• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Задорнов Н.П. / Амур-батюшка

Амур-батюшка [27/47]

Скачать полное произведение

    * * *
     Егор недолго пробыл у китайца и вернулся в Уральское к вечеру. Подходя к крыльцу, он услыхал громкий смех в своей избе. Войдя в дверь, он увидел, что на табуретке посреди избы сидел Улугушка с таким злым лицом, какого Егор давно уж у него не видал. На коленях Улугушка держит какое-то ружье. На кровати, покрытой лоскутным одеялом, на лавке и на табуретках вокруг гольда Наталья, Татьяна, бабка, Настька, обе Бормотихи, Фекла, Силина, девчонки, и все покатываются со смеху.
     – Конесно! Че смеяться! – с сердцем восклицает гольд. – Че телята и коровы! Раньше телят совсем не было. Лиса не будет, зверей не будет, а будет корова. Зачем мне корова? Надо мясо – я в тайгу, и там сохатый и свинья. А я буду на твою корову смотреть только, молоко, что ль, буду пить? – и добавил заикнувшись: – Из т-титьки давить…
     Опять все покатились от хохота.
     – Из ти-итьки! У-у-у, ха-аха-ха!.. – чуть не умирали бабы.
     – Конесно! Че хорошо, что ли, корову за титьки хватать? – еще пуще злился Улугу.
     Глядя, как бабы надрываются от хохота, ему самому стало смешно, и в то же время Улугу готов был заплакать с досады, что все понимают его не так, как надо.
     – Ты что, Улугушка, зачем баб слушаешь? – спросил Егор, входя. – Они тебя дурят. Знаешь, русокие бабы обдурят хоть кого.
     – А че они! – с досадой отозвался гольд. – У нас на Мылке лес загорелся!
     – Солдаты подожгли?
     – Конесно, солдат! Кто еще! Пришел, леса горят. Бродяга, огонь бросает и идет, не затушит… И мужик лес жжет. У нас так никогда не горело. Был кабан и сохатый, а теперь где зверь? Куда мне идти? На кого охотиться? На твою корову?
     – Титьки-то давить! – подсказала Наталья, и вся изба опять загрохотала от раскатистого хохота.
     – А ты что огород кинул? – тыча пальцем в плечо Улугушки, строго спросила сидевшая на кровати Таня, говоря с ним, как с глухим.
     – Жена на тебя чертоломит, а ты что? – подхватила Наталья.
     Бабы стали ругать гольда со всех сторон, но тот не поддавался.
     – Огород маленький, а лес большой. Леса вырубили, а на теленка всех зверей меняли! Че ты? Че смешно? – рассердился он на Татьяну.
     – А это что у тебя за ружье? – спросил Егор.
     Бабы опять загомонили наперебой.
     – Постойте, дайте человеку опомниться, – сказал Егор.
     Улугу помолчал, потом поднял брови, сморщил лоб, прищурился, как бы в мучительном раздумье. Он потаращил глаза на Егора, с живостью глянул на ружье.
     – Это, понимаешь, Егорка, я купил…
     – Когда?
     – Сегодня…
     – Где?
     – На баркасе.
     – Разве баркас пристал?
     – Нет, шел мимо…
     – Как же, не зная человека, купил у него? Ты сам купил?
     – Конесно, сам. Как раз увидел баркас и поехал… Не знаю – может, обманщик…
     Егор покачал головой. Бабы смолкли, только девчонки прыскали после всякого слова гольда.
     С Улугу так бывало. Он быстро делал то, что ему хотелось. Он знал, что русские во всяком деле, особенно с покупками, не советуют торопиться. Следовало бы прийти к Егору, ждать, когда пристанет какой-нибудь баркас в Уральском. С Егором или с Иваном идти покупать ружье, с теми, кто знает, какое ружье плохое, какое хорошее. Но так случилось, что Иван отдал Улугу долг за пушнину, и мясо продалось солдатам. Завелись деньги. Шел баркас, и Улугу поехал, недолго думая, взял ружье. Он перебрал несколько ружей и выбрал, которое больше ему понравилось.
     Он уж стрелял из ружей Егора и Ваньки, чистить ружья умел, разбирал их и собирал и знал механизм. Его угощали водкой на баркасе, но Улугу, помня, что пьяных всегда обманывают, держался на этот раз.
     – Ружье ладное! – сказал Егор. – А ты стрелял?
     – Конесно, стрелял! Как раз на мысу убил ворону.
     Девчонки опять прыснули.
     – Что же ты в ворону?
     – Никого больше не было…
     – Сколько ты дал за него?
