что бы он взял полтора пуда, я хорошо сложу", - подумала она. Уезжая в Киев, Нещеретов предложил Горенскому и Брауну жить и дальше у него в доме. Однако они этим предложением не воспользовались: прислугу хозяин отпустил, и дом, по словам Нещеретова, был на замечании у властей. Свободных квартир в Петербурге становилось с каждым днем все больше. По газетному объявлению, князь Горенский снял очень дешево комнату в лучшей части города, с видом на Мариинскую и Исаакиевскую площади. Большая, хорошо обставленная комната имела отдельный вход, так что с хозяевами Алексей Андреевич, к своему облегчению, почти не встречался; ему непривычно было жить с чужими людьми, да и принадлежала квартира бывшему чиновнику, который при старом строе занимал немалую должность. Горенский имел основания думать, что новые хозяева относятся к нему так же злобно-насмешливо, как почти все люди консервативного лагеря.1-го мая рано утром к князю постучали. Не дожидаясь отклика, вошел курьер из Коллегии. Горенский, завязывавший галстук, с недоумением на него уставился. Курьер неодобрительно осмотрелся в неубранной комнате и сунул Алексею Андреевичу бумажку без конверта.- Как вы, товарищ, вчера не были, то велено с утра занести, - сердито сказал он.Князь накануне провел послеобеденные часы не в Коллегии: он расставлял в музее новые коллекции фарфора.- Приказано всем быть к десяти часам, - пояснил курьер. Горенский прочел записку и вспыхнул. Это было краткое предписание - явиться на сборный пункт для участия в манифестации. "Ну вот, и слава Богу! По крайней мере конец", - тотчас сказал себе князь.Когда курьер ушел, Горенский сел за стол и сосчитал оставшиеся у него деньги. Накануне, получив жалованье за вторую половину апреля, он внес хозяину квартирную плату за месяц вперед, расплатился в кооперативе и в мелочной лавке. Оставалось сто семнадцать рублей. Прожить до первой получки майского жалованья было бы очень трудно. Теперь положение становилось совершенно безвыходным с отъездом Кременецкого и Нещеретова, и взаймы взять было не у кого. Однако именно вследствие безвыходности своего материального положения Горенский не позволил себе задуматься ни на минуту: он вырвал листок из дешевенькой тетрадки и написал заявление о том, что уходит из Коллегии. Алексей Андреевич составил это письмо кратко, сухо и вежливо, с легким намеком на причину, ухода. Так в былые времена он написал бы заявление о своем выходе из какой-либо организации, где к нему или к его взглядам отнеслись бы без достаточного уважения (этого, впрочем, никогда не было). И в былые времена такое заявление князя Горенского вызвало бы в организации бурю, в обществе оживленные толки, обсуждалось бы в газетах и повлекло бы за собой разные письма сочувствия и протеста. Теперь, Алексей Андреевич это знал, его уход решительно никого не мог взволновать ни в обществе, - собственно общества больше и не существовало, - ни в самой Коллегии, - разве только многие тотчас пожелали бы посадить родственника на освободившееся место. "Вот как меня по дружбе посадил Фомин", - со злобой подумал Горенский. Он прекрасно понимал, что его приятель хотел оказать ему услугу; тем не менее раздражение против Фомина с той поры все росло у Алексея Андреевича."Ну, вот и кончено, и слава Богу", - повторил Горенский. - "Plaie. d'argent n'est pas mortelle"... [Деньги - дело наживное (фр.)] Он вторично пересчитал деньги: сто семнадцать рублей. Найти службу вне советских учреждений было теперь невозможно. "Уехать на Юг? Это можно было с командировкой, как уехал Фомин, или с украинскими бумагами, как Кременецкий, и с его деньгами... Попытаться перейти границу нелегально? На сто семнадцать рублей не уедешь... Да и там сейчас гадко, у самостийников. Ничего, как-нибудь выпутаюсь. "Plaie d'argent n'est pas mortelle", - сказал он снова вслух - и вдруг в полном противоречии с французской фразой, у него скользнула мысль о самоубийстве.