Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
/ Полные произведения / Тургенев И.С. / Дворянское гнездо
Дворянское гнездо [10/22]
артистка (франц.).}.
- Пойдите-ка сюда, ma chere {моя дорогая (франц.).}, - раздался голос
Марьи Дмитриевны.
Варвара Павловна тотчас, с покорностью ребенка, подошла к ней и присела
на небольшой табурет у ее ног. Марья Дмитриевна позвала ее для того, чтобы
оставить, хотя на мгновенье, свою дочь наедине с Паншиным: она все еще
втайне надеялась, что она опомнится. Кроме того, ей в голову пришла мысль,
которую ей непременно захотелось тотчас высказать.
- Знаете ли, - шепнула она Варваре Павловне, - я хочу попытаться
помирить, вас с вашим мужем; не отвечаю за успех, но попытаюсь. Он меня, вы
знаете, очень уважает.
Варвара Павловна медленно подняла глаза на Марью Дмитриевну и красиво
сложила руки.
- Вы были бы моей спасительницей, ma tante, - проговорила она печальным
голосом, - я не знаю, как благодарить вас за все ваши ласки; но я слишком
виновата перед Федором Иванычем; он простить меня не может.
- Да разве вы... в самом деле... - начала было с любопытством Марья
Дмитриевна...
- Не спрашивайте меня, - перебила ее Варвара Павловна и потупилась. - Я
была молода, легкомысленна... Впрочем, я не хочу оправдываться.
- Ну, все-таки, отчего же не попробовать? Не отчаивайтесь, - возразила
Марья Дмитриевна и хотела потрепать ее по щеке, но взглянула ей в лицо - и
оробела. "Скромна, скромна, - подумала она, - а уж точно львица".
- Вы больны? - говорил между тем Паншин Лизе.
- Да, я нездорова.
- Я понимаю вас, - промолвил он после довольно продолжительного
молчания. - Да, я понимаю вас.
- Как?
- Я понимаю вас, - повторил значительно Паншин, который просто не знал,
что сказать.
Лиза смутилась, а потом подумала: "Пусть!" Паншин принял таинственный
вид и умолк, с строгостью посматривая в сторону.
- Однако уже, кажется, одиннадцать часов пробило, - заметила Марья
Дмитриевна.
Гости поняли намек и начали прощаться. Варвара Павловна должна была
обещать, что приедет обедать на следующий день и прквезет Аду; Гедеоновский,
который чуть было не заснул, сидя в углу, вызвался ее проводить до дому.
Паншин торжественно раскланялся со всеми, а на крыльце, подсаживая Варвару
Павловну в карету, пожал ей руку и закричал вслед: "Au revoir!" {"До
свидания!" (франц.).} Гедеоновский сел с ней рядом; она всю дорогу
забавлялась тем, что ставила, будто не нарочно, кончик своей ножки на его
ногу; он конфузился, говорил ей комплименты; она хихикала и делала ему
глазки, когда свет от уличного фонаря западал в карету. Сыгранный ею самою
вальс звенел у ней в голове, волновал ее; где бы она ни находилась, стоило
ей только представить себе огни, бальную залу, быстрое круженье под звуки
музыки - и душа в ней так и загоралась, глаза странно меркли, улыбка
блуждала на губах, что-то грациозно-вакхическое разливалось по всему телу.
Приехавши домой, Варвара Павловна легко выскочила из кареты - только львицы
умеют так выскакивать, - обернулась к Гедеоновскому и вдруг расхохоталась
звонким хохотом прямо ему в нос.
"Любезная особа, - думал статский советник, пробираясь к себе па
квартиру, где ожидал его слуга со стклянкой оподельдока, - хорошо, что я
степенный человек... только чему ж она смеялась?"
Марфа Тимофеевна всю ночь просидела у изголовья Лизы.
