• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Войнович В. / Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина

Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина [9/16]

Скачать полное произведение

    Люшка говорила просто, доходчиво, и стоявшие внизу то плакали, то улыбались сквозь слезы. Да и сама Люшка несколько раз приложила платочек к глазам. А потом вместе
     со своими корреспондентами села в "эмку" и, подняв пыль
     столбом, укатила в свои высокие сферы.
     После митинга, как было обещено, поделили соль, спички и мыло. Своя доля досталась и Нюре: полкуска мыла, кулек соли да спичек два коробка. Домой она вернулась -- уже вечерело. Чонкин сидел у окна и при помощи шила и суровой нитки (дратвы не было) пытался привести в порядок ботинки.
     -- Вот,-- Нюра выложила на стол свою добычу.-- Дали.
     Чонкин взглянул без интереса.
     -- Может, завтра все же приедут,-- сказал он со вздохом.
     -- Кто?-- спросила Нюра.
     -- Кто, кто,-- рассердился Чонкин.-- Война идет, а я тут... Нюра ничего не сказала. Достала из печки гороховый суп, донесла до стола и расплакалась.
     -- Ты чего?-- удивился Чонкин.
     -- Что ж это ты так на войну-то рвешься?-- сквозь слезы сказала Нюра.-- Да неужто ж тебе там будет лучше, чем у меня? 15
     Гладышеву не спалось. Он таращил во тьму глаза, вздыхал, охал и ловил на себе клопов. Но не клопы ему спать мешали, а мысли. Они вертелись вокруг одного. Своим глупым вопросом на митинге Чонкин смутил его душу, пошатнул его, казалось бы незыблемую веру в науку и научные авторитеты. "Почему лошадь не становится человеком?" А в самом деле, почему?
     Прижатый Афродитой к стене, он лежал, думал. Действительно, каждая лошадь работает много, побольше
     любой обезьяны. На ней ездят верхом, на ней пашут, возят
     всевозможные грузы. Лошадь работает летом и зимой по многу
     часов, не зная ни выходных, ни отпусков. Животное,
     конечно, не самое глупое, но все же ни одна из всех
     лошадей, которых знал Гладышев, не стала еще человеком. Не
     находя сколь-нибудь удобного объяснения такой загадке
     природы, Гладышев шумно вздохнул.
     -- Ты не спишь?-- громким шепотом спросила Афродита.
     -- Сплю,-- сердито ответил Гладышев и отвернулся к стене.
     Только стал одолевать его сон, как проснулся и заплакал Геракл.
     -- Ш-ш-ш-шшш-шш,-- зашикала на него Афродита и, не вставая, стала качать с грохотом люльку. Геракл не унимался. Афродита спустила ноги с кровати, вынула Геракла из люльки и дала ему грудь. Ребенок успокоился и зачмокал губами. Кормя его, Афродита одной рукой возилась в люльке, должно быть, меняя пеленки. Но когда она опять положила его в люльку, Геракл снова заплакал. Афродита трясла люльку и напевала:
     Баю-баюшки-баю
     Спи, Геруша, на краю...
     Дальше слов она не знала и до бесконечности повторяла одно и то же:
     Баю-баюшки-баю
     Спи, Геруша, на краю...
     Наконец ребенок уснул. Затихла Афродита, стал засыпать и хозяин дома. Но только он закрыл глаза, как совершенно
     явственно услышал, как открылась наружная дверь. Гладышев
     удивился. Неужто он, ложась спать, не запер ее? А если
     даже и так, то кто бы это мог в столь поздний час, видя,
     что в окнах нет света, бпоить людей? Гладышев насторожился. Может, померещилось? Нет. Кто-то прошел через се-
     ни, теперь впотьмах шарил по коридору. Шаги приближались, и вот уже со скрипом растворилась и дверь в комнату. Гладышев приподнялся на локте, напряженно вглядываясь в темноту, и, к своему великому удивлению, узнал в вошедшем мерина по кличке Осоавиахим. Гладышев потряс головой, чтобы прийти в себя и убедиться, что все это ему не чудится , но все было действительно так, и Осоавиахим, который был был хорошо знаком Гладышеву, ибо именно на нем Кузьма Матвеевич обычно возил на склад продукты, собственной персоной стоял посреди комнаты и шумно дышал.
