• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Задорнов Н.П. / Амур-батюшка

Амур-батюшка [15/47]

Скачать полное произведение

    Сейчас подруги наслаждались тишиной, спокойствием, уединением. Можно было помечтать всласть, наговориться о чем хочешь: взрослых нет, в избе тепло и так хорошо, работать не заставляют сегодня. Отца нет, и мать Таню не неволит, противная прялка убрана.
     Дуня и Таня хоть и живут под строгим надзором родителей, но в обиду себя не дают. Они еще не сломлены жизнью и обе полны светлых надежд.
     Что Терешка! Опротивевший соседский парень, грубиян! Он драчун, бьет парней. Правда, бывает, и ласково заговорит, но чаще он девчонок норовит схватить за волосы, ущипнуть.
     Куда занесет девушек судьба? Что их ждет? Кто их суженые? Еще годик, и выдадут их замуж… Уж поговаривают об этом отцы и матери, и страшно становится. Конечно, любо стать невестой, просватанной, шить наряды… Песни будут над тобой петь… Но страшно…
     – А вот вдруг ночью увидит кто-нибудь наш огонек, – говорит Дуня, – и заедет к нам. Молодой да красивый…
     Подруги обнялись крепко, глядя на черное окно. Пурга выла, никто не ехал, ничего не случалось в жизни особенного.
     – Отец сказал, что надо в тайгу собираться. Скука смертная! – молвила Дуня.
     У Спиридона сыновей больших нет, он берет с собой дочь на охоту. Дуня умеет настораживать капканы, но стыдится рассказывать об этом в деревне, говорит, что отцу готовит обед в балагане. Тайги она не боится, были случаи, что ходила по ней ночью, на что не все мужики отваживаются. Ей только странно, что парни не так смелы. Чего же бояться!
     На столе книги. Дядя Ваня Бердышов оставил их.
     – Это что? – спросила Дуня.
     Девушки почти неграмотны, с трудом разбирают буквы, помогая друг другу.
     На картинке нарисована девица в бальном пышном платье, в шляпе и накинутом плаще, а перед ней стоит, опустившись на колено, молодой красавец. Что это? Кто они? Понятно девушкам, что парень стал на колени в знак любви и уважения. Хотелось бы самим стать грамотными, узнать, что написано.
     – Спросить бы у дяди Вани, он скажет, – сказала Дуня, – он грамотный.
     – Счастливый дядя Ваня! Он все знает, везде бывает, – молвила Таня.
     Долго рассматривали девушки картинки.
     – Давай сходим за Нюркой, – предложила Таня, – покажем ей.
     – Ее не пустят.
     – Да ну, пойдем! Утащим…
     Девушки накинули шали. Пурга на дворе не была такой страшной, как казалась из избы. Едва девушки отбежали от ворот, как со стороны реки из-за сугробов появились черные собаки, три нарты и люди.
     Из не прикрытого ставнем окошка избы мерцал огонек, и лучи его падали на несущийся снежный вихрь. Нарты поравнялись с воротами и остановились. Трое в лохматых шубах вышли на свет, направляясь к калитке.
     – Кто же это? – с тревогой в голосе опросила Дуняша.
     – Тебе чего надо? – стремительно подбежала Таня и встала в калитке, заступая приезжим дорогу.
     – Родион дома?
     – А тебе зачем?
     – Куда он ушел? Моя дело есть, без погоди. Наше шибко холодно.
     «Китайцы!» – подумала Дуня.
     – Ничего не холодно. Тепло на улице, – сказала Таня. – Видишь, мы раздевшись бегаем.
     – Че твоя совсем дурак? – сказал китаец. – Помирай хочешь?
     – К гольдам езжай, у них ночуй. Их деревня рядом, вон огни горят.
     – Моя знакомый!
     – Ты, что ли, Васька Галдафу? – приглядевшись, спросила Таня.
     – Ну, чего, узнала? – заблестел тот глазами. – Здравствуй! Моя Васька Галдафу… Здравствуй! – стал здороваться он с девушками. – Ты какая красивая, – он хотел ущипнуть Дуню за щеку.
     – Ты смотри, я как брякну по морде, – отпрянула девушка.
     – Играй, что ли, нельзя? Наша знакомый!
     – Ну, заходи и заводи собак, – сказала Таня.
     Толстяк обратился к одному из спутников и что-то сказал, как показалось Тане, по-русски. Приезжие, не открывая ворот, провели собак и нарты через калитку.
     – Один-то будто русский, – потихоньку шепнула Дуня.
