• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Гончаров И.А. / Обрыв

Обрыв [43/51]

Скачать полное произведение

    Татьяна Марковна, узнавши от Марфеньки, что Вера нездорова и не выйдет целый день, пришла наведаться сама. Она бегло взглянула на Веру и опустилась на диван.
     - Ух, устала у обедни! Насилу поднялась на лестницу! Что у тебя, Верочка, нездорова? - спросила она и остановила испытующий взгляд на лице Веры.
     - Поздравляю с новорожденной! - заговорила Вера развязно, голосом маленькой девочки, которую научила нянька - что сказать мамаше утром в день ее ангела, поцеловала руку у бабушки - и сама удивилась про себя, как память подсказала ей, что надо сказать, как язык выговорил эти слова! - Пустое! ноги промочила вчера, голова болит! - с улыбкой старалась договорить она.
     Но губы не улыбнулись, хотя и показались из-за них два, три верхние зуба.
     - Надо было натереть вчера спиртом; у тебя нет? - сдержанно сказала бабушка, стараясь на нее не глядеть, потому что слышала принужденный голос, видела на губах Веры какую-то чужую, а не ее улыбку, и чуяла неправду.
     - Ты сойдешь к нам? - спросила она.
     Вера внутренне ужаснулась этого невозможного испытания, сверх - сил, и замялась.
     - Не принуждай себя!- снисходительно заметила Татьяна Марковна, - чтоб не разболеться больше.
     Новый ужас охватил Веру от этой снисходительности. Ей казалось, как всегда, когда совесть тревожит, что бабушка уже угадала все и ее исповедь опоздает. Еще минута, одно слово - и она кинулась бы на грудь ей и сказала все! И только силы изменили ей и удержали, да еще мысль - сделать весь дом свидетелем своей и бабушкиной драмы.
     - К обеду только позвольте, бабушка, не выходить, - сказала она, едва крепясь, - а после обеда я, может быть, приду...
     - Как хочешь, я пришлю тебе обедать сюда.
     - Да... да... я уж теперь голодна... - говорила Вера, не помня сама, что говорит.
     Татьяна Марковна поцеловала ее, пригладила ей рукой немного волосы и вышла, заметив только, "чтоб она велела "Маринке" или "Машке", или "Наташке" прибрать комнату, а то-де, пожалуй, из гостей, из дам кто-нибудь зайдет", - и ушла.
     Вера вдруг опустилась на диван, потом, немного посидя, достала одеколон и намочила себе темя и виски.
     - Ах, как бьется здесь, как больно! - шептала она, прикладывая руку к голове. - Боже, когда эта казнь кончится? Скорей бы, скорей сказать ей все! А там, после нее - пусть весь мир знает, смотрит!..
     Она взглянула на небо, вздрогнула и безотрадно бросилась на диван.
     Бабушка пришла к себе с скорбным лицом, как в воду опущенная.
     Она принимала гостей, ходила между ними, потчевала, но Райский видел, что она, после визита к Вере, была уже не в себе. Она почти не владела собой, отказывалась от многих блюд, не обернулась, когда Петрушка уронил и разбил тарелки; останавливалась среди разговора на полуслове, пораженная задумчивостью.
     А после обеда, когда гости, пользуясь скупыми лучами сентябрьского солнца, вышли на широкое крыльцо, служившее и балконом, пить кофе, ликер и курить, Татьяна Марковна продолжала ходить между ними, иногда не замечая их, только передергивала и поправляла свою турецкую шаль. Потом спохватится и вдруг заговорит принужденно.
     Райский был угрюм, смотрел только на бабушку, следя за ней.
     - Неладно что-то с Верой! - шепнула она отрывисто ему, - ты видел ее? У ней какое-то горе!
     Он сказал, что нет. Бабушка подозрительно поглядела на него.
     Полины Карповны не было. Она сказалась больною, прислала Марфеньке цветы и деревья с зеленью. Райский заходил к ней утром сам, чтобы как-нибудь объяснить вчерашнюю свою сцену с ней и узнать, не заметила ли она чего-нибудь. Но она встретила его с худо скрываемым, под видом обидчивости, восторгом, хотя он прямо сказал ей, что обедал накануне не дома, в гостях - там много пили - и он выпил лишнюю рюмку - и вот "до чего дошел"!