     -- Здравствуйте, Кузьма Матвеич,-- неожиданно сказал он человеческим голосом.
     -- Здравствуй, здравствуй,-- сознавая странность происходящего, сдержанно ответил Гладышев.
     -- Вот пришел к тебе, Кузьма Матвеич, сообщить, что теперя стал я уже человеком и продукты более возить не буду.
     Мерин почему-то вздохнул и, преступая с ноги на ногу, стукнул копытом об пол.
     -- Тише, тише,-- зашикал Гладышев,-- робенка разбудишь.-- Пододвинув слегка Афродиту, он сел на кровати и, чувствуя необыкновенную радость от того, что ему,нможет быть, первому из людей, пришлось стать свидетелем такого замечательного феномена, нетерпеливо спросил:
     -- Как же тебе удалось-то стать человеком, Ося?
     -- Да оно вишь как получилось,-- задумчиво сказал Осоавиахим,-- я в последнее время много работал. Сам знаешь, и продукты возил со склада, и навозом не брезговал, и пахать приходилось -- ни от чего не отказывался, и вот в результате кропотливого труда превратился я, наконец, в человека.
     -- Интересно,-- сказал Гладышев,-- это очень интересно, только на ком я теперь буду продукты возить?
     -- Ну уж это дело твое, Кузьма Матвеич,-- покачал головой мерин,-- придется подыскать замену. Возьми хотя бы тюльпана, он еще человеком не скоро станет.
     -- Почему ж так?-- удивился Гладышев.
     -- Ленивый потому что, все норовит из-под палки. Пока его не ударишь, с места не стронется. А чтоб человеком стать, надо бегать, знаешь, как? Ого-го-го!-- он вдруг заржал, но сразу спохватился.-- Извини, Кузьма Матвеич, дают еще себя знать лошадиные пережитки.
     -- Ничего, бывает,-- простил Кузьма Матвеевич.-- Ну, а интересно мне знать, что ты теперь предполагаешь делать?
     В колхозе останешься или как?
     -- Навряд,-- вздохнул Осоавиахим.-- Мне тут теперь с моим талантом далать нечего. Подамся, пожалуй, в Москву,
     профессорам покажусь. Может, с лекциями буду выступать.
     Эх, Кузьма Матвеич, жизнь для меня теперя только лишь начинается, женился бы, детишек нарожал для дальнейшего прогресса науки, да вот не могу.
     -- Почему же?
     -- Еще спрашиваешь,-- горько усмехнулся Осоавиахим.-- Ты же сам восемь лет назад мне чего сделал? Лишил необходимых для продолжения рода частей организма.
     Неудобно стало Гладышеву. Он смутился и даже как будто бы покраснел, хорошо, что темно и не видно.
     -- Извини, друг, Ося,-- сказал он искренне.-- Если б же ж я знал, что ты человеком станешь, да нешто я бы позволил. Я-то думал, конь он и есть конь. А кабы ж я знал...
     -- Кабы знал,-- передразнил Осоавиахим.-- А конь-то что? Разве ж не живое существо? Разве ж у него можно отнимать последнюю радость? Мы ж в кино не ходим, книжек не читаем,
     только одно и остается, а ты ножом...
     Насторожился Гладышев. Что-то не то говорит этот Осоавиахим. Еще не успел человеком стать, а уже критикует. Достижение, конечно, значительное с биологической точки зрения, но если придать этому делу политическую окраску, то превратиться лошади в человека еще полдела. Главное, в какого человека -- в нашего или не нашего? И, проявив должную бдительность, задал Гладышев мерину вопрос, что называется, "на засыпку":
     -- А вот ты мне скажи, Ося, ежели тебя, к примеру, на фронт возьмут, ты за кого воевать будешь -- за наших или за немцев?
     -- Мне, Кузьма Матвеич, на фронт идтить никак невозможно.
     -- Почему же это тебе невозможно?-- вкрадчиво спросил Гладышев.
     -- А потому,-- рассердился мерин,-- что мне на спусковой курок нажимать нечем. У меня пальцев нет.
