• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Задорнов Н.П. / Амур-батюшка

Амур-батюшка [43/47]

Скачать полное произведение

    Егор купил у Кешки всего, что нужно, чтобы окончить невод.
     Кешку слушали допоздна. Потом ходили провожать его. Слабая волна чуть слышно плескалась в борт баркаса. Темное судно пятном плыло в ночной мгле.
     На другой день, когда торгаши уехали, Егор подумал, что на самом деле надо бы намыть золота и отправиться в Благовещенск. Хотелось увидеть новый амурский город, прииски, запашки крестьян-новоселов по пятьдесят и по сто десятин.
     Он решил купить там лошадей и спуститься с ними по Амуру на плоту.
     Теперь, каждый из крестьян ехал на речку мыть золото, когда хотел сделать какую-нибудь покупку.
     Надо было Наталье платье – она шла в воскресенье на Додьгу. Побывали там и телеграфист и Сашка-китаец с женой Одакой. Сашка мыл золото вблизи новой росчисти Егора. Кузнецов давал ему свою бутарку. Один день китаец кайлил и подымал бадью, а Егор мыл, потом Егор кайлил, а Сашка с Одакой мыли.
     Жена телеграфиста умела обращаться с аппаратами, а сам он по воскресеньям бывал на Додьге.
     – У Кузнецовых амбар богатый. Всего накупишься, – говорил Тимошка, сидя в солнечный день на отмели и глядя на речку, на берегу которой тарахтели лопаты на бутарках, белели рубахи крестьян и берестяные шляпы гольдов. Тут же беглые, живущие у Федора, Ольга, все Кузнецовы, трое смуглых, голых до пояса китайцев в больших шляпах, Бормотовы молодые и старые.
     – «Егоровы штаны» да «Кузнецовых амбар»! – восклицал Силин.
     Название понравилось всем. Маленький прииск на Додьге с легкой Тимошкиной руки так и стали называть: «Кузнецовых амбар».
     ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
     В тени дремлют собаки. Рамы в окнах фанзы подняты – видны густые заросли шиповника, обрыв, лодки, протока и другой берег с широкой отмелью.
     Жара нестерпимая. Мухи липнут к потным лицам.
     Айдамбо с женой сидят за столом на табуретках. Перед ними чернильница и листы бумаги. Айдамбо переписывает с букваря, а жена с любопытством смотрит.
     Пришел Покпа.
     – Все пишешь? – нерешительно заговорил старик.
     – Еще буду писать. Не мешай мне. – Айдамбо наморщил лоб, что-то обдумывая. – Какие у нас мухи большие… зеленые…
     Айдамбо поймал муху.
     Отец видит, что Айдамбо размяк, что ему не до поповских занятий.
     – А на реке ветерок. Хорошо так! Я к русским ездил…
     Айдамбо с неприязнью глянул на отца, но смолчал. Ему самому хотелось поехать размяться.
     Покпа помолчал.
     – Егорка еще конопли купил, старики большой невод кончают вязать.
     Айдамбо отмахнулся.
     – Компанию собирают. Купец хочет кету покупать. Деньги дают, кто будет рыбу ловить. Не знаю, что будем делать…
     – Ну что же, тогда давай поедем, – вдруг решил обрадованный Айдамбо.
     – Егорка не обманывает, – поясняет Покпа. – Экспедиция кончила ходить. Улугу приехал к рыбалке, он тоже с нами.
     Дельдика оживилась. Семья стала собираться в Уральское.
    * * *
     Осень. Вода спала. День солнечный, чуть ветреный. По воде слышно, как далеко-далеко у быков в прозрачной мгле стучит пароход. Под обрывом, ниже избы Егора, – рыбацкий стан.
     От песков отваливает лодка. Гребцы – гольды и русские – налегают изо всех сил, раздаются короткие, частые и гулкие удары весел. Гребцы рвут воду, стучат.
     Тимошке, оставшемуся на берегу с пятовой веревкой, кажется, что лодка стучит, как паровая машина.
     Закроешь глаза, и как будто пароход…
     Бородатый и могучий Егор правит стоя, озирает реку.
     Улугу, Айдамбо и Федюшка мерными движениями сбрасывают сетчатку невода в пляшущие волны. Мягко падают пробковые поплавки. Невод темными волнами уходит из-под рук рыбаков. Лодка сечет быстрину. Ее сносит. Вот уж за ней тянется дуга из частых поплавков. Егор круто поворачивает, и острый нос лодки несется обратно к берегу.
     «Дай бог захватить хороший косяк в артельный-то невод!» – загадывает Силин.