XLI
Лаврецкий провел полтора дня в Васильевском и почти все время пробродил
по окрестностям. Он не мог оставаться долго на одном месте: тоска его
грызла; он испытывал все терзанья непрестанных, стремительных и бессильных
порывов. Вспомнил он чувство, охватившее его душу на другой день после
приезда в деревню; вспомнил свои тогдашние намерения и сильно негодовал на
себя. Что могло оторвать его от того, что он признал своим долгом,
единственной задачей своей будущности? Жажда счастья - опять-таки жажда
счастья!" "Видно, Михалевич прав, - думал он. - Ты захотел вторично изведать
счастья в жизни, - говорил он сам себе, - ты позабыл, что и то роскошь,
незаслуженная, милость, когда оно хоть однажды посетит человека. Оно не было
полно, оно было ложно, скажешь ты; да предъяви же свои права на полное,
истинное счастье! Оглянись, кто вокруг тебя блаженствует, кто наслаждается?
Вон мужик едет на косьбу; может быть, он доволен своей судьбою... Что ж?
захотел ли бы ты поменяться с ним? Вспомни мать свою: как ничтожно малы были
ее требования, и какова выпала ей доля? Ты, видно, только похвастался перед
Паншиным, когда сказал ему, что приехал в Россию затем, чтобы пахать землю;
ты приехал волочиться на старости лет за девочками. Пришла весть о твоей
свободе, и ты все бросил, все забыл, ты побежал, как мальчик за бабочкой..."
Образ Лизы беспрестанно представлялся ему посреди его размышлений; он с
усилием изгонял его, как и другой неотвязный образ, другие,
невозмутимо-лукавые, красивые и ненавистные черты. Старик Антон заметил, что
барину не по себе; вздохнувши несколько раз за дверью да несколько раз на
пороге, он решился подойти к нему, посоветовал ему напиться чего-нибудь
тепленького. Лаврецкий закричал на него, велел ему выйти, а потом извинился
перед ним; но Антон от этого еще больше опечалился. Лаврецкий не мог сидеть
в гостиной: ему так и чудилось, что прадед Андрей презрительно глядит с
полотна на хилого своего потомка. "Эх ты! мелко плаваешь!" - казалось,
говорили его набок скрученные губы. "Неужели же, - думал он, - я не слажу с
собою, поддамся этому... вздору?" (Тяжело раненные на войне всегда называют
"вздором" свои раны. Не обманывать себя человеку - не жить ему на земле.)
"Мальчишка я, что ли, в самом деле? Ну да: увидал вблизи, в руках почти
держал возможность счастия на всю жизнь - оно вдруг исчезло; да ведь и в
лотерее - повернись колесо еще немного, и бедняк, пожалуй, стал бы богачом.
Не бывать, так не бывать - и кончено. Возьмусь за дело, стиснув зубы, да и
велю себе молчать; благо, мне не в первый раз брать себя в руки. И для чего
я бежал, зачем сижу здесь, забивши, как страус, голову в куст? Страшно беде
в глаза взглянуть - вздор!" - Антон! - закричал он громко, - прикажи сейчас
закладывать тарантас. "Да, - подумал он опять, - надо велеть себе молчать,
надо взять себя в ежовые рукавицы..."
Такими-то рассуждениями старался помочь Лаврецкий своему горю, но оно
было велико и сильно; и сама выжившая не столько из ума, сколько изо всякого
чувства, Апраксея покачала головой и печально проводила его глазами, когда
он сел в тарантас, чтобы ехать в город. Лошади скакали; он сидел неподвижно
и прямо, и неподвижно глядел вперед на дорогу.
XLII
Лиза накануне написала Лаврецкому, чтобы он явился к ним вечером; но он
сперва отправился к себе на квартиру. Он не застал дома ни жены, ни дочери;
от людей он узнал, что она отправилась с ней к Калитиным. Это известие и
поразило его и взбесило. "Видно, Варвара Павловна решилась не давать мне
жить", - подумал он с волнением злобы на сердце. Он начал ходить взад и
вперед, беспрестанно отталкивая ногами и руками попадавшиеся ему детские
игрушки, книжки, разные женские принадлежности; он позвал Жюстину и велел ей
убрать весь этот "хлам". "Oui, monsieur" {"Да, сударь" (франц.).}, - сказала
она с ужимкой и начала прибирать комнату, грациозно наклоняясь и каждым
своим движением давая Лаврецкому чувствовать, что она считает его за
необтесанного медведя. С ненавистью смотрел он на ее истасканное, но все еще
"пикантное", насмешливое, парижское лицо, на ее белые нарукавнички, шелковый
фартук и легкий чепчик. Он услал ее, наконец, и после долгих колебаний
(Варвара Павловна все не возвращалась) решился отправиться к Калягиным, - не
к Марье Дмитриевне (он бы ни за что не вошел в ее гостиную, в ту гостиную,
где находилась его жена), но к Марфе Тимофеевне; он вспомнил, что задняя
лестница с девичьего крыльца вела прямо к ней. Лаврецкий так и сделал.
