Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Хемингуэй Э. / Прощай, оружие!
Прощай, оружие! [13/17]
- Вы там можете перейти на тирольский фальцет.
- И перейду, дорогой мой. Хотя ведь я умею петь. В этом-то и странность.
- Головой ручаюсь, что вы умеете петь.
Он откинулся назад и закурил еще сигарету.
- Головой лучше не ручайтесь. Хотя все-таки я умею петь. Это очень забавно, но я умею петь. Я люблю петь. Послушайте. - Он зарычал из "Африканки"; шея его напружилась, жилы вздулись. - Я умею петь, - сказал он. - А там как им угодно.
Я посмотрел в окно.
- Я пойду отпущу экипаж.
- Возвращайтесь скорее, дорогой мой, и сядем завтракать.
Он встал с постели, выпрямился, глубоко вдохнул воздух и начал делать гимнастические упражнения. Я сошел вниз и расплатился с кучером. Глава тридцать четвертая
В штатском я чувствовал себя как на маскараде. Я очень долго носил военную форму, и мне теперь не хватало ощущения подтянутости в одежде. Брюки словно болтались. Я взял в Милане билет до Стрезы. Я купил себе новую шляпу. Шляпу Сима я не мог надеть, но костюм был очень хороший. От него пахло табаком, и когда я сидел в купе и смотрел в окно, у меня было такое чувство, что моя новая шляпа очень новая, а костюм очень старый. Настроение у меня было тоскливое, как мокрый ломбардский ландшафт за окном. В купе сидели какие-то летчики, которые оценили меня не слишком высоко. Они избегали смотреть на меня и подчеркивали свое презрение к штатскому моего возраста. Я не чувствовал себя оскорбленным. В прежнее время я бы оскорбил их и затеял драку. Они сошли в Галларате, и я был рад, что остался один. У меня была газета, но я не читал ее, потому что не хотел читать о войне. Я решил забыть про войну. Я заключил сепаратный мир. Я чувствовал себя отчаянно одиноким и был рад, когда поезд прибыл в Отрезу.
На вокзале я ожидал увидеть комиссионеров из отелей, но ни одного не было. Сезон уже давно окончился, и поезд никто не встречал. Я вышел из вагона со своим чемоданом, - это был чемодан Сима, очень легкий, потому что в нем не было ничего, кроме двух сорочек, - и постоял на перроне под дождем, пока поезд не тронулся. Я спросил у одного из вокзальных служащих, не знает ли он, какие отели еще открыты. "Гранд-отель" был открыт, и "Дез'иль-Борроме", и несколько маленьких отелей, которые не закрывались круглый год. Я пошел под дождем к "Дез'иль-Борроме", с чемоданом в руке. Я увидел проезжавший по улице экипаж и сделал знак кучеру. Лучше было приехать в экипаже. Мы подкатили к подъезду большого отеля, и портье вышел навстречу с зонтиком и был очень вежлив.
Я выбрал хороший номер. Он был большой и светлый, с видом на озеро. Над озером низко нависли тучи, но я знал, что при солнечном свете оно очень красиво. Я оказал, что ожидаю свою жену. В номере стояла большая двуспальная кровать, letto matrimoniale (1), с атласным одеялом. Это был очень шикарный отель. Я прошел по длинному коридору и потом по широкой лестнице спустился в бар. Бармен был мой старый знакомый, и я сидел на высоком табурете и ел соленый миндаль и хрустящий картофель. Мартини был холодный и чистый на вкус.
- Что вы здесь делаете, in borghese? (2) - спросил бармен, смешивая мне второй мартини.
- Я в отпуску. Получил отпуск для поправления здоровья.
- Здесь сейчас пусто. Не знаю, почему не закрывают отель.
- Как ваша рыбная ловля?
---------------------------------------
(1) Супружеское ложе (итал.).
(2) В штатском (итал.).
- Я поймал несколько великолепных форелей. В это время года часто попадаются великолепные форели.
- Вы получили табак, который я вам послал?
- Да. А вы не получили моей открытки?
