• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Войнович В. / Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина

Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина [12/16]

Скачать полное произведение

    В жизни работника той службы, к которой принадлежал капитан, бывают тревожные моменты, когда торжествует Законность. За время своей карьеры Афанасию Миляге дважды пришлось пережить подобную неприятность. Оба раза шерстили всех сверху донизу, но Миляге удалось уцелеть и даже продвинуться по службе от старшего надзирателя до начальника районного отдела. Это позволяло ему смотреть в будущее со сдержанным оптимизмом, с надеждой уцелеть, когда в очередной раз восторжествует Законность.
     Размышляя таким образом, не заметил он, как стемнело, и уже в полной темноте въехал в Красное. Остановившись у крайней избы, капитан услышал за калиткой строгий женский голос:
     -- Борька, шут тебя подери, ты пойдешь домой или нет, или хочешь, чтобы я тебя хворостиной огрела.
     В ответ послышалось веселое хрюканье, из чего капитан, по свойственной ему привычке анализировать и сопоставлять
     всевозможные факты догадался, что Борька не человек.
     -- Девушка, -- сказал капитан в темноту,-- не знаешь, где тут наши работники?
     -- Какие работники?
     -- Сама знаешь,-- стыдливо сказал Миляга.
     За калиткой помолчали, потом тот же женский голос осторожно спросил:
     -- А вы кто такой будете?
     -- Много будешь знать, скоро состаришься, -- пошутил капитан.
     -- Здесь они все, в избе,-- подумав, нерешительно сказала девушка.
     -- Можно зайти?-- спросил он.
     Девушка поколебалась и опять ответила неуверенно:
     -- Заходите.
     Он ловко соскочил на землю, привязал лошадь к забору и прошел в калитку. Женщина, молодая (как он успел заметить даже в темноте), напоследок обозвав невидимого Борьку паразитом, открыла дверь и пропустила капитана вперед.
     Он прошел темными сенями, задевая какие-то гремящие вещи, потом по коридору, шаря рукой по стене.
     -- Дверь справа,-- сказала девушка.
     Нащупав ручку, он вошел в какую-то комнату и зажмурил глаза -- на столе горела двенадцатиленейная лампа.
     Привыкнув немного к свету, он увидел своих подчиненных в полном сборе в количестве семи человек. Пятеро из них сидели на лавке вдоль стены. Лейтенант Филиппов, подложив под щеку кулак, спал на полу, а седьмой -- Свинцов -- лежал кверху задом на кровати и тихо стонал. Посреди комнаты на табуретке сидел боец с голубыми петлицами и держал в руках винтовку с примкнутым штыком. Увидев вошедшего, боец сразу повернулся и направил винтовку на него.
     -- Что здесь происходит?-- строго спросил капитан.
     -- Не кричи,-- сказал боец,-- раненого разбудишь.
     -- Ты кто такой?-- закричал Миляга, хватаясь за кобуру. Тогда боец соскочил с табуретки и приблизил штык к
     животу капитана.
     -- Руки вверх!
     -- Я те сейчас дам руки вверх,-- улыбнулся капитан, пытаясь расстегнуть кобуру.
     -- Я ведь пырну,-- предупредил красноармеец.
     Встретившись с его беспощадным взглядом, капитан понял, что дело плохо, и медленно поднял руки.
     -- Нюрка,-- сказал боец девушке, все еще стоявшей возле дверей,-- забери у него револьвер и брось в кошелку. 25
     Прошло несколько дней с тех пор, как исчезло ведомство капитана Миляги, но в районе никто этого не заметил. И ведь пропала не иголка в сене, а солидное Учреждение,
     занимавшее в ряду других учреждений весьма заметное место.
     Такое учреждение, что без него вроде и шагу ступить нельзя. А вот пропало и все, и никто даже не ойкнул. Люди жили, работали, рождались и умирали, и все это без ведома соответствующих органов, а так, самотеком.
