• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Абрамов Ф.А. / Братья и сестры

Братья и сестры [14/15]

Скачать полное произведение

    Мужики с завистью поглядывали на Трофима и одного понять не могли: откуда же у него такие деньжищи?
     Но скоро разгадка явилась сама собой.
     Однажды о богородице Трофим по своему обыкновению шел пошатываясь по деревне и во всю глотку кричал излюбленные слова: "У Трохи вина - Двина!" Около магазина ему повстречался пекашинский зубоскал и пьяница Пека Векшин, который тут же бесцеремонно стал навязываться в гости.
     Трофим было на попятный: есть, мол, квас, да не про вас, но кругом были люди, и он, быстро передумав, хлопнул Пеку по плечу:
     "Пойдем, Пека, запою! До белой горячки запою..."
     Дома Трофим усадил дорогого гостя за стол и после долгой отлучки из избы вернулся с четвертинкой.
     "Начнем с маленькой, а к окияну приплывем", - успокоил Трофим Пеку.
     Ну, с маленькой, так с маленькой - лишь бы к окияну приплыть.
     Выпили по рюмашечке.
     "Что, парень? - крякнул от удовольствия Трофим. - Небось как Христос по сердцу прошел? У Трохи не вино - причастье!"
     Выпили еще по одной. Вдруг Трофим спрашивает:
     "Ты, Пека, того... не запьянел?"
     "Да с чего? Уж не с этого ли наперстка?"
     "Трохин наперсток иного ведра стоит", - отрезал Трофим.
     После третьей он снова спросил:
     "Налить еще, Пека? Устоишь? Дойдешь до дому?."
     Пека только руками развел.
     "Да ты смеешься, Трофим?"
     "Какой тут смех, когда ты руками машешь?"
     Пека вспыхнул, начал вставать из-за стола. Трофим Пеку успокаивать, а тот свое - хочет встать. За этой возней кто-то из них нечаянно смахнул со стола рюмку.
     "Ты во как! Посуду бить! - взбеленился Трофим. - Это за мое-то угощенье?"
     Пека оторвал от себя хозяина, кинулся к дверям. Тогда Трофим заорал на всю избу:
     "Макса, хватай его! Он с пьяных глаз весь дом разнесет".
     В ту же секунду с полатей соскочил старший сын Максимко и по-медвежьи облапил сзади Пеку.
     А через несколько минут Трофим шел по деревне и всем встречным говорил:
     "Пеку Векшина запоил сегодня. Всю посуду у меня перебил. Лежит на сеннике без задних ног... Весь дом винищем провонял. Скотина от тошноты стоном стонет - хоть из двора выводи".
     Постепенно около Трофима собралась толпа любопытных, которая выразила желание посмотреть на распьянющего Пеку. И ведь понимал Трофим, что нельзя вести к себе мужиков, но такой уж он был: начнет хвастать - остановиться не может.
     "Пойдемте, все пойдемте! Всех запою! Дальше порога моей избы никто не уйдет".
     А когда мужики, предводительствуемые хозяином, подошли к его дому, то увидели: во дворе, вызволенный парнями, стоит трезвехонький Пека Векшин и на все лады поносит Трофима Лобана.
     Вот почему сейчас, много лет спустя после этой истории, когда Трофим стал похваляться вином, никто не придал значения его словам.
     А Трофим не унимался.
     - Сейчас - не до войны, - кричал он, - не скажу, что запою, а все равно трезвой из моей избы не уйдешь!..
     Под конец, когда пришла старуха и стала упрашивать его идти домой, Трофим еще пуще начал куражиться и дошел до того, что растянулся на мостках.
     - Ты, Трофимушко, пьян, да умен, - съязвила Варвара. - Небось в лужу не упал - на сухое норовишь.
     - А ты что? - рывком приподнялся Трофим. - Покупала мне рубаху, чтобы в лужу?
     Но одумавшись, он так топнул по луже, что брызгами окатило женщин и ребятишек.
     - Очумел, старый дурак! Будешь ерепениться - свяжем да бросим на задворки.
     - Ха-ха-ха!
     - Что вы с пьяного хотите, - примирительно сказала Дарья.
     Ободренный ее сочувствием, Трофим заорал, размахивая руками:
     - Все сокрушу!.. В гитлерину мать!.. Я бы этого Гитлера!..
     - А что бы ты, Трофимушко, сделал? Ну-ко?
     - Я бы этого Гитлера... я бы... - и тут такое завернул Трофим, что все схватились за животы.
     - Тише, тише! - высунулась из окна Наденька. - Сейчас будут передавать известия.
     Женщины, позабыв о Трофиме, кинулись к окну.
     Несколько минут приемник визжал, задыхался от хрипа, затем сквозь хаос режущих звуков прорвался твердый басовитый голос:
     - Над нашим Отечеством нависла смертельная опасность... Враг ломится к Волге, в глубь Кавказа, угрожает самым важным жизненным центрам страны... Ни шагу назад, красноармеец! Твоя сестра, твоя мать призывает тебя к защите и к мести. Помни: перед тобой враг, который убил старика - такого же, как твой отец, изнасиловал девушку - такую же, как твоя сестра, твоя невеста, погнал в рабство женщину - такую же, как твоя жена, твоя мать...
     Наденька, не в силах больше слушать, резким движением выключила приемник Потом, когда, собравшись с духом, она посмотрела на улицу, под окном не было ни ребят, ни женщин.
     Только посредине двора немо и неподвижно стоял под дождем грузный, приземистый старик.
    
     ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
    
     Анфиса старалась подбодрить, встряхнуть приунывших колхозников. За день она успевала побывать на всех полях и всюду с жаром принималась жать, вязать снопы. И ее присутствие - она это видела - как-то успокаивало, приподнимало людей. Уж на что, кажется, тверда и невозмутима духом Марфа Репишная, а и та однажды сказала: "С тобой веселее, девка, - чаще бывай у нас".
     Но потом в колхозе стала отставать просушка снопов (немногим женщинам была под силу эта работа), и Анфисе пришлось самой взяться за это дело. Она рубила в лесу новые жерди и подпоры, ставила новые перетыки вместо прогнивших, подвозила снопы с поля, вешала их на жерди, - и все сама, все одна. На людях как-то забывались на время, рассасывались в общей тревоге безрадостные мысли, а теперь, когда она пряслила одна, горькие раздумья не покидали ее.
     В этот день ей было особенно тяжело. Утром конюх Ефим, помогая ей запрягать коня, хмуро сказал:
     - Слыхала, немцы на Волгу вышли...
     Она не задумалась тогда над этими словами: может быть, оттого, что конь бился и она торопилась, а может быть, потому, что в то лето так много было плохих вестей с фронта, что, кажется, трудно было чем-нибудь удивить.
     Страшный смысл Ефимовых слов дошел до нее тогда, когда она, переехав болото, стала поить коня в ручье.
     "Да ведь это же Волга! Волга..." - изумилась она.
     Ни разу в жизни не довелось ей бывать дальше районного центра, и она не знала даже, как выглядит город. Но Волга, Волга-матушка... Да не проходило праздника в деревне, чтобы о ней не пели! И каждый раз, когда она слышала песенные разливы или подпевала сама, в душе ее поднималось что-то большое, широкое и светлое. И вот уже лиходеи на Волге...
     Стоя на скамейке у прясла, она машинально наклонилась к снопам, лежавшим у ее ног, и так же машинально вешала их на жердины. Страшное известие не выходило у нее из головы.
     "Да что же это такое? Как же так?.." - спрашивала она себя.
     У нее то и дело навертывались слезы, и, прислонившись к пряслу, она подолгу смотрела на безлюдную дорогу, на выжатые поля, поблескивавшие золотой щетиной жнивья. Потом спохватывалась, начинала лихорадочно работать, но проходило немного времени, и снова опускались руки, иона опять стояла, прислонившись к пряслу, и смотрела на дорогу, на поля.
     Ох, какая тоска... Хоть бы одна живая душа показалась, хотя бы птица пролетела мимо... В голубом воздухе было по-летнему тепло и безветренно, но тихая осень уже распускала паутинки, пятнила золотом кустарник, выводила свои неживые узоры в не скошенной на промежке траве. Откуда-то издалека, - должно быть с Сухого болота, - раз пять донесся тревожный вскрик журавлей, и от этого становилось еще тоскливее.
     И вдруг ласковый голос у ног:
     - Здравствуй, Анфиса.
     Она схватилась за сердце, присела. Несколько секунд она глядела на Лукашина растерянными, изумленными глазами, затем лицо ее, мокрое от невысохших слез, озарилось радостной улыбкой.
     Белый платок у Анфисы сбился на затылок, на черных волосах, на изогнутых бровях мягкими узорами хлебная пыль...
     Какая-то мальчишеская восторженность охватила Лукашина. Он протянул к ней руки, и не успела она охнуть, как уже стояла на земле, а он возвышался на скамейке и, озорновато подмигивая ей, говорил:
     - Рабонем, председатель!
     Все это было так неожиданно, так необычно, что она все еще не могла прийти в себя и, закинув кверху голову, смотрела на него мокрыми, счастливыми глазами.
