Войти... Регистрация
Поиск Расширенный поиск



Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Некрасов В.П. / В окопах Сталинграда

В окопах Сталинграда [17/19]

  Скачать полное произведение

    Я козыряю.
     - Можешь идти.
     Я ухожу.
     Превратить танк в огневую точку, в дог. Но для этого его надо сначала захватить. А как? Рыть траншею? От наших окопов до него метров... Пять от окопов до минного поля, десять само минное поле, да за ним еще метров двадцать. Всего, значит, тридцать пять. А до немцев шестьдесят, от силы - семьдесят. Как раз посередине. Как бы немцам не пришла в голову та же самая мысль - сделать из танка дот. Из-под него они смогут и в лоб и вдоль всей нашей передовой стрелять... Рыть траншею - единственный выход, открыто, в лоб, не возьмешь. Тридцать пять метров... При наших лопатах и замерзшем уже грунте не меньше тридцати пяти часов. Три ночи... Паршиво...
     Ширяев сидит в блиндаже - насупленный, расстегнутый, перевязанная рука на столе.
     - Можешь поздравить.
     - С чем?
     - Фрицы в танк забрались.
     - В какой?
     - В семерку.
     - Успели, черт...
     - Час тому назад. Перешли в контратаку и забрались.
     - А мы?
     - Что мы? Ни одного бронебойного и зажигательного. Как горох отскакивают.
     - Фу-ты, черт... А комдив приказал захватить его. В дот превратить... И тот вытащить...
     - В том три трака перебито...
     - До ночи ни черта не сделаем...
     - Ни черта... Танкисты ругаются на чем свет стоит.
     - Ну и пусть ругаются... А ночью мы с Гаркушей расчистим поле одиннадцать-бис, пусть меняют траки и вытягивают свой танк.
     - А дальше что? Как эту чертову семерку захватишь?
     - Рыть ход. Другого выхода нет.
     - М-да...- Ширяев почесал нос.- Ладно, посмотрим. Сначала надо этот вытащить.
     Ни один день в моей жизни не тянется так долго, как этот. Не знаю, куда себя приткнуть. Слоняюсь по передовой. Искурил трехдневную норму табака.
     Немцы сидят в танке, пытаются повернуть пушки в нашу сторону, но башню заело, и у них ничего не получается. К вечеру устанавливают под ним пулемет и без устали начинают сечь по нашему танку.
     Наконец наступает долгожданная ночь. Лихорадочно с Гаркушей снимаем мины с 11-бис, танкисты меняют траки - повезло еще, что повреждены они с нашей стороны,- и до восхода луны танк своим ходом возвращается в наше расположение. Это уже успех. Большой успех... Теперь надо приниматься за другой, за эту чертову семерку. 2
     В прошлую империалистическую войну,- я где-то об этом читал,- в сводках воюющих держав долгое время фигурировал "домик паромщика" - жалкое строеньице где-то на берегу Марны или Соммы, ставшее объектом ожесточенной борьбы. В сводках Информбюро наш танк не упоминается, в сообщениях главной квартиры фюрера, по-видимому, тоже нет. Но у нас в полку в течение добрых двух недель он спрягается и склоняется на все лады, фигурирует во всех донесениях, в виде черного, жирного ромба красуется на всех схемах и планах, торчит болезненной занозой на стыке первого и второго батальонов, многим, в том числе и мне, не дает спать и черт его знает сколько раз снится, хотя вообще сны на фронте - явление редкое.
     Трудно сказать, скольких человеческих жизней он нам стоил, сколько снарядов и мин всех калибров и сортов было выпущено по нему с нашей стороны. В радиусе двадцати метров вокруг него земля буквально вспахана. Как-то ночью немцы выкрашивают его в белый цвет, чтобы черные, закопченные бока его не так выделялись на снежном фоне окружающей местности. Раза два мы его поджигаем, и он долго, отвратительно коптит небо... Иногда мы подбиваем один из пулеметов - теперь у них там два, но через час там появляется новый. Немцы подтягивают к танку ход сообщения. Мы тоже копаем к нему траншею, но немцы обгоняют нас, танк в их руках, и копать они могут с двух сторон.