     Это безобразие продолжалось бы неизвестно доколе, если бы первый секретарь райкома товарищ Ревкин постепенно не стал ощущать, что вокруг него будто-бы не хватает чего-то. Это странное ощущение постепенно в нем укреплялось, оно сидело в нем, как заноза, и напоминало о себе везде, где бы Ревкин не находился -- на бюро райкома, на совещании передовиков, на сессии райсовета и даже дома.
     Не сумев разобраться в своем состоянии, он потерял аппетит и стал рассеян . Однажды дошел до того, что надел кальсоны поверх галифе и в таком виде пытался отправиться на работу, но персональный шофер Мотя его тактично остановила.
     И вот как-то ночью, когда он лежал, смотрел в потолок, вздыхал и курил папиросу за папиросой , жена Аглая, лежавшая рядом, спросила его:
     -- Что с тобой, Андрей?
     Он думал, что она спит, и подавился дымом от неожиданного вопроса.
     -- В каком смысле?-- спросил он, откашлявшись.
     -- Ты в последние дни стал какой-то нервный, спал с лица, ничего не ешь и все время куришь. У тебя неприятности на работе?
     -- Нет,-- сказал он,-- все в порядке.
     -- Ты здоров?
     -- Абсолютно.
     Помолчали.
     -- Андрей,-- волнуясь сказала жена, -- скажи мне как коммунист коммунисту: может быть, у тебя нездоровые
     настроения?
     С Аглаей он познакомился больше десяти лет назад, когда оба они проводили коллективизацию. Аглая, тогда еще двадцатипятилетняя комсомолка с пылающим взором, покорила Ревкина тем, что дни и ночи проводила в седле, лихо носясь по району, выискивая и разоблачая кулаков и вредителей. Ее маленькое, но крепкое сердце не знало пощады к врагам, которых тогда в большом количестве отправляли в в холодные земли. Она не всегда понимала гуманную линию партии, не разрешавшей уничтожать всех на месте. Теперь Аглая заведовала детским домом.
     Услышав заданный ему вопрос, Ревкин задумался. Он погасил одну папиросу и закурил вторую.
     -- Да, Глаша,-- сказал он, подумав,-- ты, кажется, права. У меня действительно нездоровые настроения.
     Опять помолчали.
     -- Андрей,-- тихо и непреклонно сказала Аглая,-- если ты сам в себе чувствуешь нездоровые настроения, ты должен разоружиться перед партией.
     -- Да, должен,-- согласился Андрей.-- Но что будет с нашим сыном? Ведь ему только семь лет.
     -- Не беспокойся. Я воспитаю его настоящим большевиком. Он забудет даже, как тебя звали.
     Она помогла мужу собрать чемодан, но провести в одной постели остаток ночи отказалась по идейным соображениям.
     Утром, когда пришла машина, Ревкин приказал шоферу Моте отвезти его Куда Надо, потому что пешком он последнее время не ходил и не смог бы найти дорогу.
     К его немалому удивлению, Где Надо Кого Надо не оказалось. Не было ни часовых, ни дежурных, и на больших зеленых воротах висел массивный замок. Ревкин стучал в дверь и в ворота, пытался заглянуть в окна первого этажа --
     никого не было видно.
     "Странно,-- подумал Ревкин.-- Как это может быть, чтобы в таком Учреждении никого не было?"
     -- А здесь уже с неделю, наверное, как замок висит,-- сказала Мотя, словно угадав его мысли.-- Может, их давно разогнали.
     -- Не разогнали, а ликвидировали,-- строго поправил Ревкин и приказал ехать в райком.
     По дороге он думал, что в самом деле исчезновение такого серьезного Учреждения нельзя объяснить ничем, кроме как ликвидацией. Но если это так, то почему никто не поставил его в известность? И вообще можно ли ликвидировать, да еще в военное время, организацию, при помощи которого государство охраняет себя от внутренних врагов? И не объясняется ли исчезновение происками этих самых врагов, которые теперь наверняка активизировали свою деятельность?