     Девушки, оставив дом и спящих ребятишек на китайцев, сбегали за Петровной. Та позвала Спиридона, чтобы говорил с гостями.
     – А это чей же парень с вами? – спрашивал Шишкин у Гао.
     На лавке сидел белобрысый рослый молодец с тощим скуластым лицом, красным от смущения и мороза.
     – Знакомый! Его отец – мой друг. Фамилия Городилов. В деревне Вятской живет.
     – Куда же вы? – обратился Спиридон к парню.
     – В город, – быстро, как приказчик в магазине, ответил парень и вдруг смутился и заморгал белесыми ресницами.
     – Его имя Андрюшка, – продолжал китаец.
     – Пожалуйста, заходите ко мне, – сказал Спирька. – Рады будем… А как у вас нынче покосы, тоже топило?
     Петровна подала ужинать. Городилов отвечал кратко и неохотно. Он осторожно брал хлеб, ломал его маленькими кусочками и жевал неестественно медленно. Спирьке это не понравилось. Шишкин пытался расспросить, зачем он едет в город и как нынче живут мужики в Вятском.
     Девчонки зорко наблюдали за приезжим парнем.
     Спирька понял, что от вятского не добьешься толку, и заговорил с китайцем.
     – Что, Вася, на Горюн не поедешь?
     – Нет, там чужой река! Там другой хозяин – Синдан.
     – Видишь ты! Значит, у вас разделяются по купцам эти гольды, как крепостные за помещиком.
     Гао и Андрей переночевали в зимнике.
     Когда Спиридон пришел утром к соседям, Андрея там не было. Он, как оказалось, ушел к Овчинниковым. У него было к богачам какое-то дело. Похоже было, что Андрюшка привез им спирт.
     В тот же день в Тамбовку приехал другой торговец, по прозвищу Ченза. Гольды так называли его. Он был с речки Хунгари, впадающей в Амур выше Уральского. Ченза возвращался с низовьев Амура. Там обычно торговал его брат, но недавно он захворал и поручил Чензе собрать долги.
     Толстяк Васька и Ченза, щуплый, исчерна-смуглый китаец с сухим, узким лицом и с проседью в черных усах, открыли скупку мехов в Спирькиной избе. Мужики приносили свою добычу.
     Спирька по просьбе Петровны показал им шкуру убитого Родионом тигра. Китайцы сразу же назначили хорошую цену, но Петровна отдать не согласилась.
     После обеда торговцы собрались ехать. Андрей запрягал во дворе своих собак, надевал на них хомуты. Девушки столпились у ворот. Он бросал на них косые, недовольные взоры.
     – Бедненвкий! Он в работники к китайцу нанялся! – шутливо молвила Дуня.
     – Ну чего выставились? – грубо спросил парень. – Не видели, как собак запрягают?
     Дуня с укоризной улыбнулась. Парень не понимал шуток.
     – Боится, сглазим, – со сдерживаемой насмешкой уронила Таня.
     – А вот нарочно буду смотреть! – подбоченилась Дуня и вытаращила глаза на парня.
     В калитку вошел рослый, худой и краснощекий Терешка Овчинников.
     – Девки, не смейтесь над ним, – сказал он. – Андрей с рублем. Захочет – так всю Тамбовку нашу сдвинет с места.
     – Надсадится, – отозвалась Таня.
     Приезжий парень разогнулся и, жалко моргая, словно собираясь плакать, уставился на Терешку. Белые, как лен, брови выступили на густо покрасневшем лице его.
     – Ой, девки, зачем вы его обижаете? – умоляюще шептала, трогая Дуню за рукав, толстая черноглазая Нюрка. – Ой, уж как не стыдно вам!.. Просто какие-то бесстыжие…
     – Тятя, а кто он такой? – спросила Дуня у отца, когда торговцы уехали.
     – Парень не дурак! Китаец говорит, что он повез в город спирт продавать. Тихоня, все краснеет. Я его просил продать спирту, так он мне дал бутылку, а больше не дал. Говорит, мало осталось. Я их знаю! Ему, видишь, невыгодно мне продавать. Он из молодых, да ранний. Гляди, он все моргает, а в городе, знаешь, какие деньги огребет… Он бы и вовсе не сказал, что спирт везет, кабы Васька не сознался, кто с ним путешествует. И Овчинниковы его ждали. Будут гольдов спаивать. Вот так и живем на новом месте. Одни хлеб сеют, а другие контрабандой занялись. Их послушаешь, так все тут только и делают что пьют. В реке, по их словам, не воде бы течь, а спирту.
     Вечером Спиридон беседовал с соседом-приятелем – тамбовским богачом, мужиком огромного роста, Санькой Овчинниковым и со своим родичем Сильвестром Шишкиным.
