• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Задорнов Н.П. / Амур-батюшка

Амур-батюшка [38/47]

Скачать полное произведение

    Иван протянул руку, обнял ее крепко.
     – Дуня…
     – Да поди ты к чертям, дяденька, с такими шутками! – вдруг грубо ответила Дуня и оттолкнула его.
     За дверью послышались голоса. Тунгус бранился с Савоськой.
     Иван засмеялся и замотал головой.
     – Разве ты меня не любишь? А я надеялся! Но все равно помяни мое слово…
     Вошли Спирька и Родион.
     – Помяни мое слово!.. – с деланной ласковостью повторил Иван.
     Народ к нему все шел и шел.
     – У нас к тебе дельце, – таинственно шепнул Санька. – Зайди вечером.
    * * *
     Шатровые ворота Овчинниковых утонули в сугробе. Из тяжелых снегов курился дымок. Белые пряди инея, как седая грива, висят над крышей и над дверью. На цепи лязгает, лает собака. В просторном, полупустом доме Овчинниковых, как в лабазе, пахнет мукой и залежалым товаром. Пол застлан половиками.
     Братья – голубоглазый Санька и кареглазый Котяй – уселись по обе руки гостя. Вечер шел в разговорах о торговле и охоте, но между делом Санька помянул про главное. Он просил Бердышова помочь женить Терешку.
     – На ком желательно? – оживился Иван.
     – На Дуньке Шишкиной. А я тебя так уважу, что удовольствуешься. Ведь ты все можешь…
     – А ты что поздно хватился? Она уже просватана. Она Илью Бормотова любит.
     – Ну какая там любовь! – от души воскликнул Санька. – Мы богатые, а они голь, нищета!.. Будь милосерден, прижми-ка Спирьку, а то к нему подступа нет.
     – Уж подсоби, – слабо просил Котяй. – Ты захочешь – сотворишь.
     – Да почему именно ее надо?
     – Она девка здоровая. А нам невестку в дом надо хорошую. Хозяйство большое, а старуха одна не управляется. Она бой-девка, подсобляла бы нам. Опять же породу не испортит, – подмигнул он.
     Котяй и Санька так чисто смотрели Ивану в глаза, словно затевали доброе дело.
     – Я бы взялся, да мне ехать надо, – весело ответил Бердышов. – А верно, вам в дом надо хорошую работницу!
     Для Саньки все это было так ясно, что он и поддакивать не стал. С печи слез Терешка и подсел на лавку, подложив под себя подушку.
     – Ты что, Терешка, отдыхаешь? – спросил Иван.
     – Отдыхаешь! – тихо передразнил отец. – Он болеет. Злые люди оговорили. Его на сходе драли. Ворота будто Дуньке хотел вымазать, да вроде попался.
     Санька не сказал, что сам он подучил этому сына. На сходе мужики решили выдрать Терешку и дали розги в руки его собственному отцу – Саньке. «Твой сын, учи-ка его!» – велел Родион. Под розгами Терешка стал винить отца, признался, что его подучивал снасильничать, затянуть Дуняшу в пустой амбар. Отец, озлобившись на такие признания, избил Терешку розгами до полусмерти и теперь каялся.
     – Мне ехать послезавтра утром, – оказал Иван. – Но все же я попробую тебе подсобить, – хитро засмеялся он.
     Овчинников рассказал, что к Дуне многие сватаются, что приезжал недавно один богач из города.
     Санька удивлялся, что хорошего и Дуня и отец ее нашли в Илюшке.
     Иван посмеивался, поддакивал, а сам думал, что Дуня, видно, прославилась, из-за нее шла целая война. Люди бьются в дом Спиридона, охотников много на его дочь. «Чем милей и старше становилась она, тем больше спрос, как на товар. Но еще посмотрим, кто лучший охотник! Неужто Илья?»
     – Попробуй, попробуй! – с надеждой говорил Санька, провожая его. Он полагал, что Иван хочет набить цену. – А я не постою.
     – Ладно, а ты жди, – уходя, сказал Бердышов. – Может, что-нибудь и получится.
     В зимнике и в избе у Родиона на сохачьих и медвежьих шкурах улеглись вповалку тунгусы и работники Бердышова. Родион лежал в кровати. Иван присел к нему и сказал, что был у Овчинниковых.
     – Они просили меня помочь сосватать Дуню.