     Запершись в своем кабинете, Ревкин обзвонил ряд соседних районов и путем осторожных расспросов выяснил, что повсюду те, Кто Надо, по-прежнему имеются и вполне активно функционируют. От этого известия легче не стало. Положение теперь казалось еще более запутанным. Необходимо было организовать срочное расследование.
     Ревкин снял трубку и попросил соединить его с капитаном Милягой.
     -- Не отвечает,-- сказала телефонистка, и только тогда Ревкин понял всю нелепость этого звонка. Ведь если бы Миляга существовал, ему незачем было б звонить. Но, с другой стороны, кто может разобраться в сложном деле исчезновенияивсех, Кого Надо, если именно те, Кому Надо, и
     должны заниматься такими делами?
     "Надо подать проект,-- подумал секретарь,-- чтобы в каждом районе было два Учреждения. Тогда первое будет выполнять свои функции, а второе будет наблюдать, чтобы не пропало первое".
     Ревкин отметил эту мысль на листке настольного календаря, но тут же явилась следующая: "А кто же будет
     наблюдать за другим Учреждением? Значит, нужно создать
     третье, а за третьим -- четвертое и так далее до бесконечности, но кто же тогда будет заниматься другими делами?" Получался какой-то закоовный круг.
     Однако размышлять долго некогда, надо действовать. Ревкин послал шофера Мотю на рынок послушать, что гово-
     рят бабы. Мотя вскоре вернулась и сообщила, что бабы говорят, будто Учреждение в полном составе выехало в деревню Красное арестовывать какого-то дезертира. Нить найдена. Теперь Ревкин снова чувствовал себя на своем месте, и непонятное ощущение исчезло, словно заноза,вынутая пинцетом.
     Ревкин позвонил в Красное. К телефону подошел председатель Голубев (ожил, оказывается). На вопрос Ревкина, где находится выехавшая в Красное команда, Голубев сказал:
     -- А их Чонкин арестовал со своей бабой.
     Слышимость, конечно, была плохая. Да и трудно было себе представить, чтобы какой-то Чонкин с какой-то бабой могли арестовать сразу всех, Кого Надо. То есть не надо. Ревкину показалось, что Голубев сказал не "с бабой", а "с бандой".
     -- И большая у него банда?-- поинтересовался он.
     -- Да как сказать...-- замялся Голубев, вызывая в своем воображении образ Нюры...-- вообще-то порядочная.
     Не успел еще Ревкин положить телефонную трубку, как уже поползли по району черные слухи. Говорили, что в округе орудует банда Чонкина. Она многочисленна и хорошо
     вооружена.
     По поводу личности самого Чонкина толки были самые противоречивые. Одни говорили, что Чонкин -- это уголовник,
     бежавший из тюрьмы вместе со своими товарищами. Другие
     спорили, что Чонкин -- белый генерал, который в последнее
     время жил в Китае, а теперь вот напал на Советский Союз,
     собирает он несметное войско, и к нему отовсюду стекаются
     люди, обиженные Советской властью.
     Третьи опровергали две предыдущие версии, утверждая, что под фамилией "Чонкин" скрывается сам Сталин, бежавший от немцев. Рассказывали, что его охрана состоит исключительно из лиц грузинской национальности, а баба у него русская, из простых. Еще рассказывали, что Сталин, увидя, какие порядки творяться в районе, пришел в сильное негодование. Он вызывает к себе всевозможных начальников и наказывает их за вредительство. В частности, арестовал и приказал тут же расстрелять полностью личный состав всех, Кого Надо, во главе с самим капитаном Милягой.
     Циля Сталина принесла эту новость из очереди за керосином.
     -- Мойша, ты слышал?-- сказала она мужу, который у окна заколачивал гвозди в подметку. -- Люди говорят, что
     какой-то Чонкин расстрелял твоего знакомого гоя.
     -- Да, я слышал, -- вынув изо рта гвозди, сказал Моисей Соломонович.-- Это был интересный молодой человек, и мне его очень жаль.
