• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Задорнов Н.П. / Амур-батюшка

Амур-батюшка [42/47]

Скачать полное произведение

    Пообедав, баба стала искоса оглядывать одежду, в которую ее переодели. Старое, выцветшее платье понравилось ей. Оно было куда лучше коричневого в крапинку, которое еще вчера изорвал на ней пьяный лоцман. Бабу звали Ольгой. Она рябая, широколицая, на вид крепкая.
     – Еще одна уральская будет… Найдем тебе работу.
     – Я каторжная. Как хватятся меня…
     – Никто тебя не хватится. Утонула – и все!
     – Одним гибель, а другим воля, – сказал Федор. Он пришел и выпил водки.
     – Куда я без паспорта?..
     – Живи! Угодишь хозяйке – исхлопочем паспорт, – сказал Федор и подмигнул.
     Взор Ольги прояснился.
     Барабанов дал ей водки. Она выпила, закрыла лицо руками и истерически зарыдала.
     Агафья утешала ее. Та жаловалась в голос на загубленную жизнь:
     – Я проклятая! Проклятая! Нет, нет мне счастья! Окаянная я!..
     Пришла старуха Кузнецова.
     – Какая ты проклятая, доченька, – утешала она.
     Ольга билась у нее на плече.
    * * *
     Река стихла, и только замутненные валы напоминали о ночном шторме.
     Волны бились в глинистые обрывы.
     Из-за туч взошло солнце. Черная баржа лежала напротив селения на белоснежном песке. Дальше по реке, на косах, видны были разметанные бурей суда.
     – А седьмая-то как стояла, так и стоит на якоре, – толковали на берегу спасенные. Часть из них оказалась каторжанами, остальные – солдатами.
     Река несла обломки судов, бочки, ящики. Ночной шторм разбил целый караван.
     Приехал гольд с Пивана и рассказал, что на той стороне к берегу выкатило утопленников. Гольду велели ехать к попу.
     Посредине Амура на узкой косе у разбитой баржи толпился народ.
     – Муку, соль – все погубили, – с горечью восклицали в толпе.
     Пьяные полицейские офицеры, разместившись на тюках, играли в карты и пили коньяк.
     – Они довольны! Теперь разбогатеют, остатки продадут. Всё буря покроет.
     – Горсти соли у казны не допросишься, – говорили крестьяне, – а мешки в Амур пошли. Эх, лоцмана!..
     Один из офицеров, широколицый, с рыжими усами, бесцветный, худенький и тщедушный, наблюдая за разгрузкой, прохаживался по косе. Он держался надменно.
     Одноглазый Покпа, хитро посмеиваясь, посоветовал завернуть барже корму, чтобы удобней было разгружать. Солдаты и каторжане, люди на реке неопытные, последовали его совету.
     Баржа осела. Кто-то крикнул, чтобы не шевелили судна, но народ не слышал. Все налегли на заостренные бревна. Обшивка треснула.
     – Да не троньте ее! – резко крикнул Максимов.
     Доска от обшивки ударила в лодку со спасенными товарами. Ящики понесло по воде.
     Доски рвались, трещали. Кого-то зашибло. С баржи бултыхались в воду мешки, ящики, тюки. Грузы понесло по реке. Довольный Покпа спешил за тюком мануфактуры.
     …Офицеры обедали в избе у Кузнецовых. Набралось много разного народа. Все были возбуждены, каждому хотелось что-нибудь сказать начальству.
     – Лоцманов нет хороших.
     – Не знают, а берутся.
     После обеда уцелевшим судам приказано было отваливать. По берегу ходили вооруженные солдаты и загоняли всех спасенных на баркасы.
     Полицейские заметили и задержали Ольгу. Она покорно ждала, когда ее поведут.
     – Отпусти ее, барин, пусть у нас живет, – просила Агафья полицейского офицера с рыжеватыми усами.
     – Заплати, тогда отпустим, – холодно сказал тот.
     – Что уж ты, барин? – удивилась Агафья.
     – Двадцать пять рублей! – строго ответил полицейский.
     Егор, стоявший тут же и слыхавший разговор, обмер.
     Получив за Ольгу деньги, офицер спокойно положил их в бумажник и пошел, пошатываясь, к лодкам.
    * * *
     На косе у барж чернела толпа людей.
     – Век за тебя станем бога молить, – говорил Егору рослый худой солдат. – Как это ты не побоялся идти в такую погоду?
     Егор не стал отвечать.
     – Чем тебя поблагодарить?