     – Я с ними поссорился, – отвечал Родион. – Сына его драли мы на сходе. За что – я тебе говорил… А летом я у них одалживал коня. Теперь придираются ко мне, требуют соболей. Чем Санька богат? Кому надо занять, идут к нему. Он с гольдами тоже здорово торгует!.. Только он от своей избы и не шагнет далеко. Как ты, по речкам не таскается. Ему выгодно, что Синдана прогнали. Горюнцы теперь чаще к нему ездят. А сам он выше первых быков по реке не поднимался, говорит, что хлеб за брюхом не ходит… Бродяги у них в тайге живут, лес рубят для пароходов.
     Бердышов сидел повесив голову.
     – Я замечаю, что злодеи на Амуре заводятся, – сказал он, и глаза его заиграли.
     – Эка поздно же тебя доняло! – оживляясь и выпрастывая свою окладистую темную бороду из-под красного ватного одеяла, молвил Родион. – А ты почему быстро хочешь уехать? Ведь хотел задержаться? Однако, тигры струсил.
     – Между прочим, приедет Илюшка скоро. Спиридон и ваши звероловы распалят его на тигру…
     – Ладно, я его не пущу. Уж если надо будет, сам с ним схожу. Я думаю, что надо народом ее уничтожить. Давай ложись, Иван, а то холодно. Избу сегодня выстудили.
     – Я в избе сам мерзляк. В тайге не мерзну, а дома чуть что – застыну.
     Бердышов стал раздеваться.
     – Овчинниковым желательно согнуть Спирьку. Они же свои, соседи, из старой деревни шли вместе, а спят и видят, как бы задавить его. Они злятся, что он не хочет Дуню выдать за их Терешку.
     – Это верно, – подтвердил Шишкин.
     – Ты, Родион, только не дерись ночью, – поворачиваясь к приятелю спиной, весело сказал Иван.
     – Я еще в тот раз рассердился на тебя, – отвечал Шишкин. – С тобой спать нельзя. Ты во сне обнимаешься.
     Иван ухмыльнулся в подушку и тут же получил тычка в бок.
     – Тамбовка – тигриное место. Тигры откуда-то берутся! – вздохнул Шишкин.
     – Тигры охраняют вход на Горюн, – отвечал Бердышов. – Тут их гнездо, тигрятник.
     Родион, кое о чем догадывавшийся, хотя Опиридон еще ничего никому не говорил, помолчав, ответил:
     – Нет, тигрятник в Уральском, там самая тигра.
    * * *
     – Эх, Иван! – с затаенной надеждой взглянув на Бердышова, говорил наутро Спиридон. – Ты ли не зять! Каждый бы гордился. Ты с деньгой, – и он дружески и покровительственно хлопнул Ивана по плечу. Но тут же нахмурился, встал как ни в чем не бывало, отошел в угол, где стояло ружье. Деньги, кажется, соблазняли Спирьку.
     «Хорош же будет у меня тестюшка! А ну, как дочка в него?» – мелькнуло в голове Ивана.
     – Я дурной, всего не пойму никак! – сказал он.
     – Помозгуй…
     – Я не все пойму, что ты толкуешь.
     – Я давно хочу с тобой поговорить, но побаиваюсь: язык у тебя длинный.
     – Это верно, – согласился Иван.
     – Ты в шутку будто, а все выболтаешь…
     Говорили околичностями и намеками и никак не сговорились. Шишкин сказал, что согласился бы отдать дочь, но прежде надо отказать Илье и сделать это политично, а то рассердятся все: и тамбовские и пермские.
     – Твое дело – волчье: схватил, да и был таков, а я отец.
     Еще хотел он узнать, венчан ли Иван с гольдкой.
     Толковали долго.
     – Но твердо не обещаю, – уклончиво говорил Спирька.
     Иван знал: чем сильней такой человек чего-нибудь хочет, тем менее старается это показать.
     Иван затеял угощение в избе Родиона. Так часто случалось, когда он приезжал. Мужики этому не удивлялись.
     Пришли Овчинниковы и опять затеяли разговор про сватовство. Иван поддерживал их, подмигивая Спирьке. Советовал ему соглашаться.
     В это время в горнице в доме Спиридона было полно девиц. Они пели за прялками. Иван пришел туда. Он подсел к Дуне.
     Она в новом сарафане, в светлых рукавах. Он знал: ее собирают к венцу.
     – Ты не обиделась на меня?
     – Нет, – спокойно ответила Дуня и взглянула, как бы желая спросить: «За что же?»
     – Какая ты светлая, белая, чистая.
     Она засмеялась.
     – Шибко хороша!
     – Эй, эй, чего ты ей поешь! – вступились девицы.