     Циля пошла разжигать керосинку, но тут же вернулась.
     -- Мойша,-- сказала она взволнованно,-- а как ты думаешь, этот Чонкин еврей?
     Моисей Соломонович отложил молоток.
     -- Чонкин?-- повторил он удивленно.-- Мне кажется, это ихняя фамилия.
     -- Чонкин?-- Циля посмотрела на мужа, как на глупого человека.-- Ха! Он будет мне еще говорить! А как же тогда Ривкин и Зускин?
     Возвратясь к керосинке, она сама себе на разные лады повторяла фамилию "Чонкин" и в сомнении качала седой своей головой.
     Чтобы как-то нейтрализовать зловещие слухи, местная газета "Большевистские темпы" в разделе "Занимательная информация" поместила ряд любопытных сведений. Было рассказано, например, о тритоне, пролежавшем пять тысяч лет в замороженном виде и ожившем после того, как его отогрели; о том, что некий народный умелец, слесарь из города Чебоксары, выцарапал на пшеничном зерне полный текст статьи Горького "С кем вы, мастера культуры?". Но поскольку слухи продолжали распространяться, газета,
     стремясь направить умы по иному руслу, открыла на своих
     страницах дискуссию: "Правила хорошего тона -- нужны ли
     они?". В статье под таким заголовком лектор райкома
     Неужелин писал, что всемирно-историческая победа Октябрьской революции принесла народам нашей необъятной страны не только освобождение от власти капиталистов и помещиков, но и отвергла прежние нормы морали и нравственности, заменив их новыми, отражающими коренные перемены, происшедшие в общественных отношениях. Новые нормы отличаются прежде всего четким классовым подходом. Общество победившего социализма, писал лектор, не приемлет буржуазные правила хорошего тона, в которых проявились принципы господства одних людей над другими. Навсегда исчезли из обращения "господин", "милостивый государь", "слуга покорный" и прочие. Слово "товарищ", с которым мы обращаемся друг к другу, свидетельствует не только о равенстве между собой различных групп населения, но и о равенстве мужчин и женщин. Вместе с тем, мы отвергаем и проявления нигилизма в области отношений трудящихся между собой. Неужелев утверждал, что, несмотря на новые принципы, некоторые традиционные нормы поведения должны быть сохранены и в нашем социалистическом общежитии. Например, в общественном транспорте ( которого, к слову сказать, в Долгове отродясь не бывало ) необходимо уступать место инвалидам, людям преклонного возраста, беременным женщинам и женщинам с детьми. Мужчина должен первым здороваться с женщиной, но не подавать первым руку, пропускать женщину вперед и снимать головной убор, находясь в помещении. Конечно, не обязательно целовать дамам ручки, но проявлять внимание и чуткость к товарищам по производству и просто к соседям необходимо. В связи с этим совершенно нетерпимы такие пережитки прошлого, как взаимная грубость или нецензурная брань. Недопустимо также играть на музыкальных инструментах после двадцати трех часов. Приведя ряд отрицательных примеров, автор заканчивал статью мыслью, что взаимная вежливость является основой хорошего настроения, от которого, в конечном итоге зависит производительность нашего труда. А поскольку от нашей работы в тылу зависит победа на фронте, решающий вывод напрашивался сам собой.
     На некоторых статья произвела сильное впечатление.
     Между прочим, в то время в городе Долгове среди прочих проживали два весьма заметных гражданина. За давностью лет уже никто не помнит их имен, званий и должностей.
     Старожилы рассказывают, что это были два чудоковатых субъекта, которые летом в соломенных шляпах, а зимой в серых папахах встречались на площади Коллективизации и не спеша прогуливались по улице Поперечно -- Почтамтской от площади до колхозного рынка и обратно. Во время прогулок они вели беседы шепотом и с оглядкой на самые актуальные темы. То, что они в разгар военных действий находились в Долгове, а не в действующей армии, заставляет предположить, что они были непризывного возраста.