Случай помог ему: он на дворе встретил Шурочку; она провела его к Марфе
Тимофеевне. Он застал ее, против ее обыкновения, одну; она сидела в уголку,
простоволосая, сгорбленная, с скрещенными на груди руками. Увидев
Лаврецкого, старушка очень всполошилась, проворно встала и начала ходить
туда и сюда по комнате, как будто отыскивая свой чепец.
- А, вот ты, вот, - заговорила она, избегая его взора и суетясь, - ну,
здравствуй. Ну, что ж? Что же делать? Где ты был вчера? Ну, она приехала, ну
да. Ну, надо уж так... как-нибудь.
Лаврецкий опустился на стул.
- Ну, садись, садись, - продолжала старушка. - Ты прямо наверх прошел?
Ну да, разумеется. Что ж? ты на меня пришел посмотреть? Спасибо.
Старушка помолчала; Лаврецкий не знал, что сказать ей; но она его
понимала.
- Лиза... да, Лиза сейчас здесь была, - продолжала Марфа Тимофеевна,
завязывая и развязывая шнурки своего ридикюля. - Она не совсем здорова.
Шурочка, где ты? Поди сюда, мать моя, что это ты посидеть не можешь? И у
меня голова болит. Должно быть, от эфтого от пенья да от музыки.
- От какого пенья, тетушка?
- Да как же; тут уж эти как, бишь, они по-вашему, дуэты пошли. И все
по-итальянски: _чи-чи_ да _ча-ча_, настоящие сороки. Начнут ноты выводить,
просто так за душу и тянут. Паншин этот да вот твоя. И как это все скоро
уладилось: уж точно по-родственному, без церемоний. А впрочем, и то сказать:
собака - и та пристанища ищет, не пропадать же, благо люди не гонят.
- Все-таки, признаюсь, я этого не ожидал, - возразил Лаврецкий, - тут
смелость нужна была большая.
- Нет, душа моя, это не смелость, это расчет. Да господь с ней! Ты ее,
говорят, в Лаврики посылаешь, правда?
- Да, я предоставляю это именье Варваре Павловне.
- Денег спрашивала?
- Пока еще нет.
- Ну, это не затянется. А я тебя только теперь разглядела. Здоров ты?
- Здоров.
- Шурочка, - воскликнула вдруг Марфа Тимофеевна, - поди-ка скажи
Лизавете Михайловне - то есть, нет, спроси у ней... ведь она внизу?
- Внизу-с.
- Ну да; так спроси у ней: куда, мол, она мою книжку дела? Она уж
знает.
- Слушаю-с.
Старушка опять засуетилась, начала раскрывать ящики в комоде. Лаврецкий
сидел неподвижно на своем стуле.
Вдруг послышались легкие шаги по лестнице - и вошла Лиза.
Лаврецкий встал и поклонился; Лиза остановилась у двери.
- Лиза, Лизочка, - хлопотливо заговорила Марфа Тимофеевна, - куда ты
мою книжку, книжку куда положила?
- Какую книжку, тетенька?
- Да книжку, боже мой! Я тебя, впрочем, не звала... Ну, все равно. Что
вы там внизу делаете? Вот и Федор Иваныч приехал. Что твоя голова?
- Ничего.
- Ты все говоришь: ничего. Что у вас там внизу, опять музыка?
- Нет - в карты играют.
- Да, ведь она на все руки. Шурочка, я вижу, тебе по саду бегать
хочется. Ступай.
- Да нет, Марфа Тимофеевна...
- Не рассуждай, пожалуйста, ступай. Настасья Карповна в сад пошла одна:
ты с ней побудь. Уважь старуху. - Шурочка вышла. - Да где ж это мой чепец?
Куда это он делся, право?
- Позвольте, я поищу, - промолвила Лиза.
- Сиди, сиди; у меня самой ноги еще не отвалились. Должно быть, он у
меня там в спальне.