     Он просил прощения и получил его с улыбкой.
     - А кто угадал: не говорила ли я? - заключила она. И под рукой рассказала всем свою сцену обольщения, заменив слово "упала" словом "пала".
     Пришел к обеду и Тушин, еще накануне приехавший в город. Он подарил Марфеньке хорошенького пони, для прогулок верхом: "Если бабушка позволит", - скромно прибавил он.
     - Теперь не моя воля, - вон кого спрашивайте! - задумчиво отвечала она, указывая на Викентьева и думая о другом.
     Тушин наведался о Вере и был как будто поражен ее нездоровьем и тем, что она не вышла к обеду. Он был заметно взволнован.
     Татьяна Марковна стала подозрительно смотреть и на Тушина, отчего это он вдруг так озадачен тем, что Веры нет. Ее отсутствие между гостями - не редкость; это случалось при нем прежде, но никогда не поражало его. "Что стало со вчерашнего вечера с Верой?" - не выходило у ней из головы.
     С Титом Никонычем сначала она побранилась и чуть не подралась, за подарок туалета, а потом поговорила с ним наедине четверть часа в кабинете, и он стал немного задумчив, меньше шаркал ножкой, и хотя говорил с дамами, но сам смотрел так серьезно и пытливо то на Райского, то на Тушина, что они глазами в недоумении спрашивали его, чего он от них хочет. Он тотчас оправлялся и живо принимался говорить дамам "приятности".
     Татьяна Марковна была так весела, беспечна, празднуя день рожденья Марфеньки и обдумывая, чем бы особенно отпраздновать через две недели именины Веры, чтоб не обойти внимательностью одну перед другой, хотя Вера и объявила наотрез, что в именины свои уедет к Анне Ивановне Тушиной или к Наталье Ивановне.
     Но с полудня Татьяна Марковна так изменилась, так во всех подозрительно всматривалась, во все вслушивалась, что Райский сравнивал ее с конем, который беспечно жевал свой овес, уходя в него мордой по уши, и вдруг услыхал шорох или почуял запах какого-то неизвестного и невидимого врага. Он поднял уши и голову, красиво оборотил ее назад и неподвижно слушает, широко открыв глаза и сильно дохнув ноздрями. Ничего. Потом медленно оборотился к яслям и, все слушая, махнул раза три неторопливо головой, мерно стукнул раза три копытом, не то успокоивая себя, не то допрашиваясь о причине или предупреждая врага о своей бдительности - и опять запустил морду в овес, но хрустит осторожно, поднимая по временам голову и оборачивая ее назад. Он уж предупрежден и стал чуток. Жует, а у самого вздрагивает плечо, оборачивается ухо назад, вперед и опять назад.
     И бабушка, занимаясь гостями, вдруг вспомнит, что с Верой "неладно", что она не в себе, не как всегда, а иначе, хуже, нежели какая была; такою она ее еще не видала никогда - и опять потеряется Когда Марфенька пришла сказать, что Вера нездорова и в церкви не будет, Татьяна Марковна рассердилась сначала.
     - Для тебя и для семейного праздника могла бы отложить свои причуды, - сказала она, - и поехать к обедне.
     Но когда узнала, что она и к обеду не может прийти, она встревожилась за ее здоровье и поднялась к ней сама. Отговорка простудой не обманула ее. Она по лицу увидала, а потом, поправляя косу, незаметно дотронулась до лба и удостоверилась, что простуды нет.
     Но Вера бледна, на ней лица нет, она беспорядочно лежит на диване, и потом в платье, как будто не раздевалась совсем, а пуще всего мертвая улыбка Веры поразила ее.
     Она вспомнила, что Вера и Райский пропадали долго накануне вечером и оба не ужинали. И она продолжала всматриваться в Райского, а тот старался избегать ее взглядов - и этим только усиливал подозрения.