     – Давай с тобой возьмемся и превысим Родиона, – говорил Спиридон. – Я полагаю, что надо захватить эту тигру живьем и представить в Николаевск начальству, чтобы по всему Амуру объявили, какие мы охотники. Отправят ее в Петербург на корабле, а? Как ты, Сильвестр, мыслишь? Однако, и там такой животной нету.
     – Как ее возьмешь? – угрюмо возражал Овчинников. – Она нас сожрет…
     – Пущай попробует, – отозвался Спиридон. – Но если уж поймаем ее живьем, Родион не будет над нами насмехаться. Живьем еще никто тигру не ловил!
     – Давай мы у Родионовой тигры усы выдерем! – сказал Сильвестр. – Слыхал, что китайцы сказали? Самая цена в усах да в костях! Они лекарство из костей делают для стариков.
     – Нет, я на это не согласен. Не годится, – отвечал Спирька.
     – Я выдеру сам, а ты молчи! Вот придет Родион, и больше хвастаться ему нечем будет… Тигра останется без усов!
     Но ни Сильвестр, ни Спирька не привели замысла в исполнение – усы у тигра ночью выдрал Терешка Овчинников по наущению отца.
     ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
     Ночью Таня слыхала, как приехал отец, что-то таскали в зимник.
     «Грузы, что ль, тятя возить подрядился?» – подумала девушка.
     Отец и Иван распрягли собак, покрикивая на них.
     – Ты, Иван, ввел меня в грех, – сказал Родион, входя в зимник.
     – За товарища надо согрешить… – усмехнулся Бердышов. – Забудем! Исправнику не вздумай сказать!
     – Ка-ак?!. – изумился Шишкин.
     Мужик совсем пал духом.
     – А будешь жаловаться – самого тебя затаскают, – продолжал Бердышов.
     – Не про жалобу речь, – ответил Родион. – В какое дело я попал!.. – Он сел, опустив плечи:
     Иван уговаривал Родиона взять часть пушнины из запасов Дыгена:
     – Бери! Все равно мне не увезти. Что ж, бросать, что ли? Подумаешь, паря, в какое дело ты попал! Как не стыдно говорить так! Я ведь не жалуюсь, а тебе не совестно изменять товарищу, сожалеть, что помог?
     – Да уж что тут! – махнул рукой Шишкин. «У меня дети, что я могу сделать с Ванькой? – размышлял он. – А с полицией не дай бог связываться. Лишь бы не узнали сами. Теперь век буду в кабале у Ваньки».
     У Родиона было такое чувство, словно его запутали в силки.
     – Но ты не совестись. Мы с тобой, по справедливости ежели рассудить, Горюн от разбойников избавили, славное, паря, дело сделали, для твоих же друзей старались. Осознай-ка!
     Родион понимал, что Дыген разбойничал бы без конца, а полиция бездельничала бы. И при том беззаконии, которое было на Амуре, поймай Дыгена и привези его в город – горя не оберешься. Самих же затаскали бы по полициям. Вот и выходит: не убей – он бы ездил грабить, а убил – грех! Куда ни кинь – кругом клин.
     – Все же я свою часть пропью! – сказал Родион. – Мне такого богатства не надо!
    * * *
     – Без ног вернулись, еле живы, завтра уж просим, – говорила Петровна всем мужикам, заходившим утром проведать, с чем вернулся Родион.
     Она видела, что муж ее и Бердышов привезли что-то в мешках, и опасалась, что дело тут нечисто. Желая узнать, что делают мужики в зимнике, она зашла туда.
     Иван и Родион еще спали. Груды черных соболей были разложены по лавкам.
     – Что же это вы, купили или как? – окончательно расстроившись, спросила она очнувшегося супруга.
     – Ты помалкивай! – тихо ответил Родион и кинул на жену такой яростный взгляд, что Петровна сразу ушла.
     Мужики спали до полдня. Петровна послала Митьку в зимник звать отца и Бердышова к обеду.
     – Ты где ночь пропадал? – спросил сына Родион. – Почему тебя вчера не было?
     – На той стороне у гольдов в деревне был на празднике, там в медведя играли, – свободно ответил парень.
     – Я ему никогда не запрещаю с гольдами гулять, пусть дружит, – сказал Родион.
     Митька сел на лавку и, рассказывая про праздник, как бы невзначай водил по мешкам ладонью.
     – А вы чего это привезли? – спросил он.
     – Ну, пойдем обедать, – строго глянул Родион на сына и поднялся.
