• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Войнович В. / Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина

Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина [1/16]

Скачать полное произведение

    Книга первая "ЛИЦО НЕПРИКОСНОВЕННОЕ"
     * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
    1
     Было это или не было, теперь уж точно сказать нельзя, потому что случай, с которого началась (и тянется почти до наших дней) вся история, произошел в деревне Красное так
     давно, что и очевидцев с тех пор почти не осталось. Те,
     что остались, рассказывают по-разному, а некоторые и вовсе не помнят. Да, по правде сказать, и не такой это случай чтоб держать его в памяти столько времени. Что касается меня, то я собрал в кучу все, что слышал по данному поводу и прибавил кое-что от себя, прибавил, может быть, даже больше, чем слышал. В конце концов, история эта показалась мне настолько занятной, что я решил изложить ее в письменном виде, а если вам она покажется неинтересной, скучной
     или даже глупой, так плюньте и считайте, что я ничего не рассказывал.
     Произошло это вроде бы перед самой войной , не то в конце мая, не то в начале июня 1941 года , в этих, примерно, пределах.
     Стоял обыкновенный, жаркий, как бывает в это время года, день. Все колхозники были заняты на полевых работах, а Нюра Беляшова, которая служила на почте, прямого отношения к колхозу не имела и была в тот день выходная, копалась на своем огороде окучивала картошку.
     Было так жарко, что, пройдя три ряда из конца в конец огорода, Нюра совсем уморилась. Платье на спине и под мышками взмокло и, подсыхая, становилось белым и жестким от соли. Пот затекал в глаза. Нюра остановилась, чтобы поправить выбившиеся из-под косынки волосы и посмотреть на солнце скоро ли там обед.
     Солнце она не увидела. Большая железная птица с перекошенным клювом, заслонив собой солнце и вообще все небо, небо, падала прямо на Нюру.
     -- Ай!-- в ужасе вскрикнула Нюра и, закрыв лицо руками, замертво повалилась в борозду.
     Кабан Борька, рывший землю возле крыльца, отскочил в сторону, но, увидев, что ему ничего не угрожает, вернулся
     на прежнее место.
     Прошло сколько-то времени. Нюра очнулась. Солнце жгло спину. Пахло сухой землей и навозом. Где-то чирикали воробьи и кудахтали куры. Жизнь продолжалась. Нюра открыла глаза и увидела под собой комковатую землю.
     " Что же я лежу?" -- подумала она недоуменно и тут же вспомнила про железную птицу.
     Нюра была девушка грамотная. Она иногда читала "Блокнот агитатора", который регулярно выписывал парторг Килин. В "Блокноте" недвусмысленно говорилось, что всяческие суеверия достались нам в наследство от темного прошлого и их надо решительно искоренять. Эта мысль казалась Нюре вполне справедливой. Нюра повернула голову вправо и увидела свое крыльцо и кабана Борьку, который по-прежнему рыл землю. В этом не было ничего сверхъестественного. Борька всегда рыл землю, если находил для этого подходящее место. А если находил неподходящее, тоже рыл. Нюра повернула голову дальше и увидела чистое голубое небо и желтое слепящее солнце.
     Осмелев, Нюра повернула голову влево и снова упала ничком. Страшная птица существовала реально. Она стояла недалеко от Нюриного огорода, широко растопырив большие
     зеленые крылья.
     "Сгинь!" -- мысленно приказала Нюра и хотела осенить себя крестным знамением, но креститься, лежа на животе, было неудобно, а подниматься она боялась.
     И вдруг ее словно током пронзило: "Так это же аэроплан!" И в самом деле. За железную птицу Нюра приняла
     обыкновенный самолет "У-2", а перекошенным клювом показался ей неподвижно застывший воздушный винт.
     Едва перевалив через Нюрину крышу, самолет опустился, пробежал по траве и остановился возле Федьки Решетова, чуть не сбив его правым крылом. Федька, рыжий мордатый
     верзила, известный больше под прозвищем Плечевой, косил
     здесь траву.