     – Ничего не надо…
     Унтер сказал, можно дать Егору штуку казенного сукна с разбитого судна.
     – Надо!.. Надо! – подхватила толпа.
     Но Кузнецов ничего не стал брать.
     – За людскую-то жизнь!.. – ответил он.
     Лодка его отвалила. Он снял шапку и поклонился отъезжающим.
    * * *
     Федор Барабанов утром поехал проведать своих бродяжек на покосе. Не доезжая до горла озера, он увидел дымящийся костер. Какие-то люди растягивали на солнце куски мануфактуры.
     – Далеко от деревни? Что за место? – кричали они.
     – Мылки! – ответил Федор.
     – А-а!.. Я и смотрю, словно Мылки, – отозвались с берега.
     Барабанов подъехал. Оказалось, что у входа в озеро разбило купеческий баркас.
     – Так и развалило на две части, – жаловался хозяин баркаса, читинский купец Хлыновский, остролицый, горбоносый мужик в поддевке. – Намылила мне эта Мылка! – с горечью восклицал он. – И что теперь делать – не знаю! Товар жалко бросить, и ни к чему он мне. Ныло, ныло мое сердце эти дни, чуял я…
     Барабанов привез купца к себе.
     – Вот-вот должен быть пароход снизу, – говорил он. – По телеграфу передавали, что дрова грузить будет. И можешь ехать вверх хоть до самого Сретенска. Видишь, караван разбило. Экспедиция тут у нас в деревне живет, тоже этот пароход ожидает. Вверх пойдет.
     – Милый ты мой! – радовался купец.
     Хлыновского умиляло и то, что он жив остался, и что попал в русскую деревню, и что пароход на подходе, и что попал он не к прохвосту, не к лавочнику, а к простому и сердечному мужичку-землепашцу.
     Федор, обычно расторопный, суетливый и разговорчивый, сейчас вдруг ощутил, как приятно бывает помолчать, когда знаешь, что и мошна не пуста и амбар набит, а другой человек, да еще порядочный, из кожи лезет перед тобой.
     «Эк его буря перепугала!.. Слава тебе господи, что послал штормину!»
     Не хотелось Хлыновскому считать деньги при посторонних, но делать было нечего. Опасаясь, что мокрые билеты испортятся, он открыл сумку и разложил бумажки по избе.
     – Все целы. Слава богу! Ладно – нынче на казачьем Амуре товар брали хорошо. А сколько еще оставалось! Ах ты! Все погибло! А куда остатки девать, просто не знаю. Не оставаться же из-за них.
     – Тут своих купцов много, – отозвалась Агафья, помогая купцу раскладывать деньги на печи.
     – Да где же купцы? Хотя бы им продать.
     – Нет никого, – отвечал Федор. – Все в разъезде.
     – Ох, господи! Я бы чуть не даром отдал.
     Барабаниха твердо и упрямо поглядывала на Хлыновского, как на крепость, которую решила взять приступом.
     Уцелевшие товары перевезли к Барабановым.
     Утром на реке раздался гудок. Хлыновский вскочил с постели.
     – Ну что же мне делать? – испуганно воскликнул он. – Милый ты мой, Федор Кузьмич, возьми этот товар себе. Дай хоть сто рублей, чтобы не даром.
     Пароход шел не в ту сторону, куда сплавлялся разбитый баркас, а вверх; чтобы доехать домой, купцу обязательно надо было продать остатки товаров.
     – Сто рублей? Да у меня и сорока не наберется. Откуда у нас такие деньги?
     – Ах, мужик, мужик!.. И тут-то ты, Расея-матушка, живешь беззаботно.
     Пароход пристал к острову там, где чернели обломки погибшей баржи и стояла палатка с караульными. Максимов с солдатами выехал туда на баркасе. Экспедиция покидала Уральское. Все крестьяне провожали ее, стоя на берегу. Пароход взял баркас на буксир. Максимов стоял у мачты.
     Кузнецовские бабы махали ему с крыльца платками.
     – Куда этот товар! Мокрый, прелый, вон и гнильца есть, – говорила Агафья мужу так, чтобы Хлыновский слышал.
     – Где?
     – А вот это что?
     – Скоро пойдет, видать. На палубе дров мало… Они у меня на протоке дрова будут брать, – говорил Федор.
     – Ну, давай хоть восемьдесят рублей, – просил купец. – Сбегай займи где-нибудь.
     Хлыновский отдал все товары за полсотни.
     Федор отвез купца на пароход. Хлыновский обнимал и целовал мужика.