Горенский очень устал в последние месяцы, устал физически и душевно, устал от всего, от катастрофы, так неожиданно обрушившейся на Россию, от унизительной бедности, которой он никогда до того не знал. "Да, покончить с собой, это очень просто", - подумал он, опять смутно чувствуя то же самое: прежде его самоубийство было бы сенсацией на всю Россию; теперь оно не произвело бы впечатления почти ни на кого. "Покончил с собой князь Горенский, жаль, вечная память... Другие скажут: давно бы так"... Алексей Андреевич был не слишком честолюбив и еще менее того тщеславен. Но эта пустота, безнадежная глухая пустота, в которую погрузилась вся прежняя Россия, тяжко его угнетала. "Нет, с поля битвы не бегут!.. - сказал он себе. - Хотя какая же теперь битва? Они стригут и режут нас, как баранов. Это не битва!"В нем вдруг поднялось бешенство. - "Нет, так нельзя!.. Так нельзя! - вставая, подумал Горенский. - Чем с собой кончать, лучше пойти и застрелить, как собаку, кого-нибудь из этих господ!.. Да, но тогда уж обдумать старательно: не погибать же из-за мелкой сошки! Должны быть пути и до самых главных. А если путей еще нет, то я найду их!.. Это надо обдумать, очень, очень обдумать, - говорил он себе, быстро ходя по комнате. Он с радостью чувствовал, как кровь у него прилила к вискам и нервы напряглись - как после крепкого кофе. "Может быть, это в самом деле и есть выход? Выход и для России, и личный, для меня. На это нужны средства и на это они должны быть найдены!.. А если я ухожу в такое дело, рискуя жизнью, то нет ничего дурного или унизительного в том, чтобы из этих же денег оплачивался и нужный мне кусок хлеба..."Поток новых мыслей, самых неожиданных и непривычных чувств хлынул в душу Горенского. Ему вспомнилось, что в их роду несколько человек погибло в сраженьях: один был убит в Турции, другой под Бородиным; очень отдаленный предок, по преданию, пал на Куликовом Поле. "То, что сделали прадеды, обязан сделать и я. Они отдали жизнь отечеству и, если ему теперь нужна моя жизнь, то и я, потомок великих князей, собирателей земли русской, должен идти на смерть, - думал Алексей Андреевич, и от самого звука этих мыслей, от сочетания выражавших их слов, кровь все сильнее приливала у него к вискам. "Да, я прежде не придавал значения всему этому, своему происхождению, древнему роду (хоть неправда: в душе всегда придавал, только не говорил, потому что было не принято). Но верно говорят французы: "bon ehien chasse de race"... [Породистого пса учить не надо (фр.)] Какая правда в этих народных изречениях, особенно во французских!.. Да, это мой долг, и я его исполню!"Ему представились разные ходы для осуществления этих новых мыслей, люди, с которыми следовало о них поговорить. "Браун? Он ненавидит большевиков еще больше, чем я. Может быть, он знает других? Говорят о какой-то организации Федосьева. Неприятно, очень тяжело работать с таким человеком, как Федосьев, но, если он вправду что-то делает, то было бы безумно отказываться от его опыта, энергии и связей..."С улицы послышались звуки музыки. Горенский подошел к открытому окну и ахнул. Площадь стала неузнаваема, - художники-футуристы, плотники, маляры работали всю ночь. На Мариинском дворце лиловая девица и красного цвета мужчина в кого-то палили из винтовок. Над "Асторией" голый фиолетовый всадник мчался верхом на зеленом копе. На протянутом огромном плакате Горенский, перегнувшись через окно, прочел: "Да здравствует защита нашего социалистического отечества!" Под этим плакатом, мимо памятника Николаю I, задрапированного красными и оранжевыми холстинами, проходила со знаменами толпа людей. Лица у манифестантов были унылые и понурые.