     – Все отдал… Деньги, и два соболя, и чернобурку.
     Гольда, конечно, обобрали, продали дорого, но ружье было хорошее.
     Улугу, как хотел, выбрал его сам, без посторонней помощи. Но когда выбрал – испугался.
     «Может быть, я чего-нибудь не знаю?» – подумал он и поспешил на Додьгу. Но Егора там не было, не было никого из мужиков, а собрались одни бабы. Они стали ругать его, почему не копает огорода, а свалил все на Гохчу. Потом подняли его на смех.
     – А где наши? – спросил Егор.
     – Разве они не с тобой? – встрепенулась Наталья.
     – Нет, я к Сашке ездил, а их высадил, они берегом пошли.
     – Господи, уж не случилось ли чего?
     Как бы в ответ на эти слова, за дверью послышались шаги, раздался вскрик. Дверь распахнулась. Все вскочили. Вошли дед и Федька, а за ними Васька с завязанной головой, смущенно-счастливый.
     – Сынок, что с тобой? – кинулась к нему Наталья.
     – Медведя убили, – сказал дед. – Мы шли… Дороги не узнали… Васька повел… Вышел через чащу – и прямо на зверя!
     …Медведь осел, как испуганная собака, оскалился. Васька тоже остолбенел. Зверь кинулся на него, но не успел схватить: дед шел с ружьем наготове, выстрелил и попал зверю в глаз, убил наповал. Падая, медведь задел Ваське ногу, а тот со страху разбил голову о дерево.
     Васька никогда еще не был так счастлив. Все охали, удивлялись, расспрашивали.
     Дед рассказал, что в малинниках столько медведей, что все кусты зашевелились, когда раздался выстрел.
     – Как стадо…
    * * *
     Улугушка ночевал в Уральском.
     Утром он шел через огород. Таня сказала ему:
     – Бил бы луком зверей-то… Телят-то тебе не надо, а ружье зачем?
     – А на черта мне лук! – ответил гольд, вытер лицо ладонью и пошел своей дорогой.
     В обед явился Сашка-китаец. Конь его пал.
     Не хотелось Егору давать ему Буланого.
     – Пойдем, Сашка, обедать, – сказал мужик.
     Вошли в избу. Когда Сашка увидел деревянные чашки с дымящейся похлебкой из свинины, глаза его заблестели, и он зажмурился, как бы силясь сдержаться. Он всеми силами старался потушить взор, скрыть охватившую его тайную радость. Егор понял, что Сашка голоден, что работает он без куска хлеба. «Как он сам не сдох?»
     – Ваську у нас медведь чуть не подрал, – сказал Егор.
     – Ое-ха! – удивился Сашка. – Васька, че тебе?
     – Голову разбил.
     – Моя есть лекарство, принесу, – сказал китаец.
     После обеда Егор сказал старшему сыну:
     – Петрован, Буланого веди к Сашке. Надолго тебе коня?
     – Два дня все кончай. Завтра обратно…
     – А брод есть?
     – Есть. Есть брод. Моя переходил, Додьга маленькая.
     – Только по малинникам не езди – там медведей как коров. По берегу ступайте. Да ружье возьми…
     Петровану дали хлеба на двоих. Сашке – кусок кабанины и соленой рыбы амура две штуки. Петрован шел охотно.
     Собрались соседи. Егор сказал людям, что у Сашки конь пал, ему допахать осталось немного, и мотыгой мог бы, корни он уж выдрал, только долго провозился бы.
     Зная, что Сашка хороший мастер и может пригодиться, все сочувствовали.
     – Китаец уж и есть китаец, – сказал Федор. – И коня не жалел. Дашь коня, он загубит.
     – Егор потому и Петрована послал, чтобы следил. Парень смышленый, да и китаец будет смирней, – молвил дед. – Эх, я тоже один раз погубил лошадь!.. Забил насмерть… Был молодой, ехал… Скакал. Быстро скакал! И вот она хрипит. А мне надо… Я и не пожалел: мол, сдюжит. И пришлось мне идти с уздечкой… Уж бывает.
     – Э-э, чего вспомнил, – вдруг рассердилась бабка. – Чего несет! Не стыдно тебе?
     Дед не слушал ее. Он повесил голову, глядя на свои узловатые, сухие, морщинистые руки, как бы не узнавая их.
     А Петрован с Сашкой шли у воды по широчайшей отмели. Тут наверху чаща, медведи шатаются.
     Петрован вел Буланого в поводу. Отец ему наказал, что делать у китайца.