И, бросив исподлобья взор на Лаврецкого, Марфа Тимофеевна удалилась.
Она оставила было дверь отворенной, до вдруг вернулась к ней и заперла ее.
Лиза прислонилась к спинке кресла и тихо занесла себе руки на лицо;
Лаврецкий остался, где был.
- Вот как мы должны были увидеться, - проговорил он наконец.
Лиза приняла руки от лица.
- Да, - сказала она глухо, - мы скоро были наказаны.
- Наказаны, - проговорил Лаврецкий. - За что же вы-то наказаны?
Лиза подняла на него свои глаза. Ни горя, ни тревоги они не выражали;
они казались меньше и тусклей. Лицо ее было бледно; слегка раскрытые губы
тоже побледнели.
Сердце в Лаврецком дрогнуло от жалости и любви.
- Вы мне написали: все кончено, - прошептал он, - да, все кончено -
прежде чем началось.
- Это все надо забыть, - проговорила Лиза, - я рада, что вы пришли; я
хотела вам написать, но этак лучше. Только надо скорее пользоваться этими
минутами. Нам обоим остается исполнить наш долг. Вы, Федор Иваныч, должны
примириться с вашей женой.
- Лиза!
- Я вас прошу об этом; этим одним можно загладить... все, что было. Вы
подумаете - и не откажете мне.
- Лиза, ради бога, вы требуете невозможного. Я готов сделать все, что
вы прикажете; но теперь примириться с нею!.. Я согласен на все, я все забыл;
но не могу же я заставить свое сердце... Помилуйте, это жестоко!
- Я не требую от вас... того, что вы говорите; не живите с ней, если вы
не можете; но примиритесь, - возразила Лиза и снова занесла руку на глаза. -
Вспомните вашу дочку; сделайте это для меня.
- Хорошо, - проговорил сквозь зубы Лаврецкий, - это я сделаю, положим;
этим я исполню свой долг. Ну, а вы - в чем же ваш долг состоит?
- Про это я знаю. Лаврецкий вдруг встрепенулся.
- Уж не собираетесь ли вы выйти за Паншина? - спросил он.
Лиза чуть заметно улыбнулась.
- О нет! - промолвила она.
- Ах, Лиза, Лиза! - воскликнул Лаврецкий, - как бы мы могли быть
счастливы! Лиза опять взглянула на него.
- Теперь вы сами видите, Федор Иваныч, что счастье зависит не от нас, а
от бога.
- Да, потому что вы...
Дверь из соседней комнаты быстро растворилась, и Марфа Тимофеевна вошла
с чепцом в руке.
- Насилу нашла, - сказала она, становясь между Лаврециим и Лизой, -
Сама его заложила. Вот что значит старость-то, беда! А впрочем, и молодость
не лучше. Что, ты сам с женой в Лаврики поедешь? - прибавила она, оборотясь
к Федору Иванычу.
- С нею в Лаврики? я? Не знаю, - промолвил он, погодя немного.
- Ты вниз не сойдешь?
- Сегодня - нет.
- Ну, хорошо, как знаешь; а тебе, Лиза, я думаю, надо бы вниз пойти.
Ах, батюшки светы, я и забыла снегирю корму насыпать. Да вот постойте, я
сейчас...
И Марфа Тимофеевна выбежала, не надев чепца.
Лаврецкий быстро подошел к Лизе.
- Лиза, - начал он умоляющим голосом, - мы расстаемся навсегда, сердце
мое разрывается, - дайте мне вашу руку на прощание.
Лиза подняла голову. Ее усталый, почти погасший взор остановился на
нем...
- Нет, - промолвила она и отвела назад уже протянутую руку, - нет,
Лаврецкий (она в первый раз так его называла), не дам я вам моей руки. К
чему? Отойдите, прошу вас. Вы знаете, я вас люблю... да, я люблю вас, -
прибавила она с усилием, - но нет... нет.
И она поднесла платок к своим губам.
- Дайте мне по крайней мере этот платок.
Дверь скрыпнула... Платок скользнул по коленям Лизы. Лаврецкий
подхватил его, прежде чем он успел упасть на пол, быстро сунул его в боковой
карман и, обернувшись, встретился глазами с Марфой Тимофеевной.