     Оркестр играл "Интернационал". От звуков бравурной музыки все росла и крепла в душе Алексея Андреевича жажда борьбы, отчаянной борьбы с безграмотными звероподобными людьми, завладевшими Россией. Подтянув на высоких нотах заключительную фразу "Интернационала", он отошел от окна. "Да, надо сегодня же повидать Брауна. Как бы к нему ни относиться, это очень умный человек. Затем сегодня же поговорить еще кое с кем..."Горенский вдруг вспомнил, что днем у него назначена встреча в Летнем Саду с Глафирой Генриховной. "Как жаль, что ей теперь ничего нельзя сказать!.." Алексей Андреевич собрал свои сто семнадцать рублей, надел шляпу и вышел из дому. - ...Какие все-таки странные теперешние молодые люди, - говорила Вите Елена Федоровна. - В них есть какая-то такая застенчивость... Отчего вы такой робкий?- Я не робкий, - ответил Витя, чувствуя с досадой, что ответ мог бы быть находчивее. К вечеру этого дня он нашел много превосходных ответов на замечание Елены Федоровны. Но замечание было сделано днем.- Нет, я вижу, вы очень, очень застенчивый!- Нисколько! Вы меня еще с этой стороны не знаете.- С какой стороны? - спросила Елена Федоровна с видимым интересом. Витя, однако, и сам не знал, с какой стороны и чтo собственно он хотел сказать. Он только говорил себе: "с этой женщиной надо взять циничный тон". Взять циничный тон было бы, пожалуй, легко, если б на брюках была настоящая складка. Брюки пролежали всю ночь под матрацем, тем не менее складка не вышла; или, точнее, образовались две складки, из которых одна явно подрывала эффект другой. Все остальное, - и пиджак, и мягкая шляпа Семена Исидоровича, и его же галстук, и трость, - было вполне удовлетворительно. Но складки на брюках не было.- Как прекрасен Летний Сад! - сказала, не дождавшись ответа, Елена Федоровна. - Нет, положительно только в природе есть вечная красота, особенно по сравнению со всей этой мишурой! - Она сделала зонтиком жест в сторону Марсова Поля, на котором происходил парад.- В самом деле это скучновато, - сказал пресыщенным тоном Витя. - Ведь вы, кажется, приглашали меня к себе? - Небрежное "кажется" было очень хорошо, однако Витя с волнением ждал ответа Елены Федоровны: он и страстно желал, чтобы она его пригласила, - у нее э т о, наконец, должно было произойти, - и побаивался: Витя совершенно не был в себе уверен.- Я действительно вас приглашала, но теперь я, право, не знаю, - ответила, потупив взор, Елена Федоровна. - Вы это как-то так странно говорите.- Да уж там видно будет, - самым циничным тоном сказал Витя. "Господи, лишь бы пронесло!" - подумал он.- Ах, ради Бога, не говорите так со мною!.. Все-таки, как странно сделана эта декорация, не правда ли? - переменила разговор Елена Федоровна.- Оттуда будет лучше видно. Пойдем туда, - предложил Витя.Среди убранных ельником могил жертв февральской революции была устроена высокая трибуна, затянутая красным сукном. Над ней на высоких жердях был протянут плакат с изображением огромного подсолнуха. Стоя лицом к могилам, что-то кричал, надрываясь, невысокий толстый круглолицый человек в пиджаке. Но слышно его было плохо, только изредка ветерок доносил отдельные фразы. Толпа была молчаливая, невеселая. Елена Федоровна и Витя пробрались к отдаленному углу площади, где народа было мало.- Вот здесь постоим, на этой площадке, - предложил Витя. - Отсюда все будет видно.Рядом с ними устроилась няня с ребенком и небольшой старичок неопределенного вида, в неопределенном платье, не то из господ попроще, не то из простых побогаче. Няня, расширив глаза, говорила- ...А там за углом смотрю: Господи! Мертвая лошадь лежит! И собаки жрут падаль! Так на мостовой, говорят, третий день и лежит!.. Ах ты, Боже мой!- То ли еще будет! - радостно сказал старичок. - Скоро людей так будут жрать.