     У Райского болела душа пуще всех прежних его мук. Сердце замирало от ужаса и за бабушку, и за бедную, трепетную, одинокую и недоступную для утешения Веру.
     Она улыбнулась ему, протянула руку, дала милые права дружбы над собой - и тут же при нем падала в отчаянии под тяжестью удара, поразившего ее так быстро и неожиданно, как молния.
     Он видел, что участие его было более полезно и приятно ему самому, но мало облегчало положение Веры, как участие близких лиц к трудному больному не утоляет его боли.
     Надо вырвать корень болезни, а он был не в одной Вере, но и в бабушке - и во всей сложной совокупности других обстоятельств: ускользнувшее счастье, разлука, поблекшие надежды жизни - все! Да,Веру нелегко утешить!
     И бабушку жаль! Какое ужасное, неожиданное горе нарушит мир ее души! Что, если она вдруг свалится! - приходило ему в голову, - вон она - сама не своя, ничего еще не зная! У него подступали слезы к глазам от этой мысли.
     А на нем еще лежит обязанность вонзить глубже нож в сердце этой - своей матери!
     "Что, если они занемогут обе! Не послать ли за Натальей Ивановной? - решил он, - но надо прежде спросить Веру, а она..."
     А она вдруг явилась неожиданно среди гостей, после обеда, в светлом праздничном платье, но с повязанным горлом и в теплой мантилье.
     Райский ахнул от изумления. Сегодня еще она изнемогала, не могла говорить, а теперь сама пришла!
     "Откуда женщины берут силы?" - думал он, следя за ней, как она извинялась перед гостями, с обыкновенной улыбкой выслушала все выражения участия, сожаления, смотрела подарки Марфеньки.
     Она отказалась от конфект, но с удовольствием съела ломоть холодного арбуза, сказавши, что у ней сильная жажда, и предупредив, что, к сожалению, не может долго остаться с гостями.
     Бабушка немного успокоилась, что она пришла, но в то же время замечала, что Райский меняется в лице и старается не глядеть на Веру. В первый раз в жизни, может быть, она проклинала гостей. А они уселись за карты, будут пить чай, ужинать, а Викентьева уедет только завтра.
     Райский был точно между двух огней.
     - Что такое с ней? - шепчет ему с одной стороны Татьяна Марковна, - ты, должно быть, знаешь...
     "Ах, скорей бы сказать ей все!" - выговаривают с другой стороны отчаянные взгляды Веры.
     Райскому хоть сквозь землю провалиться!
     Тушин тоже смотрит на Веру какими-то особенными глазами. И бабушка, и Райский, а всего более сама Вера заметили это.
     Ее эти взгляды Тушина обдавали ужасом. "Не узнал ли? не слыхал ли он чего? - шептала ей совесть. - Он ставит ее так высоко, думает, что она лучше всех в целом свете! Теперь она молча будет красть его уважение..." "Нет, пусть знает и он! Пришли бы хоть новые муки на смену этой ужасной пытки - казаться обманщицей!" - шептало в ней отчаяние.
     Она тихо, не глядя на Тушина, поздоровалась с ним. А он смотрел на нее с участием и с какой-то особенной застенчивостью потуплял глаза.
     "Нет, не могу выносить! Узнаю, что у него на уме... Иначе я упаду здесь, среди всех, если он еще... взглянет на меня не так, как всегда..."
     А он тут, как нарочно, и взглянул!
    V
     Она не выдержала, простилась с гостями и сделала Тушину никому не заметный знак - следовать за собой.
     - У себя я вас принять не могу, - сказала она, - а вот пойдемте сюда в аллею и походим немного.
     - Не сыро ли, вы нездоровы...
     - Ничего, ничего, пойдемте... - торопила она.
     Он взглянул на часы, сказал, что через час уедет, велел вывести лошадей из сарая на двор, взял свой бич с серебряной рукояткой, накинул на руку мекинтош и пошел за Верой в аллею.
     - Я прямо начну, Иван Иванович, - сказала Вера, дрожа внутренно, - что с вами сегодня? Вы как будто... у вас есть что-то на уме...