     Далеко впереди, не оглядываясь, проворно шлепал в своих стоптанных кожаных обутках довольный Сашка. Он шел, волоча ногами так, что бороздки оставались на песке, и не размахивая руками, а держа их растопыренными, словно они в грязи или намылены. Лицо его поднято. Сашка идет и думает…
     Петровану скучно. Он то смотрит на воду, остановит коня, спугнет зеленых мальков в воде. Стая их дрогнет и метнется вглубь, так что вся вода на мели мелко зарябится.
     Когда за додьгинским холмом скрылось поселье, Петрован окликнул Сашку. Китаец встревоженно оглянулся и подошел.
     Петрован подвел коня.
     – Залезай, Сашка, на Буланого.
     Китаец обрадовался и вскарабкался на лошадь. Петрован тоже вскочил на коня и устроился сзади него.
     – Н-но! – прикрикнул он.
     Петрован обнял китайца. Конь зарысил. Над головами быстро проплывала стена холма, вся в кустах и деревьях, местами изрытая водами, сейчас сухая, с белыми обвалами песка. «Вот бы полазать, там яйца птичьи», – думает Петрован.
     На отмели, на чистейших песках, видны следы растоптанных Сашкиных обуток. Он тут сегодня плелся вразвалку с Додьги – бороздил песок…
     ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
     Айдамбо, уставший, босой, без шляпы, с мокрой головой, с рыбокожими обутками, связанными бечевкой и перекинутыми через плечо, сидит на корточках над самым обрывом у избы Барабанова.
     Его лодка внизу на песке. В ней оленья шкура, несколько картофелин, сумки, сеть, мешок, зимняя одежда.
     – Ночью ветер был, нынче стихает, – говорит стоящий у ворот Федор. – У меня сети в жгут скатало. Вода как нынче прибывает. Смотри, уж скоро ваше озеро видно будет, вон заметно уж, вода блестит. А ты что на ветру с мокрой головой сидишь? Пойдем ко мне, что тут разговаривать?
     – У-у! Ничего! Моя могу совсем без голова, – ответил Айдамбо, подымаясь.
     Он хотел сказать, что может обходиться совсем без шапки, но, думая о своих делах, спутался.
     – Куда это ты ездил? – спросил Федор.
     Айдамбо не ответил.
     «Раз в лодке картошка, значит он где-то в русской деревне был. Едет издалека… И зачем ему картошка? Да еще выложил на виду!»
     – Ну, пойдем в избу. А что это у тебя в мешке? – как бы между прочим спросил Барабанов, проведя рукой по холстине.
     – Пушнина, – ответил Айдамбо.
     Федор догадывался, что гольд явился откуда-то издалека с зимней добычей и к отцу еще не заезжал.
     Во всем Уральском только у одних Барабановых есть забор из бревен и одностворчатые, но крепкие ворота. Оставлена высокая береза тут же.
     Во дворе сараюшка и старая землянка из остатков плота и груды навоза. Изба новая, высокая, с сенями и свежей тесовой крышей, смотрит тремя окнами на реку. Бродяжки и досок напилили и крышу покрыли.
     У окон добрые ставни. Федор любил закрываться плотно от пурги, от ветра, в шторм и от своих же бродяжек. Да и в хорошую погоду на душе было легче и спалось приятней, когда ставни прикрыты на болты ночью.
     В избе Барабанов – руки в боки – присел на лавку, оглядывая гольда исподлобья и морща бледный лоб, как бы примеряясь, с чего начать.
     – Ваньки нету! Худо, – сказал Айдамбо.
     Агафья подала водку и закуску. Айдамбо выпил и повеселел.
     – А тебе Ваньку надо было?
     – Конечно, я к нему приехал. – Айдамбо застенчиво улыбнулся. – Как бы мне, Федька, русским быть? – спросил он.
     – Русским?
     – Да. А че же? Помогай мне маленько?
     – На что тебе русским? – с насмешкой спросила Агафья. – Будь, кем мать родила.
     – Нет, хочу русским.
     – Ну, ладно. Могу тобой руководствовать! – с важностью сказал Барабанов.
     – У меня русская рубаха есть! – воскликнул гольд.
     – Ну-ка, надевай! – Федор многозначительно взглянул на жену.
     Агафья кивнула головой в знак того, что понимает.
     Айдамбо скинул свой расшитый халат и надел красную рубаху.
     – Парень, рубаха красивая, но с такими обутками дело не пойдет, – сказал Федор. – Это же улы, у них носы загнулись, как у баркаса. Тебе надо лакированные сапоги, чтобы блестели как зеркало.
     – А у тебя есть такие сапоги?