     Летчик, увидев Плечевого, расстегнул ремни, высунулся из кабины и крикнул:
     -- Эй, мужик, это что за деревня?
     Плечевой нисколько не удивился, не испугался и, приблизившись к самолету, охотно объяснил, что деревня называется Красное, а сперва называлась Грязное, а еще в их колхоз входят Клюквино и Ново-Клюквино, но они на той стороне реки, а Старо-Клюквино, хотя и на этой, относится к другому колхозу. Здешний колхоз называется "Красный колос", а тот имени Ворошилова. В "Ворошилове" за два
     последние года сменилось три председателя: одного посадили за воровство, другого -- за растление малолетних, а третий, которого прислали для укрепления, сперва немного поукреплял, а потом как запил, так и пил до тех пор, пока не пропил личные вещи и колхозную кассу, и допился до того, что в припадке белой горячки повесился у себя в кабинете, оставив записку, в которой было только слово "эх" с тремя восклицательными знаками. А что это "Эх!!!" могло значить, так никто и не понял. Что касается здешнего председателя, то он хотя тоже пьет без всякого удержу, однако на что-то еще надеется.
     Плечевой хотел сообщить летчику еще ряд сведений из жизни окрестных селений, но тут набежал народ.
     Первыми подоспели, как водится, пацаны. За ними спешили бабы, которые с детишками, которые беременные, а многие и с детишками и беременные одновременно. Были и такие, у которых один ребятенок за подол цепится, другой за руку, вторая рука держит грудного, а еще один в животе поспевает. К слову сказать, в Красном (да только ли в Красном?) бабы рожали охотно и много, и всегда были либо беременные,
     либо только что после родов, а иногда и вроде только что
     после родов, а уже и опять беременные.
     За бабами шкандыбали старики и старухи, а с дальних полей, побросав работу, бежали и остальные колхозники с косами, граблями и тяпками, что придавало этому зрелищу сходство с картиной "Восстание крестьян", висевшей в
     районном клубе.
     Нюра, которая все еще лежала у себя в огороде, снова открыла глаза и приподнялась на локте.
     " Господи,-- сверкнула в мозгу ее тревожная мысль,-- я здесь лежу, а люди давно уж глядят".
     Спохватившись на свои, еще не окрепшие от испуга ноги, она проворно пролезла между жердями в заборе и кинулась
     к постепенно густевшей толпе. Сзади стояли бабы. Нюра,
     расталкивая их локтями, стонала:
     -- Ой, бабы, пустите!
     И бабы расступались, потому что по голосу Нюры понимали, что ей край надо пробиться вперед.
     Потом пошел слой мужиков. Нюра растолкала и их, говоря:
     -- Ой, мужики, пустите!
     И, наконец, очутилась в первом ряду. Она увидела совсем близко самолет с широкой масляной полосой аж по всему фюзеляжу и летчика в коричневой кожаной куртке, который, прислонившись к крылу, растерянно глядел на подступавший народ и вертел на пальце потертый шлем с дымчатыми очками.
     Рядом с Нюрой стоял Плечевой. Он посмотрел на нее сверху вниз, засмеялся и сказал ласково:
     -- Ты гляди, Нюрка, живая. А я думал, тебе уже все. Я ведь аэроплан первый заметил, да! Я тут у бугра сено косил, когда гляжу: летит. И в аккурат, Нюрка, на твою крышу, на трубу прямо, да. Ну, думаю, сейчас он ее счешет.
     -- Брешешь ты все, -- сказал Николай Курзов, стоявший от Плечевого справа.
     Плечевой споткнулся на полуслове, посмотрел на Николая тоже сверху вниз, поскольку был выше на целую голову, и, подумав, сказал:
     -- Брешет собака. А я говорю. А ты свою варежку закрой да и не раскрывай, пока я тебе не дам разрешения. Понял? Не то я тебе на язык наступлю.