     – А ты запасливый, – говорил Иван, заходя в горницу, где на столе расставлены были бутылки. – А, тут еще книги мои… – заметил он.
     – Книги ваши очень девицам понравились, – приговаривала, суетясь, Петровна.
     За столом сидели долго. Подвыпивший Родион, оставшись наедине с Бердышовым, ругал его:
     – Тварь ты! Вот ты тигра-то и есть! А вот ты мне скажи: есть ли черти или нет? Вот вчера мы ехали, и горы были на левой стороне, потом, смотрю, горы справа пошли. Где верх, где низ – понять нельзя, будто другой рекой едем. А потом все обратно установилось.
     – Скажи по душе: все же страшновато? – смеялся Иван.
     – Да как сказать?.. Маленько есть… Ванька, ты быстро не уезжай, оставайся. Скоро пасха, мы всю деревню песни петь заставим, бабам платков пообещаем, девчонкам пряников, гулянку сделаем… Хитрый ты, тварь! Когда ты на реке Дыгена встретил, почему не сгреб, когда со своими пермскими ездил в Бельго в лавку? – говорил Родион. – Ты его нарочно отпустил.
     – Нет, правда, я не знал. Какая мне выгода его отпускать?
     – Ты давно в тайге шляешься, понимаешь, когда кого бить, Ты его отпустил, чтобы он жиру нагулял.
     – Как же, это надо знать, когда зверя бить, – засмеялся польщенный Иван.
     – У нас рядом Халбы – гольдяцкая деревушка, – рассказывал Родион. – Там у них в лесу ящики стоят. В ящиках такие черти с усами размалеваны, куда тебе!.. А у меня там друг шаман. Если ящики пустые, он пошаманит, настращает гольдей, чтобы несли в тайгу водку, а сам на другой день пойдет опохмеляться. Из этих ящиков всю водку выпьет… А гольды радуются, думают, что ее черти выпивают.
     – Как же тебе шаман признался?
     – Я сначала не верил гольдам, они говорили, что Позя пьет. А я думаю: «Не может быть!» Выследил шамана, когда он прикладывался, захватил его у самого ящика. Ему уж деваться некуда было.
     – В Халбах второй день в бубен жарят, орут, дверь заперли у Хангена и никого не пускают, – стал рассказывать Митька. – Только не Ханген, а заезжий шаман шаманит.
     – Родион, пойдем поглядим, как шаман шаманит, – сказал Иван.
     Вечерело. Мужики вышли из дому.
     Родион лег на брюхо и полез под крыльцо.
     – Ты чего, молишься, что ль?
     – Я камень хочу достать. Подшутим над ними, кинем камень в окошко.
     Иван повеселел.
     – Ты погоди, надо бы обутку старую достать.
     – Митька, сходи поищи на задах какую-нибудь старую обутку, – сказал Шишкин сыну.
     – Чучело бы сделать или бы какой сучок, чтобы на бурхана походил, – предложил Иван.
     Митька принес старый унт. Иван положил в него камень, набил сеном.
     – Угадай в шамана! – говорил Родион. – В заезжего-то! Знать будет, как у нас шаманить.
     Мужики пошли в гольдскую деревню.
     – Га-га-га! – орали в одной из фанз.
     Родион подошел к окошку и стал всматриваться внутрь.
     – А не убьют они нас, если поймают? – спросил он.
     – Темно? – спросил Иван.
     – Не шибко темно. Печку закрыли.
     – Что-нибудь видишь?
     – Только что тень ходит, прыгает, а больше ничего.
     Крики стихли. Судя по разговору, шамана угощали водкой. Снова забил бубен. Заорал шаман.
     – Да, это не Ханген, – сказал Шишкин.
     Бердышов продавил решетник окошка и с силой запустил обутку внутрь фанзы. На миг наступила тишина. Иван скинул свою козью куртку, накрылся ею с головой и полез в окошко. Родион держал дверь. В фанзе поднялся ужасный вой.
     Бердышов поймал заезжего шамана, содрал с него шапку, ударил по голове, забрал со стола жбан с водкой и выскочил в окошко.
     – Ну, теперь беги! – крикнул он Родиону и со всех ног побежал к берегу.
     Шишкин спешил за ним. Мужики спустились под обрыв. Сзади выстрелили несколько раз. Иван вскрикнул.
     – Ты что? – спросил Родион.
     – Только чуть живой, – пробормотал Иван.
     – Врешь…
     – Ей-богу!.. Пуля… попала… Вот дошутились…
     Приятели вернулись домой. Родион осмотрел его. Иван был ранен в мякоть у лопатки, пуля чуть царапнула его.