     Вечером того же дня, когда вышла газета со статьей Неужелева, эти мыслители, встретившись, как обычно, на площади, приветствовали друг друга легким поднятием шляп.
     -- Ну что вы на это скажете?-- с места в карьер спросил Первый Мыслитель и тут же крутанул головой налево, направо, назад и опять налево, направо, чтобы убедиться, что
     никто не следит и не подслушивает.
     Второй Мыслитель не стал спрашивать, на что на это. В результате постоянных общений они научились понимать друг друга с полунамека. Второй Мыслитель тоже совершил как бы ритуальное вращение головой налево, направо, назад и
     сказал:
     -- Ах, бросьте! Надо же им чем-то заполнять газетную площадь.
     больше не о чем писать?б
     Немцы захватили Прибалтику, Белоруссию, Украину, стоят возле Москвы, в районе тоже полная неразбериха: урожай не убран, скотина без корма, где-то орудует банда какого-то Чонкина, а в районной газете не о чем больше писать, как о хороших манерах?
     -- Бросьте,-- повторил Второй Мыслитель.-- Какому-то лектору взбрело в голову...
     -- Вот тут-то вы и ошибаетесь!-- радостно взвизгнул Первый Мыслитель. Это была его коронная фраза. В каждом споре со своим собеседником он с замиранием сердца ждал именно такого момента, чтобы сказать: "Вот тут-то вы и
     ошибаетесь!"
     -- Ни в чем я не ошибаюсь,-- недовольно проворчал его собеседник.
     -- Уверяю вас, ошибаетесь. Поверьте мне, я хорошо знаю эту систему. У них никому ничего не взбредет в голову без указания свыше. Здесь все сложнее и проще. Они наконец-то поняли,-- Первый Мыслитель крутнул голвой и понизил голос,--
     что без возврата к прежним ценностям мы проиграем войну.
     -- Из-за того, что не целуем дамам ручки?
     -- Да-да!-- вскричал Первый Мыслитель. Именно из-за этого. Вы не понимаете элементарных вещей. Сейчас идет война не меду двумя системами, а между двумя цивилизациями. Выживет та, которая окажется выше.
     -- Ну, знаете!-- развел руками Второй Мыслитель.-- Это уж слишком. Когда-то гунны...
     -- Что вы мне говорите про гуннов? Вспомните Македонкого!..
     И тут пошло! Гунны, Александр Македонский, война с филистимлянами, крестовые походы, переход через Альпы,
     битва при Марафоне, штурм Измаила, прорыв линии Мажино...
     -- Вы не понимаете!-- размахивал руками Первый Мыслитель.-- Между Верденом и Аустерлицем большая разница!
     -- А что вы мне со своим Аустерлицем? Вы возьмите Трафальгар!
     -- Заберите его себе!
     Так по дороге от площади до рынка и обратно они проспорили несколько часов подряд, размахивая руками, останавливаясь, понижая и вновь повышая голос. К единому мнению они не пришли, но зато подышали воздухом, что, как известно, приносит организму большую пользу. Разойдясь далеко за полночь, оба потом долго не спали, перебирая в памяти подробности разговора, и каждый при этом думал: "А вот завтра я ему скажу..."
     Достаточно сильное впечатление статья о хороших манерах произвела и на других жителей города. Старая учительница в полемической заметке "А почему бы и нет?", отдавая должное классовому подходу, утверждала тем не менее, что целовать руки дамам не только можно, но и нужно. "Это,-- писала она,-- красиво, элегантно, по-рыцарски". А рыцарство, по ее словам, является неотъемлемой чертой каждого советского человека. С резкой отповедью учительнице в заметке "Еще чего захотели!" выступил знатный забойщик скота Терентий Кныш. Для чего же, писал он, рабочему человеку целовать руки какой-то даме? А что, если у нее руки не мыты, или того хуже -- чесотка? "Нет уж, извините,-- писал Кныш,-- скажу вам с рабочей прямотой: если у вас нет справки от доктора, я целовать вам руки не буду". Местный же поэт Серафим Бутылко разразился длинным стихотворением "Я коммунизма ясно вижу дали", не имевшим, впрочем, прямого отношения к теме дискуссии.