     После этого он поглядел на народ, подмигнул летчику и, оставшись доволен произведенным впечатлением, продолжал
     дальше:
     -- Эроплан, Нюрка, от твоей трубы прошел вот на вершок максима. А минима и того менее. А если б он твою трубу
     зачепил, так мы бы тебя завтра уже обмывали, да. Я бы не
     пошел, а Колька Курзов пошел бы. Он до женского тела
     любопытный. Его прошлый год в Долгове в милиции три дня
     продержали за то, что он в женскую баню залез и под лавкой сидел, да.
     Все засмеялись, хотя знали, что это неправда, что Плечевой это придумал сейчас. А когда перестали смеяться, Степан Луков спросил:
     -- Плечевой, а Плечевой, а ты когда увидал, что эроплан за трубу зачепится, испужался, ай нет?
     Плечевой презрительно сморщился, хотел сплюнуть, да некуда было -- всюду народ. Он проглотил слюну и сказал:
     -- А чего мне пужаться? Эроплан не мой, и труба не моя. Кабы моя была, может, спужался б.
     В это время один из мальчишек, крутившихся тут же под ногами у взрослых, изловчился и шарахнул по крылу палкой,
     от чего крыло загудело, как барабан.
     -- Ты что делаешь?-- заорал на мальчишку летчик. Мальчишка испуганно юркнул в толпу, но потом снова вы лез. Палку, однако, выбросил.
     Плечевой, послушав какой звук издало крыло, покачал головой и спросил у летчика со скрытым ехидством:
     -- Свиной кожей обтянуто?
     Летчик ответил:
     -- Перкалью.
     -- А чего это?
     -- Такая вещь,-- объяснил летчик.-- Материя.
     -- Чудно,-- сказал Плечевой.-- А я думал он весь из железа.
     -- Кабы из железа,-- влез опять Курзов,-- его бы мотор в высоту не поднял.
     -- В высоту поднимает не мотор, а подъемная сила,-- сказал известный своей ученостью кладовщик Гладышев.
     За образованность Гладышева все уважали, однако в этих его словах усомнились.
     Бабы этих разговоров не слушали, у них была своя тема. Они разглядывали летчика в упор, не стесняясь его присутствия, словно он был неодушевленным предметом, и вслух обсуждали достоинства его туалета.
     -- Кожанка, бабы,-- чистый хром,-- утверждала Тайка Горшкова.-- Да еще со складками. Для их, видать, хрома не жалеют. жалеют.
     Нинка Курзова возразила:
     -- Это не хром, а шевро.
     -- Ой, не могу!-- возмутилась Тайка.-- Какое ж шевро? Шевро то с пупырышками.
     -- И это с пупырышками.
     -- А где ж тут пупырышки?
     -- А ты пошшупай -- увидишь,-- сказала Нинка.
     Тайка с сомнением посмотрела на летчика и сказала:
     -- Я бы пошшупала, да он, наверно, щекотки боится.
     Летчик смутился и покраснел, потому что не знал, как на это все реагировать.
     Его спас председатель Голубев, который подъехал к месту происшествия на двуколке.
     Само происшествие застало Голубева в тот момент, когда он вместе с одноруким счетоводом Волковым проверял бабу Дуню на предмет самогоноварения. Результаты проверки были налицо: председатель слезал с двуколки с особой осторож стью, он долго нащупывал носком сапога железную скобу,
     подвешенную на проволоке вместо подножки.
     В последнее время пил председатель часто и много, не хуже того, что повесился в Старо-Клюквине. Одни считали,
     что он пил, потому что пьяница, другие находили, что по
     семейным причинам. Семья у председателя была большая:
     жена , постоянно страдавшая почками, и шестеро детей,
     которые вечно ходили грязные, вечно дрались между собой
     и много ели.
     Все это было бы еще не так страшно, но , как на грех, дела в колхозе шли плохо. То есть не так, чтобы очень-
     хо, можно было бы даже сказать хорошо, но с каждым годом
     все хуже и хуже.