     – Есть! Все есть! Я тебя так обряжу, что все ахнут!
     Барабанов засуетился. Айдамбо надел старые, потрескавшиеся лакированные сапоги, плисовые шаровары и картуз, а свою вышитую старой матерью одежду со злом кинул за печку.
     – Ну как, моя русский?
     – Русский, настоящий! На забайкальского казака похож. Только косу спрячь под картуз, а то нехорошо. Надо бы по правилам косу обрезать… Теперь ты смело можешь идти свататься.
     Айдамбо помнил совет Бердышова – стать похожим на русского – и решил постараться и преобразиться к его приезду.
     «Вот Ванька удивится», – думал он.
     – Ну, а теперь надо еще выпить!
     – А пьяный буду? Что тогда? Худо, когда пьяный. Свататься как пойду?
     – Уж если ты хочешь на самом деле походить на русского, да еще на жениха, надо выпить хорошенько. Как же! Раз жених – надо всем показать, что у тебя есть деньги, меха, что ты охотник хороший и не скупишься, всех угощаешь. Сразу скажут: «Вот это жених! На русского походит!»
     – Ну, ладно.
     Гольд понимал, что одежда, которую дал Федор, стоит дорого. За свое преображение он отдал Федору соболей. Но, как заметил мужик, в мешке у парня еще оставались и соболя и связка превосходных выдр.
     – Ну-ка, Агафья, давай, живо! – покрикивал Федор.
     Айдамбо нравилось, что из-за него так суетятся, что тут такие хорошие друзья, угощают так любезно. Айдамбо был еще молод и к водке не пристрастился. Но для него, как и для многих бедных охотников, обираемых и приучаемых к водке торговцами, пьянство представлялось большим наслаждением.
    * * *
     …В лето первого сева Барабанов много и тяжело работал на пашне, клял здешнюю землю и Егора Кузнецова, который нашел в ней какую-то радость и еще надеется устроить тут жизнь по-новому. Жесткая мокрая целина мучила Федора, но он старался, потому что иного выхода не было.
     Осенью он собрал урожай, ладный для первого раза. Земля была разработана. Мужик повеселел, почувствовал, что стал на ноги крепко.
     На одном из последних баркасов Федор купил водки, ситцев, колец, побрякушек и менял все это на меха. Тут только понял он, что значит торговать с гольдами, какие барыши можно выгребать. Гольды в большинстве привыкли, что их обманывают и спаивают, они терпели все.
     «Эх, тут торгашам не жизнь, а масленица!» – думал Федор, но его разбирало зло, что богатеет медленно. «Умный же народ эти бельговские купцы!» – не раз с завистью думал он.
     У Федора недоставало размаха, уменья повести дело широко. Он боялся истратить сразу все деньги – купить побольше товару. Ситцы и водку брал он из вторых рук, на баркасах, не рисковал ехать за товаром в Хабаровку или в Николаевск.
     Он скрывал свою торговлишку от властей и поэтому страшился и не любил исправника, опасаясь, что обманы, чего доброго, откроются и тогда придется раскошеливаться и давать взятки. Он понимал, что много еще ему надо стараться, чтобы стать настоящим торговцем, и что все еще впереди.
     – Ведь я мужик! – часто говаривал он. – Пришел на Амур первым, драл чащу, обтаптывал место, заводил тут жизнь.
     Федор желал всем показать, что мучился здесь за кого-то и теперь вправе делать все, что захочет.
     – Я тут коренной… Я первый сюда зашел. До меня Амур был неизвестный! До каких пор я буду тут надрываться?
     Иногда Федор удивлялся, вспоминая, как он в тот год вдвоем с Агафьей разработал пашню на месте тайги и вырастил хлеб. Теперь ему казалось: он должен наверстать все свои былые труды, горечи и обиды. Послушать его – он, казалось, презирал свой труд, давший ему начало в здешней жизни, говорил, что можно было обойтись и без него.
     – Робил да робил. А люди торгашили! А я выгоды упустил. А мог бы!..
     Иначе как с обидой Федор не говорил про первый год, хотя знал: славное то время было! Но на людях всегда твердил, что страдал зря.
     Он был проворен и суетился по-прежнему. Все его помыслы были обращены к наживе. Агафья тоже побуждала его к этому, супруги действовали все решительней.
     Только Иван удивлял его. Не раз Федор думал: почему сосед себе хороший дом не построит?
     – Некогда! Торгует! – говорил Егор.
     – Скупой… – бывало, скажет Агафья. – Копит! И в таком проживет.