     - Ну же! Ну! - торопя, протягивал к ней руки Лукашин.
     Тогда она, по-детски зажмурившись, тряхнула головой и, словно пробуждаясь от сна, вдруг проворно нагнулась и подхватила большую охапку снопов.
     Она не спрашивала, откуда он появился, не спрашивала, почему долго не было его в Пекашине, и, странное дело, не искала даже утешения в том, что так тревожило и угнетало ее весь день. С приходом Лукашина как-то сразу исчезли все сомнения и тревоги, ей стало легко и радостно.
     Быстрыми, ловкими движениями она захватывала снопы, вскидывала их кверху и, глядя на Лукашина сияющими глазами, совала их ему в протянутые руки.
     Лукашин оказался бывалым работником. Она это сразу оценила и по тому, как он уверенно, по-хозяйски, расставив ноги, стоял на скамейке, и по тому, как умело и расчетливо подхватывал снопы и с каким-то особенным мужским шиком вешал их на жерди.
     - А ведь ты настоящий мужик! - рассмеялась вдруг Анфиса, неожиданно для себя называя его на ты.
     Он ничего не ответил, только лицо его, блестевшее от пота, расплылось в довольной улыбке да еще шибче заходили руки.
     Скоро ячменная пыль да ость покрыли его волосы, лоб, гимнастерку, и от этого он стал еще ближе, еще роднее.
     Они не слыхали, как к ним сзади подошел Федор Капитонович:
     - Вот как ладно. А я иду да думаю: чья бы это пара? Молодых сейчас нету, а тут, гляжу, не работают, а играют.
     Темное облачко нашло на лицо Анфисы. После того как Федора Капитоновича сняли с бригадиров, он присмирел и даже исправно работал в колхозе. И все-таки у Анфисы не лежала к нему душа. И ей показалось, что не к добру эта встреча. Но Лукашин, разгоряченный, потный, уже протягивал к ней руки, и она снова нагнулась к снопам.
     Федор Капитонович постоял еще немного, покачал головой и тихонько зашагал по дороге домой.
     ...Час спустя Лукашин спрыгнул со скамейки на землю.
     - Ух, запарила! - сказал он, возбужденно блестя глазами и вытирая рукой потную шею.
     - Это еще кто кого, - улыбнулась Анфиса, отряхивая платье.
     - Горло пересохло. Нечем промочить?
     Анфиса достала из кустов маленькое жестяное ведерко с водой.
     - Кушайте на здоровье, дорогой работничек, - жеманно поклонилась она ему.
     Веселые, довольные, они сели на межу к кустам. У Анфисы был захвачен с собой кое-какой полдник. Она расстелила белую скатерку, налила в миску творога с молоком. Лукашин с жадностью накинулся на еду. Сама она отломила краюшку шаньги и, нехотя пощипывая ее, поглядывала на Лукашина. Легкое, бездумное счастье переполняло ее. В ушах ее звонко вызванивал родничок, спрятавшийся внизу за полем в кустарнике, тихо и убаюкивающе поскрипывала невидимая вдали телега.
     - Ты что не ешь?.. - тихо спросил Лукашин.
     - Так, не хочу...
     Лукашин вытер губы и долго и нежно смотрел на ее лицо.
     - А знаешь что? - зашептал он, обдавая ее горячим дыханием.
     - Что?
     - У тебя сейчас такие веснушки у переносья... как у девочки...
     Анфиса вся вспыхнула, смущенно замахала рукой:
    
     - Ну уж, скажешь...
     - Ей-богу.
     Он поймал ее руку, взял в свою. Темная, заскорузлая от работы рука. Анфисе вдруг неловко и стыдно стало за себя, за свою руку, и она потянула ее назад. Глаза их встретились.
     "Глупая - говорил ей взгляд Лукашина, - неужели ты не понимаешь, что я тебя люблю?" Он бережно поднял ее руку и вдруг горячими губами припал к ней...
     Чувствуя, что она теряет последнюю власть над собой, Анфиса встала и быстро пошла к пряслу.
    
     ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
    
     На другой день Анфису со сводкой вызвали в сельсовет. После полудня пошел дождь, и ей часа три без всякого дела пришлось пережидать в сельсовете. Когда на обратном пути она подъезжала к своей деревне, над Пекашином из конца в конец курились дымки: люди, воспользовавшись погодой, топили бани.
     Дома в кольце ворот она нашла письмо. От Григория... Она обрадовалась несказанно: жив, значит. Как-никак, а полжизни вместе прожито...
     Григорий писал, что все время был на фронте, заслужил две медали и орден Красной Звезды, а сейчас после ранения лежит в госпитале.
     "И вот лежу, лежу, и такая тоска найдет - жизни не рад. Товарищи все про жен да про детишек вспоминают. Давеча сосед сует карточку, погляди, говорит, какая у меня жена. А женка у него как женка, да еще с косиной на один глаз. Эх, думаю, поглядел бы ты, дорогой товарищ, на мою Анфису... Фисонька, успокой ты меня, дурака, пропиши все как есть, Фиса, и при каком ты чувстве... Сестры здешние рассказывают, что с питанием у них для гражданских худо, так ты вот что, Фиса, не мори себя голодом - возьми из сундука мои обои костюмы, а кто при хлебе, их выменяет. А я, все ладно, после поправки приеду в отпуск, а может, и подчистую спишут, и мы тогда с тобой заживем..."
     Анфиса долго сидела неподвижно, облокотившись на стол. Слезы текли по ее щекам. Она думала о своей неудавшейся жизни, о своей молодости, которую так нелепо загубил Григорий. И вот снова он вяжет ей руки.
     "Нет, нет, - покачала она головой, - поздно, Гришенька, поздно за ум взялся..."
     У нее сейчас не было ни гнева, ни обиды на мужа. Но, сказав себе это, она почувствовала вдруг странное облегчение. Словно тяжесть, годами давившая ей на плечи, спала с нее.
     Она поднялась, открыла окно. Над Пекашином вставала радуга. По чистому, промытому небу легкие, как лебеди, проплывали последние облачка. Мокрые крыши дымились паром. На току глухо выстукивала молотилка, и оттуда наплывал пахучий запах обмолоченного хлеба. А под ее окном, приятно обдавая свежестью, весело журчала с крыши вода. Она падала в переполненный ушат, и журчание ее отдавалось в душе Анфисы чьим-то знакомым-знакомым шепотом...
     Забыв про все на свете, она с волнением вслушивалась в этот ласковый голос, то затихавший, то нараставший в ее душе, и вдруг тихо рассмеялась:
     - Чудак... веснушки высмотрел...
     И ей нестерпимо, сейчас же, сию минуту захотелось увидеть Лукашина...
     Через полчаса, нарядная, с гладко зачесанными волосами, она вышла на улицу. Весть о получении ею письма уже облетела деревню. Навстречу ей попадались женщины, босые, с подоткнутыми подолами, то с ведрами в руках, то с кузовами мокрой травы за спиной. Они останавливались, подолгу глядели ей вслед, завистливо вздыхали:
     - Вишь вот, письмо получила - ног под собой не чует.
     - Вся как маков цвет расцвела.
     - И то долго ждала, бабоньки.
     - А у меня Егорушко не напишет... лежит во сырой земле...
     Она шла, наклонив вперед голову, улыбаясь и не смея поднять глаз. Ей стыдно было перед этими женщинами, которые измучились, ожидая весточек от своих мужей, и в то же время ей казалось, что они догадываются, знают, куда она сейчас идет, кого ищет.
     На крыльце Марины она вынуждена была прислониться к косяку ворот, - до того билось у нее сердце.
     В избе была одна Марина. Старуха сидела на полу с корзиной на коленях и перебирала ягоды.
     - А где же квартирант?
     Марина недовольно метнула в Анфису зрячим глазом:
     - Где? Известно где - Варуха в баню утащила... Вертит перед ним хвостом, себя не помнит. А мой - простота... Уже я скважине прыти-то поубавлю!
     "Глупая ты, стрелеха, - улыбнулась про себя Анфиса, - не в ту сторону смотришь". Но ревниво-любовное отношение старухи к своему жильцу, с особым чувством произнесенное ею слово "мой" наполнили Анфису новой радостью.
     Что делать? Сидеть и ждать? Нет, нет!..
     Домик Варвары, чистенький, аккуратный, с белыми наличниками, сиял, как игрушка, в лучах заходящего солнца.
     Она еще издали увидела в распахнутом окне знакомую гимнастерку Лукашина. Он сидел к ней спиной, подперев рукой голову.
     Когда она, раскрасневшаяся, запыхавшаяся, вбежала в заулок, в глаза ей бросились мокрые, блестевшие волосы Лукашина, темные, влажные пятна на его плечах. Она подняла с земли маленький камешек и, стыдливо оглянувшись по сторонам, легонько бросила его в спину Лукашина. Но тот даже не пошевелился. Из глубины комнаты донесся веселый, рассыпчатый смех Варвары. Анфиса, на ходу поправляя волосы, вбежала в сени, открыла двери и остолбенела...
    
     ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ
    
     Муж Варвары, уезжая на воину, сказал:
     - Ежели узнаю, что ты тут без меня хвостом вертела - шею сверну!
     - И что ты, Терешенька, - говорила Варвара, захлебываясь слезами и прижимаясь к нему, - как язык-то у тебя повернулся?.. Уж я ли у тебя не верная?..
     Как и подобает жене, Варвара волновалась за своего Терешеньку, ждала писем, плакала, когда их долго не было, и вся сияла от радости, когда получала. Но стоило ей увидеть приглядного парня или мужчину, и глаза ее вспыхивали шаловливым огоньком.
     Бабы до войны шипели на нее, грозили:
     - Погоди уже, мы тебе укорот сделаем. Будешь знать, как на шею мужикам вешаться.
     - У меня уж природность такая, бабоньки, - притворно вздыхала Варвара. - Не пообнимаюсь, как больная хожу.
     - Мало тебе своего-то, сука поблудная.
     - Своего-то, бабоньки, для кузни берегу. Я ведь разыграюсь - всю ночь не спать, а плуги кто наваривать будет? Так-то раз опробовала - он, сердешный, Тереша-то, весь день у наковальни носом клевал. Председатель Лапушкин дознался - меня же и ругать. Ты, говорит, весь колхоз разоришь, лучше уж, говорит, с каждого бери, что тебе требуется, все не так заметно.
     И Варвара, смиренно опуская глаза, заключала:
     - Ну а ежели я за колхозное страдаю, пострадайте малость и вы.
     Плюнут бабы в сердцах и отойдут. Да и как было долго сердиться на нее? Выйдет ли в поле пахать, снопы вязать, возьмет ли в руки косу - все так и горит у нее в руках, а уж во время роздыха - мертвого развеселит.
     Покойница свекровь, встречая ее вечерами с гулянки, сердито ворчала:
     - Разве дождаться мне внуков? Ты на своих плясах хоть чего вытрясешь... Ты бы хоть поубавил ей пылу-то, - обращалась она к сыну.
     Терентий, без памяти обожавший свою жену, вскочит с кровати да еще, как назло матери, начнет расстегивать шубу у женушки, отогревать ей руки.
     Но иногда, возвращаясь из гостей во хмелю, он с треском распахивал двери, кричал на всю избу:
     - Убью тварь поганую! Мужики проходу не дают...
     Варвара изумленно вскинет свои простодушные глаза, подойдет, прижмется к нему, заглянет снизу в его глаза.
     - Глупенький ты у меня, тпрусенька... Это они со злости, завидуют тебе, а ты и уши развесил. У них-то, видал, коровы неповоротливые, а я у тебя как тростиночка. - И Варвара, приподняв кончиками пальцев шуршащую юбку, поворачивалась перед ошарашенным мужем.
     - Да я сам видел, - упрямился еще Терентий.
     - А ты не все верь своим глазам, верь и жениным...
    