     Поначалу, когда от каждой избы все стаскивали в одну кучу, оно выглядело внушительно, и хозяйствовать над этим было приятно, а потом кое-кто спохватился и пошел тащить обратно, хотя обратно-то не давали. И председатель себя чувствовал вроде той бабы, которую посадили на кучуах-
     ла сторожить. Окружили ее с разных сторон, в разные стороны тащат. Одного за руку схватит, другой в это время из-под нее еще что-нибудь высмыкнет, она к тому, убе-
     жал. Что ты будешь делать?
     Председатель тяжело переживал создавшееся положение, не понимая, что не он один виноват в этом. Он все время ждал, что вот приедет какая-нибудь инспекция ичревизия, и тогда он получит за все и сполна. Но, пока что, все обходилось. Из района наезжали иногда разные ревизоры, инспектора и инструкторы, пили вместе с ним водку, закусывали салом и яйцами, подписывали командировочные удостоверения и уезжали подобру-поздорову. Председатель даже перестал их бояться, но, будучи человеком от природы неглупым, понимал, что вечно так продолжаться не может и что нагрянет когда-нибудь Высшая Наиответственнейшая Инспекция и и скажет свое последнее слово.
     Поэтому, узнав, что за околицей, возле дома Нюры Беляшовой, приземлился самолет, Голубев ничуть не удивился. Он понял, что час расплаты настал, и приготовился встретить его мужественно и достойно.
     Счетоводу Волкову он приказал собрать членов правления, а сам, пожевав чаю, чтобы хоть чуть-чуть убить запах, сел в двуколку и поехал к месту посадки самолета. Поехал
     навстречу своей судьбе.
     При его появлении толпа расступилась, образовав между ним и летчиком живой коридор. По этому коридоредседа-
     председатель довольно твердой походкой прошел к летчику и
     издалека протянул ему руку.
     -- Голубев Иван Тимофеевич, председатель колхоза,-- четко назвал он себя, стараясь дышать на всякий случай в сторону.
     -- Лейтенант Мелешко,-- представился летчик.
     Председателя несколько смутило, что представитель Высшей Инспекции такой молодой и в таком скромном чине, но
     он виду не подал и сказал:
     -- Очень приятно. Чем могу служить?
     -- Да я и сам не знаю,-- сказал летчик.-- У меня маслопровод лопнул и мотор заклинило. Пришлось вот сесть на вынужденную.
     -- По заданию?-- уточнил председатель.
     -- Какое задание?-- сказал летчик.-- Я вам говорю -- на вынужденную. Мотор заклинило.
     "Давай, давай заливай больше",-- подумал про себя Иван Тимофеевич, а вслух сказал:
     -- Если чего с мотором, так это можно помочь. Степан,-- обратился он к Лукову, ты бы пошуровал, чего там такое. Он у нас на тракторе работает, -- объяснил он летчику. Любую машину разберет и опять соберет.
     -- Ломать не строить, -- подтвердил Луков и, достав из бокового кармана своей промасленной куртки разводной гаечный ключ, решительно двинулся к самолету.
     -- Э-э, не надо,-- поспешно остановил его летчик.-- Это не трактор, а летательный аппарат.
     -- Разницы нет,-- все еще надеялся Луков.-- Что там гайки, что здесь. В одну сторону крутишь закручиваешь, в другую сторону крутишь -- откручиваешь.
     -- Вам надо было не здесь садиться,-- сказал председатель,-- а возле Старо-Клюквина. Там и МТС, и МТМ
     враз бы все починили.
     -- Когда садишься на вынужденную,-- терпеливо объяснил летчик,-- выбирать не приходится. Увидел поле не засеяно,
     прижался.
     -- Травопольной системы придерживаемся, потому и не засеяно,-- сказал председатель, оправдываясожет, хо-
     тите осмотреть поля или проверить документацию? Прошу в
     контору.
     -- Да зачем мне ваша контора!-- рассердился летчик, видя, что председатель к чему-то клонит, а к чему, непонятно. Хотя подождите. В конторе телефон есть? Мне позвонить
     надо.
     -- Чего ж сразу звонить?-- обиделся Голубев.-- Вы бы сперва посмотрели, что к чему, с народом бы поговорили.