     – Нет, он не хочет на малом мириться, далеко гнет, куда-то целится, – говорил Федор. – Хватит еще!
     И думал: «Пусть бы Иван далеко хватил. Я бы за него тут остался».
    * * *
     Подвыпив, Федор и Айдамбо, пошатываясь, пошли по берегу.
     – Ты крепко его держи, – наказала Агафья.
     – Вцепился, теперь не оторвешь! – смеясь, отозвался мужик.
     Барабанов подмигивал встречным и кивал на гольда: вот, мол, какой чудак, разрядился, как петух, и что вытворяет. Они направились к Ивану, но того дома не было.
     Бердышовы жили в старом зимовье, которое когда-то складывал Иван с гольдами. Теперь лес вокруг вырублен, рядом вскопан огород, поодаль построен из свежих бревен высокий большой амбар для товаров, а зимовье все то же. Под крышей видны копья, рогатины, меховые лыжи. Нарты разбросаны всюду небрежно, как будто, где их последний раз распрягли, там и оставили. Собаки нарыли ямы и лезут в них, прячут морды в землю от мошки. Летом нартовые собаки ленивые, сонные, линяют: всюду клочья шерсти. У зимовья чугунный котел на камнях и чайник, черный от сажи. На опушке тайги пасутся полудикие кони Бердышова.
     Анга и Дельдика на огороде, обе исчерна-смуглые, в белых платьях.
     Айдамбо и Федор подошли.
     – Ивана нету… Не знаю где! – нелюбезно ответила Анга, видя, что Федор нетрезв.
     Разговор не клеился. Гольдки пересмеивались между собой, поглядывая на парня.
     – Пойдем домой, сейчас чего-нибудь сотворим, – сказал Федор. – Давай я тебя покатаю.
     – Давай!
     Втайне Айдамбо желал бы остаться с Ангой и Дельдикой. Долго он был на охоте, ожидая дня, когда увидит Дельдику, отдаст меха Ивану, преобразится в русского. Многое хотелось бы рассказать, как старался он в тайге. Сейчас он готов был переступить родовой закон и заговорить с девушкой. Но Федор тянул его обратно. Полагая, что русский лучше знает, как свататься, Айдамбо уступил.
     – Пойдем, ладно! – согласился он нехотя.
     Федор держал несколько лошадей для разгона. Он поймал гнедого мерина, надел на него шлею с бубенцами. Конь, ступая вдоль берега, на длинной веревке потянул лодку. Гольд и мужик залезли в нее.
     – Вот увидишь, ей понравится, помни мое слово.
     – Мимо Ваньки поедем? – спросил Айдамбо.
     – Конечно! Мы с тобой шуму на всю деревню наделаем. Ну, пошел! – взмахнул кнутом мужик. – Эх, гармонь бы сейчас! Ну, ничего, будем и так горланить!..
     – Быстро ехай! – дико крикнул Айдамбо, вскакивая в лодке во весь рост.
     Мужик, показывая, как старается и угрожает, еще раз хлестнул бичом. Конь, одичавший – его несколько месяцев не запрягали, – испуганно шарахнулся я, то лязгая копытами и спотыкаясь, то разбрызгивая воду, помчался по косам и заводям.
     – Эх, поше-е-ел!.. «По улице мостово-о-ой!..» – заорал Федор.
     Поравнявшись с бердышовской избой, Айдамбо выпятил грудь в красной рубахе и выставил ногу в лакированном сапоге.
     – Однако, никто не заметил, – пожаловался гольд. – Никого нету.
     – Не беспокойся. Все видят! Бабы, знаешь, как наблюдают: ты их и не заметишь!
     – Ну, давай еще!
     – Давай!..
     Федор завернул коня.
     – Эй, а это че-то? Порвался, что ли? – вдруг спросил гольд. В трещине сапога виднелся его черный палец. – Черт знает! Как такие сапоги таскают, нога как деревянная!
     – В таких сапогах надо чистеньким ходить, в грязь не лезть. А ты в лакированных сапогах лезешь в Амур. Это не бродни!.. – сказал Федор, правя веслом к берегу. – Ну, приехали. Кто такие сапоги долго носит – привыкает, – утешал он гольда, вылезая на косу.
     – Да они тебе малы! – заметил гольду Силин, вышедший на берег полюбоваться на новые проделки соседа. – Без привычки поломаешь ноги, пальцы стопчешь!
     Федор увел гольда домой и напоил его до бесчувствия. Когда, лежа на кровати ничком, пьяный Айдамбо храпел в глубоком сне, Агафья спросила мужа:
     – Это что же, даром поить его? Такая-то гулянка!