     Она замолчала, кутая лицо в мантилью и пожимая плечами от дрожи.
     Он молча шел подле нее, о чем-то думая, а она боялась поднять на него глаза.
     - Вы нездоровы сегодня, Вера Васильевна, - сказал он задумчиво, - я лучше отложу до другого раза. Вы не ошиблись, я хотел поговорить с вами...
     - Нет, Иван Иванович, сегодня! - торопливо перебила она, - что у вас такое? я хочу знать... Мне хотелось бы самой поговорить с вами... может быть, я опоздала... Не могу стоять, я сяду, - прибавила она, садясь на скамью.
     Он не заметил ни ее ужаса и тоски, ни ее слов, что она тоже готовилась "поговорить с ним". Он был поглощен своей мыслью. А ее жгла догадка, что он узнал все и сейчас даст ей удар ножа, как Райский.
     - Ах, пусть! скорей бы только все удары разом!.. - шептала она.
     - Говорите же! - сказала потом, мучась про себя вопросами, как и где мог он узнать?
     - Сегодня я шел сюда...
     - Что же, говорите! - почти крикнула она.
     - Не могу, Вера Васильевна, воля ваша!
     Он прошел шага два от нее дальше.
     - Не казните меня! - едва шептала она.
     - Я люблю вас... - начал он, вдруг воротясь к ней.
     - Ну, я знаю. И я вас тоже... что за новость! Что же дальше?.. Вы... слышали что-нибудь...
     - Где? что? - спрашивал он, оглядываясь кругом и думая, что она слышит какой-нибудь шум. - Я ничего не слышу.
     Он заметил ее волнение, и вдруг у него захватило дух от радости. "Она проницательна, угадала давно мою тайну и разделяет чувство... волнуется, требует откровенного и короткого слова..."
     Все это быстро пронеслось у него в голове.
     - Вы так благородны, прекрасны, Вера Васильевна... так чисты...
     - Ах! - вскрикнула она отчаянным голосом, хотела встать и не могла, - вы ругаетесь надо мной... ругайтесь - возьмите этот бич, я стою!.. Но вы ли это, Иван Иванович!
     Она с горьким изумлением и мольбой сложила перед ним руки.
     Он в страхе глядел на нее.
     "Она больна!" - подумал он.
     - Вы нездоровы, Вера Васильевна, - с испугом и волнением сказал он ей, - простите меня, что я не вовремя затеял...
     - Разве не все равно, днем раньше, днем позже - но все скажете же... говорите же разом, сейчас!.. И я скажу, зачем я позвала вас сюда, в аллею...
     Его опять бросило в противную сторону.
     - Ужель это правда? - едва сдерживаясь от радости, сказал он.
     - Что - правда? - спросила она, вслушиваясь в этот внезапный, радостный тон. - Вы что-то другое хотите сказать, а не то, что я думала... - покойнее прибавила она.
     - Нет, то самое... я полагаю...
     - Скажите же, перестаньте мучить меня!
     - Я вас люблю...
     Она поглядела на него и ждала.
     - Мы старые друзья, - сказала она, - и я вас...
     - Нет, Вера Васильевна, люблю еще - как женщину...
     Она вдруг выпрямилась и окаменела, почти не дыша.
     - Как первую женщину в целом мире! Если б я смел мечтать, что вы хоть отчасти разделяете это чувство... нет, это много, я не стою... если одобряете его, как я надеялся... если не любите другого, то... будьте моей лесной царицей, моей женой, - и на земле не будет никого счастливее меня!.. Вот что хотел я сказать - и долго не смел! Хотел отложить это до ваших именин, но не выдержал и приехал, чтобы сегодня, в семейный праздник, в день рождения вашей сестры...
     Она всплеснула руками над головой.
     - Иван Иванович! - простонала она, падая к нему на руки.
     "Нет, - это не радость! - сверкнуло в нем - и он чувствовал, что волосы у него встают на голове - так не радуются!"
     Он посадил ее на скамью.
     - Что с вами, Вера Васильевна? вы или больны, или у вас большое горе?.. - овладев собою, почти покойно спросил он.