     - Ах ты, Господи! До чего дожили!- До того и дожили. Все так на мостовой будем лежать. - У старичка на лице выступила радостно-едкая улыбка. - "...Построим новую яркую красивую жизнь", - донеслось с трибуны. Старичок засмеялся и оглянулся на Елену Федоровну и Витю.- Они тебе построят!.. А в могилах-то городовые лежат. Царские фараоны... Да...Елена Федоровна слегка вскрикнула.- Смотрите, это она!- Кто она? - спросил Витя.- Дочь моего мужа!.. На трибуне третья слева во втором ряду, видите, та, что в черном. Это Карова, большевичка.- Ах да, я о ней слышал. С ней служат наши приятели.- Мой бедный муж! Он не пережил бы этого... Я прежде с ней была знакома, но раззнакомилась.
     - Говорят, она из более приличных?- Что вы! Всегда была наглая, завистливая девчонка! А безобразна! Как смертный грех!- "...К близкому торжеству светлого пролетарского будущего!" - орал невысокий человек, вытирая лоб платком. Скептический старичок, видимо, наслаждался.- Скажите, Виктор Николаевич, что собственно означает этот подсолнух? Я не понимаю.- Это и нельзя понять.- Значит, так надо, - сказал услышавший их слова старичок. - Ежели подсолнух, значит, подсолнух и надо А как стемнеет, сожгут гидру контрреволюции, да...- Кого? - с ужасом спросила няня.- Гидру контрреволюции. Очень просто.- Смотрите!.. Ах ты, Боже мой! - заахала няня. На площадь медленно выезжал автомобиль с красным флагом. Рядом с шофером сидел негр. За автомобилем шли две колесницы с огромными чучелами, изображавшими священников и генералов. "О Господи!" повторила с ужасом няня при виде колесницы с чучелами священников. Но чучела генералов в ней как будто возбуждали не только ужас.- Какая гадость! - сказал Витя.Старичок на него оглянулся. Радостная улыбка сползла с его лица.- Крашеный! - доверительным таинственным тоном сказал он Вите.- Кто крашеный?- Да негр!- Ну вот!.. Смотрите, как он зубы скалит. Вовсе не крашеный, а самый настоящий негр.- Это ничего не значит: верьте слову, крашеный, - сказал полушепотом старичок. Витя от него отшатнулся: глаза у старичка, с неподвижными зрачками, были странные.- Знаете что, Елена Федоровна, пойдемте отсюда. Уж очень это плоско и гадко!- Я тоже думаю, пойдем. Я что-то утомлена.Они кивнули старичку, няне и пошли вдоль Лебяжьего Канала.- Значит, ко мне? - спросила стыдливо Елена Федоровна. - Но вам не будет скучно?- Что вы! Совсем напротив. - Витя опять почувствовал, что ответ оставляет желать лучшего. - "Значит, у нее будем ужинать... Как жаль, что нет смокинга", - подумал он, представляя себя в смокинге, в лакированных ботинках, в шелковых носках. Ему вспомнился итальянский кинематографический артист, небрежно отдававший почтительным лакеям в передней дорогого ресторана пальто необыкновенного покроя, шляпу, трость с прямой серебряной ручкой. "Впрочем, если мы встретились с ней днем, я все равно не мог бы быть в смокинге. А я и так вполне прилично одет. Но надо, надо во что бы то ни стало обзавестись, смокингом, если уж нельзя иметь фрак", - думал Витя.Он быстро поднял руку к шляпе, увидев знакомое лицо: в Летнем Саду доктор Браун, чуть наклонившись вперед, внимательно смотрел на то, что происходило на площади. "Собственно, он должен первый поклониться, если я с дамой. Да он нас не видит... - Вите очень хотелось, чтобы Браун его увидел в обществе госпожи Фишер. - Верно, он ее знает, - соображал Витя, нарочно замедляя шаги. - Нет, не видит..." - ...Наше поколение обречено, Глафира Генриховна, - сказал князь. - Я имею в виду, разумеется, мое поколение: ведь я гораздо старше вас. И вас мне особенно жаль: мы хоть пожили, мы видели настоящую, прекрасную и радостную жизнь. А вы!

/ Полные произведения / Алданов М.А. / Бегство