     – Ты мой спаситель! Знал бы ты, что я передумал, пока баркас-то мой мотало! Я уж загадал: все отдать, лишь бы живым остаться. Ты простой мужик, и тебе счастье, может, будет, пригодится товар-то мой… Даром ведь я тебе отдал.
     Федор помалкивал. Он не мог смотреть на купца без ухмылки.
     Простившись с мужиком и взойдя на палубу, Хлыновский почувствовал себя в безопасности. И вдруг он пожалел, что смалодушничал и все бросил, желая поскорей выбраться с несчастного берега и уехать домой. Он поднялся наверх и посмотрел вслед лодке Федора.
     «Эх, зря, зря я этак-то!.. Ведь там товару рублей на пятьсот. И товар-то хороший!»
    * * *
     – Ну, слава богу, – говорила Ольга-каторжанка, когда последние суда каравана ушли вниз. – Уехали! Теперь вольная.
     – Какая же ты вольная? – отрезала ей Агафья. – За тебя деньги плачены.
     Федор, видя испуг в глазах Ольги, сказал:
     – Не бойся. У меня не пропадешь. У меня трое каторжан робят. Выбирай себе любого. Потрафишь хозяйке, хоть всех трех бери в мужья.
     Ольга хотя не собиралась жить с ними, но слова Федора запомнила. В этот день она несколько раз взглядывала на себя в зеркало. Вечером сходила в баню.
     А Федор узнал, что рыжеватый полицейский офицер, который получил деньги за Ольгу-каторжанку, был тот самый новый становой Телятев, которого Оломов недавно назначил на этот стан.
     – Вовремя ты ему отвалила двадцать пять рублей, – говорил он жене.
     – Ну и тварюга будет у нас становым, – отозвался Егор, присутствовавший при этом.
     – Езди спасай людей, – засмеялся Барабанов, – а ими будут торговать другие! А разве от меня вред? Вот я трем своим бродяжкам виды на жительство исхлопочу. За что их в каторгу погнали? За пустяки: Агафона – за подати, деда Якова – за богохульство, Авраамия – за «красного петуха»…
     ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ
     Из ущелья, дочерна заросшего еловым лесом, в Додьгу падал широкий ключ. Речка разбивалась тут на множество рукавов. Некоторые из них пересохли. Кругом были песчаные бугры и площади, усеянные буревалом.
     – Напротив устья ключа перебутор – спор ручьев. Тут золота не мой никогда, – учил Егор сына. – Золото должно быть пониже, в кривых руслах, где вода оборачивается, течет потихоньку.
     Кузнецовы вытащили лодку, разбили на песках балаган. Егор решил мыть золото.
     Стояли жаркие и душные дни.
     Егор и Васька побывали на всех ключах и всем речкам и заметным местам дали названия.
     Гнилая протока забита гнилым плавником. Ключ Маристый бежал с мари, из болота. На Еловом ключе до самых верховьев стоял густой лес из толстых седых елей. Изредка попадались березняки. Там бежала речка Березовка.
     Егор нашел золото в нескольких местах. Расчистили кусок тайги. Ударили шурф. На глубине двух аршин Егор напал на золотые пески.
     Над колодцем поставили бадью с журавлем, чтобы поднимать пески и на том же журавле опускать их под берег на промывку.
     – Вот мы с тобой и завели свой прииск, – сказал Ваське отец. – Теперь надо сбить бутарку, положить колотые бревна, катать пески тачкой. Видно по пескам, что россыпь идет под этот берег. Как мы с тобой по берегу ямки копали, так и она пошла сюда, под этот лес. Здесь самое содержание.
     – Люди еще живы – палят, – говорил Тимошка.
     Егор и тут, на прииске, желал устроить все хорошенько, основательно, чтобы не мыть кое-как, чтобы не бродить с лотком по пескам в поисках удачи.
     Ваське нравилось здесь. Еловый лес, Еловый ключ, шумящая, веселая, прозрачная вода. Отец, перепачканный глиной, бросает гальку и пески, пускает воду, буторит их лопатой на деревянном желобе.
     «Там уж золотника три есть», – думает Васька, глядя на выбоины в корыте.
     От косы на берег через кустарники к колодцу протоптана дорожка. На песке белеет балаган. Вокруг – скалы. На скалах – еловый лес.
     – Теперь тебя, Васька, все лето из тайги не выгонишь, – сказал как-то Егор. – А на релке хлеба растут наши. Поедем-ка поглядим. Без хлеба нам и золото не нужно.
     Васька и сам соскучился по пашне. Ему захотелось посмотреть, дружно ли растут хлеба.