     Подводя итоги дискуссии, газета поблагодарила всех, принявших в ней участие, пожурила учительницу и Кныша за
     крайности и в конце концов заключила, что само существование столь различных точек зрения по данному вопросу свидетельствует о серьезности и своевременности поставленной Неужелевым проблемы, что от нее нельзя отмахиваться, но и решить ее тоже нроо.
     Пока газета отвлекала население, руководители района, перебрав все возможные версии, пришли к выводу, что Чон-
     кин скорее всего командир немецких парашютистов, которые
     высадились в районе, чтобы дезорганизовать работу тыла и
     подготовить наступление войск на данном участке.
     Не зная, что делать, районное начальство кинулось в область, область, в свою очередь, обратилась к военным властям. На ликвидацию банды Чонкина (так называемого Чонкина, говорилось в секретных документах) была брошена снятая с отправляющегося на фронт эшелона стрелковая часть.
     Сгущались серые сумерки, когда полк, соблюдая все правила маскировки, подошел к деревне Красное и окружил ее. Два батальона перекрыли с двух сторон дорогу, третий окопался вдоль огорода ( с четвертой стороны была естественная преграда -- речка Тепа ).
     Выслали двух разведчиков.
    26
     Арестовать даже весь личный состав районного Учреждения было для Чонкина делом не сложным. Основные трудности возникли потом. Известно, что каждый человек время от времени имеет обыкновение спать. Во время сна он теряет бдительность, и этим могут воспользоваться те, кому выгодно.
     Нюра стала подменять Чонкина на посту, но ей это тоже давалось непросто, потому что обязанностей почтальона с нее никто не снимал. Да и хозяйство оставалось на ней.
     Кроме того, выяснилось, что работники Учреждения, как и простые смертные, отправляют естественные потребности по нескольку раз в день. Причем эти самые потребности у них почему-то возникают у каждого в разное время. Еще ничего, когда Нюра на месте. Пока Чонкин водит очередного
     желающего, Нюра сторожит остальных. Но когда Нюры нет или
     когда она спит, другие могут сбежать, хотя рукику каждого
     связаны. Сперва Чонкин выводил всех сразу каждый раз; потом придумал иначе. Нашел на сеновале старый ошейник, привязал к нему крепкую веревку. Проблема была решена окончательно и бесповоротно. Хочешь по нужде, подставляй шею и будь свободен в пределах длины веревки. Тем более что зимняя уборная находится тут же на скотном дворе, отделенная от основной части избы узеньким коридором. (Потом свидетели показывали, что, как бывало ни заглянешь в окно, всегда видишь одну картину: Чонкин сидит на табуретке возле полуоткрытой двери, в одной руке держит оружие, в другой -- намотанная на запястье и натянутая веревка.)
     Но тут возникла новая трудность. И без того скудный запас Нюриных продуктов резко пошел на убыль. Оказалось, что работники Учреждения и поесть любят не меньше всех остальных групп населения. Нюра поначалу стойко переносила все тяготы и лишения воинской службы, но однажды все все же не выдержала.
     Однажды в обычное время она вернулась домой. Солнце клонилось к закату, но до вечера было еще далеко. Чонкин с винтовкой в руках сидел, как всегда на табуретке возле двери, прислонившись спиной к косяку и вытянув ноги.
     Пленники располагались на своем месте в углу. Четверо на полу резались в дурака, пятый ждал очереди, двое спали, разделив подложенный под головы старый Нюрин ватник, восьмой сидел на лавке и тоскливо смотрел в окно, за которым была речка, лес и свобода.