- Лизочка, мне кажется, тебя мать зовет, - промолвила старушка.
Лиза тотчас встала и ушла.
Марфа Тимофеевна опять села в свой уголок. Лаврецкий начал прощаться с
нею.
- Федя, - сказала она вдруг.
- Что, тетушка?
- Ты честный человек?
- Как?
- Я спрашиваю тебя: честный ли ты человек?
- Надеюсь, да.
- Гм. А дай мне честное слово, что ты честный человек.
- Извольте. Но к чему это?
- Уж я знаю, к чему. Да и ты, мой кормилец, коли подумаешь хорошенько,
ведь ты не глуп, сам поймешь, к чему я это у тебя спрашиваю. А теперь
прощай, батюшка. Спасибо, что навестил; а слово сказанное помни, Федя, да
поцелуй меня. Ох, душа моя, тяжело тебе, знаю; да ведь и всем не легко. Уж
на что я, бывало, завидовала мухам: вот, думала я, кому хорошо на свете
пожить; да услыхала раз ночью, как муха у паука в лапках ноет, - нет, думаю,
и на них есть гроза. Что делать, Федя; а слово свое все-таки помни. Ступай.
Лаврецкий вышел с заднего крыльца и уже приближался к воротам... Его
нагнал лакей.
- Марья Дмитриевна приказали просить вас к ней пожаловать, - доложил он
Лаврецкому.
- Скажи, братец, что я не могу теперь... - начал было Федор Иваныч.
- Приказали очинно просить, - продолжал лакей, - приказали сказать, что
они одни.
- А разве гости уехали? - спросил Лаврецкий.
- Точно так-с, - возразил лакей и осклабился. Лаврецкий пожал плечами и
отправился вслед за ним.
XLIII
Марья Дмитриевна сидела одна у себя в кабинете на вольтеровском кресле
и нюхала одеколон; стакан воды с флер-д'оранжем стоял возле нее на столике.
Она волновалась и как будто трусила.
Лаврецкий вошел.
- Вы желали меня видеть, - сказал он, холодно кланяясь.
- Да, - возразила Марья Дмитриевна и отпила немного воды. - Я узнала,
что вы прошли прямо к тетушке; я приказала вас просить к себе: мне нужно
переговорить с вами. Садитесь, пожалуйста. - Марья Дмитриевна перевела
дыхание. - Вы знаете, - продолжала она, - ваша жена приехала.
- Это мне известно, - промолвил Лаврецкий.
- Ну да, то есть я хотела сказать: она ко мне приехала, и я приняла ее;
вот о чем я хочу теперь объясниться с вами, Федор Иваныч. Я, слава богу,
заслужила, могу сказать, всеобщее уважение и ничего неприличного ни за что
на свете не сделаю. Хоть я и предвидела, что это будет вам неприятно, однако
я не решилась отказать ей, Федор Иваныч; она мне родственница - по вас:
войдите в мое положение, какое же я имела право отказать ей от дома, -
согласитесь?
- Вы напрасно волнуетесь, Марья Дмитриевна, - возразил Лаврецкий, - вы
очень хорошо сделали; я нисколько не сержусь. Я вовсе не намерен лиша Ввару Павловну возможности видеть своих знакомых; сегодня я не вошел к вам только потому, что не хотел встретиться с нею, - вот и все.
- Ах, как мне приятно слышать это от вас, Федор Иваныч, - воскликнула
Марья Дмитриевна, - впрочем, я всегда этого ожидала от ваших благородных
чувств. А что я волнуюсь - это не удивительно: я женщина и мать. А ваша
супруга... конечно, я не могу судить вас с нею - это я ей самой сказала; но
она такая любезная дама, что, кроме удовольствия, ничего доставить не может.
Лаврецкий усмехнулся и поиграл шляпой.
- И вот что я хотела вам еще сказать, Федор Иваныч, - продолжала Марья
Дмитриевна, слегка подвигаясь к нему, - если б вы видели, как она скромно
себя держит, как почтительна! Право, это даже трогательно. А если б вы
слышали, как она о вас отзывается! Я, говорит, перед ним кругом виновата; я,
говорит, не умела ценить его, говорит; это, говорит, ангел, а не человек.