     А людей нет. В батальонах всего по девять-десять активных штыков. Бывает и меньше. Бойцы с десятидневным стажем считаются уже стариками. Во втором батальоне однажды в течение суток оборону держали два пулемета и 45-миллиметровая пушка. Стрелки все вышли из строя.
     Раз в три ночи приходит полнение - озябшие, дующие в ладони юнцы,- топчутся как раз у нашей землянки, получают обмундирование - валенки, тулупы, меховые рукавицы.
     - Это что, дяденька, Сталинград?
     - Сталинград.
     - А где же дома?
     - Домов нет. Были дома. Юнцы переглядываются.
     - А хлеба по скольку дают?
     - По восемьсот!
     - И приварок?
     - И приварок.
     - А строевой занимаются здесь?
     - Нет. Не занимаются.
     - Слава богу...
     И красноносые, покрытые пушком физиономии улыбаются. Потом их выстраивают, выкрикивают фамилии и уводят на передовую. Иногда только половина доходит до окопов-они пугаются мин, бросаются врассыпную...
     Немцы бешено, остервенело сопротивляются. Еженощно трехмоторные "юнкерсы" сбрасывают им боеприпасы. Где-то там, западнее, кольцо сжимается, стягивается, но здесь, на берегу Волги, передовая не сдвигается ни на метр.
     Вторую неделю по Волге идет сало, или шуга, как ее здесь называют. Сообщение с левым берегом осложняется. Боеприпасов не хватает. Батареи на этом берегу - артиллерийские и минометные - получают строгие лимиты на снаряды, а ночной тревожащий огонь из винтовок вообще запрещается. Артиллеристы воруют друг у друга снаряды.
     С продуктами тоже неважно. Снабжают нас "кукурузники". Сбрасывают по ночам завернутые в рогожу тюки с сухарями и концентратами. Адресатом считает себя всякий находящийся по эту сторону Волги. Кто увидел, тот и забрал, кому свалилось на голову - тот и хозяин. "Чумаковцы" - разведчики - проявляют бешеную активность. Раза два Чумака вызывают к самому комдиву. Оттуда он приходит злой и красный.
     - Отдай этим соплякам из сорок пятого два мешка сухарей,- бросает на ходу старшине,- и скажи, что в следующий раз морду им наклепаю, если так вести себя будут.
     И старшина ворча вытягивает мешки с сухарями,- в углу у него целый склад.
     Так идет жизнь.
     Громыхает артиллерия, строчат пулеметы, разведчики ходят за "языком", Устинов - дивинженер - одолевает меня бумажками, но я их не читаю. "Чертов танк", "проклятая семерка" - как прозвали его бойцы, не дает мне житья.
     Траншея почти не подвигается, грунт как камень, лопаты ломаются, кирки не берут, тол весь вышел, аммонит дрянной, а главное, немцы! Буквально поливают место работы свинцовым дождем, стреляют из минометов, бросают гранаты.
     К концу недели мы прокапываем еле-еле десять метров - меньше полутора метров за ночь. Теряю половину своего взвода - троих убитыми, остальных ранеными. Ко всему еще Агнивцев заболевает чем-то похожим на тиф, и его отправляют в медсанбат. За ним отправляется Валега. Стерегущий на той стороне лошадей ездовой Кухарь попадается на краже овса и угождает в штрафной батальон. Кроме Валеги, его некем заменить. Остается нас четверо - я, Лисагор, Гаркуша и Тугиев...
     Траншею прекращаю копать.
    3
     Как-то вечером приходит с левого берега Лазарь - начфин. Весь белый и дымящийся от мороза вваливается ко мне в землянку. Замерзшими, негнущимися пальцами вытягивает водку из кармана.
     - По случаю взятия танка. Вспрыснуть надо...
     Лисагор смеется. Я ничего не отвечаю. Мне уже надоели эти розыгрыши. Нет человека в полку, который не шутил бы по поводу моего танка. Даже тихий, скромный Лазарь - и тот вот острит.
     - Иди ты знаешь куда?
     Лазарь удивленно пожимает плечами.
     - А у нас, на той стороне, слух распространился - будто красный флаг уже на танке...
     - Вот приходите с той стороны и берите его, а потом уже слухи распространяйте.
     Лазарь улыбается, скидывает шинель, сапоги, забирается на койку.
     - Мороз такой, что голова трещит. К утру, наверное, Волга станет.