Я засмеялся. Мне не удалось достать ему этот табак. Речь шла об американском трубочном табаке, но мои родные перестали посылать его, или его где-нибудь задерживали. Во всяком случае, я его больше не получал.
- Я вам достану где-нибудь, - сказал я. - Скажите, вы не встречали в городе двух молодых англичанок? Они приехали позавчера.
- У нас в отеле таких нет.
- Они сестры из военного госпиталя.
- Двух сестер милосердия я видел. Погодите минуту, я узнаю, где они остановились.
- Одна из них - моя жена. Я приехал сюда, чтобы встретиться с ней.
- А другая - моя жена.
- Я не шучу.
- Простите за глупую шутку, - сказал он. - Я не понял.
Он вышел и довольно долго не возвращался. Я ел маслины, соленый миндаль и хрустящий картофель и в зеркале позади стойки видел себя в штатском. Наконец бармен вернулся.
- Они в маленьком отеле возле вокзала, - сказал он.
- А что, сандвичи у вас есть?
- Я сейчас позвоню. Тут, видите ли, ничего нет, потому что нет народу.
- У вас совсем пусто?
- Ну, кое-кто есть, конечно.
Принесли сандвичи, и я съел три штуки и выпил еще мартини. Никогда я не пил ничего холоднее и чище. Вкус мартини вернул мне самочувствие цивилизованного человека. Я слишком долго питался красным вином, хлебом, сыром, скверным кофе и граппой. Я сидел на высоком табурете в приятном окружении красного дерева, бронзы и зеркал и ни о чем не думал. Бармен задал мне какой-то вопрос.
- Не надо говорить о войне, - сказал я.
Война была где-то очень далеко. Может быть, никакой войны и не было. Здесь не было войны. Я вдруг понял, что для меня она кончилась. Но у меня не было чувства, что она действительно кончилась. У меня было такое чувство, как у школьника, который сбежал с уроков и думает о том, что сейчас происходит в школе.
Кэтрин и Эллен Фергюсон обедали, когда я пришел к ним в отель. Еще из коридора я увидел их за столом. Кэтрин сидела почти спиной ко мне, и я видел узел ее волос и часть щеки и ее чудесную шею и плечи. Фергюсон что-то рассказывала. Она замолчала, когда я вошел.
- Господи! - сказала она.
- Здравствуйте! - сказал я.
- Как, это вы? - сказала Кэтрин. Ее лицо просветлело. Казалось, она слишком счастлива, чтобы поверить. Я поцеловал ее. Кэтрин покраснела, и я сел за их стол.
- Вот так история! - сказала Фергюсон. - Что вы тут делаете? Вы обедали?
- Нет.
Вошла девушка, подававшая к столу, и я сказал ей принести для меня прибор. Кэтрин все время смотрела на меня счастливыми глазами.
- По какому это вы случаю в муфти? (1) - спросила Фергюсон.
- Я попал в Кабинет.
- Вы попали в какую-нибудь скверную историю.
- Развеселитесь, Ферджи. Развеселитесь немножко.
- Не очень-то весело глядеть на вас. Я знаю, в какую историю вы впутали эту девушку. Вы для меня вовсе не веселое зрелище.
Кэтрин улыбнулась мне и тронула меня ногой под столом.
- Никто меня ни в какую историю не впутывал, Ферджи. Я сама впуталась.
---------------------------------------
(1) Муфти - домашнее платье, которое носят должностные лица вне службы (ост.-инд.).
- Я его терпеть не могу, - сказала Фергюсон. - Он только погубил вас своими коварными итальянскими штучками. Американцы еще хуже итальянцев.
- Зато шотландцы - нравственный народ, - сказала Кэтрин.
- Я вовсе не об этом говорю. Я говорю об его итальянском коварстве.
- Разве я коварный, Ферджи?
- Да. Вы хуже чем коварный. Вы настоящая змея. Змея в итальянском мундире и плаще.
- Я уже снял итальянский мундир.
- Это только лишнее доказательство вашего коварства. Все лето вы играли в любовь и сделали девушке ребенка, а теперь, вероятно, намерены улизнуть.
Я улыбнулся Кэтрин, и она улыбнулась мне.
- Мы оба намерены улизнуть, - сказала она.