     -- Вот оно что!-- хлопнул себя по лбу Гладышев и проснулся.
     Открыл глаза, никак не может понять, куда же девался мерин. Обстановка в комнате прежняя, и он, Гладышев, лежи
     на своей кровати на пуховой перине, придавленный Афродитой
     к самой стене. Навалилась она на него всей тяжестью,
     причмокивает, посвистывает во сне, да с таким аппетитом,
     что даже противно. Жарко, душно. Гладышев двинул жену
     плечом -- не сдвинул. Двинул второй раз -- с тем же успехом.
     Рассердился, уперся в стену руками и ногами и так толкнул
     Афродиту задом, так она чуть с кровати не свалилась
     вскочила.
     -- А? Что?-- ничего не может понять.
     -- Слышь, Афродита?-- шепотом спросил Гладышев,-- а куды мерин-то подевался?
     -- Какой мерин?-- Афродита трясла головой, пытаясь прийти в себя.
     -- Да мерин же, Осоавиахим,-- досадовал Гладышев на непонятливость супруги.
     -- О, господи!-- пробормотала Афродита.-- Болтает бог знает что. Мерина какого-то выдумал. Спи себе.
     Она перевернулась на живот, уткнулась в подушку и тут же уснула снова.
     Гладышев лежал, тараща глаза в потолок. Сознание постепенно возвращалось к нему, и наконец, он понял, что мерин приходил к нему во сне. Гладышев был грамотным человеком. Он читал книгу "Сон и сновидения", которая помогла ему дать его сегодняшнему сну правильную оценку. "Вчера наслушался от Чонкина глупостей, вот и приснилось",
     -- думал он про себя. Но какая-то странная мысль, не выражавшаяся словами, сверлила его и мучила, он никак не мог понять, что это значит. Заснуть больше не мог. Лежал, ворочался, а как только за окном едва забрезжило, перелез через Афродиту и задумчиво стал натягивать на себя кавалерийские галифе.
     В это утро Нюра проуль раньше Ивана, еще затемно. Поворочалась, поворочалась, делать нечего, решила вста-
     вать. Корову доить было рано, надумала до свету сходить
     на речку за водой. Взяла ведра и коромысло, открыла дверь
     и обмерла -- на крыльце кто-то сидит.
     -- Кто это?-- спросила она с испугом и дверь на всякий случай притянула к себе.
     -- Не бойся, Анна, это я, Гладышев.
     Нюра удивилась, приоткрыла дверь снова.
     -- Чего это ты сидишь тут?
     -- Да так,-- неопределенно ответил Гладышев.-- Твой еще не проснулся?
     -- Куды там,-- засмеялась Нюра,-- спит, как сурок. А чего?
     -- Дело есть.-- Гладышев уклонился от прямого ответа.
     -- Может, разбудить?-- Нюра уважала соседа, как ученого человека, и считала, что он по зряшному делу беспокоить не станет.
     -- Да нет, не стоит.
     -- А чего ж не стстоит? Я разбужу. Пущай встает. А то как ночь, так на войну рвется, а как утро -- не добудишься.
     Гладышев особо не возражал, потому что соображение, которое он хотел сообщить своему другу, хотя и не носило
     важного характера, однако было таким, которое трудно
     держать при себе.
     Через минуту на крыльцо вышел Чонкин в кальсонах.
     -- Звал, что ли?-- спросил он, почесываясь и зевая.
     Гладышев медлил. Он подождал, пока Нюра возьмет ведра и отойдет на приличное расстояние, и только после этого, смущаясь, что поднял человека из-за такой малости, неуверенно заговорил:
     -- Вот ты вчерась насчет лошади спрашивал.
     -- Насчет какой лошади?-- не понял Иван.
     -- Ну вообще, почему, мол, она человеком не стала.
     -- А-а,-- Иван вспомнил, что в самом деле вчера был какойто такой разговор.
     -- Так вот,-- с гордостью сообщил Гладышев.-- Я понял, почему лошадь не становится человеком. Она не становится
     человеком, потому что у ней пальцев нет.
     -- Эка, удивил,-- сказал Чонкин.-- Это я с малых лет знаю, что у лошади нет пальцев.