     Невод был. Собрали артель, взяли от скупщика деньги. В артель приняли и гольдов. Егор обещал им равную долю.
     Купец нынче должен был заехать за рыбой на своем пароходе.
     – Города, деревни населяются, а вверху кеты нет.
     – Выгодно рыбку-то ловить! – толковали мужики.
     – Новое дело, новый заработок – всем кстати. У гольдов зверя стало меньше, а нам на обзаведение, – радовался Егор.
     – Кета в лимане, а уж деньги в кармане, – шутил Тимоха.
     Никогда еще не было у него таких денег.
    * * *
     Лодка с плеском сечет волны, вихри брызг обдают ее борта, она разваливает воду, оставляя усатый след, и вдруг с попутной волной, шурша о песок, врезается в косу.
     Рыбаки с грохотом кидают на дно весла, вскакивают, прыгают через борта в воду, а из кустов, оттуда, где дымит костер, появляются женщины.
     Все хватают веревку и, увязая в песке, тянут, наваливаясь всем телом. Все тяжело дышат, лица красные. Дугу невода, видимую по балберам и по верхней тетиве, дотягивают, хватают за края.
     – Есть! Уже есть! – радуется Васька.
     Видно, как рыбы испуганно носятся в воде вдоль тетивы. И острые спинки их, как ножами, с размаху секут воду. Вдруг метнутся они к сетчатке.
     Улугу забегает по грудь в воду, поднимает невод. Айдамбо споткнулся на гальке, бултыхнулся в воду и измок с ног до головы, но никто не улыбнулся.
     Невод тяжелеет. Все тянут с трудом. Мутный глаз Покпы прищурился на Егора: «Конечно, большим неводом больше поймаешь, а такого невода еще ни у кого не было».
     Вдруг раздался оглушительный плеск – и сотни серебряных с синью рыб заплясали в воде.
     – Бабы, граблями их! – кричит Егор.
     Набежали женщины, старухи, девчонки. Выгребают на косу рыбу.
     – Кета слабая, сразу засыпает.
     «Однако, тысяча штук есть!» – думает Улугу.
     – Ой, таймень, таймень!
     – О, сом!
     – На уху!
     В неводе, среди спокойной реки как бы бушевала яростная буря.
     – Наталья, на, вари, – кинул тайменя Улугу.
     Бабы принялись пластать рыб ножами, мыть их в деревянных ведрах, солить на досках и укладывать в бочки.
     – Ну, еще разок! – сказал Егор. – Теперь на юколу.
     Его слушались беспрекословно. Он придумал эту артель, дал всем заработок, научил, как связать такой невод, что сразу тянет по тысяче рыбин и больше и кормит всю деревню и соседей.
     Улугу, стоял на косе и вспоминал свое первое знакомство с Егором. Дул такой же ветер. «Только стога сена нет, и невод другой теперь…»
     Приехал поп.
     – Примите, сыны, и меня в артель.
     Голоногий, лохматый и могучий, тянул он конец наравне с гольдами и мужиками.
     – Тебе, батюшка, как прикажешь долю выдать, – полушутя спросил Егор, – рыбой или деньгами?
     – Да, понятно, деньгами. По скольку у вас приходится? Ну, да в придачу бочку рыбы соленой. Вот новенькую-то.
     – Это, батюшка, бочки-то не наши. Видишь, бочек у нас своих нет. Купец нам дал шестьдесят бочек со своей баржи, чтобы мы наловили и насолили. Бочки-то дороже рыбы.
     – Ну уж, сын, мне-то уж одну бочку не пожалей. Вот новенькую-то…
     – Пострел тебя возьми! – удивлялся дед. – Вот духовный-то!
     – Ах вы, окаянные! Жалеть? А кто «аз, буки, веди» долбит отпрыскам-то вашим?
     – Деньги просит? – потихоньку спросил Покпа, наклоняясь к уху Егора.
     – Попробуй-ка не дай ему, – сказал Егор, когда поп уехал и увез бочку рыбы, – он тебе волосья вытеребит.
     – Я думал, откажется, – сказал Силин.
     – Ладно, пусть уж одну бочку возьмет. Скажем, что разбили.
     – Артелью-то и попа прокормим, – согласился Тимоха.
     – Обманывает, – сердился Покпа. – Че его кормить? Его и так есть, что кушать.
     – Гольды артельное попу жалеют, а свое отдают, – сказал Тимоха.
     – Рыба крупная нынче! – восклицает Наталья. Она с трудом поднимает за хвост серебристо-лиловую тучную кетину с багровыми пятнами на боках.