- Вы друг друга стоите, - сказала Ферджи. - Мне стыдно за вас, Кэтрин Баркли. У вас нет ни стыда, ни чести, и вы так же коварны, как он.
- Не надо, Ферджи, - сказала Кэтрин и потрепала ее по руке. - Не ругайте меня. Вы же знаете, что мы любим друг друга.
- Уберите руку, - сказала Фергюсон. Ее лицо было красно. - Если б вы не потеряли стыд, было бы другое дело. Но вы беременны бог знает на каком месяце и думаете, что это все шутки, и вся расплываетесь в улыбках оттого, что ваш соблазнитель вернулся. У вас нет ни стыда, ни совести.
Она заплакала. Кэтрин подошла и обняла ее одной рукой. Когда она встала, утешая Фергюсон, я не заметил никакой перемены в ее фигуре.
- Мне все равно, - всхлипывала Фергюсон. - Только это все ужасно.
- Ну, ну, Ферджи, - утешала ее Кэтрин. - Я буду стыдиться. Не плачьте, Ферджи. Не плачьте, добрая моя Ферджи.
- Я не плачу, - всхлипывала Фергюсон. - Я не плачу. Только вот как вспомню, что с вами случилось. - Она посмотрела на меня. - Я вас ненавижу, - сказала она. - Она не может помешать мне ненавидеть вас. Вы гнусный коварный американский итальянец. - Ее нос и глаза покраснели от слез.
Кэтрин улыбнулась мне.
- Не смейте улыбаться ему, когда вы меня обнимаете.
- Вы неблагоразумны, Ферджи.
- Я сама знаю, - всхлипывала Ферджи. - Не обращайте на меня внимания. Я так взволнована. Я неблагоразумна. Я сама знаю. Я хочу, чтобы вы оба были счастливы.
- Мы и так счастливы, - сказала Кэтрин. - Вы моя хорошая Ферджи.
Фергюсон снова заплакала. - Я не хочу, чтобы вы были счастливы так, как сейчас. Почему вы не женитесь? Да он не женат ли, чего доброго?
- Нет, - сказал я. Кэтрин смеялась.
- Ничего нет смешного, - сказала Фергюсон. Так очень часто бывает.
- Мы поженимся, Ферджи, - сказала Кэтрин, чтоб доставить вам удовольствие.
- Не для моего удовольствия. Вы сами должны были подумать об этом.
- Мы были очень заняты.
- Да. Я знаю. Заняты тем, что делали ребят.
Я думал, что она опять начнет плакать, но она вместо того вдруг разобиделась.
- Теперь вы, конечно, уйдете с ним?
- Да, - сказала Кэтрин. - Если он захочет.
- А как же я?
- Вы боитесь остаться здесь одна?
- Да, боюсь.
- Тогда я останусь с вами.
- Нет, уходите с ним. Уходите с ним сейчас же. Не желаю я вас больше видеть.
- Вот только пообедаем.
- Нет, уходите сейчас же.
- Ферджи, будьте благоразумны.
- Сейчас же убирайтесь отсюда, вам говорят.
Уходите оба.
- Ну, пойдем, - сказал я. Мне надоела Ферджи.
- Конечно, вы рады уйти. Даже обедать я теперь должна в одиночестве. Я так давно мечтала попасть на итальянские озера, и вот что вышло. О! О! - Она всхлипнула, потом посмотрела на Кэтрин и поперхнулась.
- Мы останемся до конца обеда, - сказала Кэтрин. - И я не оставлю вас одну, если вы хотите, чтоб я была с вами. Я не оставлю вас одну, Ферджи.
- Нет. Нет. Я хочу, чтоб вы ушли. Я хочу, чтоб вы ушли. - Она вытерла глаза. - Я ужасно неблагоразумна. Пожалуйста, не обращайте на меня внимания.
Девушку, которая подавала к столу, очень взволновали все эти слезы. Теперь, принеся следующее блюдо, она явно испытала облегчение, видя, что все уладилось.