     Работая подле отца на промывке, Васька привыкал к золоту, и оно уже не представлялось ему диковиной.
    * * *
     Распахнув оконце, Федор поглядывал в купленную у Бердышова подзорную трубу на далекий остров.
     – Опять отдыхают, – с досадой молвил мужик.
     – Ну-ка, – подошла Агафья, – шибче трубу раздвинь, а то не видно. Пропасть на них! Опять сидят покуривают. А вода-то подымается – не ждет…
     У Барабанова на острове, наискось от селения, косили траву трое «соколинцев». Федор наблюдал за ними в подзорную трубу. Под вечер, когда бродяги пригнали плот с сеном, он сказал:
     – Мало накосили.
     – Да, видишь, сохнет еще. По холму-то дошло, а по бокам-то тень. Мы сегодня весь день перегребали.
     – До полудня на бугре языками перегребали, а с полудня курили да легли, залезли за стог-то… А ты, Яков, на кочажнике рыбку бил хворостиной.
     Бродяги переглянулись с суеверным страхом. Только сегодня был у них длинный разговор: как может хозяин узнавать, что делают они на острове?
     – Вот хлеба-то и не будет вам сегодня, – сказал Федор. – Дай им сухариков.
     Беглые каторжане, могучие и свирепые люди, стали не на шутку побаиваться Барабанова.
     – Прости и помилуй, – кланялся Яков, седой и лысый мужик, клейменный еще в старые годы.
     – Прости, отец!
     – Ну, живо, – прикрикнул на них Федор, – на работу! Да не сидеть без дела!
     Проводив бродяг, Федор пошел к Кузнецовым. Там уже сидел Тимошка Силин.
     – Ты что на Додьгу повадился? – спросил Барабанов.
     – Вон какого тайменя привезли на пирог, – показала бабка на корыто с тучной рыбиной.
     – Говоришь, на Додьге глухарей много? – спросил Тимоха.
     – Мно-о-го! – воскликнул Васька. – По мари идешь – все время дорогу перелетают.
     – А тут тебе китаец коноплю привозил, – сказал Федор.
     – А ты где такие бродни добыл?
     – Тюменские! На баркасе… А вот тамбовские заместо кожаных подвязывают на рыбалку деревянные подошвы и босые ловят.
     – Ну, а ты золото нашел? – не вытерпел Силин.
     – Нашел, – ответил Егор Кузнецов. Он развернул платок и показал добычу.
     – Самородки! – вскричал Федор и спросил с жадностью: – Есть россыпь?
     Сердце его колыхнулось.
     «Богатство! У богатства живем! Какое дело можно развернуть!..» Но сдержался, стараясь не подавать виду, что золото так занимает его.
     – Возьми нас с собой, – попросил Силин.
     – Сено надо возить, вода прибывает, – ответил Егор. – Да езжайте сами. У меня на Еловом ключе бутарка.
     – А где Еловый ключ? – спросил Федор.
     – Там на колодце журавель, заметно…
     По приезде Кузнецовых с Додьги все селение всполошилось. На другой день Федор с женой, с бывшей каторжанкой Ольгой и с двумя гольдами, которые были в неоплатном долгу у него, уехали на Додьгу.
     – Как бы люди плохо не наделали с этим золотом, – собирая сына на покос, говорила бабка Дарья.
     Егор знал, что Барабанову золото нужно не для подкрепления хозяйства, а для богатства, а может быть, чтобы кабалить других. Но скрывать богатство от соседей Кузнецов не хотел.
     – Будет и другим людям польза. Мое дело – открыть, а уж там кто как обойдется.
     – Пусть не от чужих людей, а от отца ребята узнают, как с золотом обойтись, – толковал дед. – Им век жить на золоте.
     – Сено свезем, опять мыть поедем с Васькой, – сказал отец.
     – Поедем-ка лучше со мной, – озабоченно молвила Наталья.
     Все весело засмеялись: хозяйка желала сама взяться за золото. И то дело! Наталья видела в семье много недостатков и желала подправить золотом домашние дела.
     – Мужики пусть себе моют, а мы – себе для «женского». [75]
     – Верно, верно, – подхватила бабка Дарья. – В Сибири все бабы золото моют.
     – В Сибири бабы и спиртом торгуют на приисках, – забирая мешки и косы, заметил Федюшка. Через дверь видно было, как за рекой, за еловым лесом, всходило солнце. – И золото намывают, и мужиков пьяными напоят, и в хозяйстве поспевают управиться.