     -- Послушайте,-- взмолился летчик,-- что вы мне голову морочите? Зачем мне говорить с народом? Мне с начальством поговорить надо.
     " Во какой разговор пошел,-- отметил про себя Голубев. --на "Вы" и без матюгов. И с народом говорить не хочет, а прямо с начальством".
     -- Дело ваше,-- сказал он обреченно.-- Только я думаю, с народом поговорить никогда не мешает. Народ, он все видит
     и все знает. Кто сюда презжал, и кто чего говорил, и кто
     кулаком стучал по столу. А чего там говорить! Он махнул
     рукой и пригласил к себе в двуколку. Садитесь, отвезу.
     Звоните сколько хотите.
     Колхозники снова расступились. Голубев услужливо подсадил летчика в двуколку, потом взгромоздился сам. При этом рессора с его стороны до отказа прогнулась. 2
     Дежурный по части капитан Завгородний в расстегнутой гимнастерке и давно не чищеных, покрывшихся толстым слоем пыли сапогах, изнывая от жары, сидел на крыльце штаба и наблюдал за тем, что происходило перед входом в казарму,
     где размещалась комендантская рота.
     А происходило там вот что. Красноармеец последнего года службы Иван Чонкин, маленький, кривоногий, в сбившейся под ремнем гимнастерке, в пилотке, надвинутой на большие красные уши, и в сползающих обмотках, стоял навытяжку перед старшиной роты Песковым и испуганно глядел на него воспаленными от солнца глазами.
     Старшина, упитанный розовощекий блондин, сидел, развалясь, на скамеечке из некрашеных досок и, положив ногу на ногу, покуривал папироску.
     -- Ложись!-- негромко, словно бы нехотя скомандовал старшина, и Чонкин послушно рухнул на землю.
     -- Отставить!-- Чонкин вскочил на ноги.-- Ложись! Отставить! Ложись! -- Товарищ капитан!-- крикнул старшина Завгороднему.-- Вы не скажете, сколько там на ваших золотых?
     Капитан посмотрел на свои большие часы Кировского завода (не золотые, конечно,--старшина пошутил) и лениво ответил -- Половина одиннадцатого.
     -- Такая рань,-- посетовал старшина,-- а жара уже хоть помирай.-- Он повернулся к Чонкину. Отставить! Ложись! Отставить!
     На крыльцо вышел дневальный Алимов.
     -- Товарищ старшина,-- закричал он,-- вас к телефону!
     -- Кто?-- спросил старшина, недовольно оглядываясь.
     -- Не знаю, товариш старшина. Голос такой хриплый, будто простуженный.
     -- Спроси, кто.
     Дневальный скрылся в дверях, старшина повернулся к Чонкину.
     -- Ложись! Отставить! Ложись!
     Дневальный вернулся, подошел к скамейке и, с участием глядя на распластанного в пыли Чонкина, доложил:
     -- Товарищ старшина, из бани звонят. Спрашивают: мыло
     сами будете получать или пришлете кого?
     -- Ты же видишь, я занят,-- сдерживаясь, сказал старшина.
     -- Скажи Трофимычу -- пусть получит. И снова к Чонкину:- Отставить! Ложись! Отставить! Ложись! Отставить!
     -- Слышь, старшина,-- полюбопытствовал Завгородний.-- А за что ты его?
     -- Да он, товариш капитан, разгильдяй,-- охотно объяснил старшина и снова положил Чонкина. Ложись! Службу уже
     кончает, а приветствовать не научился. Отставить! Вместо
     того, чтоб как положено честь отдавать, пальцы растопыренные к уху приставит и идет не строевым шагом, а как на прогулочке. Ложись! Старшина достал из кармана платок и вытер вспотевшую шею. Устанешь с ними, товариш капитан. Возишься, воспитываешь, нервы тратишь, а толку чуть. Отставить!
     -- А ты его мимо столба погоняй,-- предложил капитан.-- Пусть пройдет десять раз строевым шагом туда и обратно и поприветствует.