     Иван вспомнил, какое злое чувство пробудила она в нем прошлый раз. А сама скромная, нежная.
     – Знаешь, Дуня, я люблю утром пойти тайгой, послушать, как птицы поют. Солнышко чуть всходит, чисто на душе, так светло. Как в детстве, душа радуется… Птица сидит, перышки чистит, ясная, свежая. Воздух какой!.. И вдруг вскидываю ружье – бац, грохот, все к черту, эта самая красавица птица валится вся в крови, перья летят… Скажи, не зверь ли человек?
     Она глядела на него с огорчением: дядя Ваня опять глупости порол.
     – Так же ведь и с любовью, – продолжал он, глядя странно и пристально.
     Она вспыхнула от стыда. «Попробуй!» – как бы ответил ее взор.
    * * *
     Олени Старик и Царь бежали, широко раскидывая ноги. Закутавшись в доху, Иван лежал в нартах и смотрел вперед. За рогами оленей виднелись ущелье и снежная равнина. Он вспомнил разговор у Саньки. Овчинников ждет, пока соседа нужда задавит. Край богат, а он от избы не отойдет и из соседа гроши выжимает. Он даже хвалиться стал, что к нему все с нуждой идут.
     Нынче повсюду в деревнях росли торговцы. Началась борьба за богатство. Иван не боялся. Он чувствовал, что все эти люди, пришедшие на Амур издалека, со всеми их желаниями и грехами еще понадобятся ему, что от богатых пригодится богатство, от бедных – труд. «Спирька склонялся… Но не врет ли он, расейский хитрован? Толкует: мол, твердо не обещаю… Может, я умом рехнулся, поверив ему? Ну, пусть-ка…»
     Стены каменного ущелья поползли над нартами. Острые черные скалы в белых березах лезли ввысь, во мглу. Сжатый между ними Горюн застыл буграми и торосами. Глубокий снег завалил лозы.
     – Ы-ий!.. Ы-ий!.. – как волки, выли во мгле погонщики.
     Сквозь изморозь и туман косматым желтым пятном едва проступало солнце.
     «А как бы барса на самом деле Илью не съела», – думал Иван. После разговора со Спирькой зло его к Илье стало стихать, но как он злу этому и прежде старался не давать воли, так противился он теперь и доброму чувству, что явилось в душе к парню. Он вообще не любил поддаваться чувствам и всю жизнь был настороже. Даже своей душе не верил иногда и держал ее в узде. С такой душой, он знал, можно гору своротить.
     «Неужели Спирька меня обманывал? Цену набивал?» – подумал он. Еще никто не обманывал Ивана.
     «Но что она нашла в Илье? Говорит, что любит его… Сам я говорил Илье, чтобы на Горюне свататься. Но никогда не думал, что так случится. Вот, говорят, на грех из палки выстрелишь, ударило из пня, из Ильи! Вот шутки! Шутил, шутил – и дошутился. Уж очень плохо судил об Илье…» Надежда была на богатство… «Я люблю ее, а она Илью. Я готов на руках ее носить, а она меня не видит».
     Иван уснул и проснулся под той горой, где перебил он кучу людей.
     «Что это я задумал? Может, пусть она любит парня?» – мелькнуло в голове.
     Нежность и боль явились в душе Ивана. «Пусть она будет счастлива с парнем. Она молодая».
     А другой голос нашептывал: «Погоди, еще все переменится, поживет, полюбит и тебя. Начал бить, Иван, бей дальше! Не жалей никого!»
    * * *
     А Спиридон, проводив Бердышова, подумал: «Поверил Тигр! Но, слава богу, я нашелся»!
     Он сказал дочери:
     – Берегись всю жизнь Ивана, он тебя сватал, не постыдился, говорит: полюбил, чуть ли, мол, еще не видавши тебя. Как сладко врет!.. И ямщики подтверждают, что Илья собирается сюда.
     Жене сказал:
     – Надо торопиться. Иван нас за дурачков принимает. Я слыхал его рассказы, что у них в Забайкалье богачи с девками творят. Тут есть отец, и этому не бывать! Дочь я ему не продам! Надо скорей играть свадьбу. Я его утешил, сказал, что свадьбу отложим будто бы до весны, но с условием, чтобы он не мешался, убрался бы с глаз, а то люди осудят. У него же складно врать научился!
     Дуня очень обрадовалась, услыхав, что приезжает Илья и что отец торопится со свадьбой.