     -- Да я тебе не о том. Я говорю не то, что у ней нет пальцев, а то, что она не становится человеком, потому что у нее нет пальцев.
     -- А я тебе говорю -- это всем известно, что у лошади нет пальцев.
     Тут они заспорили, как часто люди спорят между собой, доказывая один одно, а другой другое, не пытаясь понять собеседника, и чуть было даже не разругались, но на крыльцо своей избы вышла в нижнем белье Афродита и позвала мужа завтракать. Не доспорив, Кузьма Матвеевич пошел домой. На столе стояла шипящая еще только с жару яичница с салом. Гладышев придвинул к себе сковородку, сел на лавку и тут же почувствовал под задом что-то не то чтобы острое, но твердое и неровное. Он вскочил и обернулся. На лавке лежала лошадиная подкова.
     -- Что это?-- строго спросил он, показывая подкову жене.
     -- А откуль мне знать?-- она пожала плечами.-- Вон у порога валялась. Я сперва хотела выбросить, а потом
     подумала, может, нужна...
     Договорить ей не удалось. Гладышев схватил подкову, выскочил из-за стола и как был в расхристанной рубашке кинулся вон из дома.
     Еще издалека заметил он возле конюшни скопление народа, здесь в числе прочих были председатель Голубев, парторг
     Килин, оба бригадира и конюх Егор Мякишев.
     -- Что тут происходит?-- поинтересовался Гладышев.
     -- Лошадь убегла,-- пояснил Мякишев.
     -- Какая лошадь?-- похолодел в догадке Гладышев.
     -- Осоавиахим.-- Конюх досадливо сплюнул.-- Мы тут наметили, каких лошадей в армию сдавать и его тоже, а он ночью сломал загородку и ушел. А может, цыгане украли.
     -- Может быть,-- поспешил согласиться Гладышев.
    16
     Подполковник Опаликов стоял, разведя в стороны руки и ноги, в ожидании, пока инженер полка Кудлай и два старших техника наденут на него парашют. Опаликов хмурился. Через несколько минут ему предстоит поднять полк в воздух и направить в район Тирасполя согласно приказу. Маршрут выверен, вычерчен, инструктаж с летным составом проведен.
     Командиры эскадрилий доложили о готовности к взлету. Тирасполь так Тирасполь, думал Опаликов. Какая разница, где тебя собьют? А ведь собьют, никуда не денешься. Не
     нашим "ишакам" с "мессерами" тягаться. Ладно, говорил он самому себе, дело не в этом. Тридцать четыре года прожил, и хватит. Некоторым и столько не удается. Кое-что повидал. Но Надька, Надька... При мысли о жене настроение еще больше испортилось. "Я тебя буду ждать",-- сказала она. Как бы не так. Будет ждать в чужой постели. Сука! Другие бабы, когда услышали о войне, рыдали. А она хоть бы одну слезинку из себя выдавила. Небось даже рада. Муж на фронт, ей -- полная свобода. Да у нее и раньше этой свободы хватало. Перетаскала на себя всех, кого только могла. Другой раз идешь по городку, и стыдно. Кажется, все на тебя пальцем указывают. Вот он идет, командир полка. Взялся полком командовать, а со своей собственной женой не может управиться. В армии все на виду. Хуже, чем в деревне. Все все про всех знают. И про тот случай, когда она с интендантом на складе вещевого снабжения, на старых шинелях... До чего опуститься! Ведь хотел ее тогда застрелить, пистолет из кобуры вынул... Рука не послушалась. Хотя, конечно, сам во всем виноват. Как говорит Кудлай, "бачилы очи, шо купувалы"... Видно, уж такая у нее натура. Ненасытная тварь. Ну и задерись она в доску, думал подполковник Опаликов, когда в мотоциклетной коляске подъехал Пахомов.
     -- Товарищ подполковник...-- Пахомов, выскочив из коляски, кинул руку к виску.
     -- Ну что у тебя?-- перебил Опаликов, приподымая ногу, чтобы Кудлаю было удобнее продеть и обернуть лямку
     парашюта.
     -- Погрузка аэродромного оборудования в эшелон закончена.