     -- Это можно,-- сказал старшина и заплевал папироску.-- Это Вы правильно, товарищ капитан, говорите. Чонкин, ты слышал, что сказал капитан?
     Чонкин стоял перед ним, тяжело дыша, и ничего не отвечал.
     -- А вид какой! Весь в пыли, лицо грязное, не боец, а одно недоразумение. Десять раз туда и сюда, равнение на столб, шагом... старшина выдержал паузу,-- марш!
     -- Вот так,-- оживился капитан.-- Старшина, прикажи: пусть носок тянет получше, сорок сантиметров от земли. Эх, разгильдяй!
     А старшина, ободренный поддержкой капитана, командовал:
     -- Выше ногу. Руку согнуть в локте, пальцы к виску. Я тебя научу приветствовать командиров. Кругом... марш!
     В это время в коридоре штаба зазвонил телефон. Завгородний покосился на него, но не встал, уходить не хотелось.
     Он закричал:
     -- Старшина, ты посмотри, у него обмотка размоталась. Он же сейчас запутается и упадет. Прямо со смеху умрешь. И зачем только такое чучело в армию берут, а, старшина?
     А телефон в коридоре звонил все настойчивей и громче. Завгородний неохотно поднялся и вошел в штаб.
     -- Слушаю, капитан Завгородний,-- вяло сказал он в трубку.
     Расстояние между деревней Красное и местом расположения части составляло километров сто двадцать, а может быть, больше, слышимость была отвратительная, голос лейтенанта Мелешко забивали какой-то треск, музыка, и капитан Завгородний с трудом понял, в чем дело. Сначала он даже не придал сообщению лейтенанта должного значения и вознамерился вернуться к прерванному зрелищу, но по дороге от телефона к дверям до него дошел смысл того, что он только что услыхал. И, осознав случившееся, он застегнул ворот гимнастерки, отер сапог о сапог и пошел докладывать начальнику штаба.
     Постучав кулаком в дверь (начальник штаба был несколько глуховат), Завгородний, не дожидаясь ответа, приоткрыл ее и, переступив порог, закричал:
     -- Разрешите войти, товарищ майор?
     -- Не разрешаю,-- тихо сказал майор, не поднимая головы от своих бумажек.
     Но Завгородний не обратил на его слова никакого внимания, он не помнил случая, чтобы начальник штаба кому-либо
     что-либо разрешил.
     -- Разрешите доложить, товарищ майор?
     -- Не разрешаю.-- Майор поднял голову от бумаг.-- Что у вас за вид, кпитан? Не бриты, пуговицы и сапоги не начищены.
     -- Пошел ты...-- вполголоса сказал капитан и весело посмотрел майору в глаза.
     По губам капитана начштаба понял примерный смысл сказанного, но не был уверен в этом, поскольку вообще не мог себе представить, чтобы младший по званию дерзил старшему. Поэтому он сделал вид, что не понял капитана, и продолжал
     свое:
     -- Если вам не на что купить крем в военторге, я вам могу подарить баночку.
     -- Спасибо, товарищ майор,-- вежливо сказал Завгородний.-- Разрешите доложить: у лейтенанта Мелешко отказал мотор, и он сел на вынужденную.
     -- Куда сел?-- не понял начштаба.
     -- На землю.
     -- Перестаньте острить. Я вас спрашиваю, где именно приземлился Малешко.
     -- Возле деревни Красное.
     -- Что же делать?-- Он растерянно посмотрел на Завгороднего.
     Тот пожал плечами.
     -- Вы начальник, вам виднее. По-моему, надо доложить командиру полка.
     Начальник штаба и раньше не отличался большой смелостью по отношению к вышестоящим командирам, но теперь, по причине глухоты, боялся их еще больше, помня, что его в любое время могут уволить в запас.
     -- Командир сейчас занят,-- сказал он,-- руководит полетами.
     -- Вынужденная посадка -- летное происшествие,-- напомнил Завгородний.-- Командир должен знать.