     В этот приезд Ивана многие заметили, как он лип к Дуняше. И хотя Ивана любили, но тут он хватил через край. Даже Родион – друг его и приятель – полагал, что нельзя поддаваться торгашу. А Сильвестр прямо сказал: пусть он свои разбойничьи замашки оставит и здесь мошной не трясет. Все надеялись, что Спирька не даст себя объехать на кривой.
     – Отец, – приговаривала Петровна. – Свое дитя!
     – Отец отцу рознь. Мало ли какие бывают отцы!..
     Все понимали, что Иван хотел купить и отца, и мать, и Дуняшу. Тигр!
     ГЛАВА СОРОКОВАЯ
     – Эх, жених, туда-сюда на почтовых гоняет! – закричали девушки, разбегаясь, когда, чуть не наехав на них, Илья вкатил с колокольцами на «обратных». Он приехал погостить к невесте.
     – А где Пахом Терентьич? – выскакивая без шапки на улицу, окликнул его Спиридон.
     Илья осадил коней, бросил вожжи, выпрыгнул из кошевы.
     – Отец дома остался, потом на своей лошади приедет.
     – Я слыхал, что вы вместе собирались.
     – Собирались вместе, – отвечал Илья. – Тятя и меня хотел задержать.
     – Что так? – небрежно спросил Спиридон, втайне насторожившись. Он опасался, не запустил ли Иван какое-нибудь сомнение в душу Пахома.
     – Да он вот-вот будет. Сам все хотел повидать вас.
     – А-а!..
     Илья пошел в избу.
     Дуня, увидев Илью, засмеялась счастливо и, схватив его за руки, наклонила голову, словно желая прислониться к его груди.
     Илья снял шубу.
     Мать, сидя у прялки, искоса наблюдала за ним и за Дуней. Они разговаривали стоя. Речь у обоих так и лилась, ласковая и кроткая. В лице выразилась спокойная, мужественная уверенность. Он ласково и снисходительно слушал свою подругу. Он был выше Дуни на полголовы и смотрел на нее сверху, как сильный и старший.
     Видела мать, что приезд его – отрада для дочери, что она не нарадуется, не наговорится с ним, что на его сильной и широкой груди желает она найти покой и защиту.
     Дуня тронула вышивку на косом вороте новой его рубашки, взглянула в смуглое лицо, в синие глаза, тронула копну его в кружок стриженных волос. У нее самой голова такая же темно-русая; две тяжелые косы легли на спину. А Илья повзрослел, похорошел, взор его стал тверже. Она рада, что жених ее так прекрасен.
     Мать смотрела, и сердце ее радовалось и болело. Радовалась она, что они рады друг другу, что не наговорятся, что, видно, они друг другу всласть, не чувствуя ног, стоят, не насмотрятся. Все забыли. И льется, льется речь их… О чем бы? Ах, молодость!.. Вот дети равные, одногодки.
     Дуня уже заглянула к нему за кушак, вытащила кисет, потрогала ножны кинжала, что купил он на баркасе.
     А болела материнская душа, это над этими детьми, которые не наглядятся друг на друга, вьется коршун…
     Жених с невестой ушли в горницу и беседовали там.
     Спиридон пришел. Сели к столу. Спиридон позвал их. За обедом стал осторожно спрашивать, как живет Пахом, желая выведать, нет ли опасности с этой стороны. А потом, переменив разговор, рассказал про нападение барса.
     – Вся деревня струсила у нас. Заметил, когда въезжал, Сильвестр с ружьем ходит? Вот охотники! А все хвастались, что могут взять зверей. Вот пусть попробуют. Родион и тот трусит. Потому что настоящей смекалки нет.
     Илья, зная, что будущий тесть его знаменитый охотник, посмотрел на него вопросительно.
     – Ты не вздумай!.. – сказала Арина.
     Но Спирька и не собирался на барса. Сейчас вокруг ходит зверь пострашней. Отец силы бережет и сам начеку. Рисковать идти в такое время на барса – нечего и думать. Но чем больше он издевался над трусостью соседей, тем внимательней слушал его Илья.
     Явился Родион, послушал разговоры и сказал:
     – Ты не вздумай Илью послать на барсу. А то ведь хочется отличиться перед невестой. Скажет, мол: «Она зверя гоняла, а я чем хуже?» Ты слыхал, как Дуня головешкой барсу напугала?
     Илья хранил гордое и бесстрастное молчание: он твердо решил убить барса.
     – Он ко мне пойдет ночевать, – сказал Родион. – Завтра есть к нему дело общественное.