     -- доложил Пахомов.-- Дня через четыре, думаю, и мы до Тирасполя доберемся.
     -- Ну-ну,-- сказал Опаликов и, подсаживаемый инженером, полез на крыло.-- Так мы тебя там и будем дожидаться в
     Тирасполе.
     Он сел в кабину, поерзал, устраиваясь поудобней. Положил планшет на колени, еще раз мысленно прошел первую
     часть маршрута. Взлет. Сбор в зоне ожидания. Затем курс
     двести пятьдесят семь и четыре градуса поправки на ветер.
     После прохождения контрольного пункта на двенадцать градусов поворот влево. Все нормально, все правильно,
     только вот Надька... Опаликов поднял голову.
     Пахомов все еще стоял возле самолета, переминался с ноги на ногу.
     -- Ну что еще, Пахомов? -- обратил на него внимание командир полка.
     -- Да вот не знаю, как с Чонкиным быть,-- неуверенно сказал комбат.
     -- С каким еще Чонкиным? -- недоуменно поднял брови Опаликов.
     -- С красноармейцем, который у аварийной машины.
     -- А-а.-- Опаликов поставил ноги на педали, проверил легкость хода рулей и элеронов, включил тумблер зажигания.
     -- Его разве до сих пор не сменили?
     -- Да нет же,-- сказал Пахомов.-- И машина там.
     -- Это не машина,-- махнул рукой Опаликов,-- это гроб. А Чонкин этот что там делает?
     -- Стоит,-- пожал плечами Пахомов.-- Говорят, вроде даже женился.
     Он улыбнулся, не зная, как выразить свое отношение к поступку бойца.
     -- Женился?-- ахнул Опаликов. Это в мозгу его никак не укладывалось. Тут с женой, которая есть, не знаешь что делать.
     -- Ну, раз женился, пусть живет,-- решил он.-- Не до него. Кудлай!-- закричал он инженеру.-- Передай по полку, чтоб
     запускали моторы.
     Судьба Чонкина была решена.
    17
     -- Я щи поставлю варить, а ты поди пригони корову.-- Сунув голову в печь, Нюра шумно раздувала огонь.
     -- Сейчас.-- Чонкин драил зубным порошком пуговицы на гимнастерке, и идти ему никуда не хотелось.
     -- Русский час -- шестьдесят минут,-- заметила Нюра.-- Пуговицы можно опосля почистить.
     Она только что с полной сумкой притащилась из Долгова, разнесла почту, устала и теперь была недовольна тем, что
     Чонкин не приготовил обед.
     Чонкин отложил в сторону гимнастерку и щетку, подошел к Нюре сзади и ухватился за нее сразу двумя руками.
     -- Иди, иди,-- Нюра недовольно вильнула задом.
     Некоторое время они препирались. Чонкин ссылался на раннее время, на боль в пояснице, ничего ему не помогло -- пришлось в конце концов уступить.
     Во дворе он поиграл с Борькой, на улице поговорил с бабой Дуней, затем с сидевшим на завалинке дедом Шапкиным и наконец добрался до конторы, где увидел большую толпу, состоящую в основном из баб. Мужиков было всего-то
     Плечевой, счетовод Волков и еще один, Чонкину не знакомый.
     Другие -- на фронте. В первую же неделю войны чуть не всех загребли подчистую. Собравшиеся молча смотрели на громкоговоритель, в котором что-то потрескивало.
     -- Чего стоите?-- спросил Иван Нинку Курзову.
     Но Нинка ничего не ответила, только приложила палец к губам. И тут же в динамике кто-то покашлял, и голос с заметным грузинским акцентом тихо сказал:
     -- Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!
     Чонкин вздохнул и замер, не спуская с динамика глаз. Динамик снова покашлял, потом в нем что-то забулькало,
     как будто тот, кто стоял где-то у микрофона, лил воду или
     давился в рыданиях. Это бульканье длилось долго и произвело на слушателей гнетущее впечатление. Но вот оно кончилось, и тот же голос с акцентом негромко и рассудительно продолжал:
     -- Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, продолжается. Несмотря на героическое сопротивление Красной Армии, несмотря на то,
     что лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже
     разбиты и нашли себе мил на полях сражения, враг продолжает лезть вперед, бросая на фронт новые силы. Гитлеро-
     вским войскам удалось захватить Литву, значительную часть Латвии, западную часть Белоруссии, часть Западной Украины. Фашистская авиация расширяет районы действия своих бомбардировщиков, подвергая бомбардировкам Мурманск, Оршу, Могилев, Смоленск, Киев, Одессу, Севастополь.