     Под берегом широкие волнистые голые пески. Чернеет огнище от костра, торчат прутья. На корягах висят сети. К прутьям привязаны собаки. Гольды взяли их на откорм на рыбалку. Они держат псов вблизи русского селения на привязи. Свирепые охотничьи и нартовые псы чуть не загрызли однажды во время рыбалки корову в Уральском, приняв ее за лесного зверя. С тех пор установлен закон – вблизи русских деревень собак привязывать.
     С веревками через плечо мимо артельного стана идут мылкинские соседи. Они тянут лодки с рыбой, босые, с трубками в зубах, бредут по пескам и по заводям. Слепой старик, коренастый, с черными ногами, не отстает, держится за веревку.
     Гольды остановились, заговорили с Улугу и Покпой, стали осматривать артельный невод.
     – Картошку садить гольда не затащишь, – говорит Егор, – а рыбачить – столетний дед и тот сидит в лодке и тянет сетку.
     – Который год на Амуре рыбу ловим, а еще такой крупной ни разу не было, – замечает Тимошка. – Как на подбор! Все здоровые, замухрышек нет.
     – Амурская свинина, – согласился Егор. – Гляди, чем не поросенок?
     Он поднял за хвост огромную рыбину, кинул ее. Она плюхнулась на серебристую груду и подпрыгнула.
     – Живая еще…
     Егорова коса – самое лучшее место лова. Здесь в кетовую рыбалку собирается много народу. За день Егор поймал столько рыбы, что хватит на год.
     – А мне еще надо, – говорит Улугу. – Собачку надо зимой кормить.
     – А картошка у тебя выросла? – спрашивает Силин.
     – А что, пропала, што ли?! Конесно, выросла! А че, картошкой собаку кормить?
     Лето стояло дождливое. Улугу уверял, что когда такое лето, то приходит хорошая кета.
     «Рыба эта красная, у нее настоящее мясо, вкусное. Разве сравнишь ее с сазаном или со щукой?» – думает Егор.
     – Ветер-то, худо рыбачить! – восклицает Улугу. – Ветер невод обратно гонит, а когда тихонько – хорошо!
     Гольд стоит в песке на коленях и, пряча лицо под распахнутую полу куртки, пытается закурить на ветру.
     – Прошлый год в это время дули ветры, был кете разбой на ходу, – сидя за корягой, толковал Силин, кромсая ножом кетину. Он ткнул сырой красный кусок в деревянную солонку и с жадностью съел. – Рыба пришла ослабевшей, с трудом пробивалась. А нынче тихая погода, кета пришла вовремя.
     – Мы в Расее жили, рыбу в четыре фунта никогда не видали, – дивился Пахом.
     Мылкинские гольды подошли к Егору. Девяностолетний старик что-то сказал Улугушке. Тот рассердился.
     – Опять! – закричал он на старика. – Сколько раз я говорил!
     Старик этот спрашивал, можно ли тут ловить рыбу. Улугушка сказал, что можно.
     – А невод он тебе отдал? Не дерется Егорка?
     – Отдал! Иди к черту! – Улугу рассердился не на шутку. Он таких напоминаний терпеть не мог. Сколько лет этот старик все тот случай помнит!
     – У меня теперь невод большой.
     – Я видел… Вот мы хотим поговорить с тобой. А кто хозяин? Егорка?
     – Егорка! И я тоже!
     Гольды стали хвалить артельный невод, Егорку, а заодно и Улугушку.
     – Ты теперь хороший, не дерешься, – говорил, подходя к Егору, девяностолетний Сигади. – Стал добрый!
     Кузнецов позволил мылкинцам взять артельный невод и рыбачить.
     – Нам для собачек! – заискивающе говорил Покпа.
     Бабы заполнили бочки, а штук четыреста рыбин оставили развернутыми пластинами, потом их растянули по вешалам так, что весь берег покрылся красными полосами.
     Гольды остались на косе. Вечерами у костра рассказывали сказки.
     Васька сидел с ними. Он начинал понимать по-гольдски.
     Ночью было тихо, но вода плескалась непрерывно.
     – Рыбка ходит! – говорили старики.
     – Вон там тоже наша рыбка идет, – показывал Покпа на небо, на стайку белых дрожащих звезд. – Это Оринку. По этим звездам мы всегда узнаем, когда наша рыбка придет. Как эти звезды Оринку вон к этой сопке подошли, то значит, кета пришла. Утром есть рыбка – кидай невод… А вон амбар, – показывал старик на семь звезд Медведицы, – вон, видишь, четыре звезды по углам, четыре столба, а еще три ступеньки – лестница. В этот амбар потом придет медведь, полезет юколу доставать.