Право, так и говорит: ангел. Раскаяние у ней такое... Я, ей-богу, и не
видывала такого раскаяния!
- А что, Марья Дмитриевна, - промолвил Лаврецкий, - позвольте
полюбопытствовать: говорят, Варвара Павловна у вас пела; во время своего
раскаяния она пела - или как?..
- Ах, как вам не стыдно так говорить! Она пела и играла для того
только, чтобы сделать мне угодное, потому что я настоятельно ее просила об
этом, почти приказывала ей. Я вижу, что ей тяжело, так тяжело; думаю, чем бы
ее развлечь, - да и слышала-то я, что талант у ней такой прекрасный!
Помилуйте, Федор Иваныч, она совсем уничтожена, спросите хоть Сергея
Петровича; убитая женщина, tout-a-fait {совершенно (франц.).}, что вы это?
Лаврецкий только плечами пожал.
- А потом, что это у вас за ангелочек эта Адочка, что за прелесть! Как
она мила, какая умненькая; по-французски как говорит; и по-русски понимает -
меня тетенькой назвала. И знаете ли, этак чтобы дичиться, как все почти дети
в ее годы дичатся, - совсем этого нет. На вас так похожа, Федор Иваныч, что
ужас. Глаза, брови... ну, вы, как есть - вы. Я маленьких таких детей не
очень люблю, признаться; но в вашу дочку просто влюбилась.
- Марья Дмитриевна, - произнес вдруг Лаврецкий, - позвольте вас
спросить, для чего вы это все мне говорить изволите?
- Для чего? - Марья Дмитриевна опять понюхала одеколон и отпила воды. -
А для того, Федор Иваныч, я это говорю, что... ведь я вам родственница, я
принимаю в вас самое близкое участие... я знаю, сердце у вас добрейшее.
Послушайте, mon cousin, я все-таки женщина опытная и не буду говорить на
ветер! простите, простите вашу жену, - Глаза Марьи Дмитриевны вдруг
наполнились слезами. - Подумайте: молодость, неопытность... ну, может быть,
дурной пример: не было такой матери, которая наставила бы ее на путь.
Простите ее, Федор Иваныч, она довольно была наказана.
Слезы закапали по щекам Марьи Дмитриевны; она не утирала их: она любила
плакать. Лаврецкий сидел как на угольях. "Боже мой, - думал он, - что же это
за пытка, что за день мне выдался сегодня!"
- Вы не отвечаете, - заговорила снова Марья Дмитриевна, - как я должна
вас понять? Неужели вы можете быть так жестоки? Нет, я этому верить не хочу.
Я чувствую, что мои слова вас убедили. Федор Иваныч, бог вас наградит за
вашу доброту, а вы примите теперь из рук моих вашу жену...
Лаврецкий невольно поднялся со стула; Марья Дмитриевна тоже встала и,
проворно зайдя за ширмы, вывела оттуда Варвару Павловну. Бледная, полуживая,
с опущенными глазами, она, казалось, отреклась от воякой собственной мысли,
от всякой воли - отдалась вся в руки Марьи Дмитриевны.
Лаврецкий отступил шаг назад.
- Вы были здесь! - воскликнул он.
- Не вините ее, - поспешно проговорила Марья Дмитриевна, - она ни за
что не хотела остаться, но я приказала ей остаться, я посадила ее за ширмы.
Она уверяла меня, что это еще больше вас рассердит; я и слушать ее не стала;
я лучше ее вас знаю. Примите же из рук моих вашу жену; идите, Варя, не
бойтесь, припадите к вашему мужу (она дернула ее за руку) - и мое
благословение...
- Постойте, Марья Дмитриевна, - перебил ее Лаврецкий глухим, но
потрясающим голосом. - Вы, вероятно, любите чувствительные сцены (Лаврецкий
не ошибался: Марья Дмитриевна еще с института сохранила страсть к некоторой
театральности); они вас забавляют; но другим от них плохо приходится.