     – Что случилось? – заходя в зимник, спросила Петровна.
     – Старого белья дай, – ответил ей Родион. – Гольды его подстрелили. Всадили пулю.
     – Это на счастье! – молвил Иван. – Ты свидетель… Вот теперь я, чуть что, славно отбрешусь… Мол, Дыген первый начал драку, и меня подстрелили, стреляли в спину… Молчи. Мы с тобой еще наживемся на этой пуле. Спасибо гольдам! А маленько бы повыше – до свидания бы! Как раз следом бы за Дыгеном!
     – Значит, еще рано, еще долго пропьянствуешь.
     – Нет, я много пьянствовать не собираюсь…
     – И что ж ты, без конца будешь жить?
     – Не знаю, кто следующий меня стрелит!
     – Кто-нибудь найдется…
     Мужики пошли в избу.
     Явились Спиридон и Сильвестр. Шишкин налил им по стакану водки.
     – Я не пью, – ответил с достоинством Спиридон.
     – Пей, я тебе велю! – Иван содрал со Спиридона куртку и усадил его за стол.
     – Садись, сосед, – сказал Родион. – Хлещи!
     – У меня пост…
     – Гляди, какие у него разговоры! Ты что, поп или писарь? Откуда в тебе такая грамотность, чтобы так рассуждать? Ну, забудь все. Давай по-братски чокнемся. Ну-ка, Петровна, вставай, – разошелся Шишкин, – созывай девчонок!
     – Пост, окаянный ты! – всплеснула руками Петровна.
     – Чего же, что пост? А мы будем как господа. В праздник гулять всякий дурак сумеет, а вот ты попробуй в пост, – молвил Родион. – Дожидать праздников мочи нет. Пускай попы-твари знают… На самом деле? Что за издевки? Почему нам часовню, церкву ли не построят? Пусть знают, что мы через это вовсе сопьемся…
     – Кто неграмотный, так и не знает, пост ли, кто ли… – заговорил Сильвестр, которому хотелось выпить. – Верно, вот я, к примеру, я и вовсе не знаю, что сегодня вторник, а что в воскресенье пасха, откуда мне знать? Чего с меня возьмешь, темный – и все тут. Хоть от кого отоврусь.
     – Гольдам на Мылке церковь хотят построить, а русским нет, – говорил Спиридон. – Это что такое? А мы как? Инородцам церкви, а мы в темноте…
     – Это уж как водится. У гольдов меха, с них попы наживаются, – сказал Спирька.
     – Давай нарочно в пост напьемся и гулянку устроим, – сказал Сильвестр, – а попу скажем, что ошиблись, не знали, когда пасха.
     – Кхл… кхл… просчитались!
     – Верно. Им, может, совестно будет!
     – За этим должон поп смотреть, а его нету. Пусть нас господь накажет, зато видно будет, как мы страдаем.
     – А то маленько еще поживем и одичаем.
     – На Ваньке Бердышове и так уж шерсть растет.
     – Уж дивно вылезло.
     – Тигра и тигра: пасть позволяет!
     – Вот только что пасть поменьше.
     – Митька, лови курицу, кабанина надоела. Или девчонок позови, они хорошо поют, – обратился отец к Тане. – Митька! Наша гармонь у Овчинниковых. Живо! – шумел Родион. – Скажи: ко мне исправник едет.
     Но Петровна не позволила созывать девушек, уняла мужиков, не разрешила им устроить гулянку.
     – Вот поп те узнает, проклянет, – ворчала она.
     – Пущай проклянет: Ванька уж и так давно проклятый.
     – Поп ученый человек, он все поймет… – пытался возражать Спиридон.
     – Гуляй, Мишка, ее не слушай, баб черти придумали. Дергай, запевай забайкальскую! Митька, дуй за Овчинниковыми, пущай принесут спирту, у них в амбаре есть. Э-эх!.. Эх, ты!..
     С этого дня Родион и Иван загуляли. Бердышов остался в Тамбовке на праздники.
     В первый день пасхи на широкой, недавно протаявшей лужайке, на берегу, между Горюном и избами, мужики, парни и девушки играли в «беговушку».
     Иван, причесанный, в одной рубахе, без картуза, поплевывал на обе ладони, перекладывая с руки на руку длинную жердь, и подмигивал белобрысому Терешке Овчинникову, державшему в руках тугой и тяжелый, как камень, маленький кожаный мяч.
     Бердышов был трезв, но прикидывался подвыпившим и потешал всех.