     Над нашей Родиной нависла серьезная опасность...
     Баба Дуня, стоявшая позади Чонкина, всхлипнула. Задергала губами Нинка Курзова, несколько дней назад
     отправившая мужа на фронт. Зашевелились, зашмыгали носами
     и остальные.
     Чонкин слушал слова, произносимые с заметным грузинским акцентом, глубоко верил в них, но не все мог понять. Если лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации разбиты и нашли себе могилу, то стоит ли так беспокоиться? Худшие части и дивизии разбить еще легче. Кроме того, непонятно было выражение "нашли себе могилу на полях сражений". Почему они не искали ее в другом месте? И кто эту могилу для них вырыл? И Чонкину представилось огромное количество людей, которые в поисках могилы ходят по неизвестным полям. Ему на какое-то мгновение даже стало жалко этих людей, хотя он хорошо знал, что жалеть их нельзя. Размышляя таким образом, пропустил он многое из того, что говорил оратор, и теперь поднял голову, чтобы уловить нить.
     -- Красная Армия, Красный Флот и все граждане Советского Союза должны отстаивать каждую пядь советской земли,
     драться до последней капли крови за наши города и села,
     проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные
     нашему народу...
     Все слушали, качали головами, и Чонкин тоже качал. Он готов был драться, но не зл,с кем и как. Когда забирали на фронт мужиков, военкоматский капитан сидел на крыль-
     це конторы, разговаривал с председателем. Чонкин подошел к
     нему, обратился по всей форме, так, мол, и так, а тот не
     дослушал толком, да как гаркнет: "Вы на посту стоите? А
     кто давал вам право покидать пост? Кругом! На пост бегом
     марш!" Вот и весь разговор. А Сталин, он бы так не сказал,
     он умный, может понять и войти в положение. Не зря народ
     его любит. И поет хорошо. "Валенки, валенки". Только
     почему женским голосом? Песня кончилась, раздались
     аплодисменты.
     -- Вот здорово!-- услыхал Чонкин сзади. Он вздрогнул и обернулся. Тайка Горшкова, поигрывая бичом и раскрыв рот,
     смотрела на радио. Теперь она была пастухом после того,
     как Лешку Жарова забрали на фронт.
     Чонкин осмотрелся и, не увидев больше никого, снова уставился на Тайку.
     -- Здорово, говорю, Русланова поет,-- повторила Тайка.
     -- Ты что, коров уже пригнала?-- удивился Чонкин.
     -- Давно уж. А чего?
     -- Да так, ничего.
     Удивляясь тому, как это он прозевал момент, когда пригнали коров, Чонкин пошел к дому. Корова, конечно, пришла домой своим ходом, уж чего, ч его, а дорогу
     знает. Но все же чудно так получилось, что он задумался и не заметил, как разошлись люди. Впрочем, они даже как будто и не разошлись, а вон все стоят в том же составе. Только почему-то в другом месте. Как будто возле избы Гладышева.ГДа, точно, так и есть.
     -- Чего стоите?-- спросил Чонкин, опять же у Нинки Курзовой. Нинка обернулась и посмотрела на Чонкина как-то
     странно, так странно, как-будто с ним что-то случилось. А
     вслед за Нинкой и все остальные стали воротить головы в
     сторону Чонкина и смотреть на него с ожиданием чего-то.
     Чонкин смешался, не понимая в чем дело, стал сам себя
     оглядывать, не вымазался ли. Тут из толпы вынырнул
     Плечевой и пошел на Чонкина с распростертыми объятиями.