     Федор подмигнул.
     – Убери этот мешок с глаз моих, – кивнул он на вещи гольда.
     На другой день приехал Иван. Айдамбо явился к нему. С похмелья у гольда болела голова. Пальцы его лезли из растрескавшихся сапог, он не снимал их и ночью.
     – Я русский теперь! – невесело сказал Айдамбо.
     На душе у него было нехорошо, он хотел бы все высказать.
     – Мутит тебя? – спросил Бердышов.
     – Мутит, – признался гольд.
     – Я слыхал, как ты куролесил. Ладно, меня дома не было, а то бы я выскочил да бичом бы вас обоих с Федькой! А ты что приехал?
     Айдамбо молчал, павши духом.
     – Свататься хочешь?
     – Конечно, так, – покорно, как бы заранее на все готовый, ответил Айдамбо.
     – К Покпе в фанзу жену повезешь?
     – Да, туда можно.
     – Чтобы ее там блохи заели?
     Гольд молчал.
     – Она крещеная, а ты деревяшкам кланяешься. Верно?
     – Так, верно! – кисло согласился гольд.
     – Разве ты русский? Ты только шкуру чужую надел! Паря, смех смотреть на тебя в таких сапогах. Лак растрескался, грязные пальцы видать. – Иван потрепал Айдамбо за рубаху и штаны.
     У гольда от обиды слезы выступили на глазах.
     – Ну, раз так – мне жить не надо! – воскликнул он. – Себя убью!
     – Убьешь – только посмеемся над тобой. А ты на самом деле стань русским. А это что! Рубаху может каждый сменить! И отвяжись от меня!
     Айдамбо ушел от Ивана смущенный и подавленный. Барабанова дома не было. Гольд снял сапоги и лег на кровать. Он поклялся никогда таких сапог не надевать.
     Кто-то толкнул его в плечо. Перед ним стояла Агафья.
     – Встань-ка, – сказала она. – Ишь, разлегся!
     – Башка болит! – с жалобой в голосе ответил парень.
     Айдамбо слез с кровати.
     Баба поправила одеяло. Айдамбо долго сидел на лавке. Видя, что Агафья не в духе, он решил убраться подобру-поздорову.
     – Давай мой мешок, – робко сказал он.
     – Поди возьми. Я не стану ходить за тобой. Вон он.
     Айдамбо поднял мешок. Мехов в нем не было.
     – А где выдры?
     – Какие еще выдры? Да ты что, окаянная душа! – заголосила баба. – Гулял-гулял, пил, всех поил, безобразничал! Да ты что это?
     – А зачем толкаешься? – с обидой крикнул гольд.
     – Вот, на твои обутки, хоть уху из них вари! И поди ты вон! Грязь за тобой надоело убирать. Я и тебя и Федора изобью!
     – Черт не знай, – удивился Айдамбо, выскакивая на крыльцо.
     – Попало тебе? – окликнул его Тимошка. – Пойдем ко мне.
     Изба у Тимошки маленькая, белая, из начисто обтесанных бревен и крыта колотыми бревнами. Во всю изгородь сушится невод, как будто Тимоха поймал огород в Амуре и вытащил на берег. Невод с лыковой насадкой и красными глиняными грузилами.
     Сидя на солнышке, Силин учил сына плести лапти.
     – Ты ловко делаешь! – удивился Айдамбо. – Это че такое?
     – Деревянные обутки! – ответил Тимоха. – Ты из рыбы делаешь, а я из липы. Я из дерева все могу сделать: избу, одежду, посуду. На ногах – липа, веревки лыковые. Ты вяжешь из дикой конопли, а я из дерева. Вот, гляди, я сделал девкам утку, куклу… Вот солонка… А тебя русским сделали? Дураков, как мы с тобой, много на свете! Вот ты хвалишься, что кабана да медведя убил, а тут сам попался. С богатыми в другой раз не водись. Оставайся у меня, погости.
     Одностворчатое окно избы распахнуто, и внутри, как в темной норе, видны тулупчики на белых бревенчатых стенах. У дома, составленные стоймя, как ружья в козлах, сушатся мокрые лесины. Это плавник, выловленный Тимохой в реке.
     Силиниха, худая, с темным от загара лицом, моет травой чугун.
     Айдамбо не хотел задерживаться, опасаясь, не будет ли и тут неприятностей из-за угощений, но Тимоха оставил его обедать.
     – Ко мне на угощенье, знаешь, трудней попасть, чем к Ваньке или к Федьке. Тем надо пушнину, а я смотрю, какой ты человек.