     - Большое, Иван Иванович, я умру!
     - Что с вами, говорите, ради бога, что такое случилось? Вы сказали, что хотели говорить со мной; стало быть, я нужен... Нет такого дела, которого бы я не сделал! приказывайте, забудьте мою глупость... Что надо... что надо сделать?
     - Ничего не надо, - шептала она, - мне надо сказать вам... Бедный Иван Иванович, и вы!.. За что вы будете пить мою чашу? Боже мой! - говорила она, глядя сухими глазами на небо, - ни молитвы, ни слез у меня нет! - ниоткуда облегчения и помощи никакой!
     - Что вы, Вера Васильевна! что это, друг мой, за слова, что за глубокое отчаяние?
     - Зачем еще этот удар! Довольно их без него! Знаете ли вы, кого любите? - говорила она, глядя на него точно спящими, безжизненными глазами, едва выговаривая слова.
     Он молчал, делая и отвергая догадки. Он бросил мекинтош и отирал пот с лица. Он из этих слов видел, что его надежды разлетелись вдребезги, понял, что Вера любит кого-то... Другого ничего он не видел, не предполагал. Он тяжело вздохнул и сидел неподвижно, ожидая объяснения.
     - Бедный друг мой! - сказала она,взяв его за руку.
     У него сердце сжалось от этих простых слов; он почувствовал, что он в самом деле "бедный". Ему было жаль себя, а еще больше жаль Веры.
     - Благодарю вас! - прошептал он, еще не зная, но предчувствуя одно: что она ему принадлежать не может.
     - Простите, - продолжал потом, - я ничего не знал, Вера Васильевна. Внимание ваше дало мне надежду. Я дурак - и больше ничего... Забудьте мое предложение и по-прежнему давайте мне только права друга... если стою, - прибавил он, и голос на последнем слове у него упал. - Не могу ли я помочь? Вы, кажется, ждали от меня услуги?
     - Стоите ли! А я стою?
     - Вы, Вера Васильевна, всегда будете стоять для меня так высоко...
     - Я упала, бедный Иван Иваныч, с этой высоты, и никто уж не поднимет меня... Хотите знать, куда я упала? Пойдемте, вам сейчас будет легче...
     Она тихо, шатаясь и опираясь ему на руку, привела его к обрыву.
     - Знаете вы это место?
     - Да, знаю; там похоронен самоубийца...
     - Там похоронена и ваша "чистая" Вера: ее уж нет больше... Она на дне этого обрыва...
     Она была бледна и говорила с какие-то решительным отчаянием.
     - Что такое вы говорите? Я ничего не понимаю... Объясните, Вера Васильевна, - прошептал он, обмахивая лицо платком.
     Она привстала, оперлась ему рукой на плечо, остановилась, собираясь с силами, потом склонила голову, минуты в три, шепотом, отрывисто сказала ему несколько фраз и опустилась на скамью. Он побледнел.
     Его вдруг пошатнуло. Он как будто потерял равновесие и сел на скамью. Вера и в сумерки увидела, как он был бледен.
     - А я думал... - сказал он с странной улыбкой, будто стыдясь своей слабости и вставая медленно и тяжело со скамьи, - что меня только медведь свалит с ног!
     Потом подошел к ней.
     - Кто он и где он? - шепнул он.
     Она вздрогнула от этого вопроса. Так изумителен, груб и неестествен был он в устах Тушина. Ей казалось непостижимо, как он посягает, без пощады женского, всякому понятного чувства, на такую откровенность, какой женщины не делают никому.
     "Зачем? - втайне удивлялась она, - у него должны быть какие-нибудь особые причины - какие?"
     - Марк Волохов! - смело сказала она, осилив себя.
     Он остолбенел на минуту. Потом вдруг схватил свой бич за рукоятку обеими руками и с треском изломал его в одну минуту о колено в мелкие куски, с яростью бросив на землю щепки дерева и куски серебра.
     - То же будет и с ним! - прорычал он, нагибаясь к ее лицу, трясясь и ощетинясь, как зверь, готовый скакнуть на врага.