     По пути домой мужик при свете луны показал свежие следы зверя. Сидя на корточках и ползая от следа к следу, Родион тыкал в них прутиком. С досадой поглядывая на чащу, скрывавшую барса, он сказал:
     – Вот этой стороной и пошла: прямо пашней – и в ложок. Но такого охотника еще не нашлось, чтобы один убил барсу. Был какой-то вятский, кидал огнем в нее, но не убил.
     Шишкин привел Илюшку домой и велел лезть на печь. Парень вскоре захрапел.
     – Спит, – сказал Митька, заглянув под занавеску.
     – Надо за ним присматривать.
     Под утро сквозь сон Шишкин услыхал, как скрипнула дверь, и проснулся.
     За Окном стояла густая предутренняя синь. Должно быть, Илья вышел на двор.
     Мужик лежал, ждал и слушал. Илья не шел. Родиону хотелось спать. Он перевернулся на другой бок.
     Вдруг словно кто толкнул его. Родион проворно вскочил.
     «Скоро же рассвело!» – подумал он с удивлением, глядя в окно.
     Илюшки на печи не было. Исчезло и ружье его.
     – Ушел на барсу! – воскликнул Родион и босой выскочил в сени. – Эй, Митька, живо собирай всех!
     Дуня прибежала к Шишкиным.
     – Я тебе, дядя, глаза выцарапаю! – кричала она. – Ты и тятя сами его распалили! Чего городили при нем! Он, знаешь, горячий какой? Про охоту слышать спокойно не может. Зачем его бередили? Хрыч ты старый! Я бы ночь не спала, его укараулила.
     – Ну как я не уследил!.. – хватался Шишкин за голову.
     Прибежал Спирька. Оба охотника, перепоясанные патронташами, с ружьями в руках пошли на лыжах по следу Илюшки.
     Лыжня его шла по свежим следам зверя. Взобрались на отрог хребта и, тормозя ход, налегая на палки, помчались, падая вниз, в долину.
     «Далеко же он успел уйти!» – думал Родион.
     Вдруг Спиридон, быстро мчавшийся впереди, вздымая лыжами волны снега, резко повернулся и встал лицом к вершине. Из сугроба торчали красные космы шерсти и пятнистые бока барса.
     – Эй!.. Тут тигра! Уже готова!
     Родион поднял лапу зверя:
     – Еще не остыла, теплая… Он ее недавно застрелил.
     – Давай-ка перевернем!
     Мужики вывернули зверя из снега.
     – Ловко он ей попал!
     – А вот и он сам! Эй, Илюха, вставай! – крикнул Родион, уверенный, что если охотник убил зверя, то сам жив.
     В снежном заструге, как бы утонувши в нем, распластавшись, ничком лежал Илья Бормотов.
     – Лицо в курже!
     – Значит, дышит, – сказал Родион.
     Илью пришлось растирать снегом. Он стонал. Рубашка его была в мерзлой крови.
     – Он ее, видишь, застрелил, а она, уже пристреленная, его схватила. Вон сколько он пролетел, как распахал сугробину: хотел, видно, к дереву подойти… Все же он ее достиг!
     Раненого привезли в деревню.
     – Сокол ты мой ясный, это я тебя загуби-ила!.. – ревела Дуня, кидаясь к саням.
     Илью подняли, и она увидела его растрепанные волосы и обезображенное страданием красное лицо с заледеневшими слезами на ресницах.
     – Ох-ох!.. – застонал он.
     Дуня, рыдая, кинулась к нему.
     – Да отведите ее! – дико крикнул Родион. – Она только зря ему сердце травит. Ничего с ним не станет. Ты, Илья, не слушай ее!
     – Караульщик ты несчастный! – кричала Дуняша. – Как не станет! На нем лица нет!
     – Вот сейчас начнется карусель!.. – сказал Шишкин. – Пахом приедет… Это мужик крутой, он с нас за сына спросит… Что бы сделать? Старуху бы Кузнецову сюда, она быстро вылечит. А то, может, шаманку из Халбы? – Растерянный Родион стоял среди толпы. Шапка его перевернулась задом наперед. – Или давай Козлиху! Есть своя лекарка, и ладно!
     – До свадьбы заживет, – обмыв рану, утешала Илью знахарка Козлиха. – Кости целы. Вари-ка ему, Дуня, вот этой травы да прикладывай. Хорошо бы свежего мясца, говядинки с чесноком, с хреном, да спирта. А лучше всего чайку крепкого. Кровь-то разогреть…
     – Бабонька, родимая, я тебе шаль свяжу, – обнимала ее Дуняша, – только вылечи!..