     - Давно пора. Может, тол тогда подвезут. Лисагор раскупоривает бутылку.
     - Взрывать, что ли, танк собрались? - спрашивает Лазарь.
     - Какой там танк. Землю, а не танк. Земля знаешь какая?
     - Вы что, подкапываетесь под него?
     Лисагор так и застывает с бутылкой в руке. Меня тоже точно током ударяет. Вот дураки! Неделю мучаемся под немецким огнем, а такая простая мысль до сих пор не пришла в голову...
     - Лазарище, будь ты проклят, золотая голова! Где ты только учился?
     Подкопаться! Просто, как колумбово яйцо! Ближе всего к танку от крайней правой фарберовской землянки. Метров тридцать, не больше. Вал около нее высокий - метра полтора. Немцы даже не увидят, как мы землю выкидывать будем. А грунт на глубине не такой мерзлый.
     - Здорово, черт возьми! - Лисагор хватает карандаш.- И людей много не надо. Копать сможет один человек - только часто менять. Один копает, другой землю вытягивает, двое разравнивают и маскируют. Восемь - десять человек с гаком хватит. Если дивизионных саперов человек пять подкинут - дня за три-четыре сделаем. Правда, инженер?
     Лисагор подводит черту и пишет под ней цифру "4" - четверо суток.
     - Устинов твой в восторге будет. Совсем как в Севастополе. Заложим толу килограмм сто - и как ахнем!.. Представляешь воронку? Бойцы из нее прямо шеренгой пойдут.
     Мы выпиваем поллитровку, хлопаем от радости Лазаря по спине так, что он кашлять начинает. Натянув валенки, я бегу к Ширяеву, потом к майору.
     Звонок по телефону полковнику, трехминутный разговор, и с завтрашнего вечера я получаю в свое распоряжение взвод дивизионных саперов, сто пятьдесят килограммов аммонита и пятьдесят килограммов тола из неприкосновенного запаса. Срок - четыре дня.
     Ночью я никак не могу заснуть, ворочаюсь с боку на бок, мешаю свернувшемуся около меня клубочком Лазарю спать, курю одну папиросу за другой.
     Следующие четыре дня я, кажется, совсем не сплю. Где-то урывками, скорчившись, вздремну на полчаса, и все. В рот ничего не лезет.
     Лисагор тоже в лихорадке. Матерится за десятерых, сам землю таскает, раздобывает где-то три аккумулятора и десятиметровый шнур с лампочкой, кормит бойцов шоколадом, чтоб азартнее были.
     В первые сутки проходим десять метров. Во вторые - восемь с половиной. Задерживает земля. В ведрах и котелках, на карачках приходится вытягивать ее наружу. С каждым новым метром работа усложняется. Грунт все-таки мерзлый, хотя мы только на глубине двух метров.
     К утру первого декабря пройдено восемнадцать с половиной метров. Осталось одиннадцать с половиной. Меняем бойцов через каждые пятнадцать минут. Включаемся сами. В общей сложности нас работает пятнадцать человек. Этого более чем достаточно.
     Еще один день. К вечеру остается пройти три метра. Бойцы копают, как звери. Вылезают из туннеля потные и грязные как черти. Совершенно неутомим Тугиев - работает не по четверти, а по полчаса и в четыре раза превышает норму. Я выхожу из строя - со второго раза натираю себе мозоли на ладонях. Четыре дня - ни я, ни Лиса-гор не ходим на берег.
     Второго декабря часов в девять вечера звонит из штаба Ширяев.
     - В пять ноль-ноль "сабантуй". Успеешь?
     - Успею.
     - Я приду часа в четыре. Разведчики тебе нужны?
     - Для чего?
     - Живая сила. Вместо третьего батальона.
     - А не жалко?
     - У меня Чумак был. Предлагал свои услуги.
     - Что это с ним случилось?
     - Хочет первым в танк попасть. Полковник говорил, что к ордену представит.
     - Ну что ж, пускай приходит. Я ему всегда рад.
     - Человек пять хватит?
     - Хватит.
     - Жди, значит.
     - Жду.
     Я кладу трубку.
     Итого, значит, одиннадцать бойцов - по три от двух батальонов и пять разведчиков. Мощная операция. Надо только ребят подходящих подобрать. Звоню Синицыну и Фарберу. Синицын обещает дать хорошие "березовые колышки". На нашем телефонно-кодовом жаргоне "березовыми" (в противовес "горелым") колышками называются опытные бойцы, преимущественно из сибиряков.