     Никто, кроме Чонкина, не обратил на Нюру никакого внимания. Но и Чонкин ничего не сказал ей, только поднял голову и посмотрел на Нюру долгим сочувственным взглядом.
     Она молча бросила сумку к порогу и, переступив через вытянутые ноги Чонкина, сунулась в печку, достала чугунок, а в нем всего одна картошина и та в мундире. Нюра повертела эту картошину в руке и, зашвырнув в дальний угол, заплакала. Это тоже никого не удивило, только капитан Миляга, сидевший к Нюре спиной, не желая оборачиваться, спросил Свинцова:
     -- Что там происходит?
     -- Баба плачет,-- сказал Свинцов, с некоторой даже как будто жалостью глянув на Нюру.
     -- А чего она плачет?
     -- Жрать хочет,-- хмуро сказал Свинцов.
     -- Ничего,-- сбрасывая бубнового валета, пообещал капитан,
     -- скоро накормим.
     -- Уж это да.-- Свинцов бросил карты и пошел в угол.
     -- Ты чего?-- удивился капитан.
     -- Хватит,-- сказал Свинцов,-- наигрался.
     Он расстелил на полу шинель, лег на спину и уставился в потолок. Последнее время в дремучей душе Свинцова медленно просыпалось какое-то смутное чувство, которое угнетало его и тревожило.
     Чувство это называлось муками совести, которых Свинцов, не испытав ничего похожего прежде, не мог распознать.
     (Прежде Свинцов относился к человеку, как к дереву: скажут
     распилить -- распилит, не скажут -- пальцем не тронет.) Но,
     проснувшись однажды среди ночи, он вдруг подумал сам про
     себя: батюшки, да как же так могло получиться, что был
     Свинцов простым, незлобливым деревенским мужиком, а стал душегубом.
     Будь Свинцов образованней, он нашел бы объяснение своей жизни в исторической целесообразности, но он был человек темный, и совесть его, однажды проснувшись, уже не засыпала. Она грызла его и не давала покоя.
     Свинцов лежал в углу и смотрел в потолок, а товарищи его продолжали обсуждать Нюру. Едренков сказал:
     -- Может быть, она боится, что мы, когда освободимся, будем ее пытать?
     -- Может быть,-- сказал капитан Миляга.-- Но напрасно она не верит в нашу гуманность. Мы к женщинам особые методы не применяем. К тем,-- добавил он, подумав,-- которые не упорствуют в своих заблуждениях.
     -- Да,-- сказал Едренков,-- жалко бабу. Если даже не расстреляют, то десятку дадут, не меньше. А в лагере бабе жить трудно. Начальнику дай, надзирателю дай...
     -- Вот я тебе сейчас как дам чугунком по башке!-- расседившись, сказала Нюра и подняла чугунок.
     -- А ну-ка поосторожнее!-- всполошился лейтенант Филиппов,
     -- Рядовой Чонкин, прикажите ей, пусть поставит кастрюлю на место. Женевская конвенция предусматривает гуманное отношение к военнопленным.
     Этот лейтенант был большой законник и все время лез к Чонкину со своей конвенцией, по которой будто бы пленных надо было хорошо поить, кормить, одевать и вежливо обращаться. Чонкин и сам хотел бы жить по нормам этой конвенции, да не знал, к кому обратиться.
     -- Брось, Нюрка, с ним связываться,-- сказал он,-- чугунок погнешь. Подержи-ка, а я сейчас.-- Он дал Нюре винтовку, а сам сбегал в сени. Вернулся со стаканом молока и куском черной рассыпающейся лепешки, которую днем специально испек из Борькиных отрубей.
     Нюра рвала эту лепешку зубами, а слезы текли по ее щекам и падали в молоко.