     - Он там теперь? - спросил он, указывая на обрыв. Только слышалось его тяжелое дыхание. Она с изумлением глядела на него и отступила за скамью.
     - Мне страшно, Иван Иванович, пощадите меня! уйдите! - шептала она в ужасе, протягивая обе руки, как бы защищаясь от него.
     - Прежде убью его, потом... уйду! - говорил он, едва владея собой.
     - Это вы для меня сделаете, чтоб облегчить меня, или... для себя?
     Он молчал, глядя в землю. Потом стал ходить большими шагами взад и вперед.
     - Что же мне делать, научите, Вера Васильевна? - спросил он, все еще трясясь от раздражения.
     - Прежде всего успокойтесь и скажите, за что вы хотите убить его, и хочу ли я этого?
     - Он враг ваш, и следовательно - мой... - чуть слышно прибавил он.
     - Врагов разве убивают?
     Он потупил голову, увидал разбросанные обломки бича у ног, наклонился, будто стыдясь, собрал их и сунул в карман мекинтоша.
     - Я не жалуюсь на него, помните это. Я одна... виновата... а он прав... - едва договорила она с такой горечью, с такой внутренней мукой, что Тушин вдруг взял ее за руку.
     - Вера Васильевна - вы ужасно страдаете!
     Она молчала. А он с участием и удивлением глядел на нее.
     - Я ничего не понимаю, - сказал он, - "не виноват", "не жалуюсь"; в таком случае - о чем хотели поговорить со мной? зачем вы звали меня сюда, в аллею?..
     - Я хотела, чтоб вы знали все...
     Она, отворотясь, молча глядела к обрыву. И он поглядел туда, потом на нее и все стоял перед ней, с вопросом в глазах.
     - Послушайте, Вера Васильевна, не оставляйте меня в потемках. Если вы нашли нужным доверить мне тайну... - он на этом слове с страшным усилием перемог себя, - которая касалась вас одной, то объясните всю историю...
     - Ваше нынешнее лицо, особенные взгляды, которые вы обращали ко мне - я не поняла их. Я думала, вы знаете все, хотела допроситься, что у вас на уме... Я поторопилась... Но все равно, рано или поздно - я сказала бы вам... Сядьте, выслушайте меня и потом оттолкните!
     Он, положив локти на колени и спрятав лицо в ладони, слушал ее.
     Она передала ему в коротких словах историю. Он встал, минуты три ходил взад и вперед, потом остановился перед ней.
     - Вы простили его? - спросил он.
     - За что? Вы видите, что... я одна виновата...
     - И... простились с ним, или... надеетесь, что он опомнится и воротится?
     Она покачала головой. "Между нами нет ничего общего... Мы разошлись давно. Я никогда не увижу его".
     - Теперь я только начинаю немного понимать, и то не все, - сказал, подумавши, Тушин и вздохнул, как вол, которого отпрягли. - Я думал, что вы нагло обмануты.
     - Нет, нет...
     - И зовете меня на помощь; думал, что пришла пора медведю "сослужить службу", и чуть было не оказал вам в самом деле "медвежьей услуги", - добавил он, вынимая из кармана и показывая ей обломок бича. - От этого я позволил себе сделать вам дерзкий вопрос об имени... Простите меня, ради бога, и скажите и остальное: зачем вы открыли мне это?
     - Я не хотела, чтоб вы думали обо мне лучше, чем я есть... и уважали меня...
     - Как же вы это сделаете? Я не перестану думать о вас, что думал всегда, и не уважать не могу.
     Какой-то луч блеснул у ней в глазах и тотчас же потух.
     - Вы хотите принудить себя уважать меня. Вы добры и великодушны; вам жаль бедную, падшую... и вы хотите поднять ее. Я понимаю ваше великодушие, Иван Иванович, но не хочу его. Мне нужно, чтоб вы знали и... не отняли руки, когда я подам вам свою.
     Она подала ему руку, он поцеловал ее. Он с нетерпением и грустью слушал ее.