     Фарбер сам приходит ко мне - в блиндаж первой роты, мой временный КП.
     У него желтуха. Лимонно-желтый, в круглых очках своих, он похож сейчас не то на китайца, не то на японца. Желтухой сейчас почти все болеют - от однообразной пищи. Противная болезнь - нападает инертность, сонливость, пропадает аппетит. То тут, то там на снегу видны красно-бурые следы мочи.
     - Кончать, значит, сегодня собираетесь? - говорит Фарбер, снимая и протирая запотевшие очки.
     - Как будто...
     - Волнуетесь?
     - Волнуюсь.
     Я чувствую, что мне страшно хочется спать - режет глаза, точно в них песок,- а сон не идет. Бывает такое!
     - От вашего батальона трое пойдут, знаете? - говорю я.
     - От моего три и от Синицына три. Так, что ли?
     - Так. Всего шесть.
     - Шесть... Почти целый батальон.
     Он улыбается своей тихой некрасивой улыбкой.
     - Сколько у вас людей теперь, Фарбер?
     - Каких? Которые хлеб получают или воюют?
     - Воюют.
     - Без минометчиков и пулеметчиков - девять. Это с командирами рот, взводов, отделений.
     - А их сколько?
     - Один.
     - Здорово.
     - Вчера было двое, сегодня один.
     - Убит?
     - Убит. Уразов. Вряд ли вы его знаете. Из новеньких. Татарин, кажется, или казах. Хорошенький такой, черноглазый...
     - Снайпер, должно быть?
     - Снайпер. Расплодилось их сейчас у фрицев - уйма. За последнюю неделю пятерых вывели у меня из строя.
     - Мне сегодня тоже попало,- сидящий в углу связист показывает потрепанную ушанку - в ней маленькая аккуратная дырочка в наушнике,- когда цепь проверял.
     - А Уразову в каску,- говорит Фарбер.- Прямо в лоб. Никогда раньше не носил. А тут надел. Точно предчувствовал. Утром все письма писал.
     - А вы верите в предчувствие, Фарбер?
     - Как сказать...
     - А все-таки...
     Фарбер опять снимает и протирает очки. Надевает их, поправляет за ушами, на переносице. Не мигая смотрит в огонь, на весело потрескивающие щепки.
     - Как вам сказать...- совсем тихо говорит он,- и верю, и не верю. Умом не верю, а вот где-то внутри, вопреки разуму...- Он старательно впихивает в печку смолистую, сверкающую янтарными капельками щепку, пламя с жадностью охватывает ее со всех сторон.- В детстве я боялся покойников, ни за что бы не пошел ночью на кладбище. Даже сейчас, когда я вижу убитого, мне трудно представить себе, что это уже все, абсолютный конец... Какой-то душевный атавизм?..- Он подбрасывает еще несколько щепок в огонь.- Был у меня друг. Собственно говоря, даже не друг - друзей у меня давно уже нет,- а человек, к которому я очень хорошо относился. И он ко мне как будто неплохо. Веселый такой мальчик, командир конной разведки. Шутник, весельчак, кровь так и играла. На любое самое сложное задание, как на прогулку, отправлялся. Заломит набекрень кубанку, папиросу в зубы - и пошел... И вот когда он на последнее свое задание отправляя - было это весной этого года, на Донце,- пришел он ко мне и попрощался... "Будь здоров, говорит, Фарбер, больше не увидимся". Я сразу даже не понял. Решил, что в другую часть переводят или в какое-нибудь училище посылают. "Нет, говорит, за "языком" иду".- "Почему же не увидимся?" - "Не вернусь. Убьют". И в одну точку все смотрит. "Я уж точно знаю". Даже карточку мне на прощанье подарил.
     Фарбер расстегивает шинель и откуда-то из глубины достает старенький, потрепанный бумажник. Мы оба долго рассматриваем веселое, мальчишеское, почти без бровей лицо, смотрящее на нас с потрескавшегося и потертого глянцевого квадратика.
     - Сережа Кондрашев. Лучший разведчик, которого я когда-либо встречал.- Фарбер прячет бумажник и застегивает шинель.- Ему оторвало голову снарядом, когда он уже вернулся с задания и устраивался на ночлег...