     – Вот в воскресенье поедете, бабы, мыть себе на ситцы да на пряники, – сказал Егор.
     Мужики уехали на покос. Стояли жаркие дни. Река набухала, и лодки, лежащие на песках, все ближе подвигались к берегу. Буйно росла дикая трава. Отставая от нее, подымались на пашнях ровные хлеба. В далеких островах заблестели водяные полосы.
     По реке плыли лодки, высоко груженные свежим сеном. Зелень свисала с обоих бортов; и казалось издали, что река смыла стога с затопленных островов и несет их вниз, к морю.
     Под обрывом бродяги переметывали с лодок сено на две кое-как скрепленные палки-волокуши и возили его вверх по обрыву на конях.
     – Ну, Яков, – спросил Егор, разгружавший свою лодку с сеном, – а видел ли ты где-нибудь колеса на Амуре? Или всюду на палках сено возят? Ты ведь весь Амур прошел, должен знать.
     – Везде так, – отвечал Яков, захватывая на вилы огромную охапку сена.
     – Стараются! – сказал Федюшка. – Эй, Яков, Агафон, Авраамий! – позвал он бродяжек. – Идите, покурим.
     Но те работали. Сено огромными стогами возвышалось вокруг дома Барабановых.
     – Эй, Яков, отдохни! – крикнул Егор.
     – Нельзя. Вода остров топит.
     – Иди, про Соколин расскажи.
     – Дай управимся.
     – Не бойся, Федор на прииск уехал.
     – Он язва, колдун, и так все пронюхает! – с досадой отвечал долговязый белобрысый Агафон. – И как он узнает?!
     И рыжий Авраамий, и Агафон, и седой Яков, живя в Уральском, поздоровели, загорели, стали похожи на крестьян. С лиц их исчезли тюремная бледность и выражение вины и настороженности.
     Пришла лодка – приехал Федор с женой и с сыном. Взглянув на старавшихся бродяг, он важно подмигнул Кузнецову.
     – А золота мало намыл… Содержание плохое, – со вздохом рассказывал он, но вид у него был довольный. – Золото твое шибко много труда требует.
     – А Егор в люди выбиться никак не может, – с насмешкой сказал он жене, шагая к дому с мешком. – И золото ему не поможет. Чтобы хорошим хозяином быть, держать все в порядке, нельзя самому работать. Самому везде не поспеть.
     Кузнецовы собирались на прииск, сделали тачку на деревянном колесе, напилили досок.
     – Маменька, я по золото поеду, – объявила Дуняша, возвратившись от Кузнецовых домой.
     Пахом с Аксиньей посоветовались и решили: пусть молодые едут.
     – Пускай попробует, – говорила Аксинья про Дуню. – Она бой-баба, ей всякое дело дается.
     В воскресенье все крестьяне потянулись на Додьгу. Близ устья Елового ключа забелели четыре палатки. Задымились костры. У ключа росли груды песков. Россыпь была небогатая, но для крестьян могла стать хорошим подспорьем в хозяйстве. Илья копал пески без устали, а жена мыла. За три дня работы она сняла больше всех со своей бутарки.
    * * *
     Возвратившись с прииска, Илья спал допоздна. Все ушли в поле, оставив молодых домовничать. Аксинья и раньше души не чаяла в невестке, а теперь, когда та привезла с речки золото, баба готова была чуть ли не молиться на нее. Она не гнала молодых на поле.
     Когда Илюшка проснулся, пироги были испечены, печка вытоплена и обед готов. Дуняша подсела к мужу, обхватила его загорелую шею руками и стала рассказывать, как все завидуют ее добыче, – нынче много об этом пересудов. Дуне не столько сейчас хотелось золота, сколько ласки и разговоров с мужем.
     – Тебе золото дается не то что людям. Тайга тебе своя.
     От ее похвал Илья готов был хоть сейчас снова ехать на Еловый ключ.
     – А на других речках крупное, говорят, попадает. Не то что у нас. Сказывают, как бобы. Везде, говорят, есть.
     – Сегодня уж останься, – просила жена. – А маманя довольна!.. И тятя! Утром не велели подымать тебя. Завтра уж вместе поедем. И Татьяна с нами и Федька.
    * * *
     – Законное ли дело – мыть золото? – спрашивал Пахом.
     – К чему такие разговоры! – восклицал Силин.
     – Конечно, незаконное, – отвечал Кузнецов.
     – Нашего добра не хватит заявки-то делать, – говорил Барабанов.