     – Медведица? – спросил Васька.
     – Медведь ли, медведица ли – все равно. Если всю ночь не спать и на небо смотреть, все небо видно. Когда с тобой на охоту пойдем, Васька, шестнадцать палок кругом в землю втыкаем, на них натянем парус, а наверху в середке небо видно. А у нас в середине огонь. Шибко холодно. Один бок горит, один мерзнет. Спать не могу. Когда потухнет, можно на небо смотреть и сказки рассказывать.
     – Ты уже большой, у тебя ноги длинный, – замечал Улугу. – Можешь бегать и охотиться. А наша на коротких ногах тоже бегает хорошо. Начальник экспедиции говорил: «Молодец!» Я отвечал: «Рад стараться!»
     Улугу, вытянувшись, приложил руку ко лбу.
     – Там на небе тоже течет Амур. Вон он… – проводил рукой Покпа, показывая на Млечный Путь.
     У костра Васька наслушался сказок. Шагая потом в темноте по гальке к обрыву, он думал, что, верно, скоро настанет счастливое время, когда и его возьмут охотиться на «больших» зверей, и пойдет он далеко-далеко, в самую дремучую тайгу. Он и сейчас уж чувствовал в себе силы, чувствовал, что подрос и окреп. «Ноги выросли у тебя!» – вспомнил Васька.
     А звезды Оринку мерцали. Если встанешь и присмотришься, в самом деле похожи они на стайку золотых рыбок; и кажется, что двигается стайка в эту темную ночь вверх по небесному Амуру.
     ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
     Хлеба давно убрали. Рыбы наловили. Убрали в амбар кетовый невод.
     С верховья дует ветер. Сехнут леса и травы. Кругом пашен Егора – тайга, болото. Река широка и богата, леса велики, плодородны земли. И хочется Егору, чтобы здесь было людно: мир огромен и пуст, и чувствуешь себя отторгнутым и одиноким.
     Не желая поддаваться осенней тоске, Егор отправился на Додьгу. Мужик любил работать в чаще леса на своей будущей заветной пашне. Он стал подрубать деревья. Работалось весело. Егор знал, что тут хорошая земля, кругом пашни останется лес, ветер ее не выдует. Никто не тронет эту таежную пашню – так казалось мужику.
     Пришли Кондрат, Васька и Петрован. Все стали помогать Егору.
     …А на Амуре ветер все еще теплый. Тень и солнце желтыми и темными пятнами ложились на воду, и река, в цвет тайги, в осенних красках.
     На пене прибоя качался пароход. Залязгала лебедка, железный звук ее разгонял тоску новоселов; люди приехали, свистит пар, гремит машина, труба гудит и пускает дым.
     На мостике рядом с капитаном стоит рослый человек в клеенчатом дождевике и в шляпе.
     – Ведь это Бердышов! – воскликнул Силин.
     – Тимоха, подай лодку! – крикнул Иван с парохода. – Сходни иначе не поставим: Амур бушует.
     – Больно мне надо стараться для тебя, – отозвался Тимошка. – Слезай как хочешь. Зачем тебя на мостик пустили? Эй, линьками его оттуда!
     Низкорослый капитан зло оглядел мужиков.
     Иван взял у него рупор.
     – А ну, не зевать! Лодку под сходни! – грозно закричал он. – Принять вторую чалку!
     В рупор голос его показался чужим и властным.
     Мужики невольно засуетились. Тимоха сорвался с места, столкнул лодку и, прыгнув в нее, взялся за весла.
     «И знаю, что это Ванька Бердышов, а боязно», – подумал он.
     – Отдать якорь! – крикнул капитан. – Трави!
    * * *
     Иван Бердышов, сидя на нарах у себя в зимовье, отдавал распоряжения низкорослому смуглому капитану. Тот стоял, держа руки по швам, и, выслушав, поклонился почтительно. Мужики, столпившиеся тут же, немало удивились этому. Еще не случалось видеть, чтобы пароходное начальство, обычно грубое и заносчивое, было бы у кого-нибудь в подчинении.
     – Иван Карпыч, – пробился Федор Барабанов, – когда пароход пойдет? Мне на Быстрый Ключ товары отвезти да Санке в Хабаровку доехать.
     – А водки привезли? – спросил Силин. – Вели сгружать хоть несколько ящиков, а то пароход уйдет, и мы без спирта останемся.
     – Пароход никуда не пойдет, – отвечал Иван.
     – Как это не пойдет? Сколько же он стоять будет?