     Больше мы ничего не говорим. Сидим и смотрим на огонь, на вываливающиеся из печки и тихо гаснущие на земле угольки. Откуда-то издалека чуть слышно доносятся редкие, равномерные пулеметные очереди... На передовой тишина.
     А часиков через пять-шесть... Проверим пистолеты, гранаты, натянем рукавицы и...
     Я закрываю глаза и стараюсь себе представить, как развернутся события.
     Будем лежать у входа в туннель на животах и смотреть на часы. Потом или я, или Ширяев скажем: "Пора". Кто-то приложит к наискось срезанному бикфордову шнуру спичку и с силой проведет по ней теркой. Спичка не зажжется. Зажигающий вполголоса выматерится, полезет в карман за другой спичкой. Кто-нибудь присветит фонариком, заслонив его ладонью. Опять движение теркой. Вспышка. Пошло. Бикфордов шнур выплевывает пламя, тихо шипит, укорачивается. Пятнадцать секунд - столько секунд, сколько в нем сантиметров. Медленно подбирается к капсюлю, капсюль соединен с детонирующим шнуром. Детонирующий шнур длиной в тридцать пять метров, но сгорит он в 1/8 секунды. Он горит со скоростью 270 метров в секунду... Мы все сожмемся, подберемся, еще раз проверим, где гранаты.
     А потом... Потом тридцать метров под землей, натыкаясь на чьи-то пятки, сжимая в руке оружие, задыхаясь от напряжения...
     А может, недостаточно тола положили и воронка получится слишком маленькая, тесная? Нет. Сто пятьдесят килограммов тола и сто пятьдесят аммонита - это не игрушки...
     Ну, а потом, потом... Неужели будем сидеть под танком? Повернем пулемет и будем жарить по немцам? Ход завалим, заминируем. А завтра вечером, сидя в моей землянке за шипящим самоваром, будем говорить обо всем, как уже о прошедшем...
     А может?.. Нет, не может быть. Ни в коем случае не может быть... Никогда больше не скажет полковник: "Эх, инженер, инженер..."
     - Товарищ лейтенант, вас!
     Телефонист протягивает мне трубку. Беру.
     - Шестьдесят первый слушает. В ухо шипит голос Коробкова - зам по тылу,- он сегодня дежурный по штабу.
     - Большой хозяин интересуется, как дела. Сколько осталось?
     - Метра три...
     - К пяти будет готово?
     - Будет.
     - Так и передать?
     - Так и передать.
     - Это точно?
     Я отдаю трубку телефонисту. Коробков может замучить своими вопросами. Фарбер встает, опускает наушники на шапке - мороз сегодня еще крепче.
     - Поеживаются фрицы,- улыбается он, завязывая тесемки под подбородком.- Видали наш трофей сегодняшний?
     - Какой трофей?
     - Неужели не знаете? Фриц к нам перебежал...
     - Ну?
     - Самый настоящий, кукрыниксовский. В пилотке. Обмотанный полотенцем.
     - Что ж вы не рассказываете?
     - Я думал, вы знаете. Раненько утром еще прибежал. Надоело, говорит, воевать - холодно. Штрафник. Не захотел отдать офицеру теплый свитер. С убитого товарища снял. Ну и угодил в штрафники - под танк.
     - Под танк?
     - Под танк. Он у них "toteninsel" называется - "остров смерти". Туда только штрафников посылают. Кто сутки просидит - оправдывается, кто двое - получает железный крест, кто трое - с дубовыми листьями. Но таких еще не было...
     - Ага... Значит, и у них он в печенках сидит. Хорошо.
     - Говорят, в день по пять-шесть убитых вытягивают из-под него.
     - Хорошо...
     - Отправили его в штаб. Что-то важное хочет сообщить, только не ниже как полковнику... Смешной такой, замерзший и с рюкзаком не меньше, чем он сам. Пожалел расстаться... Ну ладно. Я пошел...
     Фарбер протягивает руку.
     - Так, значит, в пять?
     - В пять.