     – Да кому какое дело, что я золото мою! – сердился Силин. – Вон у меня золото на огороде оказалось. Где я картошку посеял – полоса пошла вниз, к озеру, и тут как раз золото. Кто же это запретить мне может Мыть у себя на огороде? Что я, умом рехнулся – на своем огороде заявку делать!
     – А эвон поп едет к нам, – заметил лодку дедушка Кондрат. – Чего-то учуял…
     – Сам гребет, – молвил Барабанов.
     – Его никто возить не соглашается. Он во все ключи, во все протоки лезет. Пусть сам старается! – воскликнул Силин.
     Поп подъехал, вылез на берег, вытащил лодку. Он был в черной рясе из китайского шелка с буддийским рисунком и в болотных охотничьих сапогах. Тяжело ступая по мокрому песку, он поднялся на высокий берег, к избе Кузнецовых, где на крыльце сидели мужики. Священник благословил их. Егор повел его в избу.
     – Где твое золото? – грубо спросил поп.
     – Все прознал!.. – покачал головой дед.
     Егору неприятно было признаваться в своем промысле, но он показал золото.
     – Как же, батюшка, теперь нам быть? – с подобострастием заговорил Федор. – Видишь, он сомневается, что, дескать, преступаем мы закон, хищничаем…
     – Помолчи! – строго прервал поп. – Где сын добыл?
     – На Додые.
     – Что же там, россыпь или косовое?
     – Да как бы сказать… – несколько растерялся Егор. – Пожалуй, что россыпь.
     – По бортам или в самом русле?
     – Да и в русле есть и по бортам. Полоска идет как бы прямо в речку, в самую глубь, так что его и не добудешь.
     – Видишь ты! – поп с укоризной покачал головой. – Господь знал, куда вложил богатство. Кому открыл! – с насмешкой оглядел он Егора. – А ты что? – поглядел на Федора поп, строго нахмурив брови.
     – Обзаведению подмога, – забормотал Федор, видимо готовый поспорить с попом. – Что же, что хищничаем.
     – Нишкни, окаянный! – рявкнул поп. – Не произноси такого слова. Тигр, волк – хищники. Кто тебе сказал про хищничество? А? Никакого хищничества нет, есть вольный промысел. Господь бог украсил землю, вложил в нее золото, серебро и драгоценные каменья на благо людям. Тут, под самой деревней, заложено в землю богатство. Предвидел он, что придут люди на новоселье, и захотел помочь. И вы мойте смело, укрепляйте свое хозяйство.
     Егор остолбенел.
     – А как же закон, батюшка?
     – Какой закон? Един закон от бога. Люди вольно должны золото добывать, вольно жить. Тут и пристав ездит по деревням и с крестьян золото собирает, часть ему дают с промывки. Новый пристав Телятев – молодой, умный человек. Он и к вам приедет. Кто золота не даст – того накажет, а не тех, кто моет. Мой, чадо, не бойся. Закон тебя не коснется. Волоса не упадет с головы твоей.
     – Да я не потому, что боюсь, а по разумению…
     – У тебя любой чиновник это золото скупит по разумению-то. Только покажи! Есть много людей нечестных, слабых духом, причастных к золоту. На грехи им драгоценность сия. А вам ли, простым мужикам, бояться соблазнов? В труде не до грехов, дыры бы заткнуть. Ты на это золото новую запашку сделаешь, нужную вещь прикупишь.
     – Святая речь! – в восторге воскликнул Федор.
     – А вот, к примеру, скажем, кому продавать? – спросил Силин. – Мы никак не придумаем. Можно ли китайцам?
     – Продавай смело, кому хочешь, кому придется. Сибирь и Россия не обеднеют от этого. У нас золота – горы, а добывать некому, переселенцы как приедут, первый год голодные сидят. А чем скорее люди станут на ноги, тем лучше. Покупайте и у китайцев, что вам требуется. Грешник из-за этого золота пойдет в геенну огненную, а праведнику послужит оно для славных дел. Вот это и все твое золото? – спросил поп у Кузнецова.
     – Да, тут все.
     – Немного ты намыл, хотя и открыл россыпь. Чтобы не сомневался ты, я возьму это золото и сам продам его, а тебе пришлю деньги. Еще намоешь – принеси на баркас или в лавку китайцу. Продавай, кому выгодней.
     Поп поднял рясу, достал из брюк мешочек с золотом.
     – Горюнское, гляди, похуже будет додьгинского. Я так и знал, что чем выше, тем золото богаче. Это все левые речки.
     Видно было, что поп с большим любопытством сравнивает разное золото, как заядлый приискатель.