     Лукашина Варвара облюбовала сразу же, как только увидела. Мужчина интересный, интеллигентный, а к интеллигентам Варвара всю жизнь была неравнодушна, - не было в Пекашине учителя, которому бы она не строила куры.
     Одно смущало Варвару: больно уж растяпистым да несообразительным миленочек оказался. В лесу повстречались - даже губы не обогрел. К колодцу вызвала - кажись, все растолковала, что и как... Слепой бы дорогу нашел. А этого всю ноченьку прождала - не дождалась.
     Раздумье взяло Варвару. Может, к культурности привык, поделикатнее с ним надо? Целый месяц деликатничала, - так, несолоно хлебавши, и уехала в Росохи. И вдруг на Синельге глаза ее открылись. Кажется, гром небесный бы разразился над головой, и то она так не изумилась бы, как изумилась, перехватив тревожный, полный ласки и обожания взгляд Лукашина, которым он сопровождал каждое движение Анфисы.
     "Ну нет, - сказала себе Варвара, - чтобы я да отступилась, чтобы из-под носа у меня выхватили - в жизни не будет! Уж коли эта святоша обхаживает его, так мне сам бог велел". И Варвара, призвав на помощь весь свой опыт, пошла в решительное наступление.
     Вечером, поджидая Лукашина из бани, она встречала его не простым чаем. На столе красовалась неполная бутылка разведенного спирта, который ей с великим трудом удалось раздобыть в райцентре.
     - Вот как у нас, и вино... - сказал приятно удивленный Лукашин, подсаживаясь к столу.
     Варвара игриво прищурила карий глаз:
     - А для милого дружка и сережка из ушка.
     Лукашин смутился, не нашелся, что ответить, и, чокнувшись, выпил.
     - Каково винцо? Не горько?
     Он поднял глаза и встретился с таким откровенным, ласкающим взглядом, что опять смутился.
     - Жарко чего-то... Зря топила сегодня.
     Варвара расстегнула ворот кофточки. Хмель кинулся в голову Лукашину.
     - Что это ты сегодня вынарядилась? Праздник какой? - вдруг с раздражением и даже озлоблением сказал он.
     - А что нам не наряжаться? - Варвара опять игриво посмотрела на него. - Мы партейностью не взяли - может, чем другим... Аль уж это как? Не ценится?
     Она легко выпрямилась и, не спуская с Лукашина горячего прищуренного глаза, медленно, так, чтобы можно было разглядеть все ее достоинства, раза два повернулась перед ним.
     - Ну как? - спросила Варвара, заглядывая ему в глаза.
     В глазах ошеломленного Лукашина все еще мелькали ее красивые смуглые ноги, путавшиеся в белой нижней юбке. И прежде чем он понял, что делает, руки его жадно обхватили гибкое, податливое тело Варвары.
     Варвара первая услышала скрип двери. Какое-то мгновение, не дыша, она смотрела на Анфису, потом притворно вскрикнула и кинулась в соседнюю комнату.
     Лукашин сидел, ничего не понимая, и, растерянно мигая глазами, улыбался. Но когда он увидел бледное, вздрагивающее лицо Анфисы, он с ужасом начал понимать, что случилось.
     - Анфиса, Анфиса!..
     Но Анфиса, не слушая, хлопнула дверью и выбежала на улицу. Раскаленное вечернее солнце слепило, било в глаза, словно нарочно для того, чтобы все видели ее позор. А народу... Кажется, за всю войну она не встречала столько людей на улицах Пекашина. И каждый окликал, о чем-то спрашивал... Мишка Пряслин, сват Степан, учительница, какие-то старухи, дети... Да что они, сговорились меж собой?
     У дома ее ждало новое испытание - Трофим Лобанов.
     - Что Гришка пишет? Скоро немца погонит?
     Анфиса закрыла лицо руками, кинулась в заулок.
     Трофим ошалело поглядел ей вслед, плюнул:
     - Разъяснила! Нет, брат, баба завсегда баба. Хоть на небеса вознеси - ей все мало!
    
     ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ
    
     Фитилек коптилки чадит, потрескивает. На полу посапывают дети, в темные окошки глухо скребется осенний дождь-плакун.
     Мишка и мать, только что вернувшись с поля, ужинают - молча едят холодную картошку. У Анны слипаются от усталости глаза, голову клонит к столу, но каждый раз, почувствовав на себе тяжелый, изучающий взгляд сына, она вздрагивает, поспешно выпрямляется.
     С того дня как на Мишку неожиданно свалилась новая беда, резкая перемена произошла с ним. Делал он по дому еще больше, чем раньше, утром вставал вместе с матерью. И пока мать возилась с печкой и коровой, он успевал смолоть зерно, насушенное за ночь на печи (за месяц он перепробовал все жернова в деревне), принести воды, накопать картошки. Но все это делал молча, зверовато сдвинув брови.
     Анна, смутно догадываясь о причинах перемены, не решалась заговорить первой. Да и что сказать? Разве понять ему, что привело мать на колхозное гумно? Она и сама толком не знала, как это случилось. Вечером, после работы, привернула на свой участок нажать сноп ячменя, взглянула на поле и обмерла: весь край от болота опалило утренником. А дальше только и помнила: раскрытое гумно, ворох зерна... Целую неделю жила она в ожидании неминуемой беды. По ночам просыпалась, прислушивалась. Дрогнет стекло в раме, а ей уж чудятся шаги. С детишками не раз в уме прощалась... Только на днях немного отпустило, когда на дороге столкнулась с Анфисой. Та поздоровалась, виду не подала да еще сказала: "Зайди к кладовщице, ржи вам выписано".
     Но сын - как воды в рот набрал.
     Под первое сентября Анна, разобравшись со стиркой, несмело напомнила:
     - В школу скоро...
     - Не выдумывай - у пня мое ученье, - буркнул Мишка и так посмотрел на мать, что та, совсем растерявшись, закивала головой:
     - Ну, ну, ладно...
     Лизка теперь все чаще пугала непослушных братьев Мишкой, и те, заслышав на крыльце тяжелые шаги возвращающегося с работы брата, разом стихали.
     За спиной настойчиво забарабанили в окошко. Кого еще леший несет? Пожрать не дают... Мишка, злясь, начал разматывать веревочку, затем, придерживая рукой, приоткрыл старую, перекосившуюся раму. В избу ворвался шум дождя, ветра, пахнуло осенней сыростью.
     Из темноты вынырнула мокрая голова запыхавшегося Малышни:
     - Анна Гавриловна! Михайло Иванович! Новости-то какие!
     - Новости? - вскочила с табуретки Анна. Мишка почувствовал, как гулко и отчаянно колотится сердце у матери, привалившейся к его плечу.
     - Из военкомата звонили... Пущай, говорят, Анна Пряслина придет...
     - Зачем? - глухо, весь напрягаясь, спросил Мишка.
     Митенька схватился руками за голову:
     - А я и не дослушал... как учуял, тебя вызывают, Гавриловна, - думаю, вести какие об Иване Кирилловиче...
     - Ох, кабы так! - горячо взмолилась Анна.
     Мишка, не помня себя, схватил руку матери, крепко сжал. - На войне чего не бывает, Гавриловна, - ободряюще говорил Малышня. - Вон в Лушакове тоже похоронная пришла. Слыхали Петра Порохина? А ровно через полгода телеграмма: домой еду...
     Анна, не слушая дальше, кинулась к порогу, застучала сапогами, Мишка захлопнул раму, подбежал к матери.
     - Ты что... в район? - спросил он шепотом.
     Мать, нагнувшись, торопливо навертывала портянки.
     - С ума сошла... дождь... темень... Подожди до утра, а то давай я схожу...
     - Ох, Миша, Миша... Да кабы жив отец... Да я бы не знаю... На коленях до Москвы доползла...
     На улице, едва они переступили порог ворот, в лицо им хлестнул ветер, дождь. Темень, хоть глаз выколи. Анна не успела и шагу шагнуть от крыльца, как попала в лужу.
     - Подожди до утра, - снова стал упрашивать Мишка.
     - Нет, нет, что ты!.. А ты иди - спи ложись. Утром для ребят картошки чугун свари, а корову Семеновну попроси подоить. Травы на утро хватит, а на вечер отавы принесешь.
     Мишка выслушал наставления матери, постоял, пока она выходила с заулка, потом вдруг бросился на крыльцо, воткнул кол в кольцо ворот и побежал следом.
     - Я тебя хоть до большой дороги провожу, - сказал он, догоняя ее.