     - Вера Васильевна! - сказал он сдержанным, почти оскорбленным тоном, - я насильно уважать никого не могу. Тушин не лжет. Если я кому-нибудь кланяюсь с уважением, - то и уважаю, или не поклонюсь. Я кланяюсь вам по-прежнему, а люблю - извините, к слову пришлось, - еще больше прежнего, потому что... вы несчастливы. У вас большое горе, такое же, как у меня! Вы потеряли надежду на счастье... Напрасно только вы сказали мне вашу тайну... - прибавил он с унынием, почти с отчаянием. - Если б я узнал ее и не от вас, я бы уважать вас не перестал. Этой тайны вы не обязаны поверять никому. Она принадлежит вам одной, и никто не смеет судить вас.
     Он едва договорил и с трудом вздохнул, скрадывая тяжесть этого вздоха от Веры. Голос у него дрожал против воли. Видно было, что эта "тайна", тяжесть которой он хотел облегчить для Веры, давила теперь не одну ее, но и его самого. Он страдал - и хотел во что бы то ни стало скрыть это от нее...
     - Все равно, я должна была сказать вам ее сегодня же, когда вы сделали предложение... Обмануть я вас не могла.
     Он отрицательно покачал головой.
     - На мое предложение вы могли отвечать мне коротким нет. Но как вы удостоиваете меня особой дружбы, то объяснили бы ласково, с добротой, чтоб позолотить это нет, что вы любите другого, - вот и все. Я не спросил бы даже - кого. А тайну... должны были сберечь про себя; тут не было бы никакого обмана. Вот если б вы, любя другого, приняли мое предложение... из страха, или других целей... это был бы обман, "падение", пожалуй, "потеря чести". Но вы этого никогда бы не сделали. А то... - Он головой кивнул на обрыв и шепотом добавил, будто про себя, - несчастье... ошибка...
     Он едва говорил, перемогая с медвежьей силой внутреннюю муку, чтоб она не заметила, что было в нем самом.
     - Несчастье! - шептал он, - он уйдет прав из обрыва, а вы виноваты! Где же правда?..
     - Все равно, я сказала бы вам, Иван Иванович. Это не для вас нужно было, а для меня самой... Вы знаете... как я дорожила вашей дружбой: скрыть от вас - это было бы мукой для меня. Теперь мне легче - я могу смотреть прямо вам в глаза, я не обманула вас.
     Она не могла говорить от прихлынувших слез и зажала лицо платком. Он чуть не заплакал сам, но только вздрогнул, наклонился и опять поцеловал у ней руку.
     - Вот это другое дело; благодарю вас, благодарю! - торопливо говорил он, скрадывая волнение. - Вы делаете мне большое добро, Вера Васильевна. Я вижу, что дружба ваша ко мне не пострадала от другого чувства, значит она сильна. Это большое утешение! Я буду счастлив и этим... со временем, когда мы успокоимся оба...
     - Ах, Иван Иванович, если б можно было вычеркнуть этот год жизни...
     - Забыть его скорей: это и будет все равно что вычеркнуть...
     - А где взять забвения и силы перенести?
     - У друзей, - шепнул он, - и в том числе... у меня...
     Она вздохнула будто свободнее - будто опять глотнула свежего воздуха, чувствуя, что подле нее воздвигается какая-то сила, встает, в лице этого человека, крепкая, твердая гора, которая способна укрыть ее в своей тени и каменными своими боками оградить - не от бед страха, не от физических опасностей, а от первых, горячих натисков отчаяния, от дымящейся еще язвы страсти, от горького разочарования.
     - Я верю вашей дружбе, Иван Иванович. Благодарю вас, - говорила она, утирая слезы. - Мне немного легче... и было бы еще легче, если б... не бабушка.
     - Она еще не знает? - спросил он и вдруг замолчал, почувствовав, что в вопросе его был упрек.
     Он потупил голову, представляя себе, как это поразит Татьяну Марковну, но остерегался обнаружить перед Верой свою боязнь.
     - Сегодня, вы видите, гости, нельзя. Завтра она все узнает... Прощайте, Иван Иваныч, я ужасно страдаю - пойду и лягу.