     – Еще крепче будет, касатка, – улыбаясь кивала старуха. – И-и, родная, разве это раны! Днями встанет и пойдет.
    * * *
     Пахом и Тереха Бормотовы молотили снопы на амурском льду. Работа шла весело и дружно, когда с Экки на лыжах прибежал Васька Кузнецов. Все пошли в избу, и там мальчик прочел телеграмму:
     «Илью погрызла барса, не беспокойтесь. Илья живой. Надо отцу приехать.
     Родион Шишкин».
     Сразу ехать Пахом не мог, так он был взволнован. Мужик высидел в избе полчаса, потом опять пошел молотить. Он лишь забыл надеть шапку, хотя на Амуре начался ветер.
     Пахом работал и думал об Илье, не желая поддаваться отчаянию.
     На другой день он дождался низовой почты. Ямщики рассказали про охоту Ильи на барса. Разузнав все толком, Пахом отправился в Тамбовку.
     Ехал он, не торопясь, не изнуряя лошадь.
     Встречные передавали Пахому все ту же весть и удивлялись его спокойствию. Через два дня, подъезжая к Тамбовке, Пахом примерно уже все знал. Он догадывался, как тамбовцы беспокоятся, что случилась с парнем такая беда и что отец рассердится на них. «Илья не утерпит, если ходит поблизости зверь, – как им было углядеть?..» Пахом не винил тамбовцев и взыскивать ни с кого не собирался.
    * * *
     – Я утром встал, поглядеть пошел, – лежа на постели, рассказывал отцу Илья, – вижу – след. Мы и накануне ходили следы глядеть, а видно было плохо.
     – Это я его распалил, – сетовал Родион.
     – Ну, думаю, дай погляжу, что дальше. Сходил домой за ружьем – на случай, если тигра встретится.
     – Это я слыхал, как он за ружьем заходил, – сказал Митька.
     – Ах ты, тварь! – не вытерпел Спиридон. – Что же раньше молчал?
     – Нет, это я виноват, упустил, – твердил Шишкин. – Винюсь…
     – Ну, ничего, как-нибудь. Только вот зачем же телеграф беспокоили?
     – Это не мы, а Дуня. Требование представила, чтобы выбить телеграмму про Илью, – оправдывались тамбовцы.
     – Кричит на меня, – продолжал Родион: – «Караульщик ты несчастный, поезжай на станок, тятю, маму утешь, а то ямщики приедут – наврут!» Покоя не дала, пока телеграмму не отбили.
    * * *
     Через неделю в Тамбовку с почтой приехал Сашка-китаец. Он распряг лошадей и поспешил проведать Илюшку.
     Сашка удивился и обрадовался, встретив его на улице.
     – Илюшка сам ходит! Ну, здравствуй! Моя слыхал – тебе барса убил. Тебе здоровый теперь. Холосо! – Он обнял парня.
     Сашка пообедал у Шишкиных. Вечером вместе с другими ямщиками и с тамбовской молодежью он сидел у ворот.
     – Тебе стал толстый, – говорил он Илье. – Че тебе, как лечился, какой корень кушай?
     – У нас какие корни, – отвечал Илья. – Хрен да редька.
     – Ему, Сашенька, невеста каждый день пироги печет, – заговорили девки. – Уж она его откармливает! А тебе бы тоже надо жениться. Тебе бы твоя баба талой да чумизой порала бы каждый день, да хреном с редькой.
     – Наша есть китайская пословица: больной кушал хрен, чай пил – и не надо фершала: выздоровел и сам пошел!
     – Саша, а мы слыхали, что ты женишься, – подсела черноглазая Нюрка.
     Сашка чему-то посмеивался.
     – У тебя глаза красивы! – сказал он Нюрке. – Дуня такой глаза – расширял он двумя пальцами свои веки, – а тебе такой, тянул он кожу выше скулы, так что глаза скосились.
     Девушки рассмеялись.
     – Ну, Саша, расскажи мне что-нибудь, – попросила Дуня.
     – Что скажи? Моя знай, ваша скоро свадьба, – кивал он на Илью и на нее. – Тебе жениха лечи: Моя знай, все слыхала. Тебе шибко хороша жена буду. Наша есть такой закон: дедушка родил отец, его родил сынка, сынка – внука, внука еще роди сынка, и все живы! Никто не помирай!.. Так надо живи, много внука надо, вот такой наш закон. Так хорошо. Лучше нету.
     – И у них такой закон тоже будет, – смеялась Нюрка и подталкивала Дуняшу локтем.