     – Это мой пароход, – как бы между прочим ответил Иван и, усмехнувшись, оглядел мужиков исподлобья.
     – Тво-ой?.. – всплеснул руками Барабанов.
     Анга, разгоревшаяся от такой новости, побежала раздувать костер, чтобы готовить ужин.
     – Иван пароход купил! – кричали ребятишки, разбегаясь по поселью.
     На судне началась выгрузка. Через открытую дверь видно было, как матросы с тяжелыми тюками на плечах, покачиваясь, сходили по трапу. У зимовья собрался народ. Бабы обступили Ангу.
     Появился Илья под руку с женой. Дуняша – загоревшая, с выцветшими на прииске волосами, в пестром сарафане из ситца.
     Иван вылез из зимовья и, увидя ее, закрыл глаза ладонями.
     – Слепит!.. – воскликнул он.
     – Ох, уж слепит! – насмешливо отозвалась из толпы Таня.
     Иван приоткрыл ладони.
     – Что тебя так разнесло?
     – Ах, не всем тощать! – с сердцем, но игриво отвечала Дуняша.
     Она стеснялась, что брюхата, но радовалась, что Иван не обижен, что он все такой же веселый, приветливый и, кажется, видит ее счастье. Иван обнял ее и толстенькую, коренастую Татьяну.
     – Сласть!.. – жмурясь, воскликнул он. – Нарядные шибко стали! – Он говорил с ней как ни в чем не бывало, словно не домогался когда-то ее взаимности. – Ну, как хлеба? Как рыба нынче? Кто с кем невода связывал?
     – Золото моем! – сказала Дуня. – От хлеба отступились…
     – С золота наряды. Стараемся, – смеясь, отвечала молодая Кузнецова.
     Иван достал портсигар.
     – А помнишь, как я в тебя чуть не влюбился?
     – Как же! – в тон ему ответила Дуня небрежно, но осторожно посмотрела в глаза его, как бы с опаской.
     Серые Ивановы глаза смотрели остро. Редко кто так на нее смотрел. У Ильи взор куда добрей и мягче. А Иван поразил ее своим взором – была в нем сила; и во всех движениях Ивана были упругость и живость. Он стал стройней.
     – Давай папироску, – сказала Дуняша.
     Таня тоже закурила.
     – Где это курить научились?
     – Есть у нас учителка – Ольга-каторжанка.
     – Ну, а как ты, Илья, живешь? Если бы тебя барса тот раз съела, я бы на твоей Дуне женился, – говорил Бердышов, подмигивая молодому Бормотову. – Я тебя испытать хотел, подразнить, узнать, любишь ли ее, да и сам чуть не поддался. Ты, Илья, не знаешь, как я перед твоей женой на колени вставал, как в книжке.
     Илья даже загоготал от удовольствия.
     Иван роздал свои папиросы бабам.
     – На прииске да на рыбалке без табаку нельзя, а то застудишься, – хрипловато сказала Татьяна.
     – Молодухи наши поосипли, – с укоризной молвила бабка Дарья. – Ох, боже мой, как теперь песни петь!
     – А я рассчитывал – Дуняша овдовела, – под общий смех продолжал Иван.
     – Ты все как будто в шутку, а не обережешься, так схватишь. Смейся, Тигр! Лучше давай спрыскивать пароход, – подступил Тимоха Силин. – Я тебе еще прежде говорил, что тут тебе не отломится.
     – А тебе, паря, может опять отломиться…
     – Эх, ты! Да верно, тот раз ты ударил меня! Но спрыски подай. Я когда-нибудь с тобой еще сочтусь, так ли тебе заеду!..
     – У нас стегно сохатины есть, – обрадовался Илья. – Спрыснуть можно.
     – Зачем стегно! У меня кухня своя, повар! Жена, зови гостей на пароход.
     С дочерью на руках Иван спустился с берега. Подросшая девочка крепко обхватила отцовскую шею.
     Уральцы повалили за Бердышовым.
     Под обрывом дымил пароход, слышался свист выпускаемого пара и грохот поленьев, падающих в пустой тюрм. Бродяги и каторжане, работавшие у Ивана на пароходе, покуривали, сидя на ящиках. Завидя хозяина, они поднялись.
     – Как ты их не боишься? – спросил Силин.
     – У меня строгость. Я умею с людьми обходиться. Чуть что – пуля. Или выброшу в пустолесье. По Амуру, берегом, не найдет дороги – протоки, озера, болота; на песках сдохнет. У капитанов уговор – не спускать никому.
     Поднявшись по трапу, крестьяне столпились на палубе. Дальше их обычно не пускали, если им случалось ездить на пароходе. Дуня заметила в каюте книги.