     Он уходит. В землянку врывается облако свежего морозного воздуха, и коптилка чуть не гаснет. 4
     Слегка морозит. Недавно прошел снег, и кругом все бело и чисто. Небо затянуто. Редко, лениво взлетают ракеты, искрится сухой рассыпчатый снег. Невдалеке белеют баки, покосившийся, точно упершийся лбом в землю танк... Так близко он, в двух шага.. Смутно виден извилистый зигзаг траншеи,- теряется где-то около баков.
     Тихо...
     Даже пулеметы из-под танка не стреляют. Ждут. Лиса-гор сидит на корточках у норы, в валенках, в ватнике, курит в кулак. Двое бойцов, согнувшись, разравнивают вываленную землю, присыпают сверху снегом.
     - Принесли взрывчатку? - спрашиваю.
     - Последнюю ходку делают.
     - Где свалили?
     - В разбитой землянке, около НП.
     - Аммонит подсушил?
     - Подсушил... Но вообще дрянной. Один мешок совсем как камень. Пришлось отложить.
     Присветив цигаркой, смотрю на циферблат
     - Без двадцати три уже...
     - Два часа осталось.
     - Два часа.
     - Ничего. Успеем.
     Из норы вылезает боец с ведром. Высыпает землю.
     - Что-то мягче грунт стал. Пошло дело...- И опять уползает под землю.
     Через час приходит Чумак с четырьмя разведчиками. Точно на парад собрались - подтянуты, бляхи поясов сверкают, тельняшки выстираны.
     - Будем ордена зарабатывать, а, инженер? - улыбается Чумак, разваливаясь у печки.
     - Давай, дело хорошее.
     - Первым пустишь меня?
     - Полезай, коли охота есть...
     - Пехоты сколько будет?
     - Шесть.
     - Тоже по ходу?
     - Нет, вторым эшелоном - из недорытой траншеи.
     - Закурим по этому случаю.
     Закуриваем.
     - Что на берегу слышно? - спрашиваю.
     - Ничего. Пусто - хоть шаром покати. Одна Рита почтальонша.
     - Газету не догадался принести?
     - Ничего интересного. Фрицы там, западнее, пачками сдаются, а здесь вот сидят, сволочи.
     - А в Африке?
     - Ни хрена. Французы где-то, не помню уже где, флот свой подорвали. Линкоры, крейсера...
     - Зачем?
     - Откуда я знаю. Взорвали, и все. Немцы, что ли, захватить хотели...
     Вваливается Лисагор. Отряхивает снег.
     - Принимай, инженер.
     - Кончил?
     - Кончил.
     - Отправляй тогда людей. Тугиева только оставь. И мин противопехотных с полдесятка. Дивизионному саперу скажи, чтоб завтра приходил водку пить, если живы останемся. Шнур проложил?
     - Гаркуша тянет.
     - Ладно. Когда кончит, скажешь.
     Лисагор уходит. Вскоре приходит Ширяев, за ним Фарбер и Синицын. Опять закуриваем, поглядываем на часы. Остается полчаса. Двадцать минут... Пятнадцать...
     Без десяти выходим. Опять снег пошел - густой, за десять шагов ничего не видно. Батальонные бойцы в белых маскхалатах топчутся около туннеля - толстые, неуклюжие, точно медведи. Подходит Лисагор:
     - Можно поджигать?
     Я поворачиваюсь к Чумаку.
     - Твои готовы?
     - Готовы.
     - Твои, Синицын?
     - Готовы.
     - Фарбер?
     - Готовы.
     Все отвечают почему-то шепотом. Я докладываю Ширяеву.
     - Начинай,- тоже шепотом говорит он.
     Лисагор, поскрипывая валенками, подходит к туннелю, садится на корточки. Долго что-то возится. Зажигает. Чумак протягивает мне финку: "Возьми, пригодится" - и подходит к туннелю. Я за ним. Как долго тянутся эти пятнадцать секунд. Я успеваю снять рукавицы, засунуть их за пояс, вынуть пистолет, взвести, осмотреться по сторонам: все точно вкопанные - белые солдаты, черные в своих бушлатах разведчики...
     Считаю - раз-два-три-четыре-пять...
     Страшный взрыв сотрясает землю и воздух. На какую-то неуловимую долю секунды все озаряется ослепительным, режущим глаза светом. Плоское, с зажмуренными глазами лицо Лисагора... Сыплется земля сверху...
     - Пошли!