     Поп поднялся и благословил Егора.
     – Крепи хозяйство свое, обзаведись, побольше добывай золота, помоги себе и детям своим в великом труде. Ну, во имя отца и сына…
     В сумерках поп уехал, с силой выгребая против течения.
     «Придется мыть», – решил Кузнецов.
     Ему ясно было одно, что на Амуре все моют вольно и никто заявок не делает.
     – Чего, Егор, поедешь мыть? – спрашивала Наталья.
     – Поеду.
     – Поп какой умница, – молвил дедушка Кондрат. – Вот поп так поп!
     – Да, это поп так поп, – согласился Егор, и ему вдруг пришло на ум, что как-никак, а поп-то хищник…
     ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ
     Старый черный баркас-лавка, видимо купленный купцом по дешевке и назначенный в Николаевске на слом, подвалил к отмели.
     Обычно молодые женщины не поднимались одни на баркасы. Слухи были, что торгаши увозили баб и спускали их потом где-нибудь на пустынном мысу.
     Но на этот раз Дуняша и Татьяна смело взбежали по трапу.
     – Заходите, заходите, бабоньки… Про вас всего напасено, – встретил их низкорослый хозяин в красной рубахе.
     У него было плоское бледно-желтое лицо, безбородое, как у скопца.
     – Здравствуйте, дяденька! – поджимая губы, поклонилась Дуняша.
     – Ну, чего желательно? – спросил купец.
     – Ботиночки бы нам, – молвила Дуняша.
     – Со скрипом… – скромно сказала Таня, держась за подругу.
     Подошел приказчик – здоровый мужик с белокурым чубом и с могучим туловищем на кривых коротких ногах. У него были большие красные уши и толстые красные губы.
     – А малины-то насобирали?
     На баркасах скупали у жителей прибрежных деревень сушеную малину – для перепродажи в город и на Север.
     – А без малины? – ответила Татьяна.
     Чубатый нескромно оглядел бабенок и переглянулся с хозяином.
     – А ты знаешь, какая цена со скрипом-то? – посмеиваясь, спросил приказчик. – Чем расплачиваться станешь?
     – Знаю, дяденька, – застенчиво призналась Дуняша.
     Видимо, полагая, что такие дорогие покупки молоденьким бабенкам сделать не на что, оба торгаша обнаглели. Белобрысый подступил поближе.
     – А вы, дяденька, золотца не купите ли? – как бы стесняясь, уронила Дуняша.
     – Ах, язва! – игриво воскликнул белобрысый.
     – Откуда же у тебя золото? – насторожился хозяин.
     – Сами намыли! – строго ответила Таня.
     Ей не нравились разговоры и взгляды торгашей. Она подтолкнула подругу, чтобы та не мешкала.
     Дуняша приосанилась.
     – Гляди-ка ты! – вскинув брови, смело молвила она, обращаясь к хозяину и разворачивая узелок с золотым песком.
     – А ну, бабы, пожалуйте в лавку, – вдруг меняясь в лице и как бы сильно испугавшись, сказал хозяин. – Живо, Протасий!.. Живо!.. Покажи им товар, какой желательно. Ботинки-то… Да пошевеливайся!
     Торгаши засуетились. Белобрысый согнулся, словно старался казаться поменьше, игривости его как не бывало. Торгаши уже не смотрели на баб, а видели только золото.
     Хозяин достал маленькие весы.
     – Сейчас свесим. По семьдесят копеек золотник.
     – Ишь ты! – воскликнула Дуня. – Нет уж, по рубль двадцать. Так у нас покупают.
     Она заспорила с купцом.
     – Продажная твоя душа! Думаешь, баба – так и одурачишь!
     Торгаш возражал все слабее и, наконец, уступил. Кривоногий приказчик онемел и замер в угодливом поклоне.
     Золото потянуло на пятьдесят рублей. Молодухи взяли по паре ботинок, ситцу, пряников, чаю и сахару.
     – А ну, еще покажи ружье, – велела Дуня чубатому.
     – Вот, бабоньки, умоляю, возьмите, – тонким голосом просил хозяин, стоя у нижней полки на коленях и показывая какую-то материю. – Уверяю – наилучшее.
     Один патрон закатился под полку. Хозяин, пачкая свою красную рубаху, пытался достать его. Кривоногий встал на четвереньки и попробовал выгнать патрон железным аршином. Оба торгаша легли на брюхо.
     – Вы что, дяденьки, раскорячились? – сказала Дуняша и добавила насмешливо: – Плюньте! Я за этот патрон и так заплачу.