     Иван тянул смотреть машину, каюты. Пароход был хорош, гораздо лучше других амурских. Пар из котла выпустили, наступила тишина.
     – Может ходить по морю, – рассказывал Бердышов. – Высокие борта – морская волна не захлестнет. Теперь могу поехать за соболями на Сахалин. Растите скорей, – обратился он к ребятишкам, – возьму в свою команду. Я всем найду дело – и мужикам, и ребятишкам, и молодым бабенкам… – Он подмигнул Дуняше и Татьяне.
     В полутемной кают-компании – скамьи, зеркало. Мужики рассаживались, как в избе. Появился китайчонок в фартуке.
     Иван поднял жалюзи, открыл окно. С реки донеслось ржание коней. Слабая волна плескалась в борт.
     Иван повел народ наверх. Пароход покачивало от ходьбы многих людей.
     – На море славно, идешь, волна качает, сидишь тут, мечтаешь.
     – Про что же? – как бы невзначай спросила Дуня, но Иван смолчал.
     – Только названия у парохода нет. Ходим под номером. Уж не знаю, как назвать.
     Поднялись на верхнюю палубу. Открылся вид на релку, на дальний лес. Солнце стояло еще высоко. Река стихла.
     – Вот на этой релке произвел я пароход! – говорил хмельной Иван. – Кто – пшеницу, а я – пароход! Из лесов и болот вырастил его. Но оказать, что сильно рад, не могу…
     В этот пароход вложил он все свои доходы от охотников, от женихов Дельдики, от торговли на Горюне, от всех людей, обитавших в этой мокрой лесной пустыне.
     – А твою берложку скоро ветром развалит, – задумчиво говорил Тимошка Силин, глядя на далекое Иваново зимовье, приютившееся в распадке между сухих пашен.
     – Завтра поедем кататься, – сказал Иван. – Надо баб и девок потешить. Жалко, Егора нет.
     – Он в тайге работает, – отвечал Силин, вытирая покрасневшее лицо с бледными от пота рябинами. – Егор – корень. А ты плавник, наносник. Тебя где-то вырвало с корнями, и ты таскаешься…
     Ивану рассказали про открытие золота.
     – Заводите прииски, мойте золото, добывайте пушнину, мужики, – говорил Иван. – Вам, конечно, любо распахать клок земли, засеять… Изба есть, дров много, хлеб свой, рыбка под боком, ружьишко есть: живи, крестьянствуй! Мне самому нравится, что на Амуре растет хлеб, что можем сами прокормиться. Буду у вас окупать пушнину, дам заработок. Хорошо и рыбу ловить, солить ее и продавать казне; куда выгодней, чем пахать. А хлеб купим. Привезу вам и муку и самовары, дождевики, спиртовки…
     – Чего захотел! – воскликнул Тимоха. – Чтобы пашни кинуть!
     – Сами кинете!
     – Это уж когда ты нас сожрешь совсем, станем на тебя батрачить.
     – За такие слова тебе мало не будет, – ответил Бердышов.
     Вечером на реке слышен был стук и лязг железа. Протрезвевший Иван и механик ремонтировали машину. Весь перепачканный Бердышов приходил зачем-то домой с молотком в руках, пинками разогнал собак.
     – Это я все для тебя стараюсь, – вдруг, повеселев, оказал он повстречавшейся Дуняше. – Я ведь тебя все не забуду, хоть потешу вас с Ильей. Илья твой шибко мне нравится!
     Утром ребятишки бегали по деревне – созывали народ кататься на пароходе.
     Илья начистил новые сапоги, достал пиджак, сатиновую рубаху. Когда он выбежал из дому, пароход загудел и вышел из-под прибрежных деревьев на речной простор. На пароходе засмеялись.
     – Эй, жену увезли! – кричали с нижней палубы.
     Илья спрыгнул с обрыва и побежал по берегу. Судно на всех парах вошло в озеро Мылки.
     – Анга, буду учить тебя пароходом управлять, – сказал Иван, – ты хозяйка. Дуня, и ты гляди – может, когда-нибудь пригодится…
     Он подтолкнул молодушку локтем. Анга, похудевшая, с костлявой смуглой грудью, хитро посмеивалась. Ей казалось, что Иван вышучивает Дуняшу, а та ничего не понимает.
     «Иван надвое играет», – заметил Федор.
     Иван хорошо знал озеро и вел судно по глубоким канавам, избегая мелей. Косой матрос в рваной рубахе заиграл на гармонике. Бабы мелко застучали по палубе каблучками.