    * * *
     Айдамбо сидел на берегу и наблюдал, как багрово-бурое бревно качалось на зеленых волнах. Он ждал, пока вернется Федор, уехавший ловить рыбу. По реке быстро бежала парусная лодка. Федор и Санка, мокрые, довольные, вылезли на берег. В лодке было полно воды и плескались большие рыбины.
     – Да, парень, мы с тобой набедокурили, – с сочувствием сказал Барабанов, выслушав Айдамбо. – Ну, давай присядем.
     Санка притащил осетра. Федор отсек хрящ и угостил Айдамбо.
     – Ты на мою бабу не обижайся. Что с ней сделаешь! Да и то права, мы весь дом у нее перевернули.
     На душе у Айдамбо отлегло.
     – А выдр и соболя мне обратно отдашь? – спросил он.
     – Какую это выдру? – сделал Федор испуганно-настороженное лицо.
     – Которая вот в этом мешке была.
     – Да ты же мне сам их отдал!
     – Ты че, Федя? Не-ет… Моя их прятал.
     – Ну вот еще!
     Гольд морщил лоб, поглядывая по сторонам.
     – Федька, однако, ты обманываешь! – сказал он.
     «Выдры были хороши. Шесть штук я перебил на снегу. Они как в упряжке скакали, а я их бил, – вспоминал Айдамбо. – Они полезли под снег. Я кругом бегал, ловил. Жалко…»
     – Осенью принеси долг, и больше никаких с тобой разговоров! – как бы рассердившись, крикнул Федор. – Смеешь еще такие наветы делать!
     Взяв рыбу и весла, отец и сын Барабановы полезли на обрыв.
    * * *
     Ветер крепчал. Амур пенился и шумел мерно и ровно, как мельничное колесо. Вода все эти дни прибывает. Айдамбо уехал. Дельдика стоит и смотрит в ту сторону, где поднимается пожелтевшее озеро Мылки.
     Дельдика знает, что это ветром и волнами взбило и подняло в мелкой озерной воде весь ил, грязь. Ей бы тоже хотелось туда, половить рыбки или с острогой – на горную речку…
     Дельдика очень жалела Айдамбо. Она догадывалась, почему он пустился на такие проделки. Красную рубаху и сапоги он надел ради нее. Все его осуждали, а она понимала, что ему хочется перемениться, жить по-другому, и это ей нравилось. Только он сделал все неумело. Обидно было, что над ним смеялись, отняли у него пушнину… «Лучше бы пришел ко мне. Я все бы показала ему, что и как надо сделать».
     Услыхав, что Айдамбо грозится убить себя, она в страхе прибежала к Ивану.
     – Останется жив и здоров, – ответил тот.
     – Нравится тебе Айдамбо? – спросила Анга.
     – Да, он очень красивый, – призналась девушка с потаенной гордостью.
     ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
     Вода стала спадать. Шире выступили косы, усеянные карчами и стволами мертвых деревьев. Тимоха все вытаскивал их, чтобы сохли, – будут дрова.
     Озера уж не видно за лесом. Тишина. Вокруг гладкие воды. Опять летают чайки. Будет долго хорошая погода. Травы быстро подымаются. Слышно, кто-то лязгает по железу на релке, точит косу.
     Пришел маленький пароход и, дымя на всю деревню, встал около Ивановой избы, выгружая товары. Гольды пригнали Ивану четыре большие плоскодонные лодки. В распадке, среди цветущих лип и белой сирени, раскинулись их палатки. Там раздавалась пальба – испытывали новые ружья. У избы Бердышова словно происходило сражение.
     Бердышов собирался в далекое путешествие, на таежную реку Горюн. Правой рукой у него Савоська. Старик в суконном кафтане и в картузе хлопотал целый день у амбара, обливаясь потом. Одни грузы носили туда, другие к лодкам, укрывали их… Товар пришлось сгружать здесь, а не у устья Горюна: там, по словам Ивана, некуда складывать, и пароход к деревне не пристает, и помощи у Тамбовцев просить не надо. А то будут завидовать и постараются все испортить. Иван не хотел их подмоги и не желал, чтобы они знали про его замыслы. Там есть свои торгаши, которые тоже хотят захватить Горюн.
     Удар надо было нанести сразу, проникнуть на Горюн тихо, чтобы тамбовцы не знали. А товары доплывут эту сотню верст по течению – труд невелик и опасность невелика. «Пройдем в Горюн островами. Но на обратном пути зайду в Тамбовку». Там все-таки надо было показаться. Да и помнил Иван, как Дуня Шишкина намекнула ему насмешливо, что он огольдячился. Для Ивана не было упрека обидней, да еще от Дуни… Без гольдов нечего было и думать идти на Горюн, но несколько русских надо было взять.