     -- Ваня, друг, что же ты тут стоишь?-- закричал он.-- Иди быстрей, чего покажу. Тут такое кино получается.-- Он взял Чонкина за руку и повел сквозь толпу, которая охотно расступалась. Чонкин посмотрел и глазам своим не поверил. Замечательный огоро зданный каждодневным трудом и гением Гладышева, являл собой картину страшного опустоше-
     ния. Он был изрыт и истоптан с такой тщательностью, какбудто через него прошло стадо слонов.
     Только кое-где торчали из земли истерзанные охвостья бывшего пукса и один-единственный, чудом сохранившийся куст пышно зеленел на фоне всеобщего разрушения.
     Виновница всего происходящего корова Красавка, должно быть, оставила этот куст на закуску и сейчас, стоя среди огорода, тянулась к нему и должна была бодотронуться, но хозяин огорода держал ее за рога, исполненный отчаяния,
     слепой злобы и решимости спасти хотя бы этот жалкий
     остаток созданного им чуда.
     Словно тореодор, стоял Гладышев перед коровой, широко расставив ноги в пыльных брезентовых сапогах. Пытаясь побороть этого варвара, он напрягал окаменевшие мышцы.
     Тут же, хватая Гладышева за рукав, безутешно рыдала Нюра.
     -- Матвеич,-- заливалась она слезами,-- отдай корову. Ну, пожалуйста. Ну что ты с ней будешь делать?
     -- Зарежу!-- мрачно сказал Гладышев.
     -- Ой, господи!-- причитала Нюра.-- Она ж у меня одна, Матвеич. Отдай!
     -- Зарежу!-- твердил свое Гладышев и тащил корову в сарай. Корова упиралась и тянулась к оставшемуся кусту пукса. На крыльце, равнодушная ко всему, Афродита кормила грудью Геракла. Чонкин, не зная, что делать, растерянно оглянулся.
     -- Ну что ж ты, Ваня, стоишь?-- ободряюще улыбнулся ему Плечевой.-- Спасай скотину. Ведь зарежет. Чикнет ножом, и привет.
     Плечевой подмигнул стоявшему рядом счетоводу Волкову. Не хотелось Чонкину ввязываться в это дело. Но Гладышев
     уперся, а Нюра плачет. Иван нехотя просунул голову между жердями в заборе.
     -- Ой!-- взвизгнул тонкий женский голос. Это была Зинаида Волкова, жена счетовода.-- Ой, бабы, счас будет, убивство.
     Увидев Чонкина, Нюра осмелела и перешла к активным действиям.
     -- Ирод проклятый!-- закричала она и вцепилась своему врагу в красное правое ухо.
     -- Ах, так!-- возмутился Гладышев и толкнул Нюру ногой в живот.
     Нюра упала в борозду и завыла в голос.
     Чонкин подошел к Нюре, наклонился и увидел, что ничего страшного не случилось. Нюра живая и даже не раненая.
     -- Чего ревешь?-- рассудительно сказал он, помогая Нюре подняться и отряхивая на ней платье.-- Никто тебе ничего не сделал. Ну толкнул Кузьма Матвеевич маленько, так его тоже можно понять. Любому бвло б обидно. Старался человек все лето,а тут эвон какое дело. Уж ты, Кузьма Матвеевич,-- повернулся он к соседу,-- извини за ради бога, у ней нет
     в голове соображения, что это твое, а это чужое, как увидит чего зеленое, так и жрет. Нюрка позавчера повесила на забор зеленую кофту, так она и ее слопала, один только левый рукав остался. Ух ты, вражина!-- замахнулся он кулаком на корову.-- Пусти-ко, сосед, я ее сейчас так накажу, что больше в чужой огород не полезет.
     С этими словами Чонкин положил руки поверх гладышевских на рога Красавки.
     -- Отойди,-- сказал Гладышев и пихнул Чонкина плечом.
     -- Да нет уж, не отойду,-- сказал Чонкин и толкнул соседа ответно.-- Уж ты, Кузьма Матвеич, корову-то отдай, а мы с Нюркой тебе за огород чего ни то да заплатим.
     -- Дурак!-- сказал Гладышев со слезами на глазах.-- Чем можешь ты оплатить научный подвиг? Я же хотел вырастить гибрид мирового значения -- картофель с помидором.