     А Илья все бежал по берегу, не отставая от парохода. Дуня помахала ему платочком.
     – Страсть, на мель сядет! – завизжали бабы. – Пароход чьи-то сети утащил.
     За кормой по воде длинным хвостом тянулись сети.
     – Гольды все еще кету ловят. Зубатку. Для собак.
     На середине озера виднелась лодка. Пароход шел прямо на нее.
     – Это Силин рыбачит! – воскликнул Санка. – С утра робит.
     – Ты почему кататься не поехал? – закричал Иван в рупор. – Я тебя приглашал, а ты не послушался? Вот я тебе обещал, что тебе еще раз отломится… Спасайся!
     – Э-эй!.. – испуганно закричал Тимоха, видя, что пароход поворачивает прямо на него. – Баловать тебе!..
     Пароход носом ударил в борт лодки так, что Тимоха едва успел опрометью броситься с кормы и нырнуть в мелкую воду. Пароход, давая гудки, уже шел дальше, на стойбище.
     Не было случая, чтобы пароход входил в озеро. В стойбище начался переполох. Забирая ребятишек, гольдки убегали в тайгу.
     Иван сбавил ход, потом дал задний. Судно, тихо скользя, подошло к самому обрыву. Узнав Бердышова, гольды появлялись из-за укрытий. Иван всех звал на пароход.
     В иле, с зеленой головой, на палубе появился Тимоха Силин. Ему было очень обидно, что погибла хорошая лодка, которую он завел с большим трудом, но мужик не подавал виду, шутил как ни в чем не бывало.
     – Зачем тебе лодка? – сказал ему Иван. – Найди хорошую россыпь, купи пароход. Да в другой раз с сильным не борись. Да не плачь… Я тебе лодку подарю свою, новую, она мне больше не нужна.
     «Как он себя выставляет! – думал Силин. – Перед кем это? Все неспроста… Он зря ничего не делает. Так бы он и стал мне лодку дарить».
     – А мне твоей лодки не надо, – сказал Силин из гордости, хотя знал: лодка у Ивана очень хорошая.
     Судно загудело и пошло к миссионерскому стану. Гольды держались за борта, глядя, как колеса разбрызгивают грязь.
     – Мелко…
     – Я пароход назову девичьим именем, – оказал Иван, глянув на Дуняшу.
     Та нахмурилась и густо покраснела.
     – Тьфу ты! – спохватился Иван. – Чуть не брякнул!
     – А ну-ка, дядя, стой! – грубо воскликнула Дуняша. – Пошли лодку за Ильей. Что это он, как собака, по берегу бежит.
     – Сейчас! – воскликнул Иван. – Эй, лодку! – закричал он в рупор. – Это правда, пеший конному не товарищ.
     За Ильей пошла лодка. Выражение гордости явилось на широком лице Дуняши. Ради нее, по ее капризу от парохода пошла лодка – и все это видели.
     Вечером в Уральском свежей краской по борту матросы вывели название парохода: «Анга». Федюшка Кузнецов сильно подвыпил на пароходе и долго сидел на трапе, не желая идти домой, пока жена не пришла за ним.
    * * *
     На другой день Иван пришел к Бормотовым. Молодых не было дома. Они с раннего утра мыли золото поблизости.
     – Прощай, сосед. Мы уезжаем в город.
     – Как? Так сразу?
     – Я построил там дом. Вот будет у тебя нужда – заглядывай в город. Захочешь отправить детей учиться на механиков или на капитанов – присылай, я помогу. И сам приезжай.
     Бердышовы обошли все поселье.
     Анга выкупалась на пароходе под душем и переоделась во все городское.
     Иван долго говорил в каюте с Савоськой. Пароход дал гудок. Старый гольд, всхлипывая, пошел с судна.
     Бердышов с женой вышли на палубу. Анга была в пальто и в шляпке. Она выглядела очень хорошенькой.
     Сходни убрали. Капитан дал звонок в машинное отделение. Пароход тронулся.
     Закрыв лицо руками, Анга горько заплакала.
     Долго вслед удалявшемуся пароходу смотрели с обрыва крестьяне.
     Вот и не стало Бердышова, Анги, маленькой Тани, к которым все привыкли. Жили люди, дружили, вместе бедствовали, а разбогател Иван – нагрянул, забрал своих в чем были, бросил старый дом и старое добро и уехал, словно в насмешку над всеми.
     Расходясь, невольно смотрели все в распадок, где догнивало опустевшее зимовье, у которого когда-то встретили они впервые Бердышова.
     Дуня и Илья вышли из тайги.