Ночь в отеле, в нашей комнате, где за дверью длинный пустой коридор и наши башмаки у двери, и толстый ковер на полу комнаты, и дождь за окном, а в комнате светло, и радостно, и уютно, а потом темнота, и радость тонких простынь и удобной постели, и чувство, что ты вернулся, домой, что ты не один, и ночью, когда проснешься, другой по-прежнему здесь и не исчез никуда, - все остальное больше не существовало. Утомившись, мы засыпали, и когда просыпались, то просыпались оба, и одиночества не возникало. Порой мужчине хочется побыть одному и женщине тоже хочется побыть одной, и каждому обидно чувствовать это в другом, если они любят друг друга. Но у нас этого никогда не случалось. Мы умели чувствовать, что мы одни, когда были вместе, одни среди всех остальных. Так со мной было в первый раз. Я знал многих женщин, но всегда оставался одиноким, бывая с ними, а это - худшее одиночество. Но тут мы никогда не ощущали одиночества и никогда не ощущали страха, когда были вместе. Я знаю, что ночью не то же, что днем, что все по-другому, что днем нельзя объяснить ночное, потому что оно тогда не существует, и если человек уже почувствовал себя одиноким, то ночью одиночество особенно страшно. Но с Кэтрин ночь почти ничем не отличалась от дня, разве что ночью было еще лучше. Когда люди столько мужества приносят в этот мир, мир должен убить их, чтобы сломить, и поэтому он их и убивает. Мир ломает каждого, и многие потом только крепче на изломе. Но тех, кто не хочет сломиться, он убивает. Он убивает самых добрых, и самых нежных, и самых храбрых без разбора. А если ты ни то, ни другое, ни третье, можешь быть уверен, что и тебя убьют, только без особой спешки.
Я помню пробуждение утром. Кэтрин еще спала, и солнечный свет проникал в окно. Дождя уже не было, и я встал с постели и подошел к окну. Внизу тянулись сады, голые теперь, но прекрасные в своей правильности, дорожки, усыпанные гравием, деревья, каменный парапет у озера и озеро в солнечном свете, а за ним горы. Я стоял и смотрел в окно, и когда я обернулся, то увидел, что Кэтрин проснулась и глядит на меня.
- Ты уже встал, милый? - сказала она. - Какой чудесный день!
- Как ты себя чувствуешь?
- Чудесно. Как хорошо было ночью.
- Хочешь есть?
Она хотела есть. Я тоже хотел, и мы поели в кровати, при ноябрьском солнце, светившем в окно, поставив поднос с тарелками к себе на колени.
- А ты не хочешь прочесть газету? Ты всегда читал газету в госпитале.
- Нет, - сказал я. - Теперь я не хочу.
- Так скверно было, что ты не хочешь даже читать об этом?
- Я не хочу читать об этом.
- Как жаль, что я не была с тобой, я бы, тоже все это знала.
- Я расскажу тебе, если когда-нибудь это уляжется у меня в голове.
- А тебя не арестуют, если встретят не в военной форме?
- Меня, вероятно, расстреляют.
- Тогда мы не должны здесь оставаться. Мы уедем за границу.
- Я уже об этом подумывал.
- Мы уедем. Милый, ты не должен рисковать зря. Скажи мне, как ты попал из Местре в Милан?
- Я приехал поездом. Я тогда еще был в военной форме.
- А это не было опасно?
- Не очень. У меня был старый литер. В Местре я исправил на лези число.
- Милый, тебя тут каждую минуту могут арестовать. Я не хочу. Как можно делать такие глупости. Что будет с нами, если тебя заберут?
- Не будем думать об этом. Я устал думать об этою.
- Что ты сделаешь, если придут тебя арестовать?
- Буду стрелять.
- Вот видишь, какой ты глупый. Я тебя не выпущу из отеля, пока мы не уедем отсюда.
- Куда нам ехать?
- Пожалуйста, не будь таким, милый. Поедем туда, куда ты захочешь. Но только придумай такое место, чтоб можно было ехать сейчас же.
- В том конце озера - Швейцария, можно поехать туда.
- Вот и чудесно.
Снова собрались тучи, и озеро потемнело.
- Если б не нужно было всегда жить преступником, - сказал я.