Впрочем, я с вами говорить не буду: в _этой_ сцене не вы главное действующее
лицо. Что _вы_ хотите от меня, сударыня? - прибавил он, обращаясь к жене. -
Не сделал ли я для вас, что мог? Не возражайте мне, что не вы затеяли это
свидание; я вам не поверю, - и вы знаете, что я вам верить не могу. Что же
вы хотите? Вы умны, - вы ничего не делаете без цели. Вы должны понять, что
жить с вами, как я жил прежде, я не в состоянии; не оттого, что я на вас
сержусь, а оттого, что я стал другим человеком. Я сказал вам это на второй
же день вашего возвращения, и вы сами, в это мгновенье, в душе со мной
согласны. Но вы желаете восстановить себя в общем мнении; вам мало жить у
меня в доме, вы желаете жить со мной под одной кровлей - не правда ли?
- Я желаю, чтобы вы меня простили, - проговорила Варвара Павловна, не
поднимая глаз.
- Она желает, чтобы вы ее простили, - повторила Марья Дмитриевна.
- И не для себя, для Ады, - шепнула Варвара Павловна.
- Не для нее, для вашей Ады, - повторила Марья Дмитриевна.
- Прекрасно. Вы этого хотите? - произнес с усилием Лаврецкий. -
Извольте, я и на это согласен.
Варвара Павловна бросила на него быстрый взор, а Марья Дмитриевна
воскликнула: "Ну, слава богу!" - и опять потянула Варвару Павловну за руку.
- Примите же теперь от меня...
- Постойте, говорю вам, - перебил ее Лаврецкий. - Я соглашаюсь жить с
вами, Варвара Павловна, - продолжал он, - то есть я вас привезу в Лаврики и
проживу с вами, сколько сил хватит, а потом уеду - и буду наезжать. Вы
видите, я вас обманывать не хочу, но не требуйте больше ничего. Вы бы сами
рассмеялись, если бы я исполнил желание почтенной нашей родственницы и
прижал бы вас к своему сердцу, стал бы уверять вас, что... что прошедшего не
было, что срубленное дерево опять зацветет. Но я вижу: надо покориться. Вы
это слово не так поймете... это все равно. Повторяю... я буду жить с вами...
или нет, я этого обещать не могу... Я сойдусь с вами, буду вас снова считать
моей женой...
- Дайте же ей по крайней мере на том руку, - промолвила Марья
Дмитриевна, у которой давно высохли слезы.
- Я до сих пор не обманывал Варвару Павловну, - возразил Лаврецкий, -
она мне поверит и так. Я ее отвезу в Лаврнки - и помните, Варвара Павловна:
уговор наш будет считаться нарушенным, как только вы выедете оттуда. А
теперь позвольте мне удалиться.
Он поклонился обеим дамам и торопливо вышел вон.
- Вы не берете ее с собою, - крикнула ему вслед Марья Дмитриевна...
- Оставьте его, - шепнула ей Варвара Павловна и тотчас же обняла ее,
начала ее благодарить, целовать у ней руки, называть ее своей
спасительницей.
Марья Дмитриевна снисходительно принимала ее ласки; но в душе она не
была довольна ни Лаврецким, ни Варварой Павловной, ни всей подготовленной ею
сценой. Чувствительности вышло мало; Варвара Павловна, по ее мнению, должна
была броситься к ногам мужа.
- Как это вы меня не поняли, - толковала она, - ведь я вам сказала:
припадите.
- Этак лучше, милая тетушка; не беспокойтесь - все прекрасно, -
твердила Варвара Павловна.
- Ну, да ведь и он - холодный, как лед, - заметила Марья Дмитриевна. -
Положим, вы не плакали, да ведь я перед ним разливалась. В Лавриках запереть
вас хочет. Что ж, и во мне вам нельзя будет ездить? Все мужчины
бесчувственны, - сказала она в заключение и значительно покачала головой.
- Зато женщины умеют ценить доброту и великодушие, - промолвила Варвара
Павловна и, тихонько опустившись на колени перед Марьей Дмитриевной, обвила
ее полный стан руками и прижалась к ней лицом. Лицо это втихомолку
улыбалось, а у Марьи Дмитриевны опять закапали слезы.
А Лаврецкий отправился к себе, заперся в комнатке своего камердинера,
бросился на диван и пролежал так до утра.