     Терешка подкинул мяч. Жердь со страшным свистом пронеслась у самого его носа, не задев мяча. Иван, видно, и не собирался бить по мячу, а хотел напугать Терешку. Тот обмер и побледнел. Иван пустился бежать. По нему били мячом, он увернулся, кто-то из бегущих навстречу с силой пустил в него перехваченный мяч. Иван прыгнул, как кошка, схватил черный ком в воздухе и с размаху на бегу врезал им по брюху бежавшего навстречу Родиона так, что слышно было, словно ударили по пустой бочке.
     Все захохотали.
     Родион пустился за Иваном с кулаками. Все бегали, мяч летал в воздухе.
     В другой раз Иван так ударил, что мяч ушел чуть ли не, за Тамбовку; и пока за ним бегали; Иван успел вернуться на место.
     Терешка, когда ему приходилось подавать мяч, теперь отступал подальше, даже если бил и не Иван.
     К обеду, раскрасневшиеся, веселой шумной толпой гости вошли в дом Родиона.
     – Что в этой книге, дядя Ваня? – спросила Дуня у Бердышова.
     – Стихи!
     – Видишь ты! О чем же?
     – Мне сказали: «Читай». Я купил книги, – говорил Иван. – Буду потеть вместо тайги… Городские любят, когда складно сложено. Кто влюбится, читает своей… Вот смотри, вырастешь, ищи себе грамотного…
     Он стал читать стихи ей и Татьяне. Стихи были про любовь и разлуку.
     Вечером в избе Родиона собрались соседи. Женщины – празднично разодетые, в белых кофтах с расшитыми рукавами. Худенькие, приодетые девчонки в сарафанах сидели на лавке.
     – Бабы наши ожили на Амуре и осипли на рыбалках, голосу ни у одной не стало, – говорил Родион.
     – А девки хорошо поют, – оказал Сильвестр. – Еще рыбу не ловят!
     – У нас невесты еще не выросли, – пояснял Родион. – Есть из новоселок, а наши еще маленькие, но поют хорошо.
     – Мы сами еще молодые! – подхватил Спирька.
     – А подрастут, можно сватать, – добавил Родион. – Находи нам женихов хороших. Только бы не бандистов. Ищи загодя!
     Грянула гармонь. Девчонки затянули песню.
     – Петровна, у тебя ладный голос, подтягивай!
     – Гуляй, кума!..
     – Девчонки еще молоденькие, а славно танцуют, – сказал Спиридон.
     – Подрастут – и можно сватать! – твердил Родион.
     В избу ввалились великаны братья Овчинниковы.
     – Ну че, гулеваним? Давай, давай, – бубнил Санька Овчинников.
     Заплясали бабы, замелькали платочки. Петровна проплыла по избе.
     Легкая и стройная, в белых рукавах и сарафане, в толстых чулках и ботинках, Дуня вышла на середину избы. Она подняла голову и, разводя руками, легко проплыла по избе.
     – Вот Ваньку выбери!
     Дуня повела плечами, улыбнулась.
     – Гляди – Дунька! Молоденькая, молоденькая, а какой змеей вильнула!
     – Парень, ожгла? Куда теперь денешься?
     – Эх, ма-а, забайкальские казаки! – пустился в пляс Бердышов.
     По тому, как ловко и с каким притопом Иван прошелся по кругу, видно было, что мужик он еще молодой и бравый. Он надулся, вытаращил глаза, лицо его побагровело.
     – Гляди, Ванька чего вытворяет!
     – Эй, бурхан пляшет!
     – Брюхан, истинно брюхан…
     Бердышов и Дуняша, взявшись за руки уж после того, как стихла музыка, отделали несколько коленцев, как бы не желая уступать друг другу конец танца.
     Иван вдруг схватился за голову и грузно пошатнулся на сторону. Дуня засмеялась.
     – Ты что?
     – Вы, дяденька, маленечко меня не придавили, – отстранясь, вымолвила она.
     Иван взял ее за руки и развел их, клонясь к ее шее.
     Дуняша вырвалась и отбежала.
     Иван, пошатываясь, отошел к столу.
     – Хоть бы и я тигру показывал? А что? – говорил Спирька.
     – Усов меньше стало. Кто-то повыдергал! – сердился Родион. – Куда тигра без усов!
     – Тебе бы бороду повыдергать! – пробасил Овчинников, желавший отвести от себя подозрения.
     – Хотя бы, – безразлично ответил Спиридон. – Что, без бороды не проживу?
     – Ты думаешь, эта тигра нам легко досталась?
     – Скорей всего, что китайцы выдернули, – сказал Сильвестр. – Мы только в шутку об этом говорили, но ничего не делали.
     – Какие шутки! – с досадой воскликнул Родион.