    * * *
     Бормотовы были небогаты, но справляли свадьбу широко и щедро. Пахом полагал, что, если отец ничего не пожалеет на свадьбу, сын будет жить счастливо.
     – Весной тигра кормится барсуком, – громко рассказывал Илюшка. – Где его нору найдет, там сидит и караулит. Как он вылезет, она его цап – и сожрет. У нее вся повадка кошачья.
     Спиридон души не чаял в зяте. Теперь Иван бессилен, сбит. Спиридон видел, что Илья настоящий охотник, хороший работник, что он будет сильным, разумным мужиком.
     Дуняша в пышном платье и высоком кокошнике кажется рослой, плечистой. Никогда не думал Спиридон, что дочь его такая величавая красавица.
     Гости пили и гуляли. Играли скрипки, дудка и бубен. Бабы угощали пирогами, рыбой, окороком.
     Спиридон начал рассказывать, как однажды он семь дней не работал, чтобы не дрожала рука, чтобы метче стрелять, а потом пошел в тайгу, встретил стадо оленей и стрелял их одного за другим, не сходя с места.
     – Навалил, как рыбу, на снег! – говорил он, а сам все помнил, что опасность еще может быть, что Иван хитер… Но уж теперь ничего не сделает. Мир против него. Тут не торгашеская слободка, девок не продают. Иван не сломил, ожегся.
     Пахом пододвинул блюдо с белым хлебом.
     – Покушай, сват, – кротко попросил он.
     – Хоть камни вались с неба, если я задумал – иду! Я знаю, где зверь. Я оленя могу понимать.
     – Хлеб наш. Отведай! – упрямо просил Пахом.
     Спиридон поморщился недовольно, не понимая, зачем он пристает со своим хлебом. Спиридон выпил, ему захотелось поговорить, Ивана поругать, а еще про охоту рассказать те необыкновенные случаи, которые на самом деле бывали с ним и которые рассказать никогда не удавалось – никто не верил, что так может быть.
     – Я палкой убил одиннадцать выдр! – с чувством выкрикнул Спиридон.
     А для Пахома в этом хлебе было два года пути, годы жизни на Амуре, труд на болоте, сушка, корчевка.
     – Вот мы его и возвели! – Мужик придавил хлеб пальцем, полюбовался его пышностью и покачал головой, сожалея, что другие не любуются. – У нас мельница своя.
     Пахом хотел сказать, что муки такого помола еще не было, что это он к свадьбе сына не пожалел зерна и размолол по-российски. Но мужик заметил, что Спиридону что-то не понравилось. Пахом был смирный и вежливый человек, он совсем не хотел обидеть свата и притих.
     «Как люди, так и Марья крива», – повинился он в своем хвастовстве и, подумав, добавил сибирскую пословицу: «Сам себя не похвалишь, как оплеванный сидишь!»
     Между тем Спиридон умолк. Он пожевал хлеба. Хлеб на самом деле был хорош. Такого хлеба на Амуре Спиридон еще не пробовал. Илья пахал. Дочь будет счастлива, значит, с куском хлеба.
     – Из-под березового леса земля, – уверенно заметил Спиридон.
     – Как же! – радостно подтвердил Пахом. – Береза да орешник дают земле силу. А осина все соки из нее высасывает и сама плохо растет. А где стояла береза, там хлеб родится белей. А вот акашник корчевать – жилы высосет. У него, у акашника, что у липы, корень редькой.
     Белые груды хлеба громоздились по всему столу; и казалось, хлеб был главным угощением на свадьбе. Белы и румяны были лица детей и молодых крестьянок. Хлеб дал им силу, здоровье.
     Затанцевали польку, закружились шали и яркие ситцы. Беременная, растолстевшая Танюша, не смея тронуться с места, порозовела, как румяная булка. Бойко, как девчонка, переглянулась с ней Дуняша.
     А Егор сидел и думал, что вот и молодые научились бить барсов, что нынешний год, как и прошлый, начался со свадьбы, и молодежь сплетает деревню с деревней, что там, где на болоте стояла темная чаща, куда страшно было с плота переступить, народ живет, словно здесь вырос. А из-под того леса вырвана земля, на ней выросли тучные хлеба, и на стол легли белые караваи.
     – Мечта наша!..
     Мохнатый бурый медведь покорно, как собака, лежал в ногах у Егора и грыз кость. Худой, русобородый, не мигая, смотрел Егор на круг гостей. Он радовался за людей. И тем горше было ему знать, что в новой жизни все больше заводится старого. Он замечал тревогу Спирьки. О многом догадывался Егор. Люди построили здесь новые дома и сделали росчисти, играют свадьбы, взрастили хлеба, но еще не умеют устроить жизнь по-новому.