     -- Значит, вы думаете, удобно отрывать командира для этого дела?
     Завгородний промолчал.
     -- А может, Мелешко сам как-нибудь справится с этим? Завгородний посмотрел на него с сочувствием. Начштаба
     перевелся сюда из пехоты и мало понимал в летном деле.
     -- Разрешите отлучиться из части, товариш майор. Я сам доложу командиру.
     -- Вот и правильно,-- обрадовался майор.-- Вы сами идите и доложите ему от своего имени. Вы дежурный по части и имеете право. Постойте, Завгородний. Как же вы уйдете? А вдруг в части что-нибудь случится.
     Но Завгородний уже не слышал его, он вышел и плотно закрыл за собой дверь.
     Примерно через час он вернулся в штаб с ндиром пол-
     ка подполковником Опаликовым и с инженером полка Кудлаем.
     В штабе к тому времени оказался еще подполковник Пахомов, командир батальона аэродромного обслуживания. Он выяснял
     с начальником штаба какие-то свои дела и при появлении Опаликова хотел уйти, но тот его задержал. Стали обсуждать, что делать. Кудлай сказал, что на складе запасных моторов нет, а из дивизии раньше, чем через неделю ничего не получишь. Завгородний предложил отстыковать крылья,
     погрузить самолет на автомобиль и привезти сюда. Начальник штаба предложил тащить самолет на буксире, чем вызвал презрительную ухмылку Завгороднего. Подполковник Пахомов молчал и что-то отмечал в своем блокнотике, проявляя усердие в службе.
     Опаликов слушал говоривших насмешливо. Потом встал, прошел из угла в угол.
     -- Заслушав и обсудив всю ту хреновину, которую каждый из вас нес здесь в меру своих способностей, я пришел к выводу, что самолет мы оставим на месте до прибытия мотора. Если тащить его сто двадцать километров на автомобиле, то от него останутся только дрова. А пока там надо поставить караул, хотя бы от пацанов, чтобы не растащили приборную доску. Это тебя касается. Он махнул рукой в сторону Пахомова.
     Подполковник Пахомов положил блокнот на подоконник и встал.
     -- Извините, ничего не получится,-- робко сказал он.
     Хотя он был чином равен Опаликову, возрастом старше и непосредственно ему не подчинялся, Пахомов чувствовал превосходство Опаликова над собой, знал, что тот ближе к начальству, раньше его станет полковником, и поэтому обращался к нему на "Вы".
     -- Это почему еще не получится?-- нетерпеливо спросил Опаликов.
     Он не любил никаких возражений.
     -- Вся комендантская рота вторую неделю в карауле, и сменить некем.-- Пахомов взял блокнот и заглянул в него.
     Семь человек в лазарете, двенадцать на лесозаготовках, один в отпуске. Все.
     -- Ну хоть одного можно найти? Хоть завалящего какогонибудь. Пусть он там поспит возле машины, лишь бы было с кого спросить.
     -- Ни одного, товариш подполковник,-- при этом Пахомов сделал такое жалкое лицо, что не поверить ему было никак
     невозможно.
     -- Да, дело плохо,-- задумался Опаликов и тут же вскрикнул:- Ура! Нашел! Послушай-ка, пошли-ка ты этого..... как его... боец у тебя есть такой зачуханный, на лошади ездит.
     -- Чонкин, что ли?-- не поверил Пахомов.
     -- Конечно, Чонкин. До чего же я все-таки умный человек,-- удивился Опаликов и хлопнул себя по лбу ладонью.
     -- Так он же...-- попробовал возразить Пахомов.
     -- Что он?
     -- На кухню дрова некому будет возить.
     -- Незаменимых людей у нас нет,-- сказал командир полка. Этот тезис был апробирован. Подполковник Пахомов не
     посмел ничего возразить.
    3
     Дорогой читатель! Вы уже, конечно, обратили внимание на то, что боец последнего года службы Иван Чонкин был маленького роста, кривоногий, да еще и с красными ушами.