     -- Отдадим,-- заверял Чонкин,-- ей-богу, отдадим. И картошку, и помидоры. Какая тебе разница, вместе оно
     выросло или не вместе.
     Он продолжал теснить упрямого соседа плечом и уже полностью овладел одним рогом. Теперь они тащили корову в разные стороны, что ей было легче перенести в результате
     равнодействия сил.
     Надвигалась решающая минута. Чонкин пихал Гладышева левым плечом, Гладышев отвечал ему правым.
     Толпа, налегая на забор, затаила дыхание. Афродита, переменив грудь, пдоала кормить Геракла. Было тихо. Только слышалось тяжелое сопение воюющих сторон и равно-
     душные вздохи коровы, которой по-прежнему хотелось откусить этот симпатичный куст неразвившегося гибрида.
     В толпе молчали, напряженно ожидая дальнейшего развития событий.
     -- Слышь, армеец, а ты ему в глаз,-- неожиданно громко посоветовал Плечевой.
     Кто-то громко хихикнул, но тут же смолк.
     -- Ой, бабы, закрывай глаза, сейчас будет убивство!-- пронзительно закричала Зинаида Волкова
     Ее муж, стоявший неподалеку, начал скозь толпу пробираться к жене.
     -- Будет убивство, будет убивство, будет убивство,-- лихорадочно, словно твердя заклинания, бормотала она.
     Наконец, счетовод добрался до жены, отодвинул, освобожда себе пространство, Нинку Курзову, не торопясь, обстоятельно размахнулся и единственной своей рукой врезал Зинаиде такую оплеуху, что без посторонней поддержки она вряд ли удержалась бы на ногах. Зинаида, молча схватившись обеими руками за щеку, стала вылезать из толпы, а счетовод, повернувшись к Плечевому, спокойно объяснил свой поступок:
     -- Сколько раз говорил ей: "Не лезь, куды не просют". Вот ведь когда Колька Курзов с клюквинским Степкой подрались, тоже так смотрела да ахала, а ее в свидетели записали. Так судья когда вызвал ее к столу, она сразу в обморок, и насилушки откачали.
     -- А ты ее совсем пришиби,-- весело посоветовал Плечевой.-- Чтоб и в суд звать некого было.
     -- Убили!-- выбравшись наконец из толпы, не своим голосом завопила Зинаида и, по-прежнему двумя руками держась за щеку, рванулась вдоль по деревне.
     Обернувшись на ее крик, Чонкин и Гладышев одновременно ослабили пальцы. Корова это почувствовала, мотнула головой, и противники, не ожидавшие такого коварства, повалились в разные стороны.
     Не дожидсьругого случая, корова мимолетным движением смахнула под самый корень последний куст необыкно-
     венного гибрида и не спеша задвигала челюстями.
     Гладышев, поднявшись на четвереньки, как завороженный, следил за коровой.
     -- Матушка!-- страстно простер он к ней руки и на коленях пошел вперед.-- Солнышко, отдай, пожалуйста!
     Причмокивая, вздыхая и настороженно глядя на Гладышева, корова отступила назад.
     -- Отдай!-- Гладышев, не вставая с колен, тянулся к коровьей морде. В какой-то момент из раскрывшейся пасти мелькнул на мгновение измочаленный хвостик пукса, Гладышев
     рванулся к нему, но корова в этот же самый момент сделала
     глубокое глотательное движение , и последний куст
     замечательного гибрида навсегда исчез в ее бездонном
     желудке. Поборов секундное оцепенение, Гладышев вскочил
     на ноги и с диким воем кинулся к себе в избу.
     Тут поднялся с земли и Чонкин. Ни на кого не глядя, отряхнул он от пыли брюки,оодной рукой взялся за рог, а
     другую сжал в кулак и изо всей силы ударил корову по
     морде. Корова дернула головой, но особо не сопротивлялась,
     и Чонкин потащил ее в сарай, крикнув Нюре, чтобы побежала
     вперед открыть ворота.
     -- И это все,-- с сожалением сказал Плечевой, но ошибся. В это время на крыльцо встрепанный, с безумными глазами

/ Полные произведения / Войнович В. / Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина

Смотрите также по произведению "Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина":

• Краткое содержание