- Милый, не будь таким. Давно ли ты живешь преступником? И мы не будем жить преступниками. У нас будет чудесная жизнь.
- Я чувствую себя преступником. Я дезертировал из армии.
- Милый, ну пожалуйста, будь благоразумен. Ты вовсе не дезертировал из армии. Это ведь только итальянская армия.
Я засмеялся.
- Ты умница. Полежим еще немного. Когда я в постели, все замечательно.
Немного погодя Кэтрин сказала:
- Ты уже не чувствуешь себя преступником, правда?
- Нет, - сказал я. - Когда я с тобой, - нет.
- Ты очень глупый мальчишка, - сказала она. - Но я не дам тебе распускаться. Подумай, милый, как хорошо, что меня не тошнит по утрам.
- Великолепно.
- Ты даже не ценишь, какая у тебя чудесная жена. Но мне все равно. Я тебя увезу куда-нибудь, где тебя не могут арестовать, и мы будем чудесно жить.
- Едем сейчас же.
- Непременно, милый. Когда хочешь и куда хочешь.
- Давай не будем ни о чем думать.
- Давай.
Глава тридцать пятая
Кэтрин пошла берегом к маленькому отелю проведать Фергюсон, а я сидел в баре и читал газеты. В баре были удобные кожаные кресла, и я сидел в одном из них и читал, пока не пришел бармен. Армия не остановилась на Тальяменто. Она отступила дальше, к Пьяве. Я помнил Пьяве. Железная дорога пересекала ее близ Сан-Дона, по пути к фронту. Река в этом месте была глубокая и медленная и совсем узкая. Ниже по течению были болотные топи и каналы. Было несколько красивых вилл. Однажды до войны, направляясь в Кортина-д'Ампеццо, я несколько часов ехал горной дорогой над Пьяве. Сверху она была похожа на богатый форелью ручей с узкими отмелями и заводями под тенью екал. У Кадоре дорога сворачивала в сторону. Я думал о том, что армии не легко будет спуститься оттуда. Вошел бармен.
- Граф Греффи спрашивал о вас, - сказал он.
- Кто?
- Граф Греффи. Помните, тот старик, который был здесь, когда вы приезжали прошлый раз.
- Он здесь?
- Да, он здесь с племянницей. Я сказал ему, что вы приехали. Он хочет сыграть с вами на бильярде.
- Где он?
- Пошел погулять.
- Как он?
- Все молодеет. Вчера перед обедом он выпил три коктейля с шампанским.
- Как его успехи на бильярде?
- Хороши. Он меня бьет. Когда я ему сказал, что вы здесь, он очень обрадовался. Ему не с кем играть.
Графу Греффи было девяносто четыре года. Он был современником Меттерниха, этот старик с седой головой и седыми усами и превосходными манерами. Он побывал и на австрийской и на итальянской дипломатической службе, и день его рождения был событием в светской жизни Милана. Он собирался дожить до ста лет и играл на бильярде с уверенной свободой, неожиданной в этом сухоньком девяносточетырехлетнем теле. Я встретился с ним, приехав как-то в Стрезу после конца сезона, и мы пили шампанское во время игры на бильярде. Я нашел, что это великолепный обычай, и он дал мне пятнадцать очков форы и обыграл меня.
- Почему вы не сказали мне, что он здесь?
- Я забыл.
- Кто здесь есть еще?
- Других вы не знаете. Во всем отеле только шесть человек.
- Чем вы сейчас заняты?
- Ничем.
- Поедем ловить рыбу.
- На часок, пожалуй, можно.
- Поедем. Берите дорожку.
Бармен надел пальто, и мы отправились. Мы спустились к берегу и взяли лодку, и я греб, а бармен сидел на корме и держал дорожку, какой ловят озерную форель, со спиннером и тяжелым грузилом на конце. Мы ехали вдоль берега, бармен держал лесу в руках и время от времени дергал ее. С озера Отреза выглядела очень пустынной. Видны были длинные ряды голых деревьев, большие отели и заколоченные виллы. Я повернул к Изола-Велла и повел лодку вдоль самого берега, где сразу глубоко и видно, как стена скал отвесно уходит в прозрачную воду, а потом отъехал и свернул к рыбачьему острову. Солнце зашло за тучи, и вода была темная и гладкая и очень холодная. У нас ни разу не клюнуло, хотя несколько раз мы видели на воде круги от подплывающей рыбы.