     - Что ты, Миша! Зачем тебе мокнуть? Воротись...
     - Ладно, сам знаю, - грубо отрезал Мишка. По задворкам и по мосту почти бежали, нагнув головы, прикрыв лицо от мокрого ветра. В лесу стало идти легче, но тропинка была узкая, и стоило дотронуться до дерева - с веток окатывало ливнем.
     Мишка взял мать за рукав:
     - Иди за мной, а то я тебе все ноги оттопчу, - и молча решительно двинулся вперед, принимая на себя весь ливень.
     Когда добрались до большой дороги, Анна остановилась:
     - Ну, теперь я одна. Беги скорей домой.
     - Ты вот что... - сказал Мишка. - Ты завтра пешком не ходи. Лошадь попутную или машину леспромхозовскую лови - все так делают.
     - Ладно, там как придется, - растроганно сказала Анна, ощупывая пиджак сына. - А ты весь, Мишенька, мокрый...
     Ему показалось, что мать хочет обнять его. Он отчужденно отстранился:
     - Ну, иди...
     Один шаг, и мать пропала в темноте. Чавкнула грязь под ногами, булькнула вода, потом треснула какая-то ветка - и все.
     В эту ночь Мишка долго не мог заснуть: прислушивался к шуму дождя на крыше, к вздрагивающим от ветра околенкам. Непроглядная темень, грязь, невидимые лужи на каждом шагу - и где-то вот сейчас, среди ночи, одна-одинешенька бредет вся перемокшая, вся перезябшая мать. И зачем, зачем он отпустил ее? Почему не пошел сам? Потом он припомнил все обиды, которые причинил матери за последнее время, и горькое раскаяние, тоска и упреки сдавили его сердце.
     За ночь он раза три выходил на улицу, а дождь все лил и лил...
     Утром Мишка проснулся, едва рассвело. Дождя не было, сквозь густой туман робко и неуверенно проглядывало солнышко. И пока он затоплял печь, бегал за водой, копал картошку, новые надежды стали подниматься в его душе. То он уверял себя, что отец вовсе не погиб, а в партизанах, непременно в партизанах, то ему приходило в голову, что отец выполняет какое-то важное задание в тылу врага - и вот сейчас пришло сообщение...
     Ребятишки, проснувшись, были довольнехоньки. Таким веселым и возбужденным они уже давно не видали старшего брата. За столом, обжигаясь картошкой, смеялись, по-ребячьи шутили.
     Весь день Мишка носился как угорелый: то примется дрова колоть, то чинить крыльцо, то разберется с починкой обуви, - и, ничего не докончив, постоянно выбегал на задворки, смотрел на дорогу: не идет ли мать.
     Под вечер, когда опять стало затягивать небо, он не выдержал:
     - Собирайтесь, пошли мамку встречать.
     За мостом, прислонившись к изгороди, долго стояли, глядели на перелесок.
     Начало темнеть. Опять заморосило. Малыши, пугливо озираясь по сторонам, стали жаться к старшему брату. Федюшка, переступая босыми ножонками, захныкал.
     - Танька теперь проснулась, - вспомнила Лизка и тоже хлюпнула носом.
     Мишка с упреком посмотрел на худенькие личики, с мольбой обращенные к нему, еще раз взглянул на помутневший перелесок и медленно, тяжелым, старческим шагом побрел назад.
     Дома, войдя в избу, он сел на порог, опустил голову. Братья тормошили его, что-то просили, требовали, но он сидел не двигаясь, не замечая их, - только шум дождя тоскливым шепотом отдавался в его ушах.
     Вдруг ему почудился какой-то шорох на крыльце. Легонько заскрипели доски... Только один человек на свете ходит так! Он вскочил, заорал на всю избу:
     - Мамка пришла! - и распахнул двери.
     Лизка и малыши с криком: "Мамонька пришла! А мы тебя встречали!" - бросились к порогу и, посторонившись, пропустили мать.
     Мимо в потемках проплыло бледное, мокрое лицо матери. Ему без слов все стало ясно.
     Упираясь спиной в косяк, сдерживая подступившие к горлу рыдания, он видел, как мать прошла к столу, опустилась на переднюю лапку. Притихшие ребята несмело, сбоку подошли к ней. Мать тупо посмотрела на них, поискала глазами старшего сына и, встретившись с ним взглядом, безнадежно качнула головой. Потом она достала из-за пазухи маленький сверток в белом платке, развязала его и, опять подняв на него глаза, упавшим голосом сказала:

/ Полные произведения / Абрамов Ф.А. / Братья и сестры

Смотрите также по произведению "Братья и сестры":

• Сочинения
• Краткое содержание