     Чумак скрывается в черной дыре. Я за ним. Быстро-быстро перебираю руками и ногами. Ход тесный. За шиворотом полно земли. Кто-то, вероятно Тугиев, сопит за моей спиной.
     Лезем, лезем, лезем... Конца нет этому ходу .. Жарко и воняет толом... Стоп... Чумак стал. Разгребает землю... Пошел... Видно небо... Морозный воздух... Конец... Чумак выскакивает... Воронка как от 200-килограммовой бомбы... Справа вверху танк - покосившийся, белый на черном небе... Вот он, сукин сын, шагов пять-шесть всего.
     Чумак бросает гранату... вторую... Бежит по ходу сообщения... Исчезает. Я проваливаюсь куда-то... Хватаюсь за холодное, липкое от мороза железо танка... Чей-то крик... Кто-то наваливается на меня, хватает за горло... Ударяю финкой-раз-два... Свалилось... Лезу дальше... Крик... Сип... Выстрелы... Что-то с силой ударяет меня по ноге... Ни черта не пойму...
     - Юрка, ты?
     - Я...
     - Спички есть?
     - Фонарик.
     - Зажигай.
     Никак не могу вытащить фонарик. Запутался в кармане. Сзади кто-то наседает.
     - Это вы, товарищ лейтенант?
     - Стой... не лезь.
     Зажигаю фонарик. Лицо Чумака. Из носу у него течет кровь. Убитый немец с открытыми глазами. Пулемет. Все кругом забито отстрелянными гильзами.
     - Здесь все... Полезли назад.- Чумак отпихивает меня и лезет назад. Поворачиваюсь и чувствую вдруг, что правая нога прилипла к земле... Что за черт... Неужели... Освещаю фонариком ногу. Ниже колена в сапоге крохотная дырка... Хочу поднять ногу... В глазах круги...
     - Чумак!
     Никого. Мертвый фриц, пулемет и гильзы. Это все. Ползу на локтях и левом колене к выходу... Опять круги... Снаружи стрельба, взрывы гранат... Стиснув зубы, ползу дальше. Еще один фриц. Блестят шипы на подошвах сапог. С трудом перелезаю через него. Он лежит ничком, поджав руки под живот. Еще теплый...
     Вверху небо. Трассирующие очереди. Чувствую, что дальше ничего не выйдет. Вытягиваюсь. Жду.
     Хлоп... Кто-то прыгает прямо на меня. Ч-черт!
     - Кто это?
     В ответ только ругаюсь.
     - Товарищ инженер, вы?
     - А кто же...
     - Ранены? - Кто-то наклоняется надо мной.
     - Вроде...
     - Федька, давай скорей пулемет и прыгай... Кто-то еще прыгает в траншею. Это последнее, что я помню. Все кругом застилает что-то черное и тяжелое... Мне удобно и уютно. Никуда не хочется. Заснуть бы только... Крепко-крепко. 5
     Все позади... Танк, Лисагор, Ширяев, землянка с шипящим самоваром...
     Надо мной мутное, затянутое тучами небо. Где-то луна. Под низом мягко. Ушанка налезла на самые брови, и почему-то опущены уши. В рот лезет что-то шершавое вроде шинели. Прямо передо мной спина - широкая, в тулупе... Куда-то везут... Скрипят полозья. Приятно укачивает... Засыпаю... Просыпаюсь... Все та же спина... Чья же это спина? Мне лень спрашивать, и я опять засыпаю...
     Потом кто-то осторожно берет меня под мышки и под зад, и вместо широкой спины - крупы двух лошадей, помахивают хвостами. Чьи-то незнакомые лица.
     - Поосторожней там, хлопцы... Видите, нога переломана...
     Как будто голос Гаркуши - грудной, низкий. Несут куда-то. Палатка - большая, светлая, на боковых стенах длинные черные тени.
     - Передовая карточка есть? - спрашивает кто-то.
     - Есть, есть...- опять голос Гаркуши.
     Но я его не вижу - только голос слышу. Что он здесь делает?
     - Кладите сюда.
     Опять подымают. Я оказываюсь на столе, совсем голый. Знобит. Под спиной холодная, противная клеенка.
     Теперь я вижу уже Гаркушу. Черноусый, в расстегнутом тулупе, в сдвинутой на затылок ушанке, он улыбается во весь рот.