     – Премного благодарен, – отряхиваясь, поднялся хозяин.
     Дуня купила ружье и перекинула его на ремне через плечо.
     – Заходите еще, – провожая баб, кланялся торгаш. – Да скажите там людям: Иннокентий, мол, приехал. Я когда-то сплавщиком был. Мы эту деревню населяли. Скажите: Кешка-казак, сплавщик Афанасьев. Все знают меня.
     – Да на баркасы другие этак не ходите, – заметил чубатый, – обидеть могут.
     – Мы те обидим!.. – ответила Дуня, собирая покупки в узел. – Нынче это прошло – баб увозить. Вон телеграф за рекой – все идет по проволоке. Живо знать дадим, а из Тамбовки выедут тебе навстречу.
     Кривоногий хотел помочь Дуне сойти по трапу, но оступился и сам ухватился за нее.
     – Ах, извините… Чуть вас не столкнул.
     – Смотри ты!.. – строго сказала Дуня. – А то брякну по морде! – Она вдруг взглянула чубатому в глаза и прыснула. – Ухажер!..
     Бабы побежали домой.
     – Мать ты моя, греховодница! – изумился дед, увидав Татьянины покупки.
     – А тебе, дедушка, на шапку, а дяде Егору на штаны…
     – Вот Егоровы-то штаны!
     – А Павлухе – соски.
     Мужики, услыхав про Кешку, поспешили на баркас.
     – Вон они валят! – выкрикивал купец в красной рубахе, встречая мужиков на палубе и обнимая всех по очереди. – Уж я обрадовался, пермяки, вас встретивши!
     Крестьяне также были рады старому знакомому. Когда-то Кешка плыл на плотах вместе с ними и водворял их на релке, отмеривая на каждую семью по пятьдесят сажен вдоль берега.
     Крестьяне провели с Иннокентием целый день. Они позвали его к себе на релку, показывали избы и росчисти. Афанасьев рассказывал про город Благовещенск, про золотые прииски на Верхнем Амуре. У него в городе построен был свой дом. Услыхав от Егора, что тот хочет делать еще одну росчисть в глубине тайги, Иннокентий посоветовал ему поехать в город, купить хороших коней.
     – Там есть купцы-лошадники. Они ездят за сибирскими лошадьми в Томск и пригоняют целые табуны. Надо уметь захватить вовремя, а то, как баржи с лошадьми придут, их сразу раскупают: томские лошади славятся. Их с забайкальскими сравнить нельзя. Пахать, груз ли возить – томская лошадь сильней. Вот старайся, Егор, намывай золотишка и на тот год приезжай ко мне в Благовещенск. Сведу тебя с лошадниками. Поглядишь, как наши переселенцы живут. На Зее место ровное, мужики по пятьдесят десятин запахивают. Зерно продают, в тайгу ходят зимой, промышляют. Жизнь у нас полегче, земля черней, богаче, место потеплей, паря, повеселей. Ветры так людей не жгут, не сушат.
     – Когда же успели сделать такие росчисти? – спросил Егор.
     – Место выбрали хорошее, – отвечал Кешка. – Там равнина, степь. А вот у вас прииск, видно, небогатый. Россыпь, однако, пустяковая. Золото ладное, чистое, но небогатое. При хозяйстве, конечно, подмога. Кто хочет нажиться, надо в тайгу идти, искать настоящее золото. Но все же и это мойте, не бросайте.
     Глядя на полосы созревавших хлебов, Кешка вспоминал, какая тут была тайга, когда пристали плоты, и как, окуная головы в дым костра, чтобы не заели комары, рассказывал он в тот вечер про Бердышова. Тогда здесь стояло одно Иваново зимовье.
     – А нынче, говорят, у Ваньки свои прииски на Амгуни. Загнал будто бы туда народ. Моют ему золото пудами.
     – Он, если разбогатеет, – заметил Силин, – дел натворит!
     Егор рассуждал с Кешкой о ловле рыбы. Афанасьев уверял, что за ним идет пароход благовещенского купца Замятина. Едет на нем сам хозяин, раздает бочки и подряжает мужиков рыбу ловить, дает задатки.
     Егор давно задумал вязать большой невод. До сих пор он связывал свой старый, купленный когда-то у гольдов, с соседскими и гольдскими неводами в один большой, артельный. А ныне весной задумал Егор сделать для кетовой рыбалки сплошной артельный, посадил вязать стариков.

/ Полные произведения / Задорнов Н.П. / Амур-батюшка