     Самым подходящим из уральцев Ивану казался для такого пути Илья Бормотов.
     Но пошел Иван сначала к Егору, а не к Бормотовым. С Егором скорей уговоришься. Ведь Бормотовы первые ни на что не решаются и, если узнают, что никто из русских не идет на Горюн, кроме Ильи, не пустят еще его. Иван кликнул Савоську.
     Бердышов и гольд пришли к Кузнецовым. Те в два дыма отбивали кострами черный дождь мошки. Бабы в красном и оборванные, черные от жары мальчишки кружком сидели у закопченного котла, под пологом, и хлебали уху.
     Иван снял картуз, залез под полог.
     – Цел? Не оплошал медведя? – спросил он Ваську. – Я слыхал, отец теперь боится тебя в тайгу пускать!
     И, усмехнувшись, он покосился на Егора, который с дедом вместе – оба в длинных рубахах – заканчивал распиливать бревно. Собирались делать из досок ворота, ставить забор. Бревна пилили с торца, вдоль, напиливали из каждого по нескольку плах. У Кузнецовых перед избой груды опилок.
     – Ты что сына в тайгу не пускаешь?
     – Кто тебе сказал?
     – Да сам не знаю, кто-то сказал…
     – А тебе что? Надо?
     – Надо!
     – Тебе далеко ли?
     – Собирался на Горюн!
     – У-у, какая река, – сказал Савоська. – Вода там как котлом ходит!
     – А без него не обойдешься?
     – Никак! Все пропадет.
     Иван какой-то легкий, помолодевший, усы подстрижены, рубаха вправлена в штаны. У него острые синие глаза и нос, черный от загара.
     – Как здравствуешь, Иван Карпыч? – молвила, подходя, старуха.
     – Да вот мне на Горюн ехать – нужен мальчик смотреть за товаром. – Иван обратился к Ваське: – Ты уж большой, стрелять умеешь…
     – Зачем это ему стрелять? – строго спросила Наталья.
     – Ну, утки полетят…
     – Ах, утки! А уж я-то подумала…
     – Не грабить же мы едем! Я его стрелять научу как следует. И буду платить.
     Егор, услыхав про плату, подумал, что, пожалуй, стоит отпустить Ваську. Деньги ведь! Сколько ни трудись, а деньги нужны. Как всякий мужик, Егор ценил деньги и покупные вещи дороже своего труда.
     – А тебе кто, Васька, шкуру порвал? – спросил Иван у мальчонки. – Посмотри в речку на морду… Не на охоту ли ходили? Что, у дедушки лапа тяжелая?
     Иван вместо «рука» говорил «лапа». Зубы у него – «клыки», кожа – «шкура», ногти – «когти», рот – «пасть», лицо – «морда».
     – Как, жена? Может, пусть едет, поглядит? – молвил Егор.
     – Да уж не знаю, – ответила Наталья, но и Егор, и Васятка, и Иван по голосу ее услыхали, что она согласна.
     «С Иваном-то надежно, – думала она. – Ваське давно хотелось побывать в далекой тайге. Ему ведь уже двенадцать лет, большой».
     Егор не желал показать, что случай с медведем напугал его. Но все же в тайге – он знал – опасно. Хотя Иван зоркий, чуткий, тайгу знает, зимой без варежек на охоту ходит, ночью находит дорогу в лесу, а это даже гольды не все могут.
     – Не бойся, Егор, – сказал Савоська. – Я присмотрю, и Васе будет хорошо…
     Все знали, что Савоська добрый и любит детей.
     – Сохачью шкуру возьми, – подымая палец, учил гольд мальчика. – Тебе про Невельского расскажу. Покажу место, где он был.
     – Без сохачьей шкуры амурец не живет, – подтвердил Иван. – Обутки, постель, мешок, сумка, шапка – все сохатина да сохачий мех.
     – А ружье? – спросил Егор.
     – Ружья своего не бери. У нас ружья будут… Егор, а ты осенью хлеб продавал интендантству, еще не осталось ли? Давай хоть один куль или два. Я хочу с собой на Горюн взять русского хлеба. Там уж слух пронесся, что Егоркина мука слаще. Надо для пробы прихватить. Верно говорят: из-под березы земля хорошая, хлеб на ней родится более. И под новый урожай могу ссудить, – сказал Бердышов, – мука мне нужна.

/ Полные произведения / Задорнов Н.П. / Амур-батюшка