     - Ты чего здесь? - спрашиваю я, и голос мой как будто доносится из другой комнаты.
     - Вас привез, товарищ лейтенант...- И все улыбается.- В дом отдыха привез.
     - Медсанбат, что ли?
     - Так точно. Медсанбат.
     - Танк взяли или нет? - пытаюсь припомнить я последние события.
     - Как же. При мне майор Бородин комдиву звонил.
     - А мне что - ногу перебило?
     Я приподымаю голову. Правая нога ниже колена распухла и замазана кровью. Раны на таком расстоянии не видно.
     Маленькая, с туго закренными вокруг головы черными косами девушка,- должно быть, докторша,- наклонилась надо мной. Натирает живот чем-то холодным. Пахнет эфиром. Почему живот? Ага, от столбняка - с этого всегда начинают. В ее руках шприц - большой и блестящий. Я вижу, как медленно тает в нем мутная, неприятная жидкость. Ее вгоняют мне в живот, но это совсем не больно.
     Докторша щупает ногу - зачем-то тянет ее. Фу-ты черт... Вырвать, что ли, хочет?
     - Осторожней, черт вас возьми!
     - Новокаин,- не подымая головы, говорит кому-то докторша и быстро-быстро маленькой ваткой смывает кровь с ноги.
     - Запишите, Шура: средняя треть правой голени. Перелом. Огнестрельная, сквозная. Раны чистые. Потеря крови незначительная. Первичная обработка...- Круто поворачивается ко мне: - Санрота?
     - Санрота,- вставляет Гаркуша - он все тут же, не уходит.
     - Пишите - санрота.
     Она опять берет в руки шприц и четыре или пять раз подряд втыкает его в ногу ниже колена, деликатно оттягивая кожу. После этого я уже ничего не чувствую в ноге - даже когда маленьким, сверкающим ланцетом аккуратные пулевые дырочки превращаются в длинные, кровоточащие разрезы.
     - Противостолбнячная сыворотка введена. Рассечение входного и выходного. Риванол. Иммобилизация - шиной Крамера.
     Все это она говорит быстро и отрывисто, как заученный урок, и на меня - не на ногу, а на меня - обращает внимание, только когда прямая, как палка, нога обмотана бинтами от пятки до таза.
     - В госпитале гипс наложат. Страшного ничего. Месяца полтора-два отдохнете, а там опять...- И на лице ее - только сейчас я замечаю, какое оно утомленное,- появляется улыбка.- Следующий...
     Меня снимают со стола.
     В палатке - другой уже, поменьше - Гаркуша взбивает солому, раскладывает одеяла - оказывается, он их штук пять с собой привез.
     - Спасибо, Гаркуша. Иди. Мне хорошо.
     - Там под подушкой я фляжку положил. Чтоб не скучали.
     - Спасибо, Гаркуша. Не беспокойся.
     - Это командир взвода Лисагор передали. Чтоб нас вспоминал, сказал.
     - Спасибо. Поблагодари его. Не забудь.
     - Обязательно.- И потоптавшись еще вокруг меня: - Не холодно?
     - Нисколько. Все хорошо. Иди, иди. Он просовывает свою шершавую руку мне под одеяло и пожимает пальцы.
     - А жар у вас все-таки есть.- И немного еще помявшись: - Ну, поправляйтесь... А кончится, еще привезем. Чтоб не скучно было.
     И, весело подмигнув мне, уходит
    6
     Госпиталь, в который я попадаю после медсанбата,- незавидный госпиталь. Маленький, тесный, бывшая школа. Лежат в коридорах прямо на соломе. Одеял не хватает, простынь тоже, халатов и тапочек нет. Мы долго лежим в приемной, ждем, когда натопят баню. Ругаемся на чем свет стоит. В машине намерзлись, повязки сбились - сто километров по ухабистой дороге, держась за борта, стиснув зубы - удовольствие ниже среднего.


1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ] [ 15 ] [ 16 ] [ 17 ] [ 18 ] [ 19 ]

/ Полные произведения / Некрасов В.П. / В окопах Сталинграда


Смотрите также по произведению "В окопах Сталинграда":


2003-2024 Litra.ru = Сочинения + Краткие содержания + Биографии
Created by Litra.RU Team / Контакты

 Яндекс цитирования
Дизайн сайта — aminis