     – Вот Овчинников свидетель! – сказал Сильвестр.
     – Я ничего не знаю… Это, верно, китайцы!
     – Родион, встретишь Ваську Галдафу, повыдергай у него косу – это, наверно, он, – сказал Иван, пристально приглядываясь к Овчинникову, замечая его смущение.
     – Ну чего, весело у нас?
     – Как не весело! – засмеялся Иван. – И девчонки у вас славные. Я всем женихов найду. А одну, как подрастет, сам просватаю!
     – А ты не хотел на праздники оставаться, – хлопнул его Родион по спине.
     Шишкин за гульбой повеселел.
     Иван гулял во всех домах. Тамбовцы радушно принимали его. В деревне распустили слух, что Иван и Родион где-то добыли богатство.
     На прощание Шишкин крепко поцеловал. Ивана, просил приезжать еще.
     Голубые озера стояли на льду Амура, и похоже было, что уже нет пути. Иван ехал на риск.
     – Иван Карпыч, погоди, – окликнул его на дороге полупьяный Спирька.
     – Чего тебе?
     – Я тебя уважаю. Я все знаю и никому не скажу. Я сон видел, – таинственно заговорил мужик, – будто пошел я ловить калуг, а на прорубях заместо рыбы…
     На огороде ходили Спирькины жеребята. Молоденькая кобыленка подошла к перегородке и потянулась к Иванову жеребцу. Буланый задрожал и, раздувая ноздри, стал обнюхивать ее. Кобыленка жадно тянулась трепетными губами к его морде.
     – Смотри, кони милуются. Жеребенок, а покрыться хочет, – перебил Иван.
     – Это тебе мерещится все! Не покрыться, а жеребенок просто играет… Глупости все на уме…
     Иван проворно слез, вспугнул жеребенка, с жестокостью ударил жеребца кнутовищем по морде и опять лег в розвальни.
     – Ты шибко пьяный сегодня, – сказал Иван Спирьке. – Чего городишь – я не пойму. В другой раз потолкуем. Ну, будь здоров!
     – И тебе не хворать, – снял шапку Шишкин.
     Иван погнал коней.
     Едва поравнялся он со Спирькиной избой, как из ворот выбежала Дуня. Увидевши коней, она ахнула и замерла.
     – Ты чего, плясунья, ахнула?
     – Маленечко вам дорогу не перебежала.
     – Смотри, а то я бы тебя бичом, – проезжая, весело молвил Иван. «А ведь славная девчонка подрастает», – подумал он.
     Через два дня, где верхом, а где вброд, бросив по дороге розвальни и навьючив тюки на коней, Бердышов с трудом добирался к Уральскому.
     ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
     Федор решил, что сейчас самое время съездить к лавочникам и что они после драки с Егором станут покладистей. «Хоть с Егоровых кулаков разжиться».
     В Бельго он заехал к Удоге, но того дома не оказалось. Айога ушла утром в дальние фанзы, а старик был на охоте. Соседи его не выражали гостеприимства и почему-то враждебно смотрели на Федора. «Узнали теперь все, твари, про мылкинскую ловушку!» – подумал он.
     Не хотелось Федору сразу заезжать к торговцам, но деваться было некуда. Чтобы дело повести как полагается, в лавку следовало бы зайти невзначай, даже будто нехотя.
     Удрученный, тихо ехал Федор по деревне по направлению к лавке. Вдруг из какой-то фанзы вышел высокий молодой гольд с непокрытой, наполовину выбритой головой и, покачиваясь, пошел ему наперерез.
     – Здрасту! – застенчиво улыбаясь, молвил он.
     – Здравствуй! Ты какой здоровый детина, а какой стеснительный! Тебе если чего надо, так говори смелей.
     – Меня знаес?
     – Конечно, знаю! Апчих, что ли, тебя зовут?
     – Уй-уй-уй, – удивился гольд. – Как знаю? Моя Гапчи… Уй! Черт тебе знает, как тебе помню все… Уй-уй-уй!.. – радостно засмеялся он тоненьким голоском. – Ты у Удоги гостил, тот раз приходил?
     – Гостил.
     – Моя тятька Хогота знаешь? Который медведя показывал…
     – Знаю, знаю.
     – Потом ты как раз был, на охоту ходил с Савоськой в компании…
     – Ходил и на охоту.
     – Ну, конесно, мы знакомы. Здрасту, – протянул Гапчи руку. – Нам пойдем?
     – Зачем?
     – Гости нам пойдем. У нас водка есть… Мясо тоже. Вон тот наш дом, там моя отец, моя баба есть.