Я выгреб к рыбачьему острову, где стояли вытащенные на берег лодки и люди чинили сети.
- Пойдем выпьем чего-нибудь?
- Пойдем.
Я подогнал лодку к каменному причалу, и бармен втянул лесу, свернул ее на дне лодки и зацепил спиннер за край борта. Я вылез и привязал лодку. Мы вошли в маленькое кафе, сели за деревянный столик и заказали вермуту.
- Устали грести?
- Нет.
- Обратно грести буду я, - сказал он.
- Я люблю грести.
- Может быть, если вы возьмете удочку, счастье переменится.
- Хорошо.
- Скажите, как дела на войне?
- Отвратительно.
- Я не должен идти. Я слишком стар, как граф Греффи.
- Может быть, вам еще придется пойти.
- В будущем году мой разряд призывают. Но я не пойду.
- Что же вы будете делать?
- Уеду за границу. Я не хочу идти на войну. Я уже был на войне раз, в Абиссинии. Хватит. Зачем вы пошли?
- Не знаю. По глупости.
- Еще вермуту?
- Давайте.
На обратном пути греб бармен. Мы проехали озером за Стрезу и потом назад, все время в виду берега. Держа тугую лесу и чувствуя слабое биение вращающегося спиннера, я глядел на темную ноябрьскую воду озера и пустынный берег. Бармен греб длинными взмахами, и когда лодку выносило вперед, леса дрожала. Один раз у меня клюнуло: леса вдруг натянулась и дернулась назад, я стал тащить и почувствовал живую тяжесть форели, и потом леса задрожала снова. Форель сорвалась.
- Тяжелая была?
- Да, довольно тяжелая.
- Раз я тут ездил один и держал лесу в зубах, так одна дернула, чуть всю челюсть у меня не вырвала.
- Лучше всего привязывать к ноге, - сказал я. - Тогда и лесу чувствуешь, и зубы останутся-целы.
Я опустил руку в воду. Она была очень холодная. Мы были теперь почти напротив отеля.
- Мне пора, - сказал бармен, - я должен поспеть к одиннадцати часам. L'heure du cocktail (1).
- Хорошо.
Я втащил лесу и навернул ее на палочку с зарубками на обоих концах. Бармен поставил лодку в маленькую нишу каменной стены и прикрепил ее цепью с замком.
- Когда захотите покататься, - сказал он, - я дам вам ключ.
- Спасибо.
Мы поднялись к отелю и вошли в бар. Мне не хотелось больше пить так рано, и я поднялся в нашу комнату. Горничная только что кончила убирать, и Кэтрин еще не вернулась. Я лег на постель и старался не думать.
Когда Кэтрин вернулась, все опять стало хорошо. Фергюсон внизу, сказала она. Она будет завтракать с нами.
- Я знала, что ты ничего не будешь иметь против, - сказала Кэтрин.
- Ничего, - сказал я.
- Что с тобой, милый?
- Не знаю.
- Я знаю. Тебе нечего делать. У тебя есть только я, а я ушла.
- Ты права.
- Прости меня, милый. Я знаю, это, наверно, ужасное чувство, когда вдруг совсем ничего не остается.
- У меня всегда жизнь была такой наполненной, - сказал я. - Теперь, если только тебя нет со мной, все пусто.
- Но я ведь буду с тобой. Я уходила только на два часа. Ты не можешь придумать, себе какое-нибудь занятие?
- Я ездил с барменом ловить рыбу.
- Хорошо было?
- Да.
- Не думай обо мне, когда меня нет.
---------------------------------------
(1) Час коктейлей (франц.).
- Так я всегда старался на фронте. Но там мне было что делать.
- Отелло в отставке, - поддразнила она.
- Отелло был негр, - сказал я. - А кроме того, я не ревнив. Я просто так люблю тебя, что для меня больше ничего не существует.