XLIV
На следующий день было воскресенье. Колокольный звон к ранней обедне не
разбудил Лаврецкого - он не смыкал глаз всю ночь, - но напомнил ему другое
воскресенье, когда он, по желанию Лизы, ходил в церковь. Он поспешно встал;
какой-то тайный голос говорил ему, что он и сегодня увидит ее там же. Он без
шума вышел из дома, велел сказать Варваре Павловне, которая еще спала, что
он вернется к обеду, и большими шагами направился туда, куда звал его
однообразно-печальный звон. Он пришел рано: почти никого еще не было в
церкви; дьячок на клиросе читал часы; изредка прерываемый кашлем, голос его
мерно гудел, то упадая, то вздуваясь. Лаврецкий поместился недалеко от
входа. Богомольцы приходили поодиночке, останавливались, крестились,
кланялись на все стороны; шаги их звенели в пустоте и тишине, явственно
отзываясь под сводами. Дряхлая старушонка в ветхом капоте с капюшоном стояла
на коленях подле Лаврецкого и прилежно молилась; ее беззубое, желтое,
сморщенное лицо выражало напряженное умиление; красные глаза неотвратимо
глядели вверх, на образа иконостаса; костлявая рука беспрестанно выходила из
капота и медленно и крепко клала большой широкий крест. Мужик с густой
бородой и угрюмым лицом, взъерошенный и измятый, вошел в церковь, разом стал
на оба колена и тотчас же принялся поспешно креститься, закидывая назад и
встряхивая голову после каждого поклона. Такое горькое горе сказывалось в
его лице, во всех его движениях, что Лаврецкий решился подойти к нему и
спросить его, что с ним. Мужик пугливо и сурово отшатнулся, посмотрел на
него... "Сын помер", - произнес он скороговоркой и снова принялся класть
поклоны... "Что для них может заменить утешения церкви?" - подумал Лаврецкий
и сам попытался молиться; но сердце его отяжелело, ожесточилось, и мысли
были далеко. Он все ждал Лизы - но Лиза не приходила. Церковь стала
наполняться народом; ее все не было. Обедня началась, дьякон уже прочитал
евангелие, зазвонили к достойной; Лаврецкий подвинулся немного вперед - и
вдруг увидел Лизу. Она пришла раньше его, но он ее не заметил; прижавшись в
промежуточек между стеной и клиросом, она не оглядывалась не шевелилась.
Лаврецкий не свел с нее глаз до самого конца обедни: он прощался с нею.
Народ стал расходиться, а она все стояла; казалось, она ожидала ухода
Лаврецкого. Наконец она перекрестилась в последний раз и пошла, не
оборачиваясь: с ней была одна горничная. Лаврецкий вышел вслед за ней из
церкви и догнал ее на улице; она шла очень скоро, наклонив голову и спустив
вуаль на лицо.
- Здравствуйте, Лизавета Михайловна, - сказал он громко, с
насильственной развязностью, - можно вас проводить?
Она ничего не сказала; он отправился с ней рядом.
- Довольны вы мной? - спросил он ее, понизив голос. - Вы слышали, что
вчера произошло?
- Да, да, - проговорила она шепотом, - это хорошо.
И она пошла еще быстрей.
- Вы довольны?
Лиза только головой кивнула.
- Федор Иваныч, - начала она спокойным, но слабым голосом, - я хотела
вас просить: не ходите больше к нам, уезжайте поскорей; мы можем после
увидеться - когда-нибудь, через год. А теперь сделайте это для меня;
исполните мою просьбу, ради бога.
- Я вам во всем готов повиноваться, Лизавета Михайловна; но неужели мы
так должны расстаться: неужели вы мне не скажете ни одного слова?..
- Федор Иваныч, вот вы теперь идете возле меня... А уж вы так далеко,
далеко от меня. И не вы одни, а...
- Договаривайте, прошу вас! - воскликнул Лаврецкий, - что вы хотите
сказать?
- Вы услышите, может быть... но что бы ни было, забудьте... нет, не
забывайте меня, помните обо мне.
- Мне вас забыть...
- Довольно, прощайте. Не идите за мной.
- Лиза, - начал было Лаврецкий...
- Прощайте, прощайте! - повторила она, еще ниже опустила вуаль и почти
бегом пустилась вперед.
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
/ Полные произведения / Тургенев И.С. / Дворянское гнездо
|
Смотрите также по
произведению "Дворянское гнездо":
|