     Егор понимал, что своей силой он мог сдвинуть лее с релки, но удержать людей от зла и корысти не может.
     ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
     Егор и Улугу, взмахивая палками, поднимались на хребет. Черная редь лиственниц слабо, как мелкая трава, пробивалась вниз из сопок, похожих на сугробы.
     Улугу весь в белом, только на круглой шапочке, в цвет скуластому лицу, желтый соболиный хвост. Егору трудновато подыматься в гору: лыжи у него иногда скользят.
     – Егорка, а у тебя шкура на лыжах истерлась, – говорит Улугу, – плохо идти.
     – Я ведь и на голицах ходил.
     – Какая это охота, на голицах ходить! – отвечает гольд. – И копья у тебя нет?
     – Нет.
     – Худо! А чем ты эти лыжи подшивал?
     – Коровьей шкурой они подшиты.
     – Еще в Расее делали?
     – Ну да…
     – А надо сохачьей шкурой подшивать.
     Саженях в полустах от охотников по гребню горы тянулся голый молодой осинник. Охотники шли вверх над обрывом, но гребень подымался круто, солнце, казалось, шло не к полудню, а к вечеру, оно тонуло в чаще и вдруг запылало там, просвечивая всю ее насквозь.
     Видно стало, как по редкому осиннику бредет зверь, похожий на кошку.
     Чаща прутьев раздвинулась, из нее выбрел тигр.
     Егору невольно вспомнился Ванька Бердышов. Тигр и на самом деле походил на него. Что-то бердышовское было и в походке зверя и в его широкой, словно втихомолку усмехающейся морде с усами.
     Прожив годы на Амуре, Егор впервые видел этого зверя.
     Учуяв людей, тигр повел головой, но шагу не прибавил. Временами он проваливался и барахтался лапами в глубоком снегу.
     Вдруг он зарысил, закинул голову, будто его ловили петлей, и сделал несколько прыжков так плавно и мягко, словно раскачивался на веревке.
     Тигр убегал машками к красному косматому солнцу, становясь меньше.
     Соболиный хвост на шапочке гольда, тигр и солнце слились в глазах охотника, и зверь исчез в красном полыме за перевалом.
     – Ну, Улугушка, гроза пронеслась! – весело сказал Егор. – Тигр напал, че бы ты делал?
     – Амба!.. – с суеверным страхом молвил Улугу. – Близко ходит!
     – Какой амба! – пошутил Егор. – Это Ванька Бердышов.
     Гольд показал под обрыв:
     – Вот место, где будем охотиться. Надо спускаться.
     Они налегли на палки и помчались в падь. «Тигр, тигр…» – застучали лыжи. Охотники рулили палками в снегу, чтобы не налететь с разбегу на пень или лесину. Навстречу быстро поднималась широкая долина, заросшая редкой лиственницей и березой. Мимо стали пролетать вековые черные и белые березы с зеленой от мхов, толстой, потрескавшейся корой.
     На раскате лыжи стали двоить удары:
     «Ванька Тигр… Ванька Тигр…»
     Егор думал про Бердышова.
     Иван превратился в большого воротилу, забрал в руки всю пушную торговлю, завел работы в тайге. Народ не зря прозвал его Тигром. Хватка у него, как у зверя. Егор слыхал про убийство Дыгена и за последнее время стал верить, что это сделал Иван. Каким бы Дыген ни был, а он человек. Людская молва не прощала Ивану убийства. Поминали про это, как про грех. Иван убил человека не в честном бою.
     Егор сам, бывало, думал: «Этот человек как будто веселый, а ведь он людей убил и ограбил и пойдет на любой грех, хотя он и умен, и славен, и совет его делен. Почему так?» Иван и нравился ему, и боялся он его. Чувствовал Егор, что страшный зверь сидит в Иване, что тигр, которого все боятся в лесу, живет с ним рядом, в соседнем доме, и от него всего можно ждать, что если он убил Дыгена, то при случае и другого убьет.
     В высоком, погибшем от пожара лиственном лесу, как в пустом амбаре с падающими балками, расставив задние ноги, стоял сохатый. Трепетными толстыми губами зверь ловил тенета висячих мхов.
     По крупу, по ногам и торчавшему хвосту видно было, что лось сильный, сытый. Мха на лиственницах было множество. Повсюду висели его зеленые бороды.

/ Полные произведения / Задорнов Н.П. / Амур-батюшка