- А теперь будь паинькой и будь любезен с Фергюсон.
- Я всегда любезен с Фергюсон, пока она не начинает меня клясть.
- Будь любезен с ней. Подумай, ведь у нас есть так много, а у нее ничего нет.
- Не думаю, чтобы ей хотелось того, что есть у нас.
- Ничего ты не знаешь, милый, а еще умница.
- Я буду любезен с ней.
- Я в этом не сомневаюсь. Ты у меня хороший.
- Но она потом не останется?
- Нет. Я ее сплавлю.
- И мы вернемся сюда?
- Конечно. А как же иначе?
Мы спустились вниз, позавтракать с Фергюсон. На нее сильное впечатление произвел отель и великолепие ресторана. Мы хорошо позавтракали и выпили две бутылки капри. В ресторан вошел граф Греффи и поклонился нам. С ним была его племянница, которая немного напоминала мою бабушку. Я рассказал о нем Кэтрин и Фергюсон, и на Фергюсон мой рассказ произвел сильное впечатление. Отель был очень большой, и пышный, и пустой, но еда была вкусная, вино очень приятное, и в конце концов от вина всем стало очень хорошо. Кэтрин чувствовала себя как нельзя лучше. Она была счастлива. Фергюсон совсем развеселилась. Мне самому было очень хорошо. После завтрака Фергюсон вернулась в свой отель. Она хочет немного полежать после завтрака, сказала она.
К концу дня кто-то постучался к нам в дверь.
- Кто там?
- Граф Греффи спрашивает, не сыграете ли вы с ним на бильярде.
Я посмотрел на часы; я их снял, и они лежали под подушкой.
- Это нужно, милый? - шепнула Кэтрин.
- Пожалуй, придется пойти. - Часы показывали четверть пятого. Я сказал громко: - Передайте графу Греффи, что я буду в бильярдной в пять часов.
Без четверти пять я поцеловал на прощанье Кэтрин и пошел в ванную одеваться. Когда я завязывал галстук и смотрелся в зеркало, мне странно было видеть себя в штатском. Я подумал, что нужно будет купить еще сорочек и носков.
- Ты надолго уходишь? - спросила Кэтрин. Она была очень красива в постели. - Дай мне, пожалуйста, щетку.
Я смотрел, как она расчесывала волосы, наклонив голову так, чтобы вся масса волос свесилась на одну сторону. За окном уже было темно, и свет лампы над изголовьем постели ложился на ее волосы, и шею, и плечи. Я подошел и поцеловал ее, отведя ее руку со щеткой, и ее голова откинулась на подушку. Я поцеловал ее шею и плечи. У меня кружилась голова, так сильно я ее любил.
- Я не хочу уходить.
- И я не хочу, чтоб ты уходил.
- Ну, так я не пойду.
- Нет. Иди. Это ведь ненадолго, а потом ты вернешься.
- Мы пообедаем здесь, наверху.
- Иди и скорее возвращайся.
Я застал графа Греффи в бильярдной. Он упражнялся в различных ударах и казался очень хрупким в свете лампы, спускавшейся над бильярдом. На ломберном столике немного поодаль, в тени, стояло серебряное ведерко со льдом, откуда торчали горлышки и пробки двух бутылок шампанского. Граф Греффи выпрямился, когда я вошел в бильярдную, и пошел мне навстречу. Он протянул мне руку.
- Я очень рад видеть вас здесь. Вы так добры, что согласились прийти поиграть со мной.
- С вашей стороны очень любезно было меня пригласить.
- Как ваше здоровье? Я слыхал, вы были ранены на Изонцо. Надеюсь, вы теперь вполне оправились.
- Я совершенно здоров. Как ваше здоровье?
- О, я всегда здоров. Но я старею. Начинаю замечать признаки старости.
- Этому трудно поверить.
- Да. Вот вам пример. Мне теперь легче говорить по-итальянски, чем на другом языке. Я заставляю себя, но когда я устаю, мне все-таки легче говорить по-итальянски. Так что, по-видимому, я старею.
- Будем говорить по-итальянски. Я тоже немного устал.
- О, но ведь если вы устали, вам должно быть легче говорить по-английски.