     Федор завернул к фанзе. Выпить водки, хорошенько поесть, завести знакомство с гольдом – все это было кстати. Федор вспомнил, что вражда между Мылками и Бельго шла из-за жены Гапчи, украденной им у соседей. Барабанов желал узнать все подробности.
     Хогота, отец Гапчи, седоусый, приземистый, с красными, воспаленными глазами, радушно встретил Федора. По-русски он разговаривал лучше сына.
     – Ну, как живете? Как с лавочниками обошлось дело? – спрашивал Федор.
     – Ладно обошлось, помирились… Конесно, еще заботу имеем.
     – Слышь, а где же Григорий?
     – Тадяна, Тадяна!.. – крикнул Гапчи.
     Вошла толстая молодая гольдка, с лицом белым и румяным, как у русской купчихи. Она стала подавать кушанья.
     – Моя баба! – с восторгом воскликнул Гапчи. – Че тебе, нравил такой баба? Ей морда белый-белый… Правда? Че сказес?
     Гапчи заговорил с гольдкой по-своему. Тадяна остановилась на свету и с лаской смотрела на мужа своими черными, чуть навыкате, маслянистыми глазами.
     – Ну как? – снова обратился молодой гольд к Федору.
     – Чего же! Славная…
     – Моя шибко нравил, – Гапчи радовался, как ребенок, глядя на жену. – Такой другой нету, ага?
     – Ты давно женился? – спросил Федор, делая вид, что не знает про вражду двух стойбищ.
     – Ой, Федор! – вздохнул старик. – Он ее как брал-то! Увозом женил, таскал…
     Хогота стал жаловаться на сына.
     – А моя охота нынче хорошо ходил, – перебил Гапчи. Он стал приносить шкуры лис, выдр, рысей, соболей.
     Гапчи старался показать, что счастлив; он хвастался всем, что имел: женой, добычей, оружием. Потом стал приводить охотничьих собак. Он, должно быть, радовал всем этим и самого себя.
     Когда хвастаться стало нечем, Гапчи сник и повесил голову.
     – А я бы на твоем месте не стал мириться. Ну их к чертям! – говорил Барабанов. – Мне, знаешь, эти мылкинские не нравятся.
     – Нельзя, Федор, надо. Такой у нас закон.
     Гапчи встрепенулся. Он поднялся, ушел в угол, сел там подле жены и обнял ее. Супруги о чем-то заговорили.
     – За нее почему бы и не дать выкупа, кабы люди-то хорошие были. Баба славная. Опять же у вас закон.
     – Не знаю, что будем делать, если много запросят, – задумчиво говорил Хогота.
     – Моя баба всем нравил. Только отец че-то сам не знает – нравил ему моя баба, нет ли! – вдруг с раздражением заговорил сын.
     Федор стал догадываться, почему его позвали. Несмотря на достаток и на любовь Гапчи и Тадяны, в этом доме не было покоя. Федору казалось, что невестка не принесла счастья этому дому. По словам старика Хоготы, едва они приехали, как тотчас же на нее обратили внимание лавочники и зачастили в дом. А прежде они никогда не бывали тут. А сын Гапчи – слабый человек. Его стали спаивать, угощать, звать к себе. Хогота понимал, к чему идет дело. Сын радовался, что у него жена красивая, но что в этом было толку, когда лавочники вились около нее, готовы были погубить всю семью. Не на счастье весельчак Гапчи увез ее от старика. А тут еще и нет замирения и мылкинские грозят местью.
     – К чертям всех! Никому ничего не давай! – сказал Федор.
     – Они тогда убьют кого-нибудь.
     – Пусть только попробуют!.. А если их к становому, знаешь, можно такое им присобачить – сразу охота пропадет. У нас по-русски, без разговоров…
     Федор не утешил гольда. Не того Хогота ждал от гостя.
     – Ну, а что нового, у вас? – оживился Барабанов, подумавши, что все эти гольдские дела – пустяки, а что ему еще предстоит заехать в лавку. – Как Кальдука-то? Вот старичишка!
     – Кальдука женихов ищет, девок хочет продавать, бедным быть не хочет.
     – Вишь ты! И ту продавать, что у Ваньки?
     – И ту бы, конечно, отдал, да жениха нету.
     – Ну вот, значит, теперь у вас все ладно. С охоты пришли, с китайцами замирились. Теперь только Мылки…
     – Баба, конечно, хорошая, – снова заговорил про свое старик, – только сын сильно беспокоится, когда в тайге бывает. С охоты домой спешит.

/ Полные произведения / Задорнов Н.П. / Амур-батюшка