     Чонкин смотрел на нее с жалостью и думал, что надо что-то делать. Мало того, что сам ей сел на шею, а теперь еще и ораву эту всю посадил. Посмотрит она, посмотрит да выгонит вместе с ними на улицу! Куда тогда с ними деваться? Еще сразу, после того как он их арестовал, Чонкин думал, что теперь где-нибудь кто-нибудь из начальства спохватится. Если забыли про рядового бойца, то уж то,что пропала целая районная организация, может, на кого-то подействует, прискачут, чтоб разобраться, что же такое случилось. Нет, дни шли за днями, и все было тихо, спокойно, словно нигде ничего не случилось. Районная газета "Большевистские темпы", кроме сводки "Совинформбюро", печатала черт-те чего, а о"
     пропавшем Учреждении -- ни гу-гу. Из чего Чонкин заключил, что люди имеют обыкновение замечать то, что есть перед их глазами. А того, чего нет, не замечают.
     -- Нюрка,-- сказал Иван, приняв решение,-- ты их посторожи покамест, я скоро вернусь.
     -- Ты куда?-- удивилась Нюра.
     -- Посля узнаешь.
     Он расправил под ремнем гимнастерку, обтер тряпкой ботинки и вышел наружу. В сенях захватил восьмисотграммовую флягу и двинулся прямиком к бабе Дуне. 27
     Председатель Голубев сидел в своем кабинете и с привычной тоской перебирал деловые бумаги. За окном вечерело. От домов, деревьев, заборов, людей и собак тянулись длинные тени, навевая грустные мысли и желание выпить, чего он не делалвсо вчерашнего дня. Вчера он ездил в район и просился на фронт. Битый час он доказывал рыжей врачихе, что плоскостопие -- недостаточный повод, чтоб ошиваться в тылу. Он повышал на нее голос, льстил и даже пытался соблазнить, без особого, впрочем, энтузиазма. Под конец она уже начала колебаться, но, засунув ему под ребра свои длинные тонкие пальцы, пришла в ужас и схватилась за голову.
     -- Боже мой!-- сказала она.-- Да у вас печень в два раза больше, чем нужно. Пьете?
     -- Бывает иногда,-- ответил ей Голубев, отводя глаза в сторону.
     -- Надо бросить,-- решительно сказала она.-- Разве можно так наплевательски относиться к собственному здоровью?
     -- Нельзя,-- согласился Голубев.
     -- Это просто варварство!-- продолжала она.
     -- Да, действительно,-- подтвердил Голубев.-- Сегодня же брошу.
     -- Ну ладно,-- смягчилась она,-- через две недели повторно пройдете комиссию, и, если райком против не будет, езжайте.
     После этого разговора он поехал домой. Против чайной лошадь, как обычно, остановилась, но он стегнул ее концами вожжей и поехал дальше. И вот уже полторавдня не пил ни капли.
     "Да,-- глядя в окно,-- думал он удовлетворенно,-- что-что, а сила воли у меня все-таки есть". В это время в поле зрения председателя оказался Чонкин. Он шел через площадь к конторе и нес в руках некий обтекаемый предмет, который Иван Тимофеевич сразу опознал опытным взглядом. Это была фляга. Иван Тимофеевич сглотнул слюну и затаился. Чонкин приблизился к конторе и, громко стуча ботинками, поднялся на крыльцо. Председатель поправил на столе бумаги и придал своему лицу официальное выражение. В дверь постучали.
     -- Да,-- сказал председатель и потянулся за папиросой.
     Чонкин вошел, поздоровался и остановился, топчась у дверей.
     -- Проходи, Ваня, вперед,-- пригласил председатель, не отрывая взгляда от фляги.-- Проходи, садись.
     Чонкин нерешительно подошел к столу и сел на самый краешек скрипучего стула.
     -- Да ты, Ваня, не стесняйся,-- поощрил председатель,-- садись нормально, на всю жопу, Ваня, садись.
     -- Ничего, мы и так.-- назвав себя от смущения на "мы", Чонкин поерзал на стуле тем самым местом, на которое столь деликатно указал председатель, но дальше продвинуться все-таки не посмел.

/ Полные произведения / Войнович В. / Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина

Смотрите также по произведению "Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина":

• Краткое содержание