- По-американски.
- Да. По-американски. Пожалуйста, говорите по-американски. Это такой очаровательный язык.
- Я почти не встречаюсь теперь с американцами.
- Вы, вероятно, очень скучаете без их общества. Всегда скучно без соотечественников, а в особенности без соотечественниц. Я это знаю по опыту. Что ж, сыграем, или вы слишком устали?
- Я не устал. Я сказал это так, в шутку. Какую вы мне дадите фору?
- Вы много играли это время?
- Совсем не играл.
- Вы играете очень хорошо. Десять очков?
- Вы мне льстите.
- Пятнадцать?
- Это было бы прекрасно, но вы меня все равно обыграете.
- Будем играть на деньги? Вы всегда предпочитали играть на деньги.
- Давайте.
- Отлично. Я даю вам восемнадцать очков, и мы играем по франку очко.
Он очень красиво разыграл партию, и, несмотря на фору, я только на четыре очка обогнал его к середине игры. Граф Греффи нажал кнопку звонка, вызывая бармена.
- Будьте добры откупорить одну бутылку, - сказал он. Затем мне: - По стакану для настроения.
Вино было холодное, как лед, и очень сухое и хорошее.
- Будем говорить по-итальянски. Вы не возражаете? Это теперь моя слабость.
Мы продолжали играть, потягивая вино между ударами, беседуя по-итальянски, но вообще разговаривали мало, сосредоточась на игре. Граф Греффи выбил сотое очко, а я, несмотря на фору, имел только девяносто четыре. Он улыбнулся и потрепал меня по плечу.
- Теперь мы разопьем вторую бутылку, и вы расскажете мне о войне. - Он ждал, когда я сяду.
- О чем-нибудь другом, - сказал я.
- Вы не хотите говорить об этом? Хорошо. Что вы читали за последнее время?
- Ничего, - сказал я. - Боюсь, что я очень отупел.
- Нет. Но читать вам нужно.
- Что написано за время войны?
- Есть "Le feu" (1) одного француза, Барбюса. Есть "Мистер Бритлинг видит все насквозь".
- Это неправда.
- Что неправда?
- Он не видит все насквозь. Эти книги были у нас в госпитале.
- Значит, вы кое-что читали?
- Да, но хорошего ничего.
- Мне кажется, что в "Мистере Бритлинге" очень хорошо показана душа английской буржуазии.
- Я не знаю, что такое душа.
- Бедняжка. Никто не знает, что такое душа. Вы - croyant? (2)
- Только ночью.
Граф Греффи улыбнулся и повертел стакан в пальцах.
- Я предполагал, что с возрастом стану набожнее, но почему-то этого не случилось, - сказал он. - Очень сожалею.
- Вы хотели бы жить после смерти? - сказал я и сейчас же спохватился, что глупо было упоминать о смерти. Но его не смутило это слово.
- Смотря как жить. Эта жизнь очень приятна. Я хотел бы жить вечно. - Он улыбнулся. - Мне это почти удалось.
Мы сидели в глубоких кожаных креслах, разделенные столиком с бокалами и шампанским в серебряном ведерке.
---------------------------------------
(1) Огонь (франц.).
(2) Верующий (франц.).
- Если вы доживете до моего возраста, многое вам будет казаться странным.
- Вы не похожи на старика.
- Тело стареет. Иногда мне кажется, что у меня палец может отломиться, как кончик мелка. А дух не стареет, и мудрости не прибавляется.
- Вы мудры.
- Нет, это великое заблуждение - о мудрости стариков. Старики не мудры. Они только осторожны.
- Быть может, это и есть мудрость.
- Это очень непривлекательная мудрость. Что вы цените выше всего?
- Любимую женщину.
- Вот и я также. Это не мудрость. Жизнь вы цените?
- Да.
- Я тоже. Потому что это все, что у меня есть. И еще дни рождения, - засмеялся он. - Видимо, вы более мудры, чем я. Вы не празднуете день своего рождения.
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
/ Полные произведения / Хемингуэй Э. / Прощай, оружие!
|
Смотрите также по
произведению "Прощай, оружие!":
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