     – Гляди, Иван поехал! Был у нас и прощался, – сказала им Бормотиха. – Говорил, в городе дом построил.
     – Как? Совсем? – изумилась Дуня.
     – Да, и Ангу и дочь забрал.
     Дуне взгрустнулось. Вчера она сильно рассердилась на Ивана за его намеки и только разохотилась потягаться, повраждовать с ним, как он убрался. Почему-то стало досадно.
     Дуняша постояла над рекой и, чуть прищурившись, смотрела вслед удаляющемуся судну.
     Амур опустел. Место на релке заглохло. Словно и на сердце легла глушь.
     А люди исподтишка наблюдали за ней. Все, кроме Ильи, который знал, что жена его любит.
     – Уехал, зараза, – добродушно сказал он, подходя к Дуняше. Скуластое лицо его сияло.
     Дуня засмеялась и крепко обняла мужа.
     А над дальним лесом, над Додьгой завился дымок.
     – Это не от костра, – замечали крестьяне.
     – Егор корчует…
     На другой день из леса вышли дед Кондрат, Егор и Васька с Петрованом.
     «Нищета! Все земельку ковыряют», – усмехнулся про себя Федор.
     Егор рассказывал: валили я жгли гнилье и сухостой, а с живых деревьев сдирали кожу, надрубали стволы, чтобы зной и ветер сушили их, чтобы в зимний мороз застыли соки, лед рвал бы древесину. Весной и летом дерево станет погибать, ослабнут корни. Через два-три года придет Егор с огнем и вагой, выжжет лес, выкорчует обгоревшие пни.
     – А золото мыли?
     – Сашка там работает, и мы с ним.
     – А не боишься, что Ванька Бердышов не даст тебе поднять ту землю, что так и останется она под тайгой? – спросил Силин, и в голосе его слышалась жалоба. – Он хочет снять нас с пашни, кинуть на заработки. Чтобы мы ему рыбу ловили для приисков. Да и мало ли что может сделать он, о чем мы и подумать не можем.
     Тень легла на лицо Кузнецова.
     – Иван уехал… – заговорил Тереха. – Зачем мы ему?
     «Нет, Иван не уехал, он здесь, – подумал Егор, выслушав рассказы про то, как гостил Бердышов. – Он уехал, но богатство его здесь, вокруг нас».
     – Он уж и на баб зарится, – продолжал Тимошка. – Уж одна потемнела, как он уехал…
     В ичигах, в старой рубахе, с топором за лыковой опояской, стоял Егор на черной земле, слушая соседей, и думал глубокую думу: «Опасным человеком становится Иван Бердышов. Он всегда брал свое, что ему надо было – „не мытьем, так катаньем“, и делал это с шуточкой, как бы нехотя, а добыча сама шла ему в пасть. Неужели и Дуня, красавица, подалась сердцем к нему? Иван давно на нее поглядывает. Но это еще вилами на воде писано, что она поддалась. Конечно, ей лестно, что Иван угождает. Но люди зря говорят: Дуня – кремень и любит Илью».
     Иван через соседей передал приветы Егору, звал и его с детьми в Николаевск. Егор не боялся дружбы с Бердышовым. «Но как знать, что будет?»
     Егор шел на Амур за вольной, справедливой жизнью, надеялся, что люди сойдутся равные, будут жить трудами. А тут люди снова разделились на богатых и бедных. День ото дня на новой земле все больше заводилось старого.
     ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
     Многие женщины, помогая мужу создавать богатство, и не предполагают даже, что готовят себе несчастье. Но Одака, когда-то считавшаяся очень глупой, битая, темная и невежественная – былое посмешище для всего Бельго, – отлично это сознавала. У ее мужа завелось золото. Она помогала ему мыть, работала не за страх, а за совесть, ворочала пески лопатой, нагребала их в бадью, стоя в глубоком колодце босая, по колена в ледяной воде. А золото ее не радовало. Мысль, что муж накопит золота, оставит ее и сынка, и, как многие китайцы, уйдет на родину, чтобы купить там клок земли и хорошенькую китаянку с маленькими ногами, не давала ей покоя. Правда, говорят, что есть китайцы, которые не покидают своих жен-гольдок.
     Одака бывала вне себя от гнева. Почему такая несправедливость? Как смеет муж бросать семью? Ведь вот у русских разрешается иметь только одну жену, и ту нельзя бросить. Айдамбо живет по русскому закону, он тоже никогда не разведется с Дельдикой. Они стояли под железной шапкой. Одака вспомнила, что и сама ведь тоже крещеная.

/ Полные произведения / Задорнов Н.П. / Амур-батюшка