     Он глядел на Веру долго.
     "Боже мой! какой слепой дурак этот Волохов - или какая... бестия!" - думал он с дрожью ярости.
     - Не прикажете ли чего-нибудь? не нужно ли вам... - спросил он.
     - Да, попросите Наташу приехать завтра, или послезавтра, ко мне.
     - А мне можно побывать на той неделе? - спросил он робко, - узнать, успокоились ли вы...
     - Успокойтесь сами, Иван Иваныч, - и прощайте теперь. Я едва держусь на ногах...
     Он простился с ней и так погнал лошадей с крутой горы, что чуть сам не сорвался с обрыва. По временам он, по привычке, хватался за бич, но вместо его под руку попадали ему обломки в кармане; он разбросал их по дороге. Однако он опоздал переправиться за Волгу, ночевал у приятеля в городе и уехал к себе рано утром. VI
     Настало и завтра. Шумно и весело поднялся дом на ноги. Лакеи, повара, кучера - все хлопотало, суетилось; одни готовили завтрак, другие закладывали экипажи, и с утра опять все напились пьяны.
     Бабушка отпускала Марфеньку за Волгу, к будущей родне, против обыкновения молчаливо, с некоторой печалью. Она не обременяла ее наставлениями, не вдавалась в мелочные предостережения, даже на вопросы Марфеньки, что взять с собой, какие платья, вещи - рассеянно отвечала: "Что тебе вздумается". И велела Василисе и девушке Наталье, которую посылала с ней, снарядить и уложить, что нужно.
     Она поручила свое дитя Марье Егоровне, матери жениха, а последнему довольно серьезно заметила, чтобы он там, в деревне, соблюдал тонкое уважение к невесте и особенно при чужих людях, каких-нибудь соседях, воздерживался от той свободы, которою он пользовался при ней и своей матери, в обращении с Марфенькой, что другие, пожалуй, перетолкуют иначе - словом, чтоб не бегал с ней там по рощам и садам, как здесь.
     Заметив, что Викентьев несколько покраснел от этого предостережения, как будто обиделся тем, что в нем предполагают недостаток такта, и что и мать его закусила немного нижнюю губу и стала слегка бить такт ботинкой, Татьяна Марковна перешла в дружеский тон, потрепала "милого Николеньку" по плечу и прибавила, что сама знает, как напрасны эти слова, но что говорит их по привычке старой бабы - читать мораль. После того она тихо, про себя вздохнула и уже ничего не говорила до отъезда гостей.
     К завтраку пришла и Вера, бледная, будто с невыспавшимися глазами. Она сказала, что ей легче, но что у ней все еще немного болит голова.
     Татьяна Марковна была с ней ласкова, а Марья Егоровна Викентьева бросила на нее, среди разговора, два, три загадочных взгляда, как будто допрашиваясь: что с ней? отчего эта боль без болезни? что это она не пришла вчера к обеду, а появилась на минуту и потом ушла, а за ней пошел Тушин, и они ходили целый час в сумерки?.. И так далее.
     Но хитрая и умная барыня не дала никакого другого хода этим вопросам, и они выглянули у ней только из глаз, и на минуту. Вера, однако, прочла их, хотя та переменила взгляд сомнения на взгляд участия. Прочла и Татьяна Марковна.
     Вера была равнодушна к этим вопросам, а Татьяна Марковна нет. Она вдруг поникла головой и стала смотреть в пол.
     "И другие допрашиваются, а я не знаю! А она родилась при мне: она - мое дитя!" - думала она с печалью.
     Вера была бледна, лицо у ней, как камень; ничего не прочтешь на нем. Жизнь точно замерзла, хотя она и говорит с Марьей Егоровной обо всем, и с Марфенькой и с Викентьевым. Она заботливо спросила у сестры, запаслась ли она теплой обувью, советовала надеть плотное шерстяное платье, предложила свой плед и просила, при переправе чрез Волгу, сидеть в карете, чтоб не продуло.

/ Полные произведения / Гончаров И.А. / Обрыв

Смотрите также по произведению "Обрыв":

• Краткое содержание