     "И что это за нелепая фигура! скажете вы возмущенно. Где
     тут пример для подрастающего поколения?де автор уви-
     дел такого в кавычках героя?" И я, автор, прижатый к
     стенке и пойманный, что называется, с поличным, должен
     признаться, что нигде я его не видел, выдумал из своей
     головы и вовсе не для примера, а просто от нечего делать.
     "Допустим, это так, скажете вы недоверчиво,-- но зачем же
     выдумывать? Неужели автор не мог взяз жизни настоя-
     щего воина-богатыря, высокого, стройн дисциплинирован-
     ного, отличника учебно-боевой и политической подготовки?"
     Мог бы, конечно, да не успел. Всех отличников расхватали, мне вот достался Чонкин. Я сперва огорчился, потом смирился. Ведь герой книги, он как ребенок какой получился, такой и есть, за окошко не выбросишь. У других, может, дети и получше, и поумнее, а свой все равно всех дороже, потому что свой.
     В предыдущей биографии Чонкина не было слишком уж ярких страниц, на которых стоило бы задерживать ваше внимание, но хотя бы в двух словах рассказать, откуда он родом, как жил и чем занимался раньше, вроде бы надо.
     Итак, в одной приволжской деревне жила в свое время некая Марьяна Чонкина, обыкновенная деревенская женщина,
     вдова. Ее муж, Василий Чонкин погиб в четырнадцатом году
     во время империалистической войны, которая, как известно,
     потом перешла в гражданскую и продолжалась очень долго. В
     то время, когда шли бои за Царицын, деревня, где жила
     Марьяна, оказалась на скрещении военных дорог, через нее проходили то красные, то белые, просторный и пустой дом Марьяны нравился и тем, и другим. Однажды в доме Марьяны целую неделю квартировал некто прапорщик Голицын, имеющий какое-то весьма неясное отношение к знаменитому роду русских князей. Потом он уехал из этой деревни и, должно быть, о ней позабыл, но деревня его не забыла. И когда через год, а может и больше (никто не считал), у Марьяны родился сын, в деревне стали посмеиваться, говоря, что тут
     дело не обошлось без участия князя.
     Правда, еще подозревали в этом местного пастуха Серегу, но Серега решительно отпирался.
     Сына Марьяна назвала Иваном, а отчество ему да по погибшему мужу- Васильевич.
     Первые шесть лет, о которых у Ивана не осталось никаких воспоминаний, он прожил в бедности. Мать его была слаба здоровьем, хозяйство совсем запустила, жила кое-как, перебиваясь с хлеба на воду, пока не утонула однажды в
     реке. Пошла в начале зимы полоскать на Волге белье и
     провалилась. Именно к этому времени и относятся первые
     воспоминания Чонкина о себе и окружающем мире.
     Иван не остался один, его приютили бездетные соседи и однофамильцы, а может быть, даже родственники Чонкины. У них не было детей много лет, они даже подумывали, не взять ли кого из приюта, а тут пвеулся такой вот слу-
     чай . Чонкина одели, обули, а когда он малость подрос,
     стали приучать понемногу к хозяйству. То сено пошлют ворошить, то картошку в погребе перебирать, то еще чего по хозяйству. За это и поплатились.
     В известное время стали искать в деревне кулаков, да ни одного не могли найти. А приказано было найти обязательно, хотя бы для примера. Тогда нашли Чонкиных, которые эксплуатировали чужой, да к тому же еще и детский, труд. Чонкиных сослали, а Иван попал в детский дом, где его больше двух лет почем зря мучили арифметикой. Сначала он все это покорно переносил, но когда дело дошло до деления целых чисел с остатком, не выдержал и дал деру в свою родную деревню.
     К тому времени он уже немного подрос и у него доставало сил, чтобы затянуть супонь. Ему дали лошадь и послали работать на молочно-товарную фмуИ, не забывая о высо-
     ком происхождении Чонкина, говорили:

/ Полные произведения / Войнович В. / Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина

Смотрите также по произведению "Